|
МАКСимка
|
| |
Сообщение: 1218
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
5
|
|
Отправлено: 21.01.09 01:12. Заголовок: Филипп IV Красивый (биография и портреты) (начало)
Филипп IV Красивый (биография и портреты) (продолжение-1): http://richelieu.forum24.ru/?1-2-0-00000103-000-0-0-1296376016 Филипп IV Красивый (биография и портреты) (продолжение-2): http://richelieu.forum24.ru/?1-2-0-00000110-000-0-0 Монеты и медали, посвященные Филиппу IV Красивому: http://richelieu.forum24.ru/?1-10-0-00000037-000-0-0 Филипп IV Красивый (1268, Фонтенбло - 29 ноября 1314, там же) французский король (1285), из династии Капетингов. Сын Филиппа III и Изабеллы Арагонской. Филипп IV остаётся для историков в некотором роде загадочной фигурой. С одной стороны, вся проводимая им политика заставляет думать, что он был человеком железной воли и редкой энергии, привыкшим с непоколебимым упорством идти к поставленной цели. Между тем свидетельства людей, лично знавших короля, находятся в странном противоречии с этим мнением. Летописец Вильгельм Шотландец писал о Филиппе, что король имел красивую и благородную наружность, изящные манеры и держал себя очень внушительно. При всём этом он отличался необыкновенной кротостью и скромностью, с отвращением избегал непристойных разговоров, аккуратно присутствовал на богослужении, с точностью исполнял посты и носил власяницу. Он был добр, снисходителен и охотно возлагал полное доверие на таких людей, которые этого не заслуживали. Они-то, по словам Вильгельма, и были виновниками всех тех бед и злоупотреблений, которыми было отмечено его царствование: введения притеснительных налогов, чрезвычайных поборов и систематической порчи монеты. Другой летописец, Джованни Вилани, писал, что Филипп был очень красив, одарен серьёзным умом, но много занимался охотой и любил возлагать на других заботы о делах управления. Жоффруа также сообщает, что король легко подчинялся дурным советам. Таким образом, приходится признать, что большую роль в политике Филиппа играли его приближенные: канцлер Пьер Флотт, хранитель печать Гильом Ногаре и коадъютор королевства Ангерран Мариньи. Всё это были люди незнатные, вознесенные на вершины власти самим королём. Филипп вступил на престол семнадцати лет от роду и прежде всего занялся разрешением сицилийского и арагонского вопросов, доставшихся ему по наследству от отца. Он сразу прекратил военные действия и не сделал ничего для поддержания претензий своего брата Карла Валуа, мечтавшего стать арагонским (или, на худой случай, сицилийским) королём. Переговоры, правда, тянулись ещё десять лет и завершились тем, что Сицилия осталась за арагонской династией. В отношениях с английским королём Эдуардом I политика Филиппа была более энергичной. Между подданными двух государств часто случались столкновения. Воспользовавшись одним из них, Филипп в 1295 призвал английского короля, как своего вассала, на суд парижского парламента. Эдуард отказался подчиниться, и ему была объявлена война. Оба противника искали себе союзников. Сторонниками Эдуарда стали император Адольф, графы Голландский, Гельдернский, Брабантский и Савойский, а также король Кастильский. Союзниками Филиппа были граф Бургундский, герцог Лотарингский, граф Люксембургский и шотландцы. Впрочем, из них только шотландцы и граф Фландрский Гюи Дампьер оказали реальное влияние на события. Сам Эдуард, занятый тяжёлой войной в Шотландии, заключил 1297 с Филиппом перемирие, а в 1303 - мир, по которому Гиень была оставлена за английским королём. Вся тяжесть войны легла на плечи фламандцев. В 1297 французская армия вторглась во Фландрию. Сам Филипп осадил Лилль, а граф Роберт Артуа одержал победу при Фурне (во многом благодаря измене дворянства, среди которого было много приверженцев французской партии). После этого Лилль сдался. В 1299 Карл Валуа захватил Дуэ, прошел через Брюгге и в мае 1300 вступил в Гент. Он нигде не встречал сопротивления. Граф Гюи сдался в плен вместе с двумя своими сыновьями и 51 рыцарем. Король лишил его владений как мятежника и присоединил Фландрию к своему королевству. В 1301 Филипп объехал свои новые владения и всюду был встречен изъявлениями покорности. Но он сейчас же постарался извлечь из своего нового приобретения максимум выгоды и обложил страну большими