Сообщение: 2739
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
17
Отправлено: 24.09.09 19:02. Заголовок: Народные бунты и восстания во Франции Ришелье (с выдержками из труда Б.Ф. Поршнева)
Пока кардинал был у власти, во Франции произошло три крупных восстания: в Керси (1629), на юго-западе (1633-1637) и в Нормандии (1639). Наиболее значительные - восстания кроканов (1636) и "босоногих" (1639). Почему произошли эти бунты и какую роль они сыграли?
Существуют два лагеря историков, по мнению Роберта Кнехта. Одни (например, наш историк Поршнев) считают, что бунты и восстания были в основном спонтанными. Они нападали не только на сборщиков налогов, но очень скоро обращали свой гнев против богатых и против феодального мира в целом. По мнению Поршнева, в XVII веке Франция была всё ещё феодальным государством: экономическая власть оставалась в руках земельной аристократии, а королевский абсолютизм был в её руках политическим средством увековечения своей доминирующей роли по отношению к остальному обществу. Монархия, другими словами, была частью феодального порядка, а королевское налогообложение просто централизованной формой получения дохода феодалами. Это, так называемый, марксистский подход.
Портшневу противостоит известный французский историк Ролан Мунье. По его утверждению, "все крупнейшие из восстаний были организованы дворянами или чиновниками, иногда возглавлялись ими. Некоторые сеньоры, возможно, и вызывали ненависть своих крестьян, будучи жестокими и жадными, но большинство стремилось защитить крестьян от налогового пресса короны. Поступая таким образом, сеньоры защищали свои собственные интересы, поскольку увелечение королевских налогов неизбежно затрудняло выплату крестьянами феодальных поборов. Франция XVII века, согласно Мунье, уже не феодальное государство: её экономика была в значительной мере пронизана капитализмом, а абсолютизм не только не был инструментом аристократии, но и развивался в ущерб ей. Целью дворянства было не укрепление абсолютизма, а разрушение его за счёт возврата в феодальное прошлое."
Считаю необходимым прояснить личность товарища Поршнева, чтобы у кого-нибудь не возникло соблазна прельститься его теориями.("Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623-1648)" (вышедшая в 1948 г., она была удостоена Государственной премии в 1950 г.), "Очерк политической экономии феодализма" (1956), "Феодализм и народные массы" (1964), "Социальная психология и история" (1966), "Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в." (1970).) Даже в советское время А.Д.Люблинская не боялась его критиковать. А уж на современный взгляд... В июньском номере «Вопросов истории» за 1953 год в дискуссионном порядке была опубликована статья Б.Ф. Поршнева «Об основном экономическом законе феодализма»[13]. Поводом для публикации этой статьи стало последнее «гениальное произведение» Сталина — «Об экономических проблемах социализма в СССР», увидевшее свет в конце 1952 года[14].Опираясь на высказанные Сталиным идеи об основном экономическом законе социализма, Поршнев по формальной аналогии попытался сформулировать основной экономический закон феодализма.
В формулировке Поршнева таковым оказался закон феодальной ренты или, точнее, смены форм феодальной ренты, являющейся выражением специфической формы эксплуатации. Несмотря на отсутствие каких бы то ни было мыслей относительно экономического закона феодализма в творческом наследии Маркса, открытие нового для советской политэкономии закона было приписано именно этому классику[15]. Формула ОЭЗФ была дополнена в свете замечаний Сталина об объективности и независимости от воли и сознания людей экономических законов вообще. Подлинно поршневским в этой теоретической смеси оказался тезис о непрерывном увеличении нормы феодальной ренты (соответственно и уровня эксплуатации) при переходе от одной ее формы к другой.
В дальнейшем в дискуссии приняло участие 32 специалиста[16]. Даже самый беглый просмотр ее материалов делает очевидным отсутствие принципиальных разногласий среди ее участников относительно определения ОЭЗФ, основные параметры которого были заданы Поршневым. Последовавшие за программной статьей Поршнева предложения можно свести к определению нюансов и выведению еще более лаконичной формулы. Отличия между участниками дискуссии фиксируются лишь с учетом тех оттенков (скорее риторических), которые они придавали ОЭЗФ. Одна группа исследователей держалась поршневского определения с его акцентом постоянного увеличения феодальной ренты, маркером чего становились непременные упоминания «жадных», «алчных» феодалов и их паразитической челяди. Другая, стоявшая ближе к условным оппонентам Поршнева — С.Д. Сказкину и М.Н. Мейману[17], — напротив, пыталась обратить внимание на уменьшение нормы феодальной ренты по мере видоизменения ее форм, дополнив в некоторых аспектах предложения Поршнева. Наконец, третья группа, развивавшая тезис Сказкина и Меймана о противоречии между характером процесса производства и феодальной собственностью, видела именно здесь и основное прогрессивное значение формации, и смысл ее существования. Так или иначе, ни у кого не возникло сомнения в том, что ОЭЗФ является независимым от субъективных действий людей выражением сущности феодального способа производства и что он может быть переформулирован в качестве «закона феодальной ренты» — как выражение полной собственности феодала на землю и неполной собственности на непосредственного производителя.
Следует отметить внешне вполне академическую форму, которую приобрела дискуссия, избавленная от самых одиозных проявлений сталинских «полемик» с приклеиванием идеологических ярлыков, поиском врагов и так далее; ее результаты невольно приводят к выводу о добровольном и, по всей видимости, желаемом теоретическом единомыслии, которое эта дискуссия установила. По мнению современного авторитетного историка феодализма И.С. Филиппова, именно в ходе этой дискуссии советская официальная историография наконец усвоила те умеренно-сталинистские концепции, господство которых в науке и преподавании продолжается, по сути, и по сей день[18]. В принятии медиевистами формулы Поршнева Филиппов и видит причину последующей теоретической убогости советской медиевистики (по крайней мере, на уровне общих идей, а не конкретных исследований). Тем не менее стоит обратить внимание на уклончивость автора, не объяснившего, почему корпорация медиевистов столь единодушно приняла концепцию Поршнева. Поиск «трикстера» для советской медиевистики (коим в данном случае оказывается ревнитель советской политэкономии феодализма Б.Ф. Поршнев) стал в литературе последнего времени настолько распространенным, что можно было бы признать подход И.С. Филиппова наиболее обоснованным, если бы не несколько цитат из материалов этой полузабытой дискуссии:
Для феодальной эпохи нужен не один основной экономический закон, а два, а может быть, и несколько (для свободного крестьянства и т.д.). Это равносильно отказу от признания, что у определенной формации есть свой основной экономический закон.
Не в эксплуатации нужно видеть основное для экономического закона, а в целях мелкого самостоятельного хозяйства собственников средств производства.
Экономические законы, действуя помимо воли людей, проходят, однако, через их сознательную деятельность. Экономические законы определяют, направляют хозяйственную деятельность людей, в собственности или во владении которых находятся средства производства. Однако любое хозяйствование предполагает сознательное стремление людей к той или иной цели.
И, наконец:
По нашему мнению, основным экономическим законом, определяющим хозяйственную деятельность всех собственников и владельцев средств производства, в феодальном обществе является «standesmassige Existenz» — обеспечение жизненного уровня, приличествующего положению в обществе и соответствующего условиям хозяйственной деятельности данного сословия[19].
Даже приведенный ряд выдержек делает очевидным, что каждая из них противоречит выработанному советскими медиевистами в ходе дискуссии теоретическому консенсусу.
Эти необычные теоретические маневры, безусловно, добавляющие – с нашей точки зрения — «нормальности» тому действу, которое именовалось дискуссией об ОЭЗФ[20], принадлежали немолодому свердловскому византинисту М.Я. Сюзюмову. Однако сам уральский историк оказался каким-то «непрошеным гостем» на теоретическом пиршестве коллегиального единомыслия. И действительно, драматический эффект этих реплик Сюзюмова, явно противоречащих общему хору (и вообще всему, что принято было считать советской медиевистикой), был подобен немой сцене...
Б.Ф. Поршнев, устремляющийся на поиски экономического закона феодализма, медиевисты, увлеченно спорящие с ним, бестактно указывающий на сомнительность самого предмета спора свердловский доцент и задающая фон этому скоплению людей и идей Теория. Попробуем всмотреться в лица основных участников этого теоретического скандала.
Классовая борьба как движущая сила
Борис Федорович Поршнев родился в 1905 году в Петербурге. Закончив в 1922 году среднюю школу, он, несмотря на довольно сомнительное с точки зрения того времени социальное происхождение — его отец был инженером-химиком, владельцем небольшого кирпичного завода, стал студентом ФОНа 1-го Московского государственного университета. В университете Поршнев специализировался по двум дисциплинам — истории и психологии, — параллельно слушая курс на биологическом факультете. Дисциплинарная неопределенность первоначального ученичества, безусловно, несла на себе печать революционного экспериментаторства 1920-х, заложив основания будущей поршневской «надисторической» всеядности. Тем не менее в конце 1920-х Поршнев все же решает специализироваться именно по истории. После окончания аспирантуры в Институте истории РАНИОН в 1929 году и непродолжительной педагогической стажировки в Ростове-на-Дону, с лета 1932 года Поршнев окончательно осел в Москве и приступил к самостоятельной научной работе над историей народных восстаний во Франции XVII века (она и стала впоследствии главной темой его собственно исторических занятий). Восхождение Поршнева по ступеням академической лестницы было стремительным и уверенным: сотрудник Библиотеки им. Ленина, Московского отделения Государственной академии истории материальной культуры, профессор МОПИ, МИФЛИ и, наконец, МГУ. Собственные успехи 1930-х приходили на фоне захватывающего возвышения и падения светил исторического небосклона: Поршнев видел и доминирование социологизаторства «школы Покровского», и ее разгром в 1936 году, испытал он воздействие и «могучих, хоть и недостаточно строгих, прозрений Марра»; создание формационной «пятичленки» также происходило на его глазах. Воздействие такого гравитационного поля лишь подпитывало изрядные академические, интеллектуальные и социальные амбиции молодого исследователя французских народных бунтов (о многогранности его натуры, куда входило и исполнение под гитару блатных песен нэповского времени на студенческих вечеринках, вспоминал его младший коллега А.С. Черняев[21]).
В своей работе «О начале человеческой истории», вышедшей уже посмертно, Поршнев писал: «Эта книга является извлечением из более обширного сочинения, задуманного и подготавливаемого мною с середины 1920-х годов. Мысленно я именовал его “Критика человеческой истории”»[22]. Эти слова написаны в начале 1970-х, и едва ли было бы верным трактовать их буквально. Тем не менее субъективная оценка собственного творчества в такой прямолинейной заостренности заставляет все же задуматься о некотором векторе интеллектуального развития. Поршневу было близко характерное для 1920-х ощущение пребывания в некоторой точке «откровения». Отсюда с особенной ясностью просматривалось все прошлое человечества — оставалось только подобрать объяснявшую его синтетическую формулу и, тем самым, увеличить возможность прогнозирования будущего. Трудно сказать, действительно ли уже в 1930—1940-е история как академическая дисциплина рассматривалась Поршневым всего лишь как площадка для реализации своего главного проекта — интегрального объяснения всего человеческого прошлого (такое служебное понимание исторической науки станет очевидным у Поршнева скорее в послесталинское время). Но достижение некоторой «абсолютной позиции», по крайней мере в пределах изучения «истории средних веков», безусловно, входило тогда в задачи Поршнева[23].
А кратчайший путь к успеху и признанию пролегал через территорию творческого освоения, применения и совершенствования марксистсколенинской теории, утвердившейся в качестве официальной методологической основы всех наук после наступления «культурной революции». Безусловно, соотнесение средневековых реалий, постигаемых медиевистами из Варварских правд и византийских дигест, с установками Маркса, Энгельса, Ленина, а затем и Сталина постулировалось в качестве главной задачи всех отечественных медиевистов еще с начала 1930-х годов. Однако ввиду постоянно менявшейся конъюнктуры в этот корпус обязательных положений непрестанно вносились поправки: какие-то установки изымались, а что-то добавлялось. Таким образом, образовалось некоторое общее представление о том, какой должна быть марксистская интерпретация Средних веков (с упором на изучение феодальных отношений, форм подчинения и эксплуатации), но безоговорочных теоретических постулатов «среднего уровня» по-прежнему не было[24]. К тому же спасительная настроенность марксизма (а в изложении советских исследователей получалось так, и только так) на исследование экономического базиса общества позволяла даже проводить неспешные расчеты виргат и карукат вполне в духе «буржуазных» учителей, выставляя при этом марксистские и псевдомарксистские громоотводы в предисловиях. Специфический экономизм оставлял относительно свободное пространство для заполнения социальной, культурной и политической ячеек «комода» позитивистской — по конструкции — историографии (как ее язвительно описывал в 1930-е годы Люсьен Февр). Мобилизация же в конце 1930-х советских медиевистов на борьбу с фашистскими фальсификациями истории делала построение марксистской науки о Средних веках и дальнейшее творческое инкапсулирование марксизма в плоть и ткань исторического исследования, с точки зрения власти, идеологически не столь уж и неотложным[25].
Однако именно вот эту, до конца так и не взятую медиевистами, высоту марксистской теории решился штурмовать Поршнев. Будучи учеником Вячеслава Петровича Волгина (историка социалистических идей еще дореволюционной выучки, академика «советского призыва», при этом крупного наркомпросовского и академического функционера) и пройдя школу, близкую к кругам Комакадемии, он обладал существенно отличным от медиевистов старой выучки горизонтом. Его выделяли среди историков вкус к теоретическим обобщениям, а среди специалистов по марксизму — знание фактов и склонность к изучению истор
Отправлено: 24.09.09 23:06. Заголовок: Дискуссия Мунье и Поршнева
Перед тем, как говорить о народных бунтах, важно уточнить, какова их природа.
В 1939 году на общем собрании отделения истории и философии АН СССР, посвященном 150-летию Французской революции, Поршнев выступил с докладом: «Крестьянские и плебейские движения XVII-XVIII вв. во Франции». В ноябре 1940 г., на Ученом совете МИФЛИ Б.Ф. Поршнев защитил докторскую диссертацию ‑ «Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623-1648 гг.)».Подготовленная на основе диссертации монография была опубликован в 1948 г. Книга была переведена на немецкий и французский языки; позже, на основе второго, сокращенного, французского издания были изданы испанский и итальянский переводы. Отдельные главы книги переведены на английский язык. Разумеется, восстаниями во Франции XVII в. занимались и до Поршнева, но он был первым историком, кто дал обобщенную картину непрерывной цепи народных выступлений за длительный период. Благодаря своему исследованию Б.Ф. стал одним из самых авторитетных российских историков во Франции. В 1957 г. Клермон-Ферранский университет присудил ему степень доктора «Honoris Causa». Авторитет Поршнева во Франции выражался и в том, что с его позицией нельзя было не считаться даже самым непримиримым критикам. Наиболее известный пример ‑ полемика между Поршневым и Роланом Мунье. Во многом, благодаря ей Поршнев стал известен и в англоязычном мире: с тех пор тема «Спор между Б. Поршневым и Р. Мунье» стала обязательной в курсе изучения истории Франции едва ли не в каждом англоязычном университете. Социальная история изначально рассматривалась не как нечто самодовлеющее, но лишь как средство, как аргумент в споре о важнейших событиях истории. Для Франции таким событием, без сомнения, была, прежде всего, Великая Французская революция. В какой-то мере событием сопоставимого масштаба могли считаться Фронда и Религиозные войны. В этом отношении примечательна историографическая судьба работы Б. Ф. Поршнева. Написанная в 1941 г. (в виде докторской диссертации) и опубликованная в 1948, его монография была затем издана в ГДР, став, таким образом, доступной для западных коллег, а затем усилиями Робера Мандру вышла в Париже в 1963 г., в самый разгар историографических дебатов на ниве социальной истории. Будучи подвергнут жесткой критике, Б. Ф. Поршнев защищался, отстаивая идею антифеодальной природы всех крестьянских и городских восстаний, равно как и самой Фронды. С его точки зрения, весь XVII век был преисполнен многочисленными “Жакериями”, тщательно скрываемыми буржуазной историографией. Общество XVII века трактовалось советским историком как глубоко феодальное по своей природе. Буржуазия того периода также “феодализировалась”, совершив предательство по отношению к своей исторической миссии. Иногда говорят, что французские историки разделились тогда на “поршневистов” и “анти-поршневистов”. Это не совсем так, просто противники Мунье использовали идеи Поршнева как некий таран, нацеленный против школы, отрицающей наличие классовой структуры в обществе Старого порядка. При этом и Робер Мандру и Фернан Бродель (инициировавшие французское издание Поршнева), вовсе не спешили солидаризироваться с утверждениями нашего соотечественника, к тому же их явно шокировал непривычный, слишком уж советский стиль полемики. Но примечательно, что хотя Б.Ф. Поршнев все время о классах, сословиях и социальных отношениях, его нельзя было отнести к представителям социальной истории в том ее понимании, которое уже сложилось в 60-ые годы. И не методология тому причиной, но, прежде всего, характер используемых источников. Донесения провинциальных интендантов, переписка канцлера Сегье ориентировали на событийную, политическую историю, в данном случае — на историю классовой борьбы. Те заявления о природе социальных классов и о социальной структуре общества, которые содержались в данной работе, никак не были подкреплены ставшим уже необходимыми для “шестидесятников” процедурами социального анализа. Впрочем, “вины” Поршнева в данном случае никакой не было — его работа писалась в тот период, когда социальная история еще не конституировалась в особую дисциплину, к тому же в особых историографических условиях и в специфических методологических рамках. Впоследствии Б. Ф. Поршнев обратился если не к социальной, то к социально- экономической проблематике, написав работу по политэкономии феодализма. По счастью для его французских союзников, она не была переведена на европейские языки. Нетрудно представить себе, что сказал бы такой знаток французского права, каким был Ролан Мунье, прочитав утверждение, что феодальная собственность —это собственность феодала.(Поршнев Б.Ф. Очерк политической экономии феодализма. М., 1956.) Эта фраза не была опечаткой, она повторена в издании книги “Феодализм и народные массы” (М., 1964. С. 33), на ней основаны были последующие выкладки (С. 52–54). Трудно не присоединиться к словам И. С. Филиппова о том, что высказывания Поршнева на это счет вызывают лишь чувство неловкости (см. Филиппов И. С. Средиземноморская Франция в раннее средневековье: Проблема становления феодализма. М., 2001. С. 637). Ведь Поршнев трактовал максиму французского права, гласившую, что каждая земля должна иметь “titre de propriйtй” (т. е. документ, подтверждающий право собственности), как доказательство того, что при феодализме земельными собственниками могли быть только лица, имеющие дворянский титул. Следует отметить, что самыми убежденными критиками Б. Ф. Поршнева были его советские коллеги и, особенно, А. Д. Люблинская. Ее возражения были тем ценнее, что основывались на чтении тех же источников, что использовал и Поршнев, постоянно изобличаемый ею за допущенные натяжки. Она по-иному оценивала социальную сущность французского абсолютизма, иной было и видение ею социальной структуры французского общества, в котором она выделяла семь групп: высшая знать (“гранды”), родовитое дворянство, новое дворянство, чиновничество, буржуазия, городские низы — плебейство и крестьяне. Публикуемые в ее монографиях социальные экскурсы были достаточно пространны. Но они носили в основном вспомогательный характер — интересы А. Д. Люблинской лежали, главным образом, в сфере истории событийно-политической, а не социальной. В немалой степени это также объяснялось характером имевшихся в ее распоряжении источников, тем более, что она обладала повышенной источниковедческой щепетильностью. Впрочем, в последний период жизни А. Д. Люблинская опубликовала исследование по аграрной истории Франции, опираясь на трактаты XVI–XVII вв. по сельскому хозяйству и на достижения новейшей по тем временам французской историографии, то есть на труды историков славной эпохи локальных монографий. Ей удалось дать отечественному читателю максимально полное, свободное от схематизма представление не только о проблемах французской аграрной истории, но и о социальном быте французского деревенского общества. Предпринятое усилие, по-видимому, являлось осторожной попыткой противостоять все еще бытовавшему в советской историографии тезису о феодальной сущности французского абсолютизма и о по преимуществу феодальной природе французского общества Старого порядка. (П.Ю.Уваров. "Франция XVI века: Опыт реконструкции по нотариальным актам". М., 2004 )
Отправлено: 24.09.09 23:26. Заголовок: Восстание "босоногих"
«БОСОНО́ГИЕ», участники восстания 1639 года в Нормандии (Франция) против введения обременительного соляного налога (габели).
Восстание началось в городе Авранше и распространилось по всей Нижней Нормандии, захватив города Кан и Руан. Основную массу восставших составили городские низы и крестьянство. Во главе восстания встал полулегендарный Жан Босоногий (вероятно, это был священник Жан Морель). Восставшие сумели фактически овладеть Нормандией, отменили уплату всех королевских налогов, преследовали налоговых чиновников и откупщиков, громили дворянские имения. Движение «босоногих» вызвало широкие отклики по всей Франции и вызвало тревогу в правительстве Ришелье. Для подавления восстания в Нормандию были посланы регулярные войска. После военного разгрома «босоногих» в Нормандию с карательной миссией был послан канцлер Сегье.(Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия )
"Босоногие", участники крупного народного восстания в Нормандии (Франция) в 1639. Непосредственной причиной восстания явилось введение крайне обременительнго соляного налога - габели. Восстание началось в г. Авранше, распространилось по сельским местностям Нижней Нормандии и захватило гг. Кан, Руан и др. Во главе восставших (городские низы и крестьянство) стоял полулегендарный Жан Босоногий (по-видимому, это был бедный священник Жан Морель). ««Босоногие»», ставшие фактически хозяевами Нормандии, отменили уплату всех королевских налогов, преследовали лиц, причастных к откупам и взиманию налогов, громили имения дворян. Социальная и политическая идеология ««Босоногие»» была нечёткой. Восстание ««Босоногие»» имело широкие отголоски во многих провинциях Франции и вызвало тревогу правительства Ришельё. Против ««Босоногие»» были направлены правительственные войска. После военного разгрома ««Босоногие»» в Нормандию был послан с чрезвычайными карательными полномочиями канцлер Сегье, жестоко наказавший «мятежную провинцию». Восстание ««Босоногие»» было одним из народных выступлений во Франции в 20-40-х гг. 17 в., предшествовавших Фронде. Лит.: Поршнев Б. Ф. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623-1648), М.- Л., 1948. (БСЭ)
Восстания в Нормандии в 1639 г.
Обычно нормандское восстание 1639 г. считалось единым и называлось восстанием «босоногих» (nu-pieds). На деле было три отдельных очага восстаний, между собой не связанных, возникших по разным конкретным поводам и длившихся разное время: 1) на западе Нижней Нормандии — с середины июня, 2) в Руане — с 4 августа, 3) в Кане — с 8 августа. Название «босоногих» относится только к первому.
* * *
Когда оно уже было совершившимся фактом, Ришелье, находившийся тогда в Лангре (близ театра военных действий), счел нужным выразить свое порицание сюринтендантам и членам финансового совета в депеше от 27 августа: «Господа советники благоволят, если им угодно, выслушать мои слова, а именно: впредь им надлежит столь осторожно прибегать к новым установлениям, когда они пожелают их сделать, чтобы не могло возникнуть из них затруднений, подобных тем, что случились в Нормандии. Само слово «габель» настолько ненавистно, а результат от ее введения, которое они намеревались предпринять, настолько малосуществен, что я не перестаю удивляться, зачем они пожелали сделать это добавление к откупу габели, которое смогло принести столько смут и так мало прибыли. Полагаю, что можно было сообразить, что в этих делах необходима особая осторожность, поскольку король находится в отдалении и это может придать смутьянам дерзости в осуществлении их дурных замыслов. Каждый раз как [советники] будут поступать таким образом, в памяти народа будет пробуждаться все, что его прежде ранило, и хотя истинной причиной его восстания является именно последнее нововведение, он, чтобы придать этой причине больше основания, приписывает восстанию все тяготы, что на нем лежат. Прошу господ советников рассматривать будущее в свете прошлого и не пускаться впредь в такие дела, последствия которых оказываются столь плохими, что невозможно прекратить восстания иным способом, чем постыдной отменой распоряжения... Я прекрасно знаю, что господа сюринтенданты сразу же ответят, что из ничего ничего не сделаешь (on ne fait rien de rien) и что крайность заставляет прибегать к таким вещам, которые в другое время они сами осудили бы. Но поверьте, что вещи, отвращающие от нас к нашим врагам не только сердца, но и города, достойны осуждения всегда и везде. Все города, через которые мы проехали, в отчаянии от того, что лишились всех своих денег от сборов (octrois) и вынуждены отказаться от всего, что могло бы их поддержать. Я не осуждаю сделанного, ибо к тому принудила нужда, но смею утверждать, что совершенно необходимо не только предоставить им иные [возможности], но и восстановить репутацию совета, словам которого они нынче мало верят. Нужно постараться исправить положение в Нормандии наилучшим из благоразумных и искусных способов, ибо надеяться теперь на присылку войск для этой цели совершенно невозможно».
Это очень редко цитируемое письмо (даже Фуазиль приводит из него одну лишь вторую фразу: «Само слово «габель»...») знаменательно во всех своих пунктах. Шел уже пятый год тяжелейшей войны. Народ был истощен до крайности, никакие новые значительные налоги или значительные увеличения прежних были невозможны. Сюринтенданты собирали по мелочам, но повсюду и, разумеется, знали, насколько нежелателен нажим в пограничных местностях, и без того сильно пострадавших от набегов неприятеля. Знали они, что доход от введения габели будет невелик... и все же ввели, как ввели в то время много мелких добавок, пошлин и т.п., не вызвавших восстаний, подобных восстанию «босоногих». Но им действительно не хватало того исторического взгляда на вещи, который старался им предписать кардинал. (Люблинская А. Д. Франция при Ришельё. Французский абсолютизм в 1630-1642 гг. Л. АН СССР. 1982) Очень частыми во Франции XVI-XVII вв. были соляные бунты. Особенно это относится к тем провинциям, которые были освобождены от налога на соль. Любые изменения в системе налогов вызывали слухи о введении соляной пошлины и народные возмущения. Правда, случалось, что слухи были обоснованными. Так, Ришелье хотел упразднить привилегию провинций Нижней Нормандии варить и продавать соль, отчисляя в королевскую казну лишь четверть доходов от этого промысла. Но бунт "босоногих" в 1639 г. разразился до того, как был издан официальный указ. То есть еще не было больно, а народ уже поднял крик, и правильно сделал, потому что, боясь распространения бунта, правительство отказалось от своего намерения. (Жан Делюмо УЖАСЫ НА ЗАПАДЕ Перевод Н.Епифанцевой М.: "Голос", 1994 ) Одна из самых крупных жакерий разыгралась осенью 1639 года в Нижней Нормандии. В ряде районов Нормандии к постоянно прибавлявшимся налогам была введена габель (соляной налог). Пользовавшиеся прежде правом свободной добычи и продажи соли нормандцы были возмущены, и в Авранше началось открытое восстание «босоногих». Войско восставших, которым командовал «генерал» Жан Босоногий, стало называть себя «армией страдания» и вскоре достигло множества тысяч человек. «Босоногие» уничтожали «габелеров», откупщиков и сборщиков податей, многих приверженцев существующей административно-финансовой системы, грабили казначейства.
Для того чтобы жестче и бескомпромисснее расправиться с восставшими, правительство решило направить в Нормандию наемные иностранные войска, которыми командовал генерал Гасьон, будущий маршал Франции. Войска эти входили в провинцию, как в чужую страну, грабили ее и вешали роптавших.
До Верхней Нормандии восстание «босоногих» не дошло, но, как бы перекликаясь с ним, вспыхнули недовольства в самом Руане. Парламент и палата сборов пытались отказываться от новых сумм, которые надо было внести в казну, держатели государственных займов возмущались отказом в выплате очередных рент. Но эти робкие волнения были ничем по сравнению с бунтом плебейской массы (суконщиков, бондарей, шорников, чесальщиков и т. д.), поводом для которого послужил эдикт, касающийся обложения красильных мастерских. Во главе бунтовщиков встал руанский часовщик Горен, выступавший как представитель Жана Босоногого и его армии. Восставшие громили и уничтожали налоговые бюро, дома откупщиков, финансовых чиновников и всех тех, кто подозревался в участии в откупных прибылях. Впечатляющей осаде был подвергнут дом богатейшего откупщика этого времени, генерального сборщика габели в Нормандии Ле Теллье де Турневилля, прославившегося своим жестоким отношением к народу. Два дня Ле Теллье оборонялся самостоятельно с большой группой вооруженных людей. Когда же осаждавшие разобрали стену дома и подожгли его, откупщик, переодевшись в костюм трубочиста и вымазав лицо сажей, сумел бежать. Скрываясь то в церкви, то в тюрьме, он затем перебрался в Париж. Среди представителей местной власти бунт вызвал большой переполох. Со страху скончался генеральный прокурор Руана Салле. Интендант Парис был вынужден покинуть Руан и остановиться в Жизоре, укрываясь там от опасности и ожидая указаний от своего непосредственного начальника, канцлера Сегье.
Своеобразным литературным откликом на эти события и на многочисленные тайные заговоры аристократов, сопровождавшие правление Ришелье, была трагедия знаменитого руанца Пьера Корнеля «Цинна, или Милосердие Августа». Факт, положенный в основу ее сюжета, взят драматургом из книги древнеримского писателя Сенеки «О Милосердии». В пьесе показан заговор против Августа. Император, узнав о нем, колеблется между наказанием и помилованием заговорщиков. В конце концов он прощает раскаявшихся мятежников, и пьеса заканчивается возвышенным прославлением милосердия и гуманности. Но обладатель суверенной власти во Франции не мог услышать голоса драматурга (трагедия написана в 1639-м и поставлена в 1640 году), а если бы и услышал, то не внял бы его призыву.