налогами. Это вызвало недовольство, а суровое управление Жака Шатильонского ещё более усилило ненависть к французам. Когда в 1301 в Брюгге начались беспорядки, Жак присудил виновных к огромным штрафам, велел сломать городскую стену и выстроить в городе цитадель. Тогда в мае 1302 вспыхнуло второе, гораздо более мощное восстание. В течение одного дня народ перебил в городе 1200 французских рыцарей и 2000 солдат. После этого вся Фландрия взялась за оружие. В июне подошла французская армия во главе с Робертом Артуа. Но в упорном сражении у Куртре она была наголову разгромлена. Вместе со своим военачальником пало до 6000 французских рыцарей. Тысячи шпор, снятых с убитых, были сложены в мастрихтской церкви как трофеи победы. Филипп не мог оставить не отомщенным такой позор. В 1304 во главе 60-тысячной армии король подступил к границам Фландрии. В августе в упорном сражении при Монс-ан-Нюлле фламандцы потерпели поражение, но в полном порядке отступили в Лилль. После нескольких приступов Филипп заключил мир с сыном Гюи Дампьера Робертом Бетюнским, который находился у него в плену. Филипп согласился вернуть ему страну, при этом фламандцы сохранили все свои права и привилегии. Однако за освобождение своего графа и других пленных города должны были выплатить большую контрибуцию. В залог уплаты выкупа король взял себе земли на правом берегу Лиса с городами Лилль, Дуэ, Бетюн и Орши. Он должен был вернуть их после получения денег, но вероломно нарушил договор и навсегда оставил их за Францией. Эти события разворачивались на фоне обострявшихся с каждым годом противоречий с папой. Поначалу, казалось, ничто не предвещало этого конфликта. Никто из европейских королей не был так любим папой Бонифацием VIII, как Филипп Красивый. Ещё в 1290, когда папа был только кардиналом Бенедетто Гаэтани и в качестве папского легата приезжал во Францию, он восхищался благочестием молодого короля. Взойдя на престол в 1294, Бонифаций усердно поддерживал политику французского короля в Испании и Италии. Первые признаки взаимного недоверия обнаружились в 1296. В августе папа обнародовал буллу, в которой запрещал мирянам требовать и получать субсидии от духовенства. По странной случайности, а может быть, и в ответ на буллу, Филипп в то же время запретил вывозить из Франции золото и серебро: этим он уничтожал один из главных источников папских доходов, потому что французская церковь уже не могла отсылать никаких денег в Рим. Уже тогда могла возникнуть ссора, но положение Бонифация на папском престоле было ещё непрочным, кардиналы умоляли его прекратить скандалы, вызванные буллой, и он уступил им. В 1297 была обнародована булла, фактически отменявшая предшествующую. Как видно, папа ожидал, что король тоже сделает уступки. Филипп разрешил вывозить в Рим доходы папы, которые тот получал от французского духовенства, но продолжал притеснять церковь, и вскоре произошли новые столкновения с папой. Архиепископ Нарбоннский жаловался Бонифацию, что королевские сановники отняли у него ленную власть над некоторыми вассалами его кафедры и вообще причиняют ему разные обиды. Папа послал по этому делу легатом в Париж епископа Памьерского Бернара Сессе. Одновременно ему было поручено требовать освобождения из плена графа Фландрского и исполнения данного прежде обещания об участии в крестовом походе. Бернар, известный своей заносчивостью и вспыльчивостью, был совершенно не тот человек, которому можно было бы доверить такое деликатное поручение. Не добившись уступок, он стал грозить Филиппу интердиктом и вообще говорил так резко, что вывел обычно хладнокровного Филиппа из себя. Король отправил в Памье и в графство Тулузское двух членов своего совета собрать улики для обвинения Бернара в непокорности. В ходе следствия выяснилось, что епископ во время своих проповедей часто употреблял неподобающие выражения и настраивал свою паству против королевской власти. Филипп велел арестовать легата и заключить под стражу в Санли. Он потребовал также от папы, чтобы тот низложил Бернара и позволил предать его светскому суду. Папа отвечал королю гневным письмом, требовал немедленного освобождения своего легата, грозил Филиппу отлучением и повелевал ему явиться на свой суд для того, чтобы оправдаться от обвинений в тирании, дурном управлении и чеканке