Как обычно, Ришелье решил устроить примерное наказание непокорным руанцам и поручил исполнить это Сегье, облеченному чрезвычайными полномочиями. Во главе хорошо вооруженных военных отрядов тот самолично отправился в Руан. Канцлер Сегье был третьим по важности (после короля и первого министра) государственным человеком во Французском королевстве (одновременно он исполнял обязанности хранителя печати) и около сорока лет бессменно занимал этот пост, уживаясь при разных королях и первых министрах. (Набожная сестра канцлера писала в этой связи: «Как я жалею моего брата! Я молю Бога, чтобы его прогнали со Двора, ибо мне неизвестно, как можно ему спастись другим образом».) Одна из основных его функций заключалась в наблюдении за порядком и правосудием в стране. Непосредственно ему подчинялись полиция, судебные, муниципальные и финансовые учреждения.
2 января 1640 года войска Гасьона во главе с канцлером, сопровождаемым группой государственных чиновников, среди которых находилось два интенданта (Клод Парис. — по вопросам военно-административным и Этьен Паскаль — по вопросам финансовым), вошли в Руан. Несмотря на просьбы и уговоры архиепископа Арле, Сегье сполна воспользовался предоставленными ему прерогативами и без суда и следствия учинил жестокую расправу над зачинщиками мятежа, обложил город новыми налогами (несколько лет назад канцлер был более робким, когда по приказу Ришелье, потея и краснея от страха и смущения, залезал под корсаж Анны Австрийской в поисках тайной антигосударственной корреспонденции). После тяжелых пыток канцлер приказал Горена колесовать, а многих его собратьев по восстанию повесить. Чиновники парламента были смещены, финансовые бюро упразднены и заменены специальными уполномоченными лицами, назначенными самим канцлером. Город лишался многих своих вотчин и привилегий и должен был внести в казну контрибуцию, превышающую один миллион ливров. Сегье пробыл в Руане около полутора месяцев, а затем отправился в Нижнюю Нормандию для наведения порядков и осуществления дальнейших репрессий. (Нормандское «путешествие» канцлера упрочило за ним славу бескомпромиссного и жестокого хранителя государственного строя, и позднее, во время Фронды 1648 года, ему лишь совершенно случайно удалось избежать гнева агрессивно настроенной толпы народа.) (Тарасов Борис - (Жизнь замечательных людей №255). Паскаль) Помимо этих волнений, еще два больших народных бунта произошли в этот период: бунт «босоногих» в Нормандии (1639 года) и бунт «деревянных башмаков» в Солони (1658 года). Однако не стоит искать в этих страшных, порою кровавых волнениях противоборства между крестьянами и дворянами. Напротив, «кроканов» Перигора и «босоногих» из Нормандии широко поддерживали и даже возглавляли мелкие феодалы. Уж они-то не были самыми бедными обитателями провинции. Все эти бунты, собственно говоря, были направлены против налогового давления государства. Здесь — против тальи, там — против замены местных органов управления элекциями или против введения, а порой увеличения габели — налога на соль, весьма непопулярного. Однако «крестьяне, которые несут на себе почти все бремя налогов, и прежде всего тальи, — совсем не батраки, которые не имеют ничего или почти ничего, и, таким образом, не могут платить, а те, кто живет то хорошо, то плохо в зависимости от того, что дает обрабатываемая земля, — хорошо, когда урожай хороший, и плохо, когда он плохой». В основном восстают фермеры, арендаторы, владельцы маленьких участков земли, пахари. Это были серьезные восстания, унесшие сотни жизней. Они потрясли государство: сам канцлер Сегье приехал судить арестованных «босоногих». Все эти волнения были в конце концов подавлены, но далеко не сразу, и репрессии были достаточно произвольными. Подоспевшие солдаты карали бунтовщиков, застигнутых с оружием в руках. В назидание вешали несколько несчастных, не обязательно самых виновных. Затем приходили распоряжения о снятии виновности, иными словами, объявлялась амнистия. Подобный образ действий должен был свидетельствовать о милости короля; но он особенно подчеркивал слабость государства при Ришелье и Мазарини. (Блюш Ф. Людовик XIV. М., 1998)
Ёшика
Сообщение: 172
Настроение: va bene
Зарегистрирован: 31.03.09
Откуда: Россия, Екатеринбург
Репутация:
3
Отправлено: 25.09.09 07:08. Заголовок: Amie du cardinal пиш..
Amie du cardinal пишет:
цитата:
Во главе восставших (городские низы и крестьянство) стоял полулегендарный Жан Босоногий (по-видимому, это был бедный священник Жан Морель).
Трежер пишет, что Жан Ню-Пид - это был псевдоним группы из четырех священников, возглавивших часть восстания. Приходские священники достаточно часто становились во главе бунтов, этот момент носил название "фактор Марийяка". Из легендарных личностей Босоногих можно назвать второго предводителя нормандцев - Жана Баптиста. А насчет капитализма Мунье: конечно, 17 век - это время трансформации укладов, но все познается в сравнении. 85% Франции на тот момент проживало в деревнях и развитие крестьянского капитализма шло крайне неравномерно, по крайней мере, в этом отношении Франция далеко уступала и Голландии и Англии. Если вы посмотрите на структуру французского экспорта тех времен, то вы поймете, насколько феодально-сельскохозяйственной и неэластичной была на тот еще момент структура экономики: зерно, ткани, вино. Большое значение имеет и сравнение такого фактора, как сельскохозяйственные ренты. К сожалению, во Франции этого времени доминировал метаяж, а он не способствовал капитализации сельского хозяйства и введению инноваций, довольствуясь традиционной технологией. В этом смысле система сеньоража была гораздо более прогрессивна, поскольку сеньор очень часто и сам являлся по сути крупным фермером. Те регионы, где система сеньоража была более развита, в экономическом смысле обычно являлись более благополучными. Но сеньораж прокладывал себе дорогу очень тяжело, поскольку для эффективности сеньору требовалось жить в своей сеньории, а крупные землевладельцы обычно вспоминали о своих владениях, когда их дела в столице начинали идти плохо. Как пишет Мут - mentalitеs нации... А в восточной части Франциии, на границе с Германией, были вообще развита система аллодов, где в этот период совершенно спокойно существовала система крепостного права - чем все еще не средневековье... Хотя на фоне истощенной Кастилии, Каталонии и Германии, разореной войной, Франция выглядела вполне благополучно. Но в сравнении даже с Англией, французский капитализм, конечно, еще очень-очень близок к феодальной системе. Кстати, можно ругать Поршнева, но его "Народные восстания..." достаточно интересный источник опубликованного архива канцлера Сегье, хранящегося в Петербурге. Опубликована часть переписки с интендантами - ради этого можно эту книжку и постараться найти.
Отправлено: 25.09.09 12:47. Заголовок: Ёшика пишет: этот м..
Ёшика пишет:
цитата:
этот момент носил название "фактор Марийяка".
А почему, поясните, пожалуйста, я об этом ничего не слышала.
Ёшика пишет:
цитата:
его "Народные восстания..." достаточно интересный источник опубликованного архива канцлера Сегье, хранящегося в Петербурге.
Лучше бы архив канцлера был издан отдельно. Прочитанная лет 20 назад, эта книга произвела на меня очень неприятное впечатление. Поршневу удалось написать нудную, полную ошибок книгу, где вся реальность искажена в угоду идеологии сталинизма.
Ёшика
Сообщение: 173
Настроение: va bene
Зарегистрирован: 31.03.09
Откуда: Россия, Екатеринбург
Репутация:
3
Отправлено: 25.09.09 13:59. Заголовок: Марийяки были активн..
Марийяки были активными членами партии благочестивых, рассматривая эту позицию не только как политическую (союз с Габсбургами), но и как морально-этическую и религиозную. Эта семья очень много сделала для распространения позиции devot (благочестивых), в том числе и по церковной иерархии. Здесь основой служила неприязнь к союзам с протестантами, заключаемых правительство и тот факт, что сокрушив партию гугенотов, им были оставлено большинство прав, дарованных по Нантскому эдикту. Позиция очень хорошо распространялась вниз по церковной иерархии, вплоть до кюре. А кюре, на самом деле занимали очень эффективную позицию, если хотели стать лидерами своих приходов. Вспомните, как во время Фронды наиболее мощную поддержку Гонди оказало именно мелкое и среднее парижское и прилегающее к нему духовенство, мобилизовавшись само и мобилизовав свою паству. Amie du cardinal пишет:
цитата:
Лучше бы архив канцлера был издан отдельно.
Конечно, это было бы намного лучше, если бы он был издан отдельно и весь... Тем не менее - что имеет, то и имеем. Amie du cardinal пишет:
цитата:
Поршневу удалось написать нудную, полную ошибок книгу, где вся реальность искажена в угоду идеологии сталинизма.
возможно. там есть весьма нудные моменты и в ней полно марксизма-ленинизма. Тем не менее, там есть достаточно много полезных вещей, которые я смогла для себя извлечь. Как, впрочем, и из его двух томов о тридцатилетней войне. И самое интересное, некоторые его выводы совершенно независимым образом совпадают с выводами других авторов. По крайней мере, я не думаю, что Трежер был знаком с его трудами - в его библиографиях из русских авторов указана только Люблинская.
Позиция очень хорошо распространялась вниз по церковной иерархии, вплоть до кюре. А кюре, на самом деле занимали очень эффективную позицию, если хотели стать лидерами своих приходов.
Нет, про Марийаков я, разумеется, наслышана. Только конкретно выражения "фактор Марийака"что-то не припомню. Думаю, кюре были значимой фигурой в своих приходах в течение столетий христианства, и "благочестивые" братья здесь мало что прибавили. То, что говорил Сен-Сиран про священника (я недавно цитировала в теме о янсенизме), вряд ли впервые придумал он и именно в 17 веке. Авторитет кюре был велик.
Кроканы - (croquants) , участники крестьянского восстаний во Франции в 1592-98, 1624, 1636-37, 1643-45, направленных против роста государственных налогов и сеньориальных поборов. (БЭС) Кроканы (croquants) - участники ряда антифеодальных крестьянских движений конца 16 — 1-й половины 17 вв. во Франции. Получили название от лозунга «На грызунов» — «Aux croquants» (так восставшие называли дворянство, духовенство, королевских чиновников, откупщиков), а возможно, и от округа Крок (провинция Марш), где в январе 1592 началось движение. Восстания были направлены против роста налогового гнёта и сеньориальных поборов. В 1594—96 движение К. охватило провинции Перигор, Керси, Лимузен, Сентонж, Пуату и др. В некоторых районах К. поддержала городская беднота. Правительству удалось подавить движение к 1598; однако король Генрих IV вынужден был провести ряд реформ: был снижен прямой налог, запрещена конфискация инвентаря крестьян за долги. Новая волна восстаний прокатилась в 20—40-е гг. 17 в. Наибольший размах имели восстания в Керси в 1624 и в юго-западных провинциях в 1636—37. Центром последнего восстания стал Перигор, где крестьяне с помощью городского плебейства заняли гг. Эме, Сент-Фуа, Бержерак. В 1643 вновь вспыхнуло восстание К. на юге Франции, с центром в Руэрге. Восставшие захватили Вильфранш. Осенью 1643 движение, подавленное на юге, перекинулось в Ангумуа, Пуату и др. западные провинции; было разгромлено в 1645. Восстания К. 17 в., подобно др. народным движениям этого периода, были проявлением антифеодальной народной оппозиции абсолютизму накануне Фронды. Лит.: Поршнев Б. Ф., Народные восстания во Франции перед фрондой (1623—1648), М., 1948; Лесохина Э. И., Движение кроканов (1592—1598 гг.), в сб.: Средние века. в. 6, М., 1955. Э. И. Лесохина Восстания Кроканов (БСЭ) ОБРАЩЕНИЕ КРЕСТЬЯН “КРОКАНОВ” К ОФИЦЕРАМ, КОМЕНДАНТАМ КРЕПОСТЕЙ НА ПУТИ ИХ СЛЕДОВАНИЯ
Господа, мы считаем вас порядочными людьми,— вот почему, немедленно после получения настоящего, мы просим вас вооружиться, присоединиться к нам и восстать вместе с нами против пагубных намерений врагов короля, нашего государя, против воров — сборщиков податей и их агентов. По этим причинам не делайте ошибки, не отказывайтесь вооружаться и будьте готовы. В противном случае вы будете у нас в руках три дня спустя после получения нынешнего письма и будете к этому принуждены силой оружия, как соумышленники вышеуказанных воров. Дано 2 июня 1594 года. Ваши братья и друзья провинции Кьерси, Аженуа, Перигор, Сентонж, Верхней и Нижней Марны.
(Прокламация крестьян “кроканов” приводится у Боннемера в “Истории крестьянства” (Bonnemere “Histoire des paysans”, t. I, 534, Paris, 1856). Крестьянское восстание “кроканов” получило свое название, очевидно, от возгласа крестьян “Aux croquants!”—“На грызунов!”, которыми они называли всех тех, “кто пожирал бедный народ”. Восстание охватило провинции Пуату, Сентонж, Лимузэн, Кьерси, Перигор, Аженуа, Марн; особенно сильно оно было в Перигоре, где восставших было около 40 тыс.; их руководителем был нотариус. Хрестоматия по истории средних веков. Т. 3. М. 1950)
По: Джеффри Трежер "Мазарини: кризис абсолютизма во Франции " перевод: Alixis (с сайта Франция XVII век)
Социальные проявления бедности были куда более очевидны современникам, чем лежащие в их основе экономические тенденции: спад, чьи худшие последствия еще должны были быть испытаны во вторую половине столетия. Это не была только чисто французская проблема. Условия в соседней Кастилии были еще более ужасающими при кажущемся внешнем благополучии[15]. В 1640 –му году многие части Германии были разорены войной, в которой движения армий диктовались как приказами генералитета, так и стратегическими соображениями. К тому времени приграничные области Франции так же испытывали влияние 'Misères de Guerre' (бедствий войны)[16]. Но даже без разрушения войной рынков и торговых маршрутов снижение притока золота из Нового Света после 1600 года снизило денежную массу, что привело к общему снижению спроса[17]. Во Франции это стало очевидно приблизительно с 1630 года, когда правительство начало увеличивать налоги, чтобы иметь средства оплачивать свои возраставшие вооруженные силы.
Социальный кризис, которым всегда отличаются времена значительных массовых волнений, редко порождался единственной или простой причиной. Налог на вино принес в 1630 году бунты в Дижоне ; даже слухи о новых налогах обладали столь же мощным эффектом в вызывании восстаний, как и давление старых (примером этому может служить восстание кроканов в 1636-37 гг); налог на соль был главным поводом в 1639 году для восстания босоногих в Нормандии. Расквартировывание войск (*на зимние квартиры) так же поощряло отчаявшихся людей к применению силы. Создалось невыносимое положение в неэластичных условиях аграрной экономики, которое оказалось обусловлено установленным и сохраняющимся уровнем официальных запросов, реализованных Ришелье до того, как капитал был накоплен через торговлю и производство. Бедой Ришелье, а следовательно, и Франции тоже, проистекавшей из политики высоких налогов и создания огромного количества должностей для продажи, было то, что ка
Отправлено: 01.10.09 20:02. Заголовок: События в Ангумуа
Здесь и далее источники приведены по книге Б.Ф.Поршнева "Народные восстания во Франции перед Фрондой [1623 - 1648]" М.-Л. 1948 год
Весной 1636 года в ряде западных, центральных и южных провинций начались волнения. В частности, неспокойно было и в Ангумуа.
Из письма Ришелье королю от 21 июня 1636 года: " Мятеж в Ангумуа, который казался уже прекращающимся, с недавнего времени вновь разгорелся, так что мятежники собираются по по 7-8 тысяч человек, из коих по 3-4 тысячи вооруженных, и их ярость дошла до такой степени, что они растерзали в клочья одного несчастного цирюльника, которого приняли за габелера. Оттуда сообщают, что подавить мятежников силой невозможно и что крайность положения требует присылки старых войск".
В архиве Сегье есть донесение, на которое ссылается кардинал в письме к королю - письмо интенданта Ла Фосса из Ангулема (столица Ангумуа) от 9 июня 1636 года:" Вы, разумеется, знаете из депеш господина Субрана, наместника господина Брассака в городе и замке Ангулем, что хотя месяца 2 тому назад восстали крестьяне и поселяне шателлений Барбезьё, Шале, Монморо, Бланзак и других, частью принадлежащих к Сентонжу, частью к Ангумуа, они были рассеяны стараниями господина Субрана и наведенным им добрым порядком...Но случилось так, что в пятницу 6 числа текущего месяца жители шателлении Бланзак, отстоящей от Ангулема на 3 пуатевинских лье, снова выступили в числе около 4 тысяч человек, вооруженных аркебузами и пиками и разделенных на на 10-12 рот под руководством своих священников, и все они, маршируя в полном порядке под звуки нескольких флейт и скрипок за отсутствием барабанов, явились в город Бланзак, где происходила ярмарка, с криком и неясными угрозами по адресу жизни всех габелеров, понимая под этим словом вообще сборщиков всех налогов его величества, за исключением тальи, тальона и гарнизонной надбавки, каковые налоги, по их словам, они платить готовы, вплоть до того, что нести их до самого Парижа. В своем бешенстве они бесчинно арестовали одного человека, обвиненного ими в том, будто он сказал, что все они будут повешены, но после того как на месте ему была сделана очная ставка с двумя свидетелями, будто бы слышавшими эти слова, и свидетели не настаивали, они отпустили этого человека, не причинив ему никакого зла. Однако тотчас, увидя другого прохожего, цирюльника изгорода Бержерака, они его арестовали и обыскали, и так как он нес несколько писем, в том числе от одного дворянина из Ангумуа к другому в Сентонж, где говорилось о господине графе де Жонзак, королевском наместнике в этих местах, которого они кляли за покровительство упомянутым габелерам, они растерзали в клочья этого бедного цирюльника с такой яростью, что, уже отрезав ему одну руку, раздев его догола, они заставили его обойти ярмарку и лишь потом закончили его умерщвление". "...ярость народа ...столь велика, что все исходящее от господ членов (королевского) совета его раздражает и что, узнав о моем поручении, которое наиболее почтенные люди в шателлениях пытались истолковать каждый в своей местности как общественное облегчение, народ кричал, что король очень принял во внимание мнимые убытки откупщиков и габелеров, как они их называют , но совсем не нищету народа; и, наконец, хотя мне приказано произвести следствие о народных возмущениях и волнениях, никто из должностных лиц в шателлениях не решается явиться свидетельствовать передо мной из страха рассердить этих бешеных, так же как и никто из жителей этого города Ангулема , дабы не подвергнуть свои сельские дома пожарам и погромам." " Я считаю себя обязанным, монсеньор, сообщить вам, что все эти мятежные шателлении примыкают и тяготеют к бордосской области, с которой они, как говорят, имеют превеликие сношения; что среди мятежных земледельцев есть бесчисленное множество людей, некогда носивших оружие во времена разных атак Ла-Рошели, и что при великом беспорядке у этой черни есть кое-какой опасный порядок, например, они производят учения своим отрядам, собираются по условному паролю и подстрекают с помощью особых эмиссаров своих соседей присоединиться к их восстанию и обзаводиться оружием и порохом." "Так что, монсеньер, не следует больше надеяться на возможность излечить эту болезнь ни паллиативными средствами, над которыми народ нагло насмехается, ни противопоставлением слабых сил, которые только разжигают смелость бунтовщиков, как здесь было замечено после известия о сборе ста карабинеров прево Сентонжа. А так как, повидимому, дела его величества не могут ему позволить отменить в настоящее время налоги, на которые (восставшие) жалуются, то необходимо, чтобы власть засверкала могущественно, в противном случае и без этого не приходится сомневаться, что зло возрастет. Это не значит, монсеньер, что по своим естественным склонностям я не затронут величайшим состраданием, видя чрезвычайную бедность народа. Но по соображениям интересов короля и его управления я считаю, что это будет поистине сжалиться над ними, если вернуть их к покою теми средствами, которые остались. Что касается города Ангулема, то вы припоминаете, монсеньер, что он расположен сильно и огражден превосходными стенами. А упомянутый господин Субран, скажу вам, столь бдителен и отважен и своим разумным поведением удерживает жителей в столь добром уровне жизни, что здесь существует полнейшая безопасность. Вот почему я буду пребывать укрывшись здесь, ничего не предпринимая касательно своего упомянутого поручения, пока вы не окажете мне честь сообщить ваше мнение через одного из ваших секретарей, чему я всегда охотно подчинюсь даже с опасностью для своей жизни..."
Отправлено: 01.10.09 22:59. Заголовок: Подавление кроканов в Гиени
Губернатором Гиени был старый герцог д'Эпернон, а генерал -лейтенантом - его сын герцог де Ла Валетт. В 1637 году последний временно покинул испанский фронт с военным отрядом, к которому присоединились собранные в провинции войска, с тем, чтобы навести порядок.
Из письма Ришелье королю от 13 июня 1637 года:"Разгром кроканов совершенно несомненен, г-н де Ла Валетт прислал курьера, доставившего подтверждение этому. На месте осталось 14 000(*вот уж не знаю, не приписал ли Поршнев лишний нолик, а то и два, чтобы живописать зверства феодалов) сверх тех, которые разбежались по своим домам. Г-н де Ла Валетт сообщает, что он идет прямо на Бержерак, где укрылись остатки этой черни в числе 5-6 тысяч, имеющих пушки, и что он надеется в ближайшее время привести их в рассудок"
Из письма герцога д'Эпернона канцлеру Сегье от 21 июня 1637 года:"Вы уже знаете, я уверен, о том, что мой сын герцог де Ла Валетт весьма счастливо выполнил в Анженуа и Перигоре, и как он тем самым рассеял самую могущественную крамолу, какая только на пртяжении долгого времени образовывалась в государстве в виде восстания народа, без того, чтобы при этом неприятель смог извлечь хоть какую-нибудь пользу из наших беспорядков, благодаря доброму порядку, в котором он оставил армию, прежде чем удалиться от границы. Неудачи, которые потерпел народ, поистине вырвали у него оружие из рук, но отнюдь не бешенство и не злую волю из сердца, также и не дерзкие и мятежные речи из уст, так что я при этом положении далек от того, чтобы просить у короля пощады или милосердия для него. Напротив, я полагаю, что весьма необходимо держать его в страхе, а тем, кто провинился или впредь не будет исполнять свой долг, грозить конфискацией их имущества и разрушением их домов и дать об этом определенные указания, ибо, поскольку этому восстанию покровительствовали некоторые люди с положением и и имеющие что терять, такое наказание, может быть, послужит средством удержать их и помешать впасть в свое прежнее неистовство. Я предлагаю свое мнение согласно своему рвению к королевской службе. Вы же, сударь, рассудите своей мудростью, что будет наиболее уместно предпринять в этом случае, каковой является одним из самых важных и самых опасных, какие только встречались за долгое время, и происхождением которого мы обязаны главным образом безнаказанности народа в Сентонже".
Не правда ли, престарелый герцог выступает здесь весьма лояльно? Правда, называет канцлера месье, а не монсеньор.
Из поздравительного письма Ришелье герцогу де Ла Валетту:" Положение, к которому вы привели кроканов, столь выгодно для интересов короля, столь полезно для благосостояния его дел и столь достославно для вас, что в дополнение к уже высказанной мной радости, доставленной таким счастливым успехом, я не мог дать маркизу Дюра вернуться в места, где вы находитесь, не высказав вам ее ещё раз в этих строках. Он расскажет вам подробно об удовлетворении его величества вашим поведением в этом случае, о его признательности за ваш способ действия...Я хочу верить, что вы будете также счастливы против испанцев, как были против несчастных мятежников".
Отправлено: 02.10.09 21:16. Заголовок: Восстание в Эксе в 1631 году
Восстание в столице Прованса Эксе вспыхнуло в 1631 году по поводу введения системы податных округов(elections), передававшей раскладку и сбор тальи особым должностным лицам - элю(elus), которые учреждались во всех приходах путем продажи этой должности местным зажиточным людям. Они превращались в некое подобие откупщиков и сами освобождались от тальи, что вызывало негодование местных жителей против "предателей". Нововведение возмутило всех: крестьян, ремесленников, чиновников, буржуазиию, дворян. Президент парламента заявил, что "вольности провинции будут поддержаны всеми возможными средствами". Один путешественник, случайно оказавшийся в то время в Эксе, рассказывал, что его на каждом шагу останавливали толпы оборванцев и "спрашивали его, продолжает ли король хотеть элю, и клялись, рвя на себе волосы и топча ногами свои шапки, что они лучше дадут перерезать себе глотки, чем допустят элю." Пострадал и ученый Пейреск - его дом разрушили, так как он был снят у человека, считающегося виновным в введение этого ненавистного новшества. На улицах сжигали портреты Ришелье и сюринтенданта финансов д'Эффиа. Образовалась партия так называемых "каскаво" (эмблема - бубенчик на белой ленточке), во главе которой стояли некоторые парламентарии. На несколько месяцев они стали хозяевами города, разрушали дома финансистов, сжигали их имущество, вырубали виноградники и оливковые рощи, запрещали священникам молиться за короля, изгоняли неугодных, печатали и распространяли антиправительственные листовки и памфлеты. В одном из них говорилось:"Народы обязаны всем своим имуществом и всей своей кровью способствовать сохранению достоинства своих королей и защищать их от врагов; но и короли обязаны делать всё, что надлежит, для хорошего управления государством. Обе эти обязанности идут к одной цели, которая есть не что иное, как всеобщее благоденствие. Мудрость и доброта государей также должны оберегать их мероприятия и сдерживать их большую власть, чтобы не было непомерных тягот. Нужно, чтобы разум также державно правил королями, как они правят своими подданными."По мнению Поршнева, это была Фронда в миниатюре. Недруга Ришелье, губернатора Прованса герцога де Гиза подозревали в тайной поддержке восстания. Совместная делегация парламента и дворян Прованса (мне приятно было узнать, что тотчас после прибытия в Париж она оказалась в Бастилии) обратилась к королю с "оскорбительным", по мнению Ришелье, письмом:"Мы видим, что три сословия питают такое отвращение к этому эдикту, что они не отступят перед любой опасностью, лишь бы от него избавиться...Мы должны довести до вашего сведения, что исполнение этого эдикта ведет провинцию к гибели и что вряд ли удастся удержать народ в повиновении." Ришелье писал по этому поводу:"Следует опасаться непослушания или ещё большего восстания..." Немного позднее военный наместник Суайекур сообщал кардиналу о провансальцах :"Этот большой народ не знает ни что такое любить своего государя, ни что такое его слушаться".
Ёшика
Сообщение: 174
Настроение: va bene
Зарегистрирован: 31.03.09
Откуда: Россия, Екатеринбург
Репутация:
3
Отправлено: 05.10.09 09:32. Заголовок: Amie du cardinal пиш..
Amie du cardinal пишет:
цитата:
Немного позднее военный наместник Суайекур сообщал кардиналу о провансальцах :"Этот большой народ не знает ни что такое любить своего государя, ни что такое его слушаться".
Прованс был самой беспокойной провинцией Франции. За период между 1596 и 1715 годами Пийорже насчитал там 364 бунта, и это при том, что на итальянском направлении для Франции Прованс был стратегически важной территорией (Марсель был главным портом для отправки войск в Италию). Кроме того, в этой провинции практически вся власть по существу была местной: именно в Провансе король был comte, а не roi, как для остальных провинций, а для того, чтобы по территории этой провинции могли пройти войска, требовалось отдельно получить на то разрешение прокурора Прованса. То есть взаимоотношения Парижа и Прованса в 17 веке скорее относились к дипломатии, чем к внутреннему управлению. Соответственно, наверное, становится достаточно ясно, почему попытка ввести там систему elections вызвала такой бурный протест
МАКСимка
Сообщение: 3128
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 05.12.09 12:52. Заголовок: Выдержки из книги Б...
Выдержки из книги Б.Ф.Поршнева "Народные восстания во Франции перед Фрондой, 1624-1648 год".
ВОССТАНИЯ В ГОРОДАХ
1. ОБЩИЕ ДАННЫЕ
Судьба крестьянских движений решалась и городах. Только если бы города поддержали и возглавили их во всей Франции, возможна была бы победа. В противном случае крестьянство обречено было стать объектом дворянской «защиты».
Тенденция к соединению крестьянских и городских восстании была выражена очень отчетливо. Подчас даже затруднительно обособить одно от другого. Но были и городские восстания, совсем не связанные с крестьянскими. В общем история этих городских движении может быть все же предметом самостоятельного исследования. Словом, если в предыдущей главе городские движения появлялись хоть и часто, но не в фокусе, то теперь мы передвинем объектив: возьмем в поле зрения городские движения, крестьянские же отойдут на задний план. Только после изучения городских восстаний мы представим себе судьбы народных движений в целом.
Восстания в городах стали характерным явлением общественной жизни Франции с того же самого времени, как и крестьянские. В 1616 г. имело место довольно значительное (сложное но социальному характеру, направленное против Кончини) восстание в г. Перонне, в 1618 г. отмечены два серьезных «бунта» в городах Линьи и Оксерре — против налогов. Но это были лишь первые вспышки. Началом цикла городских восстаний следует считать 1623 г. Именно в 1623 г. но ряду городов Франции одновременно прокатывается волна выступлений городских низов. Поводом для них послужили фискальные нововведения, в частности требование, предъявленное к представителям нецеховых городских профессий -— разносчикам, грузчикам, тряпичникам и т. д., купить у казны право на свои «должности», которые были объявлены «домениальными». Отказ от внесения требуемой суммы влек за собой запрещение впредь заниматься данной профессией и, следовательно, утерю пострадавшим лицом единственного источника существования. Это было попыткой подвести под дополнительное налоговое обложение самые бедные, почти люмпен-пролетарские слои городского населения. Одновременно появились и другие налоговые новшества. В ответ начались восстания.