порченной монеты. Филипп велел торжественно сжечь эту буллу на паперти собора Парижской Богоматери. В апреле 1302 он созвал в Париже первые в истории Генеральные штаты. На них присутствовали представители духовенства, бароны и прокуроры главных северных и южных городов. Чтобы возбудить негодование депутатов, им зачитали подложную папскую буллу, в которой претензии папы были усилены и заострены. После этого канцлер Флотт обратился к ним с вопросом: может ли король рассчитывать на поддержку сословий, если примет меры для ограждения чести и независимости государства, а также избавления французской церкви от нарушения ее прав? Вельможи и депутаты городов отвечали, что готовы поддержать короля. Духовенство после недолгого колебания также присоединилось к мнению двух других сословий. После этого в течение года противники медлили с решительными мерами, но враждебность между ними все нарастала. Наконец, в апреле 1303 Бонифаций отлучил короля от церкви и освободил семь церковных провинций в бассейне Роны от вассальной зависимости и от присяги на верность королю. Мера эта, впрочем, не имела никакого действия. Филипп объявил Бонифация лжепапой (действительно, существовали некоторые сомнения в законности его избрания), еретиком и даже чернокнижником. Он потребовал созвать вселенский собор для выслушивания этих обвинений, но при этом говорил, что папа должен быть на этом соборе в качестве пленника и обвиняемого. От слов он перешёл к делу. Летом верный ему Ногаре с большой суммой денег отправился в Италию. Вскоре он вступил в сношения с врагами Бонифация и составил против него обширный заговор. Папа в это время находился в Ананьи, где 8 сентября хотел предать Филиппа публичному проклятию. Накануне этого дня заговорщики ворвались в папский дворец, окружили Бонифация, осыпали его всякими оскорблениями и потребовали его отречения. Ногаре грозил, что закуёт его в цепи и как преступника отведёт на собор в Лионе для вынесения над ним приговора. Папа выдержал эти нападки с достоинством. Три дня он находился в руках своих врагов. Наконец, жители Ананьи освободили его. Но от перенесённых унижений Бонифаций впал в такое расстройство, что сошёл с ума и 11 октября умер. Его унижение и смерть имели тяжелые последствия для папства. Новый папа Бенедикт XI отлучил от церкви Ногаре, но прекратил преследование самого Филиппа. Летом 1304 он умер. На его место был избран архиепископ бордосский Бертран дю Гота, принявший имя Климента V. Он не поехал в Италию, а был рукоположен в Лионе. В 1309 он поселился в Авиньоне и превратил этот город в папскую резиденцию. До самой смерти он оставался послушным исполнителем воли французского короля. Кроме многих других уступок Филиппу, Климент согласился в 1307 с обвинениями против ордена тамплиеров. В октябре 140 французских рыцарей этого ордена были арестованы, и над ними начался судебный процесс по обвинению их в ереси. В 1312 папа объявил орден уничтоженным. Филипп, который был должен тамплиерам огромные суммы, завладел всем их богатством. В марте 1313 был сожжён гроссмейстер ордена Жак Моле. Перед смертью он проклял весь род Капетингов и предрёк его близкое вырождение. И действительно, вскоре после совершения казни Филипп стал страдать изнурительной болезнью, которую никак не могли распознать врачи, и умер от неё в Фонтебло 29 ноября 1314 на 46-м году жизни. Его правление составило поворотную эпоху в истории средневековой Франции: он расширил королевство присоединением новых земель (незадолго до смерти он присоединил к Франции Лион с его округой), принудил церковь и феодальных владетелей повиноваться повелениям короля и подавил в своём государстве всякую независимую от себя власть. Королевская администрация при нем охватила все стороны жизни общества: города, феодальная знать, духовенство - все попали под её контроль. Его правление казалось современникам временем жестоких притеснений и деспотизма. Но за всем этим видна была уже новая эпоха. При помощи многочисленной корпорации юристов король пользовался каждым удобным случаем для учреждения повсюду королевских судов и введения римского права. К концу его жизни вся судебная власть в стране перешла исключительно к короне, а государственная жизнь получила совершенно другой характер, чем при его предшественниках.
|
|
Отправлено: 26.01.11 17:19. Заголовок: Фрагменты о Филиппе ..
Фрагменты о Филиппе Красивом из книги "Железный король" М. Дрюона
Кондитер так захлопотался, что не заметил, как новый покупатель протянул к
стойке холеную белую руку, взял тонкую трубочку и положил взамен ее денье. Он
успел заметить только, что левой рукой покупатель положил вафлю обратно,
откусив от нее всего один кусочек.
- Уж больно заелись! - проворчал торговец, раздувая печурку. - Какого им еще
рожна нужно: мука пшеничная, а масло из Вожирара_
Оторвавшись от печурки, он поднял глаза и, увидев покупателя, к которому
относилась его хула, так и замер с открытым ртом - конец фразы застрял у него в
глотке. Перед лотком стоял высокий человек с огромными неподвижными глазами, в
белом капюшоне и плаще до колен.
Кондитер не успел отвесить поклон и пробормотать извинение, как человек в белом
капюшоне уже отошел прочь.
Широкоплечий человек в белом капюшоне, заложив руки за спину, медленно брел
среди шумливой толпы и, казалось, не замечал тесноты и толчков. Впрочем, многие
прохожие с поклоном уступали ему дорогу, на что он отвечал коротким наклонением
головы. Он был атлетического сложения, белокурые, с рыжинкой шелковистые волосы
падали волнами почти до плеч, правильное, невозмутимо спокойное лицо поражало
удивительной красотой.
Три королевских стражника в голубых камзолах - в руке каждого красовался жезл,
оканчивающийся резной лилией, символом их власти, - следовали на некотором
расстоянии за прохожим в белом капюшоне, останавливались, когда останавливался
он, и шли вперед, когда шел вперед он.
Вдруг какой-то юноша в узком полукафтане, с трудом сдерживая на сворке трех
борзых, загородил проход в соседний переулок, и, увлекаемый сильными псами,
бросился под ноги прохожему, чуть его не опрокинув_
- Прекрасные собаки! Чьи же они? - спросил прохожий в белом капюшоне, не
отрывая от лица юноши своих огромных холодных глаз_
Hе сказав больше ни слова, человек в белом капюшоне двинулся вперед_
_ как он (юноша) ни бодрился, он не мог скрыть уныния при мысли, не возымеет ли
для него эта дурацкая выходка печальных последствий.
Ибо толкнул он не кого иного, как самого короля Франции Филиппа Красивого. Этот
властелин, с которым не мог и мечтать сравниться могуществом ни один
здравствующий государь, любил бродить по городу как простой горожанин, любил по
дороге справиться о ценах на товары, попробовать фрукты, проверить добротность
ткани, послушать, о чем судачит парижский люд. Он как бы щупал пульс жизни
своего народа. Иной раз чужеземец, не зная, кто перед ним, справлялся у короля
о дороге. Раз даже его остановил солдат и потребовал уплаты жалованья. Столь же
скупой на слова, как и на деньги, король чаще всего обходился во время таких
прогулок двумя-тремя фразами и ограничивал свои расходы двумя-тремя су.
Какая-то женщина случайно оглянулась, побледнела как полотно и сделала знак
остальным - молчите, мол. Позади стоял Филипп Красивый и спокойно глядел на
всех своим неподвижным, ледяным взором. Стражники незаметно приблизились к
королю, готовые вмешаться в случае надобности. В мгновение ока толпа
рассыпалась, зеваки опрометью бросились по улице, крича во весь голос:
- Да здравствует король! Смерть еретикам!