Венецианский посол в донесении из Франции от 28. ноября 1623 г. сообщал о народных восстаниях, происшедших в Руане, Лионе, Туре, в городах Пуату, Бретани и других провинций. Однако более или менее точными сведениями мы располагаем только об одном из них, о восстании в Руане, повидимому, самом сильном. О восстании в Пуатье известий по сохранившейся в архиве королевского совета жалобе откупщика Фейдо, не смогшего собрать «осьмину» с розничной продажи вина, так как «огромное множество народа» разгромило налоговую контору и осадило постоялый двор, где находились его служащие. Одновременно имело место восстание в Марселе по несколько иному поводу, но также связанному с фискальным натиском.
Начиная с 1623 г. не проходит ни одного года без городских восставний то там, то тут, вплоть до самой Фронды. Как ни рассеяны и ни скудны сведения о них, как ни подчеркивается французскими историками локальный характер каждого и» них в отдельности, мы попытаемся все же свести в одну таблицу важнейшие данные, которые удалось собрать в результате долгих разысканий. Общее число городских восстаний 1623— 1648 гг., по всей вероятности, достигает нескольких сот, таит как даже наша крайне несовершенная сводка охватывает более сотни, да и из этого списка исключено свыше десятка восстаний, сведения о которых недостаточно точны, а также неисчислимое множество мелких «бунтов» и "беспорядков", в различных городах и бургах. Более или менее значительные восстания имели место:
в 1623 г. - в Руане, Марселе, Пуатье; в 1624 г. - в Ниоре, Лионе, Фижаке, Кагоре; в 1625 г.— в Труа; в 1625 г.—в Труа; в 1626 г. - в Оксерре, Амьене, Блэ; в 1627 г. - в Труа, Бержераке, Бордо, Вилльфранше-в-Руэрге; в 1628 г. - в Труа, Амьене, Лавале, Руане, Коньяке, Оксерре; в 1629 г. - в Лионе, Ангулеме, Сен-Жан-д'Анжели, Сенте; в 1630 г.— в Дижоне, Гренобле, Нанте, Пуатье, Орлеане, Кане, Лионе, Анжере; в 1631 г.— в Париже, Бордо, Фонтенэ, Марселе, Орлеане, Эксе; в 1632 г.— в Тулузе, Лионе, Пуатье; в 1633 г.— в Шавиньи, Даксе, Мулене, Ниоре, Овилларе, Мон-де-Марсане; в 1634 г.— в Руане; в 1635 г.— в Бордо, Ажане, Поригё, Муассаке, Лектуре, Кастель-Сарразене, Овилларе, Монтеше, Бомон-де-Ломане, Оше, Ла-Реоле, Кондоме, Нераке, Астаффоре (?), Пор-Сент-Мари, Люзеше, База, Монферране, Тулузе, Нарбонне; в 1636 г.— в Шалоне-на-Марне, Ренне, Амьене, Аббевилле; в 1637 г.— в Бержераке, Эймэ, Перигё, Сент-Фуа, Кагоре; в 1638 г.— в Гренаде-на-Гаронне, Сенте; в 1639 г.— в Руане, Кане, Авранше, Вире, Байё, Кутансе, Мортене, Бурже, Пуатье; в 1640 г.— в Орильяке, Мулене, Клермоне, Пуатье, Галане; в 1641 г.— в Байонне, Анжере, Гренобле, Сабль-д'Олонне, Лиможе; в 1642 г.— в Клермоне, Лионе; к 1643 г.— в Вилльфранше-в-Руэрге, Ножаке, Сан-Сальвадуре, Иссуаре, Туре, Анжере, Ангулеме; в 1644 г.—в Марселе, Арле, Романе, Валансе, Даксе; в 1645 г.— в Монпелье, Безьё, Манде, Бовэ; в 1647 г.— в Туре.
Как же нам быть о этим бесконечным множеством восстаний каждое из которых имеет свои неповторимые индивидуальные особенности? Начать сразу с обобщения всего материала было бы ошибочно: мы принуждены были бы оперировать с абстракциями вместо живой действительности. Совершенно прав историк Ж. Пажес, когда он отмечает своего рода психологическую и дидактическую трудность этой задачи: «Недостаточно просто отметить, что в это военные годы фиск вытягивал из нации все, что только можно было вытянуть; что народ был несчастен и раздражен; что он возлагал вину главным образом на откупщиков, а подчас и на самого министра и на короля; что восстания были часты и подавлялись безжалостно. Но надо дойти до деталей и цитировать тексты, чтобы помочь нашему подчас ленивому воображению прийти в движение и достигнуть реальности сквозь общие слова". Последуем этому совету. Чтобы сделать итоги нашего изучения множества городских восстаний более доступными и наглядными, расскажем сначала для примера историю некоторых восстаний более или менее подробно. Полученное конкретное представление будет удобнее далее расчленять и анализировать. Мы выберем для этой цели те городские восстания, которые были уже более изучены, или освещаются дополнительными неопубликованными материалами из архива канцлера Сегье.
МАКСимка
Сообщение: 3142
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 06.12.09 12:28. Заголовок: 2. ВОССТАНИЕ в ДИЖОН..
2. ВОССТАНИЕ в ДИЖОНЕ в 1630 г.
Основным источником но истории дижонского восстания 1630 г. является выпущенная в том же 1630 г. в Париже и Лионе брошюра дижонского адвоката Шарля Февре, содержащая подробный рассказ о восстании и его подавлении. Те же сведения отчасти воспроизведены в материалах, опубликованных в официальном ежегоднике «Mercure francois» на 1630 г., а также дополняются другим современным описанном событий, составленным неизвестным автором, рисующим преимущественно состояние Дижона после восстания. Рассказ о восстании 1630 г., основанный на первоисточниках, имеется в четвертом томе «Истории Бургундии», написанной в XVIII в. бенедиктинским монахом дом Планше. Наконец, история этого восстания довольно подробно изложена и специальной книжке Кюниссэ-Карно, а также в различных сочинениях по истории Бургундии. На основании этой литературы и источников в следующем виде рисуется картина этого восстания, известного под названием восстания Lanturelus, т. е. в переводе "как-бы-не-так'ов".
Дижон был столицей провинции Бургундии. Город господствовал над обширной винодельческой округой, но сам не являлся зиачительным экономическим центром. Его население состояло в основном из мелких ремесленников, виноградарей н множества крупных и мелких буржуа-чиновников. В Дижоне помещались парламент и другие высшие судебные учреждения Бургундии, а также собирались провинциальные Штаты. В нюне 1629 г. правительство Ришелье издало эдикт о ликвидации бургундских Штатов и превращении Бургундии в pays d'election, т. е. в провинцию, непосредственно подчиненную государственному финансовому аппарату. Мотивы этой реформы отчасти лежали в стремлении к унификации провинциальной администрации, но главным образом имели фискальный характер: Бургундия подлежала разделению на десять податных округов (elections) с особыми финансовыми чиновниками (elus), покупавшими свои должности за крупные суммы и получавшими полномочия для выяшмания государственных налогов из населения.
Учреждение этой новой формы взимания налогов само по себе ужо означало значительное увеличение налогового бремени, лежавшего на народе (основная масса буржуазии, приобретая разнообразнейшие чиновные должности, полностью или частично освобождала себя от налогов). Но ликвидация Штатов символизировала и глазах населения исчезновений всех провинциальных привилегий, способных ограждать- его от бесконечного потопа налоговых нововведений, затоплявших всю Францию. Естественно, что распространились вполне правдоподобные слухи о предстоящем введении в Бургундии разных новых налогов, в том числе aides sur le vin, т. о. налога на вино, который, по слонам Маркса, во Франции XVII в. вообще «был главным предметом народной ненависти»,» а для сплошь винодельческой Бургундии являлся особенно страшной угрозой. По словам Февре, автора упомянутой брошюры о восстании Lanturelus, «этот мятеж имел поводом учреждение elections в провинции Бургундии и слух, что в этой провинции будут установлены les aides».
Французские историки, как, например, Кюниссэ-Карно, а отчасти и современники, я особенности близкие к правительственным и финансовым кругам, склонны перевернуть вверх ногами природу этого восстания, приписав инициативу в нем не народным массам, а дижонским магистратам, провинциальным властям, боявшимся потерять свои «вольности» и соперничавшим между собой, а то даже и тайным проискам французской аристократии, в частности губернатора Бургундии герцога Белльгарда, или австрийского двора. Все эти домыслы не имеют под собой основания. Они интересны только для характеристики ограниченности буржуазной историографии, а также политического мировоззрения XVII в., трудно мирившегося с тем, что простой народ может противостоять самому королю и его слугам. Разумеется, дижонские муниципальные и парламентские чиновники пытались возражать против нового эдикта и ущемления провинциальных привилегий. Они посылали депутации в Париж, может быть, даже указывали на грозное народное недовольство, но ни из чего не видно, чтобы они пытались разжигать это недовольство: напротив, начало народного волнения тотчас положило конец их умеренной оппозиции. В середине января находившийся в Париже для переговоров об эдикте мэр Дижона Эврар писал дижонским эшевенам, что необходимо умиротворить нарастающее в Дижоне возбуждение. Губернатор герцог Белльгард также писал им о необходимости «обуздать мятежные и неспокойные умы». Но восстание неотвратимо назревало, подогреваемое слухами о налоговых планах правительства и вестями о его отказе отменить одиозный эдикт. Уже 19 февраля 1630 г. на перекрестках улиц собирались возбужденные группы. Отряды городской буржуазной милиции разгоняли их, впрочем, без особой суровости.
Восстание вспыхнуло 27 февраля 1630 г. под влиянием слуха, что завтра должно произойти окончательное утверждение местной счетной палатой эдикта об установлении elections. Из квартала Сен-Филибер к центру города двинулась толпа, по дороге увлекавшая все новые народные массы. Повидимому, восстание успело подготовиться и созреть в предшествовавшие дни, так как толпа была в известной мере организована и возвлялась признанными вожаками. Главным вождем всего восстания, теперь шествовавшим впереди толпы, был виноградарь Анатуар Шанженэ, высокий парень атлетического телосложения. На нем был разноцветный плащ, он был увенчан лаврами, ему предшествовали барабанщики, восставшие звали его король Маша» (le roi Machas). Повидимому, это символизировало насмешливое отношение к действительному французскому королю. Толпа, вооруженная алебардами, кольями, вместе с шедшими сзади женщинами и мальчишками двигалась под популярную в то время лесенку, имевшую припев «Как бы не так! Как бы не так! (lanturlu, lanturlu)". Отсюда название, сохранившееся впоследствии за этим восстанием. Для начала толпа ограничилась грозной демонстрацией перед зданием ратуши, а также перед домом крупного финансового чиновника Гань, которого считали одним из главных виновников эдикта; его дом забросали камнями, поговаривали о том, чтобы сжечь его живьем. Затем состоялось совещание, точнее сказать, митинг восставшей толпы.
В первый день буржуазная милиция Дижона не выступила против восставших. Зажиточные элементы города, из которых она формировалась, как бы выжидали и не могли еще определить своего отношения к событиям. От ее поведения зависел исход борьбы, так как она была основной военной силой города. Но восставшие, очевидно, сознавали эту зависимость и поэтому искали средств усилить свои ряды. Для этого надо было впустить в город окрестных крестьян и жителей предместий. Часть толпы направилась к мэру Дижона просить у него ключи от запертых городских ворот, но получила отказ. Другие же поднялись на городские стены и укрепления, осведомили жителей предместий о происходившем в городе, звали их на помощь. Действительно, на следующее утро многие жители предместий перелезли через городские стены при помощи приставных лестниц. Внутри города набат мобилизовывал бедноту с колоколен «простонародных» кварталов Сен-Филибер и Сен-Николя.
МАКСимка
Сообщение: 3143
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 06.12.09 12:36. Заголовок: Нет, я конечно всё п..
*PRIVAT*
МАКСимка
Сообщение: 3144
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
"День 28 февраля свидетельствовал о возросшей силе и уверенности в себе народных масс. Число организованных и вооружённых восставших, находившихся под компндованием Шанженэ, достигало шестисот человек. На этот раз дом финансового чиновника Гань был разрушен до основания, а все имущество, в том число ценная библиотека, было сожжено на улице. Вокруг костра плясали с пением: «Как бы не так! Как бы не так!» Затем таким же образом расправились с домом парламентского президента Леграна, опорожнив попутно его винный погреб, и домами ряда других чиновных лиц, подозреваемых в связи с фискальными операциями. Один крупный финансист на колеиях вымолил у толпы сохранение своей жизни. Торжественное шествие, предпринятое некоторыми членами дижонского парламента и городскими эшевенами во главе с мэром с целью уговорить и успокоить толпу, было встречено камнями, и «отцы города» бежали в ратушу. Затем погрому подвергся дом главы парламента — первого президента Бершера, как и дом главы муниципалитета—мэра Эврара. Иными словами, восстание, начавшееся с расправы с виновниками налогового натиска, в конце концов обратилось против городских и провинциальных властей, против всей местной администрации. Более того, из одного дома бил вытащен портрет Людовика XIII и его сожгли посреди улицы. По словам очевидца, впрочем, несколько сомнительным, раздавались даже крики: «Да здравствует император!» (т. е. германский император, имевший отдаленные права на Бургундию). Разумеется, из этого единичного свидетельства незаконно делать вывод о «сепаратистском» характере всего движения, как делает Кюписсэ-Карно. Более бесспорно, что оно приобрело антиабсолютистский характер.
Буржуазную милицию из бездеятельного ожидания вывело не столько это обстоятельство, сколько, во-первых, то, что восстание теперь грозило обрушиться и на широкую массу привилегированных буржуа, связанных с различными должностями; во-вторых, сведения о распространении восстания во провинции. Говорили, что вооруженные отряды спешат со всех сторон на помощь дижонским повстанцам. До сих пор они имели только поддержку некоторого числа жителей предместий, но если бы в город вошли огромные крестьянские резервы, буржуазная милиция потеряла бы свое положение арбитра. Поэтому она поспешила выступить уже к вечеру 28 февраля по призыву муниципалитета. Хорошо вооруженное и организованное поквартальное ополчение города, вместе о незначительным гарнизоном городского замка, двинулось на улицу Потэ к месту скопления восставших, вооруженных только алебардами, ножами и кольями. Первым залпом было убито двенадцать и ранено тридцать человек. Затем последовала атака, многие еще были убиты, ранены, захвачены. Толпа стала отступать к штаб-квартире «короля Маша», на улицу Сен-Филибер, некоторые, забравшись на крыши, сбрасывали на нападавших кирпичи. Наступившая ночь приостановила военные действия. Буржуазная гвардия окружила квартал Сен-Филибер поясом баррикад и сторожевыми патрулями: народ со своей стороны соорудил за ночь контрбаррикады, было собрано кое-какое оружие, дома было превращены в укрепления, эмиссары восставших перебирались через стены и ходили в предместья и окрестные деревни просить помощи. На утро восставшие довели до сведения командовавшего городскими войсками маркиза де Мирабо, что после первого же выстрела город будет подожжен со всех сторон их сообщниками, расположенными во всех народных кварталах. Власти заколебались, военные действия не были возобновлены. Около трех часов дня произошло событие, чуть не нарушившее шаткое равновесие: некий плотник, захваченный накануне в стычке и заключенный в тюрьму, сумел бежать и, спасаясь от преследователей, добрался до улицы, населенной беднотой, которая и встретила стражников градом камней. Поднялась стрельба, сражение возобновилось, снова были убитые и раненые, нескольких человек захватили. Но из квартала Сен-Фелибер, очага восстания, снова пришло грозное предупреждение: если пленников не освободят, угроза пожара будет тотчас приведена в исполнение. И снова это предупреждение оказало ожидаемое действие. Власти побоялись рисковать всем городом и предпочли вооруженное выжидание — очевидно, в расчете па прибытие военной помощи извне. Пленных, согласно ультиматуму, отпустили. Город оставался в таком неопределенном положении несколько дней, разделенный на два враждебных и бездействующих лагеря.