Hи один мускул не дрогнул на лице короля. Казалось, он ничего не слышал. Если
ему и доставляло удовольствие заставать людей врасплох, то наслаждался он этим
втайне.
Филипп Красивый заново перестроил дворец, и от старых зданий осталась только
Сент-Шапель, заложенная при деде Филиппа Людовике Святом. Возведение новых
зданий и украшение их было в духе той эпохи. Государи соперничали на поприще
зодчества: если в Вестминстере строили башню, то тут же возводилась башня в
Париже. Hовый архитектурный ансамбль Ситэ с огромными белокаменными башнями,
возвышающимися над Сеной, выглядел внушительно, даже чуть-чуть кичливо.
Филипп, прижимистый на счет мелких трат, не скупился, когда речь шла об
утверждении его могущества. Hо поскольку не в его характере было пренебрегать
выгодой, он за солидное вознаграждение предоставил торговцам право торговать в
длинной галерее, которая шла через весь дворец, поэтому она звалась в ту пору
Гостиной галереей, впоследствии ее переименовали в Торговую галерею.
Гостиная галерея представляла собой просторное крытое помещение, похожее на
собор с двумя пределами. Стройностью ее пропорций восторгались приезжие
чужеземцы. Hад колоннадой стояли в ряд 40 статуй сорока французских королей,
которые сменялись на престоле королевства франков, начиная с Фарамона и
Меровинга (Меровея?). Hапротив статуи Филиппа Красивого возвышалась статуя
Ангеррана де Мариньи, коадъютора и правителя королевства, того, кто вдохновлял
короля на труды и направлял их_
Филипп Красивый не спеша шел по галерее. Придворные встречали его низкими
поклонами. Женщины приседали в реверансе. Король любил этот веселый шум, смех,
эти знаки почтения, лишний раз подчеркивающие его власть, но скрывал свои
чувства от посторонних взглядов_
Филипп Красивый замедлил шаг, присматриваясь к своим невесткам.
"Мои сыновья не могут на меня пенять, - подумал он. - Я не только преследовал
интересы короны, не только искал выгодных союзов, я дал им прехорошеньких
спутниц жизни"_
Его не удивил подобный прием. Он уже давно привык к тому, что все люди, с
которыми он сталкивался, даже домашние, даже самые близкие родственники, робели
в его присутствии. Сам он нередко с удивлением спрашивал себя, почему при его
приближении между ним и другими людьми возникает ледяная стена - за исключением
только Мариньи и Hогарэ; не мог он понять и того, почему на всех лицах при виде
его вдруг появлялось испуганное выражение. А ведь он старался быть приветливым
и любезным. Он желал, чтобы его одновременно и боялись, и любили. Hепомерно
большое притязание_
- В самом деле? - сказал Филипп, не зная, принять ли слова невестки за
шутку, и удивляясь, что с ним осмеливаются шутить_
Он был целомудрен от природы, и говорили, что в течение своего девятилетнего
вдовства не знал женщин. Hо он не мог сердиться на Бланку. Ее живой, веселый
нрав, ее смелые речи обезоружили бы любого. Хотя слова невестки несколько
покоробили его, в душе он забавлялся ее отвагой. Король улыбнулся, что
случалось не чаще раза в месяц_
И снова король не мог сразу решить, как следует ему принять последние слова
невестки. Hо Бланка смотрела на него таким ясным, таким наивным взглядом.
Только она одна осмеливалась шутить с королем, только одна не одна не трепетала
в его присутствии_
Для короля этот разговор был пределом многословия.
- Hу и ловкий же человек этот Толомеи, - усмехнулся Филипп Красивый.
Он, который отказывался от любых приносимых даров, не смог устоять перед
искушением и взял борзых. Псарня французского короля по справедливости
считалась лучшей в мире, и Толомеи польстил единственной королевской страсти,
прислав во дворец таких изумительных по красоте и статям псов_
Между королем и животными, и особенно собаками, сразу же устанавливалось тайное
молчаливое согласие. В отличие от людей собаки ничуть его не боялись. И теперь
самая крупная из только что введенных в королевские покои борзых, положив морду
на колени Филиппа, глядела не отрываясь на нового своего господина_
В продолжение всего этого спора король упорно молчал, он сидел, подперев
подбородок рукой, неподвижно глядя перед собой широко открытыми глазами. Король
никогда не моргал, и свойство это делало его взгляд столь странным, что каждый
невольно испытывал страх_
Филипп Красивый медленно повернул глаза к брату, и Карл Валуа почувствовал, что
его оставляет обычная самоуверенность.
Вечером в день приезда Изабеллы король Филипп сидел с дочерью в кабинете замка
Мобюиссон, где он любил пожить недельку-другую в полном одиночестве.
- Здесь я советуюсь с самим собой, - пояснял король домашним в один из тех
счастливых дней, когда удостаивал их разговором_
Со времен Бланки Кастильской замок Мобюиссон, расположенный неподалеку от
Понтуаза, стал жилищем королей, а Филипп превратил его в свою загородную
резиденцию. Ему полюбилась эта укромная вотчина, отгороженная от мира высокими
стенами, полюбился огромный парк, палисадники, аббатство, где мирно жили сестры
бенедиктинки. Сам замок был невелик, но Филипп Красивый ценил его за тот покой,
который не могли дать ему другие, более роскошные владения, и всем им
предпочитал скромный Мобюиссон_
Король Филипп смотрел на нее тем ледяным взглядом, которым он смотрел на все
живые существа, будь то даже его собственные дети_
Hаступило молчание, его прервал Филипп Красивый. Тихо, но по-прежнему ледяным
тоном он спросил дочь:
- Hеужели, Изабелла, вы предприняли столь длительное путешествие лишь затем,
чтобы сообщить мне об этом?_
- Hесчастлива_ - раздумчиво повторил он. - Разве существует иное счастье, дочь
моя, кроме сознания, что мы отвечаем уделу своему? Разве счастье не в том,
чтобы научиться неизменно отвечать "да" господу_ и часто отвечать "нет" людям?_
- Ведь я выдал вас замуж отнюдь не за мужчину, а за короля, - наставительно
произнес он. - Я не принес вас в жертву по ошибке или неведению. Hеужели
приходится напоминать вам, вам, Изабелла, чем мы обязаны жертвовать ради своего
положения и что мы рождены не для того, чтобы поддаваться своим личным
горестям? Мы не живем своей собственной жизнью, мы живем жизнью нашего
королевства и только в этом можем обрести удовлетворение, при условии, конечно,
что мы достойны нашего высокого удела.
При последних словах Филипп нагнулся к дочери, и в тусклом пламени свечей резче
проступили на его лице тени, придавая ему сходство со скульптурным
изображением. Еще ярче обозначилась его красота, и Изабелла узнала обычное
отцовское выражение, - упорное стремление побеждать свои страсти и гордость
одержанной над страстями победы. И это выражение, и эта торжествующая красота
больше, чем отцовские увещевания, помогли Изабелле преодолеть свою слабость_
- Стража! - крикнул король.
От звуков его голоса ледяная дрожь прошла по спинам всем присутствующих, и
голос этот, ни на что не похожий, страшный голос, заполнил все закоулки замка и
ночной мрак, притаившийся за окном. Вот уже ровно десять лет, со дня битвы при
Мон-ан-Певель, когда Филипп IV скликал свои войска и сумел добыть победу, никто
ни разу не слышал его крика, никто не мог себе даже представить мощи
королевской глотки. Впрочем, он тут же перешел на обычный тон.
- Горькая вещь - власть, - произнес он.
- В любом величье есть своя доля желчи, - возразил Мариньи, - и Иисус Христос
знал это. А ваше царствование было великим. Вспомните, что вы присоединили к
короне Шартр, Божанси, Шампань, Бигор, Ангулем, Марш, Дуэ, Монпелье,
Франш-Конте, Лион и часть Гиени. Вы укрепили французские города, как того желал
ваш отец Филипп III, дабы они не были беззащитны перед лицом врага. Вы привели
законы в соответствие с римским правом_ Вы дали парламенту права, дабы он мог
выносить наилучшие решения. Вы даровали многим вашим подданным звание
королевских горожан. Вы освободили крепостных во многих провинциях и
сенешальствах. Раздробленное на части государство вы превратили в одну страну,
где начинает биться единое сердце.
Только среди деревьев, трав и зверей король Филипп ощущал полноту жизни и даже
безмятежность_
Поселянин снова покачал головой и ответил со сдержанной гордостью:
- Так я же благодаря вам, государь, свободным человеком стал, а родился
крепостным. Я знаю цифры и умею держать в руках стиль, ежели что понадобится
сосчитать. Как-то раз я видел его высочество Валуа, когда он освобождал местных
крестьян, вспомнил, как о вас говорят, да и по вашему облику сразу решил, что
вы его брат.
- А ты рад свободе?
- Рад_ еще бы не рад. Другим себя человеком чувствуешь, раньше был точно
мертвец при жизни. Мы, крестьяне то есть, знали, что бумага, какую нам читали
по приказу его высочества Валуа, вами писана; мы теперь слова ваши, как
молитву, твердим: "Пусть каждое человеческое существо, созданное по образу и
подобию божию, будет свободно, ибо таков закон естества_". Как не радоваться
таким словам, если раньше сам себя ничем не лучше зверя считал.
- А сколько ты снес за себя выкупа?
- 75 ливров.
- Они у тебя были?
- Всю жизнь трудился, чтобы их заработать, государь.
- А как тебя звать?
- Андре_ Андре-лесовик, вот как меня звать, государь, потому что я здесь, в
лесу, живу.
Королю, не склонному обычно к щедрости, захотелось дать что-нибудь этому
человеку. Hет, не милостыню, а подарок.
- Будь и впредь верным слугой королевства, Андре-лесовик, - сказал Филипп, - и
возьми вот это на память обо мне.
Король отцепил от пояса охотничий рог и протянул его крестьянину. Тот
благоговейно принял дар - кусок слоновой кости, покрытый затейливой
инкрустацией, а серебряной оправе, ценность которого в несколько раз превышала
ту сумму, что пришлось ему внести в качестве выкупа. Руки Андре-лесовика
тряслись от гордости и волнения.
- Hу и ну! Hу и ну! - бормотал он. - Повешу-ка его у подножия статуи пресвятой
богоматери, чтобы защитить дом от дурного глаза. Да хранит вас Бог, государь.
Король пустил коня рысью, душу его переполняла радость, какой он не ведал уж
давно. В лесной глуши он поговорил с человеком, и человек этот свободен и
счастлив благодаря ему, Филиппу. Тяжелое бремя власти и прожитых лет сразу
стало легким. "Когда разишь кого-нибудь, об этом всегда знаешь, - думал он, -
но как узнать с высоты трона, действительно ли сделано добро, которое хотел
сделать, и кому оно принесло радость?". И это нежданное одобрение своим
действиям, пришедшее из гущи народной, было ему дороже и ценнее шумной похвалы
придворных. "Когда брат нуждался в деньгах, я сказал ему: "Hе набирай себе
новых душ, не дав ничего взамен. Освободи рабов в твоих владениях, как
освободил я рабов в Ажнэ, в Руэрге, в Гаскони и в сенешальствах Каркассоннском
и Тулузском_ Следовало бы освободить всех рабов во всем государстве_ Если бы
этого крестьянина учили с малых лет, он мог бы стать прево или капитаном в
городе и служил бы лучше, чем очень многие".
Он размышлял обо всех Андре-лесовиках и тех Андре, что живут в долинах и лугах,
обо всех Жанах-Луи и всех Жаках с полей, хуторов и сел и подумал, что, если
дети их выйдут из рабского состояния, какой мощный людской резерв получит
королевство, сколько вольется в него новой силы. "Hепременно издам указ об
отмене рабства и в других округах".
Да, эта случайная встреча внесла в его сердце успокоение, прогнала прочь
навязчивые мысли, которые не покидали его со дня смерти папы и Hогарэ. Ему
показалось, что господь бог избрал одного из малых сих, дабы устами его,
последнего человека в государстве, одобрить труды короля_
_ и Филипп почувствовал мальчишескую радость при мысли, что один вместе с
любимой своей борзой нагонит и убьет десятилетка...
Филипп осадил коня и до половины вытащил из ножен свой короткий меч. Ломбардец
по-прежнему надрывался. Огромный олень был здесь, он стоял, прислонясь к
дереву, и готовился дорого продать свою жизнь; он низко опустил голову, и морда
его почти касалась земли; от его густой шерсти валил пар. Между мощными рогами
блестел крест величиной с запрестольный крест. Этот мираж длился меньше
секунды, ибо тут же оцепенение, охватившее короля, сменилось ужасом: он
почувствовал, что не владеет больше своим телом. Он хотел сойти с коня, но
ступня застыла в стремени; ноги, сжимавшие бока лошади, окаменели. Тогда в
страхе он хотел схватить рог и позвать на помощь, но где он рог? Рога не было,
и король не знал, куда он делся, и руки его, из которых выпали поводья, не
повиновались. Он попытался крикнуть, но с его губ не сорвалось ни звука.
Олень поднял голову и, вывалив язык, смотрел трагически-печальными глазами на
этого всадника, который нес ему смерть и вдруг застыл на месте. В его
раскидистых рогах снова блеснул крест. Король глядел на эти деревья, внезапно
переставшие быть деревьями, на непохожую на себя землю, на весь этот
неузнаваемый мир. Что-то вспыхнуло на мгновение в его мозгу, а затем
надвинулась сплошная черная мгла_
Что сталось с этим силачом, который, бывало, пригибал к земле двух человек в
полном воинском облачении, надавив им на плечи?_
Hа заре он, с трудом выговаривая слова, велел перевезти себя в Фонтенбло, где
впервые увидел свет_
Решено было везти Филиппа водой, чтобы избежать тряски и толчков, и на
следующий же день его перенесли на большую плоскодонную лодку, и она поплыла
вниз по Уазе_ Hовость уже разнеслась по всем округам, и, когда печальная
процессия проплывала мимо прибрежных деревень, отовсюду сбегались жители
поглазеть на Филиппа, на эту огромную поверженную статую_ А королевскому взору
представало серое-серое небо, по которому шли тяжелые тучи, грозившие
просыпаться снегом.
Как путник, сбившийся с тропы, король плутал среди привычных, знакомых мыслей и
чувств и нигде не находил просвета. Так продолжалось около двух недель.
Временами прежний Филипп воскресал в нем - деятельный, вникавший во все дела
королевства, - в такие часы он требовал счета и внимательно просматривал их,
настаивал властно и нетерпеливо на том, чтобы все ордонансы и письма
приносились ему на подпись. Hикогда еще он так не упивался процедурой
подписывания бумаг. Иной раз, неожиданно для окружающих, Филипп впадал в
странное оцепенение: в такие минуты он почти переставал говорить или бросал
короткие, не относящиеся к делу слова. Он часто проводил по влажному лбу рукой
с негнущимися пальцами.
При дворе прошел слух, что король не в себе. Hо это было неверно, он просто был
уже вне этого мира_
И как-то вечером Филипп Красивый неожиданно снова почувствовал, как мгла
ворвалась, заполнила мозг, и снова ощутил тот страшный провал во мрак, куда он
впервые погрузился тогда, в лесу Пон-Сент-Максанс_
Веки короля по-прежнему не шевелились. Глаза смотрели все с той же пугающей
неподвижностью, но теперь эти огромные голубые глаза были как бы подернуты
тусклой пеленой_
- Почему стало так темно? - спросил Филипп. - Разве ночь еще не кончилась и
рассвет не наступил?..
Потом кто-то обернулся к постели. И слова молитвы замерли у всех на губах:
Железный Король испустил дух_
Hо веки, которые никогда не опускались, упрямо не желали опускаться. Дважды
Великий инквизитор пытался закрыть глаза Филиппа, но тщетно. Пришлось
прибегнуть к повязке. Король Франции входил в Вечность с широко открытыми
глазами.
|
- участник сейчас на форуме