Прервем пока рассказ, чтобы спросить себя: какие социальные слои произвели это восстание? Данные источников и литературы очень скупы на этот счет, но все же содержат некоторые направляющие указания. Отметим прежде всего единодушное свидетельство, что очаг восстания находился в квартале Сен-Фелибер, а также Сен-Николя, и что активную помощь восстанию оказали предместья. В предместьях всякого французского города того времени ютилась почти исключительно беднота, неимущий трудовой люд, находивший заработки в городе. О населении разных кварталов Дижона в XVII в. мы находим сведения в упомянутой книге Рупнеля. Сен-Филибер и Сен-Николя — это два чисто «простонародных» квартала Дижона. Зажиточные и привилегированные элементы здесь совершенно отсутствовали. По подсчетам Рупнеля, население этих двух кварталов возросло за первую четверть XVII в. на 50—40%, тогда как население других кварталов возросло очень мало. Из кого вербовалось это новое население, видно по приводимым Рупнелем в другом месте данным об огромном наплыве в Дижон "нищих", с которыми муниципалитет тщетно боролся различными запретительными мерами, в 1626 г. даже выставив против них специальных стражников у четырех городских ворот. Квартал Сен-Филибер имел несколько своеобразный характер: здесь в бесчисленных маленьких деревянных лачугах без окон жило собственно не городское, а деревенское население— виноградари. Дижон был окружен виноградинками и часть работавших на них виноградарей жила внутри городских стен, тогда как другие, подобные им, жили в пригородах и окрестных деревнях. Сен-филиберские виноградари, пользовавшиеся в то же время и некоторыми муниципальными правами, как бы олицетворяли неразрывную связь города и деревни. Эта связь была не только территориальной: собственниками земель вокруг Дижона, на которых в качестве арендаторов работали эти крестьяне, были почти исключительно дижонские буржуа-чиновники.Следовательно, в последних крестьяне-виноградари одновременно видели и феодалов-землевладельцев, и капиталистов-ростовщиков, и представителей абсолютистского государства, в частности налоговой администрации. История Дижона в течение всего XVII в. характеризуется напряженно враждебными отношениями между виноградарями и городской верхушкой, прорывавшимися иногда в виде открытых «беспорядков» до и после восстания 1630 г. В восстании «как-бы-не-так'ов» основной силой, бесспорно, были сен-филиберскне виноградари. Об этом прямо говорят все источники и историки. Мы видели, что и вождем всего движения был виноградарь Шанженэ. В числе двух казненных впоследствии участников восстания один также был виноградарь.
МАКСимка
Сообщение: 3166
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 10.12.09 09:43. Заголовок: Но виноградари не бы..
Но виноградари не были одиноки в этой борьбе. Второй казненный был скорняком. Нам уже известно случайно и о каком-то плотнике, участвовавшем в борьбе и бежавшем из тюрьмы. Нам известно, что восстание нашло поддержку в квартале Сеп-Николя. Это был квартал мелких ремесленников. Богатые ремесленники: торговцы и мастера доходных профессий — ювелиры, галантерейщики и др.,— жили в другом квартале (Нотр-Дам). А в Сен-Николя темные, узкие улицы, заполненные мелкими мастерскими, носили названия «Слесарная», «Медницкая», «Тележная», «Сукновальная» и т. д. Здесь жили и работали мелкие ремесленники. Здесь была сконцентрированы ремесленные подмастерья, или «работники»— основной революционный элемент французского города XVII в. Их боевые тайные организации "компаньонажи" в Дижоне были особенно многочисленны и активны как раз в первые десятилетия XVII в. Они боролись против мастеров и муниципалитета, устраивали в городе «бунты»: например, в 1618 г. работники «сапожников, башмачников, кузнецов, столяров осмелились устроить сбоборище в большом числе», разогнанное муниципалитетом; через несколько месяцев «беспорядки» возобновились; в документах сохранился любопытный спор: муниципалитет предлагал применять к любому подмастерью «мятежному и бунтующему, тюремное заключение и обычное наказание», а мастера-столяры требовали для них виселицы. Несомненно, что эти организованные и привычные к борьбе элементы квартала Сен-Николя должны были сыграть немалую роль е восстании 1630 г., так же как и мелкие самостоятельные ремесленники (каковы, повидимому, упомянутые плотник и скорняк).
Таким образом, в дижонском восстании 1630 г. движение крестьянства и городского плебейства сливалось воедино. Была еще с Дижоне значительная социальная прослойка, облегчавшая это слияние: чернорабочие-поденщики (manouvriers), не имевшие постоянного заработка, находившие применение то на вспомогательных работах в ремесленных мастерских, то на виноградниках. Они по самому своему положению должны были служить как бы связующим звеном между виноградарями и плебейско-ремесленным населением Дижона.
Остается рассказать о конце восстания. Власти Дижона оставались в бездействии, парализованные страхом, в ожидании помощи, пока неожиданно не стало известно, что король не только не шлет помощи, но в ярости на них же «за попустительство, за безучастность, за отсутствие храбрости» и грозит наказать весь город лишением привилегий, разрушением стен и т. д. Это придало энергии всем привилегированным элементам Дижона: не только отряды буржуазной милиции принялись за установление «порядка», но вооружились и все парламентские судьи и чиновники; даже обильное пижонское духовенство было призвано к оружию; упомянутый выше неизвестный автор оставил забавное описание этих прелатов и монахов, надевших поверх ряс старомодные доспехи и вооружившихся старинными мушкетами, пиками, алебардами и чем попало, «avec latons ferres ou non ferre». В свою очередь восстание за прошедшие шесть-семь дней бездействия успело несколько выдохнуться. Перевес теперь был явно на стороне властей, вожди восставших, в том числе и Анатуар Шашженэ, поспешили бежать из города. Начались массовые аресты. Двое участников восстания были повешены, и части их трупов былп выставлены у четырех ворот города.
Наконец, в апреле 1630 г. король лично прибыл в Дингон попрежнему выражая знаки недовольства. Лидеры дижонской буржуазии приложили все усилия, чтобы отмежеваться от подозрения в неблагонадежности: короля умоляли «отделить добрых от злых, но распространять свою немилость на невинных вместе с виновными»; адвокат Февре от имени дижопокой буржуазии заклеймил народное восстание —«преступление этих несчастных». Напротив, двор хотел сделать буржуазию и муниципалитет ответственными за поведение народа. Хранитель печати Марпльяк сказал дижонским магистратам: «Вы видела возникновение зле, вы могли его предотвратить, а раз вы этого не сделали, вы повинны в том, что произошло. Вы имеете публичные должности не для того, чтобы получать поклоны и приветствия от сограждан и пользоваться изъятиями, а для того, чтобы надзирать за согражданами даже с опасностью для жизни, и раз нельзя было помешать злу иначе, как подвергая себя опасности, вы виновны в том, что так не поступили». Впрочем, это обвинение имело в конце концов преимущественно декларативный характер: на Дижон в целом были наложены скорее символические, чем реальные наказания. Но в отношения народных масс были приняты более действительные меры, виноградарям было запрещено впредь жить внутри города, и даже из предместий Дижона они были выселены при въезде короля. В приходе Сен-Николя приказано было разрушить укрепленную башню — очевидно, она была в свое время захвачена восставшими и служила им опорой.
В архиве Сегье нет документов, касающихся описанного восстания, по той простой причине, что лишь три года спустя, в 1633 г., Пьер Сегье стал хранителем печати и начал получать с мест интересующие нас донесения. Но одно письмо от 1636 г. из Дижона следует здесь процитировать, так как оно свидетельствует, что восстание 1630 г. оставило глубокие следы в сознании бургундцов и чуть не возродилось через шесть лет в иной обстановке, когда в других провинциях полыхало пламя крестьянской войны. Во всяком случае те, кто подавлял в 1630 г. восстание «как-бы-не-так'ов», в 1636 г, грозили правительству его возобновлением. Интендант Машо сообщает 13 сентября об инциденте, который чуть не привел к столкновению между представителями королевской армии и всей буржуазной милицией Дижона. «Сознание этих господ,— пишет Машо,— мне представляется крайне заблудшим и готовым производить восстания; многие полагают, что их разжигают члены парлапта и другие привилегированные... Говорят, что эти последние господа произносят речи, весьма неблагоприятные для интересов короля, между прочим, что мы находимся в такой обстановке, когда скорее перед ними должны заискивать, чем теснить их какими-либо требованиями, что парламенты в состояние восстановить свои былые силы и что бургундцы столь не способны к восстанию, как и народ, имевший удачу в других местах". Интендант спешит оговориться, что никто не осмеливался говорить при нем в таком духе, не поплатившись за это, но снова предупреждает: «Кажется, здесь готовят весьма отрицательный отказ на ваши эдикты, и я боюсь, как бы в конце концов дело не дошло до крайностей». Однако никаких других данных о народных движениях в это время в Дижоне или в остальной Бургундии в нашем распоряжении не имеется, и возможно, что дижонскпе магистраты и буржуа были на этот раз так смелы именно потому, что восстание существовало лишь в туманном отдалении. Во всяком случае следует подчеркнуть, что цитируемые интендантом «речи» прямо предвосхищают идеи "парламентской Фронды" 1648—1649 гг.
МАКСимка
Сообщение: 3199
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 12.12.09 16:56. Заголовок: Восстание в Лионе в ..
Восстание в Лионе в 1632 г.
Лион по уровню промышленного развития был вторым или третьим городом Франции, в частности там была высоко развита шелковая промышленность, а также производство полотен бумазеи; Лион был важнейшим центром книгопечатания и т. д. Все эти отрасли занимали большое число рабочих, в значительной части еще именовавшихся «подмастерьями». Налоговый натиск в его многообразных формах весьма болезненно сказывался па торговой и промышленной жизни Лиона. Лионская буржуазия разорялась и свертывала свою коммерческую деятельность, оказывая одновременно правительству известное сопротивление через муниципалитет. Но в основном, как всегда, тяжесть налогового бремени и последствия экономических затруднении ложились на плечи трудового люда города.
В 1622 и 1629 г. в Лионе происходили, по выражению Буассоннада, «восстания нищеты». О «народном волнении» в Лионе в 162-1 г. свидетельствует особое постановление королевского совета по следствию, произведенному интендантом. В 1630 г. в Лионе происходит новое восстание. Письмо от находившегося в то время в Лионе (вместе с частью королевского двора и королевой-матерью) хранителя печати Марильяка к кардиналу Ришелье конкретнее определяет движущие силы восстания: утром 7 июня дом сборщика вновь введенных налогов сьера Котель был окружена двумястами «подмастерьев бумазейщиков и бархатников" (compagnons futainiers et veloutiers); не может быть никакого сомнения, что речь идет о наемных рабочих-ткачах, работавших на лионских предприятиях мануфактурно-капиталистического типа.
Присланный разогнать толпу муниципальный стражник был избит и захвачен в качестве заложника, затем был осажден дом главного судьи, пытавшегося угрожать следствием. К вечеру властям удалось оттеснить осаждавших и даже захватить одного пленника, но вскоре губернатор Аленкур доложил Марильяку, «что эти люди собрались на одной из городских площадей, что они требуют возвратить им пленника, который является ткачем-бархатником, и выдвигают крупные угрозы на случай если его не освободят». Чтобы не дать событиям разгореться дальше в присутствии королевы-матери, решено было пленника отпустить. «Я надеюсь, — заканчивает Марильяк, — что это прекратит беспорядок; но удивительно наблюдать, до чего падки на это такого рода люди и до чего люди наиболее влиятельные в городе (qualifies) холодны к тому, чтобы этому помешать» (последние слова разумеют лионскую буржуазию).
«Подмастерьев», выступающих в 1630 г., естественно отожествить с теми ouvriers, которые произвели следующее лионское восстание в 1632 г. Вот его история в нескольких словах на основании заметки в «Mercure francois» и работы историка Шарлети. В Лионе на на один месяц не наступало спокойствий. Налоговому натиску оказывалось то глухое, то открытое сопротивление; откупщики налогов время от временя подвергались избиению на улицах. Поводом к восстанию 1632 г. явилась «переоценка» таможенных тарифов на товары, ввозимые в Лион и вывозимые, т. е. их значительное увеличение, которое должно было заметно сказаться на экономической жизни города. 3 декабря в Лион прибыл откупщик Лагранж с соответствующим королевским указом. На другой день об этом стало известно в городе, и мгновенно вспыхнул бунт. Текст записки, посланной купеческим прево Лиона откупщику Лагранжу с извещением об опасности, не оставляет сомнений в том, кто была виновниками бунта. Прево советует откупщику «быть настороже», так как известие «возбудило против него ропот работников» (emouvait la criarie des ouvriers sur lui). Вскоре, действительно, 2000 этих работников осадили таможенное бюро, выломали окна и двери жилища откупщика, выбросили на улицу его имущество и бумаги бюро и сожгли все это. Уговоры прево и его уверения, что в Париж уже послана депутация для переговоров, ни к чему не привели. Ему удалось собрать около себя всего дюжину работников, с которыми он и отправился просить помощи к архиепископу. А толпа тем временем перешла от погрома откупщика к расправе с представителями муниципальной власти, с самого пачала сопротивлявшимися восстанию. Был разгромлен дом эшевена Нейрэ, осажден дом самого прево. Всю ночь город был во власти бунта. Находившийся в распоряжении муниципалитета отряд аркебузников был малочислен и, может быть, не совсем надежен. Городская милиция в Лионе отличалась широким социальным составом, в нее входили и работники, и уже поэтому подавить восстание с ее помощью городские власти никак бы не могли. Впрочем, бездействие всей «буржуазной гвардии», в которую входили и зажиточные буржуа, свидетельствует о том, что лионские купцы и предприниматели в известной мере пассивно сочувствовали восстанию; более прямо об этом говорит признание купеческого прево, что мятежу способствовало благосклонное безразличие «публики» (как это было и в 1630 г.). Но активная роль в восстании принадлежала работникам.
К утру 5 декабря восставшие могли считать себя победителями: откупщик Лагранж бежал, все таможенные бюро были закрыты. Подоспевший в 5—б часов утра со своей гвардией губернатор Аленкур уже не счел нужным ввязываться а борьбу, так как восстание заканчивалось само собой. Он обратился к работникам с мирными уговорами и даже обещал им свою поддержку. Это не помешало тому, что через короткий срок на бунтовщиков обрушились жестокие репрессии. Прибывший из Парижа для следствия специальный чиновник (conseiller d'Etat) сажал в тюрьму и вещал по своему умонастроению, и только спустя три месяца правительство сочло себя достаточно отомщенным и даровало амнистию, из которой, однако, все-таки было исключено еще 15 человек, в том число две женщины.. Город в цолом, в порядке корпоративной ответственности, был также подвергнут наказанию: сведению на несколько месяцев гарнизона из четырех королевских полков и крупному штрафу в пользу пострадавшего откупщика. В речи лионского прево, обращенной к прибывшему королевскому чиновнику, звучит одновременно желание ясно отмежевать и указать те социальные слои, которые исключительно повинны в бунте, и в то же время, ввиду неизбежной круговой ответственности, по возможности, смягчить их вину: «Их заставила восстать, — сказал он, — их крайняя бедность, мать отчаяния... Они искали пути вернуться к повиновению, на которого они вышли, совершив грех по чистому неведению, и поэтому помилование может быть им даровано». Прево этими словами старался показать, что речь должна итти не о виновности всего города, но только о повинных в бунте ouvriers.
Впрочем, упомянутый королевский чиновник не был вполне убежден этими речами: в архиве Сегье имеется его письмо из Лиона от 25 февраля 1633 г., в котором он запрашивает приказаний и ответа на прошлые письма касательно «суда, который я произвожу в этом городе над его мятежниками», и одновременно расссказывает канцлеру одно судебное дело, с большим трудом доведенное им до наказания подсудимого, «каковое ясно показывает,— прибавляет он,— необходимость иметь интенданта правосудия в этом городе (автор письма, Морик, носил более скромный титул meitre des requetes - Б. П.), и если бы я здесь не находился, я полагаю, что здесь произошло бы второе восстание, еще худшее, может быть, чем первое, ибо в нем был замешан президиальный суд или по крайней мере большинство его членов и главные лица города».
Как и в предыдущем случае о восстанием в Эксе, мы можем в заключение сослаться на материалы из архива Сегьс, не относящиеся к истории лионского восстания 1632 г., но позволяющие отчасти проследить социальное состояние Лиона позже, вплоть до Фронды. Это преимущественно письма канцлеру от правящих органов Лиона —Corps de ville (муниципалитета) и Bureau des finances (казначейства), начиная с 1636 г. Мы уже цитировали некоторые из этих документов для характеристики экономического состояния деревни в области Лиона. На этом фоке ложно было бы нарисовать и печальную картину экономического состояния самого Лиона, его высоко развитой некогда промышленности и торговли, переживающей в 30—40-х годах XVII в. упадок, сокращение оборотов, безденежье под давлением неумолимого налогового пресса. В январе 1637 г. финансовое бюро предупреждает канцлера, об опасности очередных административно-финансовых мероприятий, ввиду «происшествии (accidents), которые от этого могут произойти во вред интересам короля и общественного спокойствия этого города». Как видим, восстание по прежнему стояло в порядке дня и пять лет спустя после событий 1632 г., несмотря на все репрессии. Лионские работники продолжали свою борьбу. В 1640 г. они подняли новое восстание. В июле 1643 г. интендант до Фокон пишет канцлеру, что чрезвычайное вздорожание хлеба в городе, вследствие неурожая, постигшего Лионнэ, «породило некий ропот среди мелкого люда после того, как я сюда прибыл»; он просит разрешить лионскому муниципалитету беспошлинную закупку хлеба в соседней провинции: «Задержка с этой закупкой хлеба может растревожить народ в этом городе и возбудить какое-либо волнение, если своевременно не пособить». Должностные лица Лиона в 1643 н 1644 гг. снова и снова предупреждают канцлера об опасности переобременения лионцев налогами. А во время Фронды эти самые должностные лица берут на себя смелость объявить войну откупщику королевских налогов в Лионе, некоему Моннеро, объясняя свое поведение тем, что к противном случае все равно против него восстали бы жители: он «с веселым сердцем» совершал такие действия, пишут они канцлеру в июле 1648 г., «которые мы сочли своим долгом пресечь, дабы сохранить самих себя во власти, порученной нам королем и необходимой нам для того, чтобы с пользой служить его величеству и удерживать его подданных в повиновении, из коего они легко вышли бы, если бы действия и предприятия этого Моннеро были дальше терпимы». Как видно на этом примере, чиновная буржуазия подчас оказывалась вовлеченной в революцию своим искренним рвением удержать порядок, т. е. не упустить из-под своего контроля стихийное сопротивление народа королевскому фиску.
МАКСимка
Сообщение: 3221
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 15.12.09 12:50. Заголовок: Начиная с 1633 г. ар..
Начиная с 1633 г. архив Сегье уже из года в год доставляет нам сведения о городских восстаниях, хотя бы отрывочные и неполные. Наиболее ранние сведения, какие мы можем в нем почерпнуть, — это репрессии после тулузского восстания 1632 р. Здесь нет возможности останавливаться на характеристике самого этоги восстания, так как оно составляет часть очень сложной истории заговора и мятежа герцога Монморанси в Лангедоке в 1632 г., которая завела бы нас далеко. Мы еще бегло вернёмся к этому вопросу и другой связи, здесь же достаточно объяснить, что этот аристократический заговор, вдохновляемые братом короля Гастоном Орлеанским, пытался утилизировать народное антиналоговое движение в городах Лангедока, в частности в его столице —Тулузе. В письме от 22 июня 1633 г. президент тулузского парламента Бертье де Монтрав запрашивает канцлера о разграничении функции между местными судебными властями и чрезвычайными комиссарами, присланными судить и карать по делам о соучастии в мятеже; он между прочим жалуется на чрезмерную ретивость последних: «Поскольку король простил преступление мятежа всем, за исключением некоторого числа лиц, следовало бы остеречься: воскрешать то, что по благости его величества должно быть стерто в памяти». В другом письме, от 10 августа 1633 г., тот же корреспондент сообщает о торжественном въезде в Тулузу герцога де Аллюэн в сопровождении пятисот дворян, произнесенной им в парламенте речи и оглашении королевских lettres d'abolition (помилований). Тулузскому парламенту снова предписано воздержаться от рассмотрения каких-либо дел, связанных с наказанием виновных, которые целиком находятся в ведении специальных комиссаров; однако поступает много жалоб, что последние смешивают простые преступления и дела о мятеже. Кроме того, автор запрашивает о некоторых казусах в связи с помилованием: как быть с уже уплаченными «ли еще подлежашими уплате штрафами, наложенными на население" которые, повидимому, отменяются помилованием; аннулировать ли по поступающим жалобам письменные обязательства об уплате различных сумм, выданные деревнями и отдельными лицами, чтобы откупиться от постоя войск или вымогательства чиновников? Эти штрихи, хотя и беглые, всё же отчасти рисуют картину разгула репрессий.
Мы находим в бумагах Сегье также и другие отголоски воленеий, происходивших в Лангедоке в 1632 г. и отчасти еще, может быть, в 1633 г. Так из письма интенданта Ле Камюз от 14 июня 1633 г. из Нима мы узнаем, что там работает целая чрезвычайная комиссия во главе с Машо (Machaut), присланная канцлером «для наказания мятежников Виварэ, Севенн и Жеводана» («pour punir les rebelles du Vivarets, de Sevenes et Gevaudan»). Жители подвергаются разнообразным наказаниям: порке(«...ont este condamnes...au fouet»), изгнанию, разрушению жилищ, тюремному заключению. Повидимому, народные волнения в этих областях Лангедока были довольно значительными. Напомним, что это именно те области, которые вплоть до восстания «камизаров» в начале XVIII в. останутся очагом народного недовольства, окрашенного в тона воинствующего гугенотства. Характерны сообщения Ле Камюза, что специальная «удобная палата по делам гугенотов («палата эдикта»), заседающая в г. Кастре, рассматривает наказание мятежников как предлог для преследования гугенотов и поэтому прилагает все усилия, «чтобы не допустить последствий, которые подданные короля должны были понести по решению этой комиссии». Через неделю Ле Камюз сообщает канцлеру, что палата эдикта в Кастре в самом деле принялась аннулировать плоды деятельности комиссии Манго: двоих заключенных приказано отпустить на свободу даже без ознакомления с материалами следствия. Хотя Машо хотел довести их процесс до конца и хотя «эти заключенные обвинены в том, что они возбудили восстание, и против них имеются улики».
К 1633 г. относится также имеющееся в бумагах Сегье сообщения о восстании в Мулене, которое нам будет удобнее процитировать позже, в связи с восстанием там же в 1640 г. Наконец за 1633 г. есть известия о восстаниях в некоторых городах Гиени и Пуату, —их можно отнести к целому пучку городских движений в юго-западной Франции в 1633—1635 гг.
МАКСимка
Сообщение: 3237
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 17.12.09 22:44. Заголовок: ВОССТАНИЕ в БАЙОННЕ ..
ВОССТАНИЕ в БАЙОННЕ в 1641 г.:
О восстании в Байонне в 1641 г. в архиве Сегье нет никаких упоминаний. Сведения, которые удалось собрать в публикациях и исторических сочинениях, очень скудны. Источники — это несколько документов, опубликованных историком Коммюнэ в книге, посвящённой иной томе, еще один документ, опубликованный в сопровождении комментария, частично основанного на архивных материалах, в собрании королевских посланий к г. Байонне; наконец, два письма Ришелье. Анализу этих источников была посвящена наша статья; во французской же исторической литературе байоннское восстание почти вовсе неизвестно и было кратко описано только один раз.
По своему социально-экономическому облику Байонна сходна с Бордо. Она также была крупным транзитным морским портом на атлантическом побережье, жила торговлей, судоремонтом и связанными с портовой деятельностью промыслами, но не имела значительной мануфактурной или ремесленной промышленности. Ремесленные цехи Байонны, довольно многочисленные и разнообразные, работали преимущественно на городское население и на жителей обширной сельскохозяйственной округи, над которой Байонна господствовала, расположенной по реке Адур и ее притокам. Байонна была вторым наряду с Бордо, экономическим центром провинции Гиень-и-Гасконь, но не являлась административным центром, поэтому чиновничество занимало меньшее место в рядах байоннской буржуазии.
Правительство с 1628 г. непрерывно пыталось извлечь доход из оживленной внешней и внутренней торговли Байонны путем ее обложения особыми пошлинами. Населенно Байонны и окрестных городков в течение нескольких лет оказывало упорное сопротивление откупщикам этих новых налогов; по донесению одного из них, в маленьком городке Тэт-де-Бюш (в восемнадцати лье от Байонны) налоговое бюро «было учреждено только с большим трудом и после подавления бунта». Наконец, было решено ограничиться учреждением бюро в одной Байонне, но и это не удавалось ввиду противодействия байоннцов. Ришелье негодовал. Сюринтендапт финансов Бюйон требовал от специально посланного чиновника «сломить всякое сопротивление», однако все было тщетно. Казна и откупщик терпели большие убытки. Наконец, в мае 1641 г. в Байонну было прислано специальное военное судно с королевскими чиновниками на борту, которое, войдя в устье Адура, стало на якорь и преградило путь всякой торговле между Байонной и окрестными территориями; действительно, новые пошлины касались на практике не столько экспортно-импортных операций байоннского порта, сколько товарооборота между городом и деревней, точнее продуктоснабжения города, которое и прежде облагалось небольшими поборами, но не в пользу государства, а в пользу города («октруа»). Поэтому пострадавшим оказался и городской муниципалитет, который долгое время выступал ходатаем перед властями об отмене новых налогов, одновременно предупреждая Париж о неизбежности народного восстания. Пострадали также некоторые буржуазно-купеческие элементы Байонны, но, повидимому, не слишком сильно, судя по тому, что "общее собрание буржуазии" отказалось откупиться от новых налогов единовременным взносом.
В основном новое фискальное мероприятие, разорвавшее органическую связь города и сельскохозяйственной округи, ударило по массам непосредственных производителей: крестьянство лишилось возможности сбывать свои продукты в город, городские ремесленники — сбывать свои изделия в деревню; один документ говорит о «прекращении всякого рода работы» в Байонне в результате прибытия королевского судна. Но самым главным последствием было наступление голода в городе из-за прекращения привоза продуктов, причем буржуазия, согласно старинным привилегиям, сохранила право беспошлинно приобретать продукты для личного потребления, тогда как городская беднота и мелкие ремесленники буквально лишились возможности существовать. По словам одного из байоннских магистратов, народ в городе восстал, «лишившись возможности доставать хлеб для пропитания себя и своих семейств, так как те, кто обычно доставлял его в город (т. е. крестьяне), прекратила торговлю со времени прибытия военного судна в реку Байонны». Но словам официального королевского акта о помиловании, откупщики новых налогов «привели в прошедшем мае месяце, согласно нашим приказаниям, военное судно в упомянутую реку Адур, дабы обеспечить взимание этих налогов, и пребывание там этого судна в течение пяти месяцев настолько расстроило мелкую торговлю (le petit commerce), которая доставляет пропитание упомянутому городу, что большинство жителей, из-за отсутствия свежих припасов, которые обычно прибывали к ним по этой реке, оказалось в такой крайности, что многие не имели никакого средства к жизни...»
7 нюня губернатор Байонны Грамон сообщал Ришельо о происшедшем восстании: «Оно было таково, что подобного никогда еще не было видано, так что я усмирил его с великим трудом и опасностью». К сожалению, наши сведения о самом ходе восстания очень скудны и отрывочны. Из протокола, составленного находившимися на судне чиновниками, мы узнаем, что на «второй день восстания, начавшегося вечером 5 июня, губернатор Грамон, убедившись в недостаточности своих обычных вооруженных сил для усмирения народа, который «решился или погибнуть или заставить нас (т. е. судно) уйти из этой реки», пытался ввести в город полк регулярной армии (le regiment de Bearn). Но эта попытка оказалась неудачной: у городских ворот в пропуске солдат было «отказано», иными словами, восставшие были уже хозяевами города. Другие сведения из того же протокола прямо говорят о действиях восставших. В ночь с 5-го на 6 июня они «сорвали цепной забор, находящийся на ограде этого города, и впустили через нее 400—500 человек из окрестных мест (des lieux circonvoisins); затем они применили насилие и завладели городским замком и башней de la Chesne». 6 июня восставшие захватили Городскую ратушу и выпустили на свободу заключенных. Между прочим из протокола мы узнаем, что восставшие публично пытали одного человека, заподозренного в сношениях с королевским судном, требуя, чтобы он указал "qui estoint les gabelleurs de Bayonne", причем - характерная черта - когда на место происшествия явился сам байоннский епископ для прекращения беспорядка и спасения жизни пытаемого и когда по его приказанию какой-то портной бросился разрезать своими ножницами связывавшей пленника веревки, этот портной был тут же убит «без всякого почтения к сану монсеньера епископа». Некоторые из "principaux habitans" пытались уговаривать восставших, но подверглись за это преследованиям и оскорблениям, а дома их были сожжены. Справившись, надо полагать, с внутренним сопротивлением в городе, восставшие вывезли из него шесть пушек, снарядив ими четыре больших шлюпа, а также выслали военное дозорное судно с шестью или семью пушками для организации правильной атаки королевского корабля с воды и с суши. 7 июня карабль принужден был поднять якорь и покинуть Байонну. Из других мест того же протокола видно, что попытки партизанских атак на королевский корабль со шлюпок и с суши предпринимались не раз в в предшествовавшие дни, причем размеры вооруженных атаковавших отрядов достигали 200—300 человек.
МАКСимка
Сообщение: 3238
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 18.12.09 19:47. Заголовок: Как ни скудны эти св..
Как ни скудны эти сведения, из них все же видно, что город в течение какого-то срока целиком находился в руках восставших, занявших главные военные и муниципальные здания. Бесспорно, что на какое-то количество часов власть французского короля в лице его губернатора и военного наместника была фактически свергнута, а военный корабль, прибывший с особыми королевскими полномочиями, принужден был бежать. Что касается городской милиции, то в Байонне, в виду приграничного положения, она не носила обычного буржуазного характера, а представляла собой, скорее, поголовное ополчение всех жителей, включая и бедноту, так что в событиях она не могла играть однородной роли. Некоторые данные говорят о том, что отдельные представители городской буржуазии вначале даже активно участвовали в восстании, но вскоре буржуазия решительно выступила на стороне «порядка». Она содействовала усмирению восстания вместе с муниципальными должностными лицами, с первого же мгновения поддерживавшими губернатора Грамона. Последний писал в Париж о полученной им помощи «магистратов и буржуазии города», а в другом документе рассказывается, как «с весьма неравными силами... господа магистраты с помощью буржуазии (assistes de la bourgeoisie)» сопротивлялись «разъяренному и восставшему с оружием в руках народу».
Восставших все источники единодушно определяют, как «мелкий люд», «чернь», «простонародье», «бедный народ», но несодержат болое точных указаний. Нет сомнения, что бедные ремесленники и ремесленные подмастерья должны были играть здесь большую роль: байоннские ремесленники разных профессии имели значительный опыт борьбы с муниципалитетом за свои юридические и экономические права; например, в 1621 г. они успешно боролись против установленного запрещения ввозить в город в определенное время года вина, сидр, яблоки. В конце XVI в. в Байонне имел место бунт «мелкого люда» (повидимому, подмастерьев или наемных работников), занятого в красильном деле, из-за пресечения новым налогом подвоза из деревни красящего растения вайды; они добились победы; наверное, и они были активными участниками восстания 1641 г. Возможно, что в нем участвовала и та бесчисленная деклассированная беднота, те «нищие», которыми, по словам одного документа, в то время в Байонне «были запружены все улицы и внутренность церквей». Это были в основном выходцы из окрестных деревень. Но деревенское население, как мы видели, было и непосредственно впущено в город восставшими в значительном числе (400—500 человек). Таким образом, в байоннском восстании 1641 г. опять наблюдается слияние плебейской и крестьянской борьбы. Губернатор Грамон 7 июня говорил о том, «что беда увеличивается и что восстает вся область (pays)», и сообщал в Париж, что «вся окрестная область вооружилась». Это волнение крестьянства заставило окрестных дворян явиться в Байонну с предложением своих услуг королевским чиновникам. Действительно, сельская область Лабур, окружавшая Байонну, представляла собой настоящий пороховой погреб: в начале XVII в. один из байоннских эшевенов в официальном документе отмечал, что всего за десять лет «в области Лабур произошло 70 убийств и 200 бунтов (rebellions)»; некоторая часть их была направлена не против королевской администрации или местных сеньеров, а против города, ущемлявшего экономические интересы области, против байоннских должностных лиц и купцов. Крестьянство этой области продолжало клокотать и после восстания 1641 г. В 1664 г. оно подняло по поводу тех же самых налогов, что и в 1641 г., грандиозное «восстание Одижо», сопровождавшееся новым восстанием в Байонне, слившимся с крестьянским.
Об обстоятельствах подавления восстания 1641 г. у нас нет достоверных сведений, но вернее всего предположить, что оно и не было подавлено, а закончилось формальным отступлением властей, хотя не исключено все же, что губернатору и муниципальным властям, не справившимся с восстанием своими внутренними средствами, удалось так или иначе ввести в город упомянутый Беарнский полк, а, может быть и другие регулярные войска и с их помощью произвести усмирение. О том, что последнее было произведено не совсем обычными средствами, свидетельствуют слова Грамона в письме к Ришелье от 7 июня: он пишет, что усмирил восстание «с великим трудом и опасностью, способом (par une voye), о котором я просил епископа байоннского взять на себя труд лично осведомить ваше преосвященство», и в конце письма многозначительно прибавляет, что епископ по прибытии в Парвж разъяснит «основания, понудившие меня поступить так, как я поступил». Замечательно, что вслед за подавлением восстания не последовало никаких репрессий. Напротив, налоги, вызнавшие восстание, были отменены, а вскоре в Байонну прибыла королевская грамота о помиловании, прощавшая и отпускавшая «преступление мятежа и народного возмущения, происшедшее в этом городе Байонне в прошедшем тоне месяце». Объясните этому неожиданному милосердию следует искать не только в близости Байонны к фронту и к Испании, по и в социальных причинах: в наличии угрозы возобновления и расширения крестьянского восстания, а также и крайне тревожном внутреннем положении во всей Франции. Ришелье прямо признается в этом в письме к сюринтенданту финансов от 22 июня 1641 г.: «Я просмотрел присланные мне вами бумаги касательно байоннского дела. Я ничуть не сомневаюсь, что жители весьма виновны и заслуживают наказания, но настоящее время не позволяет и думать об этом (mais le temps ne permet pas d'y penser). Я чрезвычайно рад, что вы уладили это дело».
Отметим здесь еще одно восстание 1641 г., вспыхнувшее четыре месяца спустя после байоннского, несколько севернее: в Анжере. Единственное, что мы знаем об этом восстании, это то немногое, что сообщает о нем интендант де Эр в неопубликованном письме к канцлеру Сегье из Анжера от 22 октября 1641 г. Тем более ценны для историка эти скупые строки.
«Монсеньер,— пишет интендант,— с огорчением я должен послать вам протокол о восстании, самом большом, какое только может быть. Я прошу вас верить, что я приложил все старания, какие были в моих силах, но я был всеми оставлен и не получил содействия ни от кого, кроме тех, кто поименован в моем протоколе. Правда, все должностные лица и главные буржуа находятся за городом ввиду сбора винограда, но если бы со мной было хотя бы сто человек, полных решимости, уверяю вас, монсеньер, что я смог бы воспрепятствовать восстанию. Если вы взглянете на мой протокол, вы увидите, как я восстановил бюро по сбору subventions и сборщиков у городских ворот при содействии одних только мэра и эшевенов и как все это прошло весьма мягко и без шума.Я забыл сказать, монсеньер, что восстание было бы еще значительно крупнее, если бы было известно, что г-н маршал де Брезе в этот самый день отбыл в Каталонию, по я пустил слух, что он вернулся, так как я будто бы послал курьера известить его о том, что произошло. Тем временем я послал приказание всем прево с их подразделениями, всем капитанам (квартальных отрядов) города, главным буржуа и всем должностным лицам президиального суда и других учреждений незамедлительно явиться в город, дабы посмотреть, что можно будет сделать: наказать ли нескольких мятежников или (иным путем) заставить слушаться короля. Но чтобы там ни было, я не выеду без приказаний ваших или г-на маршала».
Вот и все, что мы знаем об анжерском восстании. Протокол, к сожалению, в бумагах Сегье отсутствует. Из письма можно вывести лишь немногое. Восстание имело антиналоговый характер. Рядовая буржуазия Анжера, повидимому, совершенно не захотела подавлять восстания (интендант не мог собрать даже сотни людей), а верхушка буржуазии, которая может быть могла бы повлиять на остальных, как раз отсутствовала; впрочем, ссылки на отсутствие в города в других случаях подчас прикрывают в документах отказ видных буржуа от выполнения приказа муниципалитета о вооруженном выступлении. Бездействие буржуазной гвардии отчасти было восполнено страхом восставших перед королевскими войсками, которые, несомненно, имелись в том или ином количестве при маршале де Брезе.
МАКСимка
Сообщение: 3240
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 20.12.09 01:10. Заголовок: ВОССТАНИЕ в ТУРЕ в ..
ВОССТАНИЕ в ТУРЕ в 1643 г.
Налоговый гнет, уже крайне тяжелый во второй половине 30-х годов еще более усилился в первой половине сороковых. 1642 г —год смерти Ришелье, 1643 г.—год начала царствования малолетнего Людовпка XIV - это годы дальнейшего подъема волны городских движений в самых различных провинциях Франции.
Ряд писем в архиве Сегье позволяет заключить, что одним из устойчивых очагов городских движений была Овернь. Так, в 1637 г. интендант Мегриньи писал оттуда канцлеру: «Я обязан сказать вам, монсеньер, что эта провинция весьма несостоятельна, но еще более злонамеренна, и боюсь, что без применения силы я не смогу заставить слушаться короля, особенно в больших городах как Клермон и Риом, откуда что ни день я получаю известия о мятежах». Выше, в связи с историей муленского восстания 1640 г., мы цитировали некоторые места из писем к канцлеру, свидетельствующие, что в Оверни вообще и, в частности, в овернской столицу Клермоне тогда, в 1640г. происходили значительные волнения. К сожалению, непосредственно из Оверни в бумагах Сегье ничего нет за 1640 г. Однако представляется вполне законным генетически связать эти волнения 1640г , хотя бы и мало нам известные, с событиями 1642 г., излагаемыми в письме интенданта (он называет себя «комиссаром») де Шон из Клермона от 25 июля 1642 г. Де Шон описывает очень своеобразную ситуацию, сложившуюся в Оверни: «Все города этой провинции сбросили ярмо, и налоги не взимаются больше или взимаются от случая к случаю, пока не придет помощь, которую король нам должен оказать и которая отныне может прибыть лишь слишком поздно»; «я вижу, что в трудном положении приходится поддерживать себя собственными силами». Катастрофа объясняется тем, что некий откупщик Ферри и его приказчики похозяйничали некоторое время в Оверни как настоящие хищники: «сделки, которые они производили по всей провинции и которые я терпел по причине особого пункта на этот предмет в их откупном контракте, возбудили большие жалобы со всех сторон»; в частности, в Клермоне они незаконно вытребовали огромные суммы, «и это вымогательство справедливо породило недовольство в умах народа»; но, думает де Шон, «можно было собрать столько же, сколько ими было собрано с этой провинции, при меньшем шуме, если бы меня послушались, и я уверяю вас, монсеньер, что народ больше жалуется на форму взимания, чем на налог». Вероятно, интендант тут кривит душой. Так или иначе, в один прекрасный день Ферри с компанией, ввиду неминуемой катастрофы, сами бежали из Оверни, захватив все собранные деньги, и интендант едва удержал стражу, которая собиралась тоже ринуться за ними в панике вон из провинции. Начались беспорядки. В Клермоне это бегство породило слух, что одиозный налог subvention отменен, народ стал нападать на улицах на немногих оставшихся откупных служащих. Слух мгновенно разнесся и по другим городам Оверни. «Чтобы удержать этот город в повиновении,— пишет де Шон из Клермона,— я гремлю, я угрожаю, я произвожу массу шума, и, может быть, это еще удержит их некоторое время. Но приходится очень опасаться, как бы в конце концов дурной пример других городов их не развратил». Де Шон настаивает, чтобы впредь власть откупщиков была подчинена провинциальной администрации, и выражает свое «великое отвращение вечно держать оружие а руках то для противодействия, то для оказания защиты столь ненасытным персонам».
1643 г. насыщен большим числом крупных и мелких городских движений во всех концах Франции. В этом смысле его можно считать генеральной репетицией Фронды. Тут и крупные восстания вроде, например, восстания в Вилльфранше-в-Руэрге, ставшем центром уже известного нам восстания руэргских «кроканов». Тут и множество мелких инцидентов в самых различных городах, не переросших в восстания, вроде, например, того, о котором сообщает канцлеру интендант Жаннен де Кастилль из Шампани 7 ноября 1643 г.: в городке Вилльнокс произошло «волнение» (lesmotion); посланный для информации чиновник сообщил, «что волнение произошло только вследствие того, что один житель (возчик) был несколько легкомысленно убит одним приказчиком, взимавшим налог subvention с вина». Интендант заверяет далее, что дело отнюдь не в сопротивлении жителей уплате этого налога, ибо они уже дней десять как начали его выплачивать, однако, поскольку речь идет не о гибели одного жителя, а о народном волнении, возникшем по этому поводу, и поскольку сам интендант просит канцлера срочно дать ему инструкции, как быть, представляется бесспорным, что дело идет о типичном взрыве, происшедшем по частному поводу в атмосфере, накалившейся в предыдущие дни, и имеющем все же далеко не частное значение.
Среди этого разнообразия городских движений 1643 г. мы выберем для рассмотрения один пример: восстание в Туре. Оно слегка известно в литературе. О нем имеются, например, беглые упоминания (на основании неопубликованных материалов) в цитированной книге П. Буассоннада о французской промышленности XVI—XVII вв. В архиве Сегье есть несколько донесений интенданта де Эр, сообщающих кое-какие ценные сведения о турском восстании 1643 г.
Де Эр был одновременно интендантом трех смежных провинций: Анжу, Мэна и Турени. О беспорядках в столице Анжу, Анжере, он сообщает в письме от 15 августа 1643 г. Это движение скорее муниципального характера: жители, разделившись на две партии, «готовы были перерезать друг другу глотки»: мятежная партия назначила новых приходских синдиков. Вмешательство интенданта де Эр и губернатора маршала де Брезе привело к восстановлению порядка. В следующем письме, от 25 октября 1643 г., де Эр сообщает о восстании в Туре. Он ссылается на подробные сообщения, посланные ранее одним из государственных секретарей, которым мы, к сожалению, не располагаем. Из текста следует,, что восстание началось дня три-четыре назад по поводу введения нового налога — тридцать су с бочки вина. «Чернь» из предместий Рит, Элас и Анн, «к огромном числе и хорошо вооруженная», нападала как в Туре, так и в окрестностях, вплоть до местечка Блерэ, на сборщиков этого одиозного налога, отнимала у них оружие, одежду, деньги и уводила их пленниками в предместье Риш.
Социальный состав этой «черни» расшифровывается точно: это — «работники, занятые в шелковом производстве» (les ouvriers en soie); напомним, что Тур был главным центром шелковых мануфактур во Франции. Во главе восставших стоял какой-то предводитель, носивший характерную кличку «капитан Сабо». Ниже мы узнаем о его трагическом конце. Восставшие имели широчайшую поддержку и опору в окрестных сельских местностях; «в деревне нельзя иметь ни малейшей безопасности,— пишет де Эр,— эти мятежники грабят прохожих, говоря, что это вымогатели (maltostiers). Мало того, горожане, как и крестьяне, на первых порах поголовно сочувствовали действиям восставших рабочих: «когда они забирали в плен этих сборщиков, насмехались все жители города и вся сельская округа и говорили, что они хорошо делают».
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 54
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме