Сообщение: 1401
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
7
Отправлено: 06.02.09 14:11. Заголовок: Женился на Элеоноре ..
Женился на Элеоноре Аквитанской, дочери и наследнице Гийома X, герцога Аквитании. Следствием брака, устроенного по мысли Людовика VI, было соединение земель, лежавших по обе стороны Луары.
Вступив на престол, Людовик во многом продолжал политику отца, но без его последовательности и энергии. Он начал с того, что казнил орлеанских граждан, просивших о даровании им общинных учреждений. Как и отцу, Людовику пришлось бороться с феодалами и вступать иногда в союз с городами. В 1146 г. Людовик отправился в крестовый поход, поручив Сугерию управление государством. Опасаясь, что Элеонора изменит ему, Людовик уговорил её отправиться с ним в поход. Поход был неудачным. С небольшим войском Людовик прибыл в Антиохию, много потерпев от голода, зноя и коварства византийцев (1148). Из Антиохии Людовик тайно уехал в Тир, где ожидал новых крестоносцев; потом направился с войском к Дамаску, но был разбит. Пробыв в Иерусалиме, по просьбе тамплиеров, до Пасхи 1149 г., Людовик вернулся на родину.
По возвращении из крестового похода Людовика добился аннулирования брака (1152) с Элеонорой, которой были возвращены Гиень, Пуату, Гасконь. Элеонора вышла замуж за Плантагенета, впоследствии короля английского Генриха II. Хотя он и считался вассалом французского короля, но, владея почти всей Западной Францией, был на самом деле могущественнее Людовика.
Только в третьем браке с Аделью Шампаньской у Людовика родился долгожданный наследник, будущий Филипп II Август.
Сообщение: 1402
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
7
Отправлено: 06.02.09 14:12. Заголовок: Продолжение крестово..
Продолжение крестового похода Людовика VII и императора Конрада
(1148)
Мануил Комнин, внук Алексея I, занимал в то время константинопольский престол. С большим искусством, чем его предок, держался он той же скрытной и коварной политики в отношении франков. Во время первого крестового похода греческий император, встревоженный успехами мусульманского оружия, вел себя сдержанно по отношению к латинянам; но со времени побед, одержанных армией Готфрида, столице греческой нечего было опасаться со стороны турок, и Мануил Комнин уже не так тщательно прикрывал свою ненависть к латинянам. Неприязненные чувства греческого императора усиливались еще и тем распространенным тогда повсюду мнением, что западные воины замышляют овладеть Константинополем.
Едва только армия Конрада вступила во владения Мануила, как ей уже пришлось испытать недовольство греками. Оба императора отправили друг к другу послов, и на коварство греков латиняне отвечали насилием. В Никополе и в Адрианополе разыгрались кровавые сцены. В нескольких милях от Константинополя, на равнине Селиврийской, армия Конрада, раскинувшая свои палатки, чтобы отпраздновать торжественный день Успения Богородицы, была внезапно застигнута страшной бурей с ливнем. Потоки, устремившиеся с соседних гор, наводнили реку, протекающую по равнине Селиврийской, и затопили лагерь. Нахлынувшие волны уносили в своем течении людей, скот и имущество.
Мануил и Конрад, оба - наследники разрушившейся Римской империи, имели одинаковые притязания на верховную власть; церемониал свидания между ними возбудил продолжительные споры; наконец было решено, что оба императора, верхом на лошадях, приблизятся друг к другу, чтобы обменяться братским поцелуем.
Ненависть греков не переставала преследовать германцев в продолжение всего времени, пока они совершали переход через владения империи. Отставших от армии попросту зарезали. К муке, доставляемой крестоносцам, примешивали известь. Мануил Комнин ввел в употребление фальшивую монету, которой расплачивались с крестоносцами, когда покупали у них что-нибудь, и которой не принимали от них, когда им приходилось расплачиваться с греками, и таким образом германцы шли до самой Малой Азии.
Армия французская, прибывшая в Константинополь после германской армии, выказала более умеренности и дисциплины. Жители Венгрии принимали французов как братьев; военная палатка Людовика VII сделалась прибежищем для венгерцев, страдавших от междоусобной войны; тогда-то молодой монарх и высказал эти прекрасные слова: "Жилище государя есть храм, и подножие ног его - алтарь". Послы Мануила являлись приветствовать французского короля, но их низкая лесть возмущала французскую гордость. Император греческий трепетал в своем дворце; по его повелению все знатнейшие лица империи встретили короля Французского у ворот константинопольских; но король, жалея встревоженного Мануила, опередил свою армию и без всякой свиты явился в императорский дворец. Пребывание Людовика VII со своими баронами в Константинополе было поводом к постоянным празднествам; ежедневно император расточал заявления своей преданности делу французских крестоносцев. Но неискренность этих заявлений вскоре обнаружилась: крестоносцы узнали, что Мануил поддерживает дружеские отношения с султаном Иконийским и что их военные распоряжения передаются туркам.
Велико было негодование французских знатных владетелей при этом известии, и когда император выразил желание, чтобы они почтили его так же, как и вожди первого крестового похода, и передали в его руки древние греческие города, которые они покорят своей власти, то, вместо ответа на такое предложение, на совете было предложено овладеть Константинополем. Епископ Лангрский обратился с речью к присутствующим, напомнил им о ловушках и засадах, которыми греки везде обставляли путь крестоносцев; он представил Константинополь как несносную преграду между латинянами и их братьями на Востоке и сказал, что следует, наконец, проложить свободный путь в Азию. "Греки, - сказал наконец епископ Лангрский, - допустили до того, что турки захватили Гроб Господень и все христианские города на Востоке; они не сумеют защитить и Константинополя; их позорная слабость откроет когда-нибудь неверным дорогу на Запад. Воины Мануила не могли выносить даже вида французских крестоносцев; почему же крестоносцам не утвердить своего владычества в этой столице, куда, по-видимому, сам Бог призывает их?" В этих словах выражались политические соображения, но и голос религии не безмолвствовал на совете; крестоносцы шли в Азию, чтобы искупить свои прегрешения, а не для того, чтобы наказывать греков; они были вооружены для защиты Иерусалима, а не ради того, чтобы подчинить своей власти Константинополь; они приняли крест, но Бог не вручал им меча Своего правосудия. Следует вспомнить, что Готфрид дал точно такой же ответ князьям-вождям первого крестового похода, когда они предлагали овладеть Византией; таким образом, священное для франков чувство чести во второй раз спасло столицу греческой империи.
Армия Людовика VII перешла на другую сторону Босфора, вступила в Вифинию и стала лагерем на берегу Аскалонского озера, близ Никеи. В это время произошло солнечное затмение, и суеверная толпа увидела в этом явлении роковое предзнаменование. Не напрасно встревожились пилигримы: вскоре до них дошла весть о полном поражении германцев.
Отряды Конрада выступили из Никеи в Иконий. Обманутые греками, которые служили им проводниками, они запаслись продовольствием не больше чем на неделю: их уверили, что этого времени будет достаточно, чтобы дойти до Икония. Но через неделю все запасы были истощены, а германцы, вместо того чтобы дойти до богатой столицы Ликаонии, оказались как бы затерянными среди пустынной местности, не представлявшей даже никаких дорог. Еще три дня пробирались они по неизвестным им горам, и тут-то на императорскую армию напали несметные толпы турок; это были горы, находящиеся вблизи Лаодикеи. Германские пилигримы, ослабевшие уже от голода и от тяжелого пути, внезапно решились на отступление; но это отступление, приведшее германцев обратно в Никею, было постоянным их поражением в продолжение нескольких дней. Император Конрад был ранен двумя стрелами; больше 30 000 гepманцев погибли от голода на константинопольской дороге. Таким образом исчезла эта армия, бывшая столь многочисленной при выходе из Германии, что, как говорится в летописи, и реки были не довольно длинны, и поля не довольно пространны, чтобы позволить ей свободное передвижение.
Король Французский выехал навстречу императору и плакал вместе с ним о несчастной участи германских крестоносцев. Конрад приписывал все эти бедствия коварству Мануила, но он должен был бы винить и самого себя в недостатке осторожности. Оба монарха возобновили клятву идти вместе в Палестину, но большинство германских баронов, которые лишились всего, долго не могли следовать за французской армией. Сам Конрад, имея только небольшое число воинов, расстался в скором времени с королем Французским и возвратился в Константинополь, где Мануил встретил его тем радостнее, чем более видел его униженным и унылым.
Не желая забираться в глубь Малой Азии, Людовик VII следовал вдоль морского берега; дорога это была трудная, перерезанная речками и потоками, и шла посреди скалистых холмов и тесных проходов. Перейдя за Мраморное море и за Геллеспонт, пилигримы прошли через владения Пергама и Смирны и остановились в Эфесе, и здесь Людовик принял несколько посольств от греческого императора: иные возвещали короля Французского о близости неприятеля и приглашали его принять приют в крепостях, принадлежащих империи, другие угрожали ему мщением греков за насильственное вторжение в их земли. Людовик VII отнесся с пренебрежением к послам императора и не обратил внимания на их угрозы. Продолжая свой путь по направлению к востоку, армия расположилась лагерем в долине, называемой в летописи Децервион (ныне Вади Техикалесси - Долина козьего замка); палатки были расставлены по берегам Каистра; тут отпраздновали дни Рождества Христова и потом выступили в Лаодикею.
Здесь произошел самый славный подвиг оружия во время крестового похода Людовика VII - победа, одержанная на берегах Меандра, через который следовало перейти, чтобы достигнуть Лаодикеи. Неприятель обступил равнину вдоль Меандра и Тральские горы, ныне Гюзель-Хиссар; главные мусульманские силы заняли брод через реку, чтобы не допустить к нему французов. Людовик VII выстроил свои батальоны в полном порядке, поместил обоз и слабейших пилигримов посреди войска, авангард, арьергард и фланги армии поставил под защиту надежнейших рыцарей. В таком порядке крестоносцы начали медленно подступать к равнине, сохраняя все-таки оборонительное положение. Но король, постоянно тревожимый неприятелем, принял намерение вступить в решительную битву и направился к броду, занятому мусульманами.
Едва успели несколько рыцарей перейти через Меандр, как страх охватил неприятельскую армию. В это же время последовало нападение на турецкую армию с разных сторон; победа над нею была немедленно одержана, и оба берега Меандра покрылись трупами. Король Французский бросился на мусульман, которые тревожили арьергард армии, и преследовал их до самых гор. Большинство турок, избежавших смерти, укрылись в Антиохетте, ныне Иени-Шер-Калесси, находившейся невдалеке от того места, где французы перешли вброд Меандр. Несмотря на дождь из стрел, которыми осыпана была христианская армия в этом славном переходе, она не потеряла ни одного человека; только рыцарь Милон Ножанский, ко всеобщему сожалению, утонул, переплывая через реку.
Жители Лаодикеи, известной в летописях франков под именем Лалиш, - города, находившегося на реке Лик, от которого остались теперь только два холма, покрытые развалинами, - пришли в ужас, узнав о приближении победоносных крестоносцев, и обратились в бегство. Людовику VII пришлось проходить через опустевший город. Он направился к Атталии, пробираясь по страшным утесам Кадмской горы, называемой по-турецки Бабадаг. По горе этой, по которой пришлось переходить пилигримам и которую Одон Дейльский называет проклятою горой, не было проложено дорог; с одной стороны ее возвышались громадные скалы в виде длинной, высокой и отвесной стены, с другой стороны была бездонная пропасть, по краю которой нужно было пробираться через узкий, покатый, чрезвычайно опасный проход.
Людовик VII послал вперед Жоффруа Ранконского, владетеля Тайльбургского и графа Мориенского, брата короля; вступление в этот проход было отложено до следующего дня; авангарду было приказано выжидать прибытия остальной части армии. Король, предполагая встретить турок в этом проходе, желал, чтобы части войска не разъединялись, но оставались в виду одна у другой; авангард же, забывая распоряжение короля, перешел через проход и расставил палатки по другую сторону горы. Людовик VII остался один со своим отрядом для охранения толпы пилигримов и обоза армии. Турки, разумеется, воспользовались разъединением армии, чтобы успешнее напасть на арьергард, которому и без того трудно было бороться с естественными препятствиями этой местности. Можно представить себе этих пилигримов, пробирающихся по краю бездны под стрелами преследующих их мусульман и греков! Только и слышно было падение людей, лошадей и мулов; и пропасть поглощала останки христианских воинов
История останавливается здесь в благоговении перед трогательным и мужественным самоотвержением Людовика VII среди этих горных пропастей, куда валился его народ, как бессильное стадо. Забывая самого себя ради погибающего народа, говорит летописец, очевидец события, король бросился в ряды мусульманского войска и при неимоверных усилиях достиг спасения множества пилигримов. Арьергарду пришлось выдерживать нападение неприятеля во сто раз многочисленнее его; свита короля вся погибла во время этой схватки. Людовик, не изменяя своему царскому сердцу, говорит летописец, ухватился за ветви дерева и бросился на вершину одного утеса; тут, защищенный кирасой своей от турецких стрел и стоя на своем утесе, как на стене или на укрепленной башне, король Французский продолжал рубить головы и руки тем, кто на него нападал. Этот день великих подвигов и великих бедствий составляет прекраснейшую страницу в жизни Людовика VII.
На другой день, когда присоединилась к авангарду уцелевшая часть крестоносцев, составлявших арьергард, король Французский, которого считали погибшим, был принят с полнейшим восторгом. Против Жоффруа Ранконского поднялся общий ропот. Монарх счел бесполезным наказывать его за непоправимую ошибку и ограничился назначением на его место одного старого воина по имени Жильбер, искусство и храбрость которого были известны всей армии. Этот новый вождь разделил начальствование над войском с Эвераром Баррским, великим магистром храмовников.
Переход от Бабадага до Атталии, составляющий не более 50 миль, потребовал, однако же, 12 суток, так как тут приходилось идти по гористой, бесплодной и пустынной местности, а также потому, что пилигримы, терпя недостаток в продовольствии, мучимые голодом, продвигались медленно. Сверх того, войску приходилось бороться и с нападениями турок, и с суровостью наступившего холодного времени года. Но оно с успехом выдержало четыре битвы, несмотря на бедственное состояние, в которое было приведено продолжительными лишениями и постоянными проливными дождями.
В Атталии французская армия надеялась встретить конец своим страданиям. Напрасная надежда! Новые бедствия ожидали крестоносцев под стенами этого города, населяемого греками. Холодное время года еще не миновало, и толпа полунагих пилигримов должна была оставаться в лагере по соседству с городом, подвергаясь ежедневно опасности погибнуть от холода, голода или меча. Ничто не может служить лучшим доказательством плачевного состояния французских крестоносцев, как эта их тупая покорность, которая препятствовала им овладеть городом, запертым для них жестокими жителями. Однако же, встревоженный ропотом отчаяния, доходившим до его слуха, правитель Атталии предложил Людовику VII суда для отправления крестоносцев в обратный путь. Это предложение было принято, но после пятинедельного ожидания прибывшие суда оказались и не довольно велики, и не довольно многочисленны, чтобы перевезти всю французскую армию.
Людовик VII, чтобы ободрить упавших духом и предупредить несчастья, утешал их, как мог, и доставлял денежные пособия. Для начальствования над теми, для кого не нашлось места на судах, он избрал Тьерри графа Фландрского и Аршамбо Бурбонского; он доставил правителю Атталии 50 серебряных марок для содержания больных, оставшихся в городе, и для провода сухопутного войска до берегов Киликии. Когда в сопровождении королевы Элеоноры, знатнейших рыцарей и остатков своей конницы он отъезжал от берега, он не мог смотреть без слез на крестоносцев, оставшихся на берегу. Эти несчастные крестоносцы, которые должны были сухим путем добраться до Тарса, напрасно ждали обещанных им конвоя и проводников - жестокий правитель Атталии изменил своему честному слову, и этот бедный народ, прибывший из Франции, весь перемер от болезней и голода под стенами или за оградой христианского города. Те же из них, кто были помоложе и посильнее, не захотели погибнуть жалкой смертью в своих палатках; мусульмане были недалеко, и эти доблестные крестоносцы погибли славной смертью в битвах с ними за Крест. Волны Цестия и Эвримедона принесли в Караманское море тысячи христианских трупов.
После трехнедельного плавания флот Людовика VII приплыл к устью Оронта, в гавань св. Симеона. Раймунд Пуатьерский, правитель Антиохии, радостно приветствовал короля Французского. Он устроил несколько праздников, на которых блистала королева Элеонора, побуждения которой к паломничеству были не совсем благочестивого и смиренного свойства. Много европейских дам знатного происхождения было тогда в Антиохии; между ними отличались графиня Тулузская, графиня Блуаская, Сибилла Фландрская, Маврила, графиня де Росси, Талькерия, герцогиня Бульонская.
Раймунд Пуатьерский, не теряя из виду своих интересов как властителя, пожелал присоединить французских крестоносцев к своим предприятиям против тигрских и евфратских мусульман; он предложил Людовику VII осаду городов Алеппо и Шайзара. Обладание этими двумя крепостями должно было предупредить вторжение мусульман и обеспечить продолжительность существования христианских колоний. Главной заботой антиохийского правителя было ослабить могущество Нуреддина. Но воины, прибывшие с Запада, не знакомые ни с латинскими колониями, ни с могуществом их неприятелей, не способны были понять значение политических соображений Раймунда Пуатьерского. Вообще, Людовик VII приехал на Восток исключительно вследствие религиозных побуждений; прежде всего он желал посетить Святые места и отказался от участия в предлагаемой войне.
Князь Антиохийский, восхваляемый в летописях как человек сладкоречивый и чрезвычайно любезный, решил, чтобы удовольствия послужили в пользу его планов; он задумал убедить королеву Элеонору продолжить свое пребывание на берегах Оронта. В это время была весна; вид полей Антиохийской долины дополнил действие красноречия Раймунда. Королева Элеонора, упоенная поклонением изнеженного двора, начала упрашивать Людовика отложить путешествие в священный город. Настояния Элеоноры возбудили подозрение короля, который, наконец, чувствуя себя оскорбленным и как монарх, и как супруг, ускорил свой отъезд и, принужденный увезти жену свою тайным образом, в ночное время возвратился с нею в свой лагерь. Людовик VII не мог забыть поведения Элеоноры, опозорившего ее и в глазах христиан, и в глазах неверных; он отказался от нее впоследствии, и она вышла замуж за Генриха II. Этот брак, посредством которого герцогство Гиень присоединилось к Англии, был одним из несчастнейших последствий второго крестового похода.
Людовик VII, уступая желаниям короля и иерусалимских баронов, поспешил отправиться в Палестину и был принят в священном городе с величайшим восторгом. Около того же времени прибыл в Палестину император Конрад, в качестве простого пилигрима и в сопровождении только нескольких баронов. Оба европейских монарха, встретясь в Иерусалиме, оплакивали бедствия своего похода. Молодой Балдуин Ш, горя нетерпением увеличить пределы своего королевства, воспользовался присутствием европейских крестоносцев, чтобы начать войну. В Птолемаиде было назначено собрание; тут были король Французский, император Конрад, молодой король Иерусалимский, бароны, рыцари и высшие духовные чины. Во время этого многолюдного собрания решено было начать осаду Дамаска, овладение которым обещало победителю богатую военную добычу. Завоевание этой крепости должно было также составить надежную защиту для королевства Иерусалимского. Здесь следует заметить, что хотя поводом к соединению сил Запада под знаменами Людовика VII и Конрада и было благочестивое желание возмездия за бедствия Эдессы, но об Эдессе не было и помину во все продолжение этого крестового похода.
В мае 1148 г. христианские отряды соединились в Тивериаде. Они отправились в Панеаде, перешли через Антиливанский хребет и прибыли на Дамасскую равнину. Но тут встретили их препятствия и опасности. Чтобы достигнуть города, который они намеревались осаждать, нужно было перейти через густые сады, перерезанные земляными стенами, разделенными между собой узкими проходами. Неприятель овладел уже всеми этими проходами и выходами; увеселительные домики, рассеянные в садах Дамаска, были заняты мусульманскими воинами, и со всех сторон сада летали стрелы и метательные снаряды. И другие смертельные опасности разного рода угрожали христианскому войску. На протяжении всего пути в земляных стенах были проделаны маленькие отверстия, откуда поражали воинов копья мусульман, засевших за стенами; но все эти изгороди были опрокинуты, отовсюду неприятель был выгнан и обращен в бегство или смертельно поражен.
Многочисленный корпус мусульманской конницы подоспел на помощь беглецам; он хотел воспрепятствовать христианам занять берега реки Барради или Баррада, против самых укреплений Дамаска, с западной стороны; но мужество и энергия короля Французского и императора Германского принудили мусульманскую конницу отступить обратно в город. В этой битве Конрад одним взмахом меча перерубил надвое одного гиганта, который вызвал его на борьбу. Крестоносцы могли тогда расположиться свободно по берегам Барради, частью в садах, частью на лугу, называемом ныне Эль-Мержи, а в древних арабских летописях - Мейдан-Альхадар (Зеленая площадь).
Ввиду такой позиции христианского войска Дамаск не мог долее сопротивляться, тем более что с западной стороны город был слабо защищен, и потому торжество франков было обеспечено. Жители страшно встревожились; Коран халифа Османа, выставленный в большой мечети, привлекал унылую толпу, которая последнюю свою надежду возложила на Божье милосердие. Но бедствие, угрожавшее Дамаску, миновало этот город: несогласия, возникшие между христианами, послужили к его спасению. С западной стороны город был почти открыт для крестоносцев, достаточно было самого ничтожного нападения, чтобы захватить крепость; сверх того, осаждающие имели в своем распоряжении реку Барради и сады с созревшими уже в то время плодами. С восточной же стороны тянулось большое бесплодное пространство, без деревьев, без воды, не представляющее никакой поддержки; с этой стороны защищали город толстые стены и высокие башни, и сюда-то неожиданно решили крестоносцы перенести свой лагерь.
Только что они раскинули тут палатки, как в Дамаск прибыло до 20 000 ратников - курдов и туркменов, которым было поручено его защищать. Латиняне сделали несколько неудачных нападений, и вскоре, узнав о приближении новых неприятельских подкреплений под предводительством султанов Алеппского и Мосульского, они отказались от своего предприятия. Перенесение лагеря решило участь экспедиции. Христианские князья перессорились из-за обладания городом, который они считали уже завоеванным, и с самого начала потеряли время в роковых препирательствах. Перемещение лагеря было последствием соперничества из-за честолюбивых целей. Пошли слухи о коварстве и измене. Христиане европейские и христиане сирийские разъединились под стенами Дамаска и не захотели соединить свою храбрость и рвение в единодушном усилии, и таким образом подверглись плачевным неудачам вместо победы, которая предоставила бы в их Обладание роскошную область и много хороших городов Антиливанских.
Одним из любопытнейших обстоятельств этой осады было то, что войсками в Дамаске командовал тогда Аюб, глава династии Аюбидов, и при нем был его сын, молодой Саладин, которому суждено было в будущем нанести такие ужасные удары королевству Иерусалимскому.
Несчастный исход осады Дамаска произвел общее раздражение и уныние; на совете вождей предложена была осада Аскалона, но решение о начале новой войны не было принято. Император Конрад возвратился в Европу. Людовик VII также решился на обратный путь во Францию после еще одного года пребывания в Палестине - уже в качество только благочестивого паломника.
С первого взгляда на этот крестовый поход представляется мало славных подвигов и много больших неудач. Религиозные побуждения, которые заставляли крестоносцев переносить оскорбления и коварство греков, довели их до гибельного положения. Оставляя позади себя враждебную столицу и народ, действующий против них скрытыми путями, крестоносцы вступили на стезю бедствий. Отсутствие дисциплины и распущенность нравов христианской армии способствовали в значительной степени ее неудачам. Эта распущенность нравов происходила в особенности от многочисленности женщин, вмешавшихся в ряды воинов. В этом крестовом походе был целый отряд амазонок, под предводительством военачальника, который отличался более щегольством, чем храбростью, и которого за его вызолоченные сапоги прозвали "дамой с золотыми ножками". Людовик VII принимал все бедствия с покорностью мученика, а на поле битвы был храбрым воином; но кажется, что его можно осудить за излишнюю веру в Провидение, которое не покровительствует тем, кто уклоняется от стези благоразумия и осторожности. Император Конрад был человек недальнего ума и лишился всего по своему неумению и самонадеянности. Эта вторая священная война не представляет ничего ни героического, ни рыцарского; в ней не проявляется ни великих характеров, ни великих страстей первого крестового похода. Бесцветным и печальным вышеизложенным очеркам никак нельзя придать размеров эпопеи.
Во всяком случае, не все силы этого крестового похода были направлены против Азии. 50 000 христиан из Дании и Саксонии производили нападения на дикие славянские племена, погруженные еще во тьму идолопоклонства. Но это не имело плодотворных последствий. Другие христиане, вооружившиеся на борьбу с восточными мусульманами, действовали успешно против мавров на берегах Таго.
Возвратившись во Францию, Людовик VII одобрил деятельность аббата Сугерия, который сумел поддержать порядок в государстве и благоразумным и твердым управлением усмирил различные партии; король Французский почтил своего министра титулом "отца отечества". На стороне аббата Сугерия оказалось тогда важное преимущество: он был единственным человеком в Европе, восстававшим против крестового похода. Народ превозносил теперь мудрую предусмотрительность аббата Сен-Денийского и громогласно обвинял св. Бернара, обещавшего победу войскам, исчезнувшим на Востоке. Аббат Клервоский принужден был написать "оправдательное слово", в котором он приписывает бедствия войны преступлениям христиан. В этом "слове" преобладает мрачное и таинственное страдание. Благочестие св. Бернара в ужасе отступает перед глубиною божественных предопределений; апостол дивится, что Господь не вменил ему его постов и молитв; ему представляется, что земля преждевременно обречена на осуждение и что Владыка неба и земли отрешился от Своего милосердия. Одно из интереснейших зрелищ XII века - это зрелище, которое представляет нам гений св. Бернара, изнемогающий под бременем ответственности за несчастный исход крестового похода, проповеданного им во имя Неба.
Адель Шампанская (ок. 1140 — 4 июня 1206, Дворец Сите, Париж) — королева Франции (1160-1180), регентша Франции (1190-1192), дочь Тибо II Великого, графа Шампани и Матильды Каринтийской.
13 ноября 1160 года в Париже сочеталась браком с Людовиком VII, королём Франции, который недавно овдовел после смерти Констанции Кастильской. Она родила Людовику столь долгожданного наследника, будущего Филиппа II Августа, а также дочь Агнес.
При жизни мужа играла видную роль в политической жизни Франции. Она способствовала выдвижению своих братьев Генриха Щедрого, графа Шампани и Тибо V, графа Блуа, а также младшего брата Гильома по прозвищу Белые Руки, который получил главную кафедру во Франции — архиепископство Реймское.
Она выдала замуж двух старших дочерей Людовика VII от Алиеноры Аквитанской за двух своих братьев, графа Генриха I Щедрого Шампанского и графа Тибо V де Блуа.
Филипп Август, придя к власти в 1180 году, отстранил свою мать от управления государством. Однако, в 1190 году, на время участия сына в третьем крестовом походе, Адель Шампанская была назначена регентшей Франции. В 1192 году, по возвращении короля, королева Адель слагает полномочия регента и снова уходит в тень. В это время она занимается основанием аббатств, в том числе аббатства Жар.
Королева Адель умерла 4 июня 1206 года и была похоронена в церкви аббатства Понтиньи, около Осера.
Она была сестрой Генриха I Щедрого, Тибо V де Блуа, Гильома Белые Руки, Этьена де Сансерр, Агнес де Блуа, графини де Бар и Марии де Блуа, герцогини Бургундской.
(фр. Constance de Castille, исп. Constanza de Castilla, 1141 — 4 октября 1160, Париж) — инфанта Кастильская и королева Франции, дочь Альфонса VII, короля Кастилии и Леона, и Беренгуэллы, дочери Рамона Беренгера III, графа Барселоны.
После развода короля Франции Людовика VII с Алиенорой Аквитанской в 1152 году (официальной причиной развода было близкое родство), король уже в 1154 году он выбрал в качестве новой жены Констанцию. При этом он находился с Констанцией в более близких родственных отношениях, чем с Алиенорой, но папа римский Анастасий IV дал разрешение.
За время брака Констанция родила мужу двух дочерей и умерла от родов при рождении второй дочери. Похоронена она была в аббатстве Сен-Дени. Очень нуждающийся в сыне король Людовик VII уже через 5 месяцев после ее смерти женился в третий раз.
Дети в браке с королем Франции: Маргарита Французская (1158—1197); 1-й муж: с 1172 Генрих (III) (1155—1183), герцог Нормандии; 2-й муж: с 1186 Бела III (ок. 1148—1196), король Венгрии Адель (Алиса) Французская (4 октября 1160—1218/1221)[1], графиня де Вексен; муж: с 1195 Гильом IV Тальва (ок.1179 — 4 октября 1221), граф де Понтье
Отправлено: 29.10.09 14:31. Заголовок: ОДОН ДЕЙЛЬСКИЙ О стр..
ОДОН ДЕЙЛЬСКИЙ О странствовании Людовика VII, франкского короля, на восток (Отрывки из третьей, четвертой, пятой книг)
Константинополь
И вот мы отправились дальше , и когда приблизились к городу , все его знатные и богатые люди, как духовного звания, так и миряне, толпой высыпали навстречу королю , чтобы принять его с должной почестью, смиренно просить посетить императора и удовлетворить его желание увидеться с королем и поговорить с ним. Король же, сочувствуя опасениям императора и уступая его просьбе, вошел в город в сопровождении нескольких своих людей и был принят императором вполне по-королевски в портике дворца. Оба государя были почти одного возраста и роста, различались они только одеждой и манерами. После взаимных объятий и поцелуев они вошли во дворец , где сели на приготовленные им одинаковые кресла. Здесь в присутствии своих приближенных они беседовали с помощью переводчика. Император справился о здоровье короля и его намерениях, желая ему всего, что Богу будет угодно, и обещая со своей стороны то, что только будет в его силах. О, когда б это было столь же искренне, сколь и благопристойно! Если бы его движения, если бы приветливость лица, если бы слова выражали то, что таит сердце, присутствующие могли бы заключить, что император очень любит короля; однако подобная очевидность лишь вероятна, но вовсе не бесспорно истинна. После этой беседы они расстались друг с другом, как братья, и имперские вельможи проводили короля во дворец, предназначенный ему для жильяю.
Книга IV. Константинополь, слава греков, известный своими богатствами и еще более богатый, чем говорят о нем, построен треугольником, наподобие паруса корабля. В его переднем углу расположена святая София и дворец Константина с капеллой, прославленной святейшими реликвиями. С двух сторон город омывается морем . Когда мы прибыли в город, справа от нас был Рукав св. Георгия и слева какой-то впадающий в него поток , который разливается почти на 4 мили. Там стоит дворец, называемый Влахернским, и хотя возведен он в низине, но, построенный с роскошью и изяществом, поднимается довольно высоко и благодаря тройному соседству — моря, полей и города — доставляет своим обитателям тройное удовольствие взирать на все это попеременно. Его внешняя красота почти несравненна, но красота внутренняя превосходит все, что я только мог бы сказать о ней. Со всех сторон он расписан золотом и разноцветными красками, двор выстлан мрамором с изысканным мастерством, и я не знаю, что придает дворцу большую ценность и красоту — совершенство ли искусства или богатство материала. Третья сторона треугольника примыкает к полям, но защищена двойной стеной с башнями, протяженностью от моря до дворца около двух миль. Стена эта не достаточно укреплена, и ее башни не очень высоки, но население города полагается, как мне кажется, на свою многочисленность и на мир, которым оно наслаждается с давних времен. Внизу под стенами лежат пустые земли, которые возделываются плугом и мотыгой, на них разбиты огороды, снабжающие горожан всякого рода овощами. Извне прорыты сюда подземные каналы, доставляющие городу в изобилии пресную воду.
Сам же город грязен и зловонен, и многие его места осуждены на вечный мрак; ведь богачи затемняют своими постройками улицы и оставляют эти грязные и мрачные места беднякам и чужеземцам; здесь совершаются убийства и грабежи и другие преступления, которые любят темноту. Более того, в этом городе люди живут без закона, в нем столько же хозяев, сколько богатых людей, и почти столько же воров, сколько людей бедных; ни один преступник не знает здесь ни страха, ни совести, ибо преступление не карается законом и никогда не совершается средь бела дня. Этот город во всем превышает меру — ведь он превосходит другие города как богатством, так и пороком. Много в нем также церквей, не сравнимых со святой Софией по величине, но равных ей по красоте и замечательных не только красотой, но и многочисленными священными реликвиями. Все, кто может, приходят в церкви: одни из любопытства, другие по набожности.
Король также в сопровождении императора посетил святые места и по возвращении отобедал с ним, уступив его настойчивым просьбам. Это пиршество, на котором присутствовали знатные гости, удивительное по своей пышности и по изысканности яств и по приятным развлечениям, услаждало одновременно и слух, и уста, и глаза . Многие из свиты короля опасались за него, но он, вверивший себя Богу, ничего не страшился, исполненный веры и мужества; ибо тот, кто не склонен причинять вред, с трудом верит, что кто-то станет вредить ему. И хотя греки не выказали никакого признака вероломства, я думаю все же, что, имей они добрые намерения, не проявляли бы они столь усердной услужливости. Они просто скрывали свою обиду, за которую собирались отомстить после нашей переправы через Рукав. Тем не менее нельзя ставить в вину грекам то, что они заперли городские ворота перед многочисленными толпами, после того как были сожжены многие их дома и оливковые рощи, то ли из-за нехватки дров, то ли по дерзости и пьяному безумию. Король обычно приказывал обрубать таким уши, ноги и руки, но даже и этим не мог обуздать их неистовство. Действительно, было необходимо или погубить несколько тысяч человек одновременно или сносить их многочисленные злодеяния...
Между тем, пока король ждал идущих из Апулии и переплывших море между Брундизием и Диррахием , наступил праздник св. Дионисия, и король отпраздновал его с должным благоговением. Император знал об этом (ведь и греки чтут этот праздник) и послал к королю большую группу избранных из своего духовенства, дав каждому священнику по большой свече, расписанной разными красками и золотом, и этим увеличил великолепие празднества. Эти священники, конечно, отличались от наших не только словами, которые они произносили, но и качеством их голосов, сладкая мелодичность которых была весьма приятна; слияние голосов низких с высокими, т. е. голосов евнухов с мужскими голосами услаждало слух франков. Да и глазам эти священники доставляли удовольствие своей изящной манерой держаться, скромным рукоплесканием и гибкостью движений. Я рассказываю об услужливости со стороны императора, чтобы можно было ясно показать вероломство того, кто, прикрываясь дружелюбием, обычно проявляемым лишь к самым близким друзьям, питал к нам такое чувство, которое мы могли бы удовлетворить разве что нашей смертью. Положительно никто не может познать греков, если он не испытал их или не был наделен даром провидца.
Епископ Лангра, не доверяя их честности, презирая их угодливость и предсказывая беды, которые мы и претерпели позднее, советовал захватить город. Он утверждал, что стены города, большая часть которых разрушилась на наших глазах, ветхи, что народ бездеятелен, что жителей без труда можно лишить пресной воды немедленным отведением каналов. Этот человек большого ума и святого благочестия говорил, что по взятии этого города отпадет надобность завоевывать другие, ибо они добровольно сдадутся тому, кто овладел их столицей... Я думаю все же , что епископ добился бы своего, если бы греки не одержали верх скорее хитростью, чем силой. Подозрительно глядя на наше промедление, они не осмеливались настаивать на нашем отплытии, но постепенно сокращая подвозы на рынок, они вынуждали наших переправиться через море различными слухами о немцах. Сначала они говорили, что турки собрали огромное войско и что немцы уничтожили 14 тысяч человек, не потеряв ни одного из своих. Спустя два дня они убедили нас к скорейшей злосчастной переправе, рассказав о еще более счастливом событии: якобы немцы прибыли в Иконий и напуганное население этого города разбежалось еще до их прибытия, и так как они спешили вперед, один император написал другому, прося его прибыть туда, взять под защиту и владеть тем, что было завоевано безо всяких усилий. Армия была взбудоражена этими вестями, и все стали роптать на промедление короля, потому что одни завидовали добыче немцев, другие их славе. И вот король, побежденный известиями греков и жалобами своих, переправился через Босфор раньше, чем прибыли те, кого он ждал; а император приготовил флот столь скоро, сколь горячо было его желание сделать это.
Король же провел на этой стороне Рукава 15 дней в ожидании части своего войска, да еще 15 на другой стороне , терпя вероломство греков. У них был теперь удобный момент, которого они ждали, и они осмелились бы раскрыть свои планы, однако неразумные поступки наших давали им предлог для прикрытия своей злобы, вот почему многие говорили, что они причиняют нам зло не из ненависти, а скорее из мести. Но кто рассматривает дело лишь с одной стороны, высказывает одностороннее суждение; кто не знает всего дела, не может высказать правильного суждения. Действительно они, может быть, и были оскорблены, но не умиротворены.
И вот мы переправились через море, и за нами следовали корабли с продовольствием и менялами. Они разложили свои сокровища на берегу: столы сверкали золотом и были заставлены серебряными вазами, которые скупались у наших. Из армии приходили те, что брали на обмен необходимое, а к ним присоединялись и такие, которые любят поживиться чужим. И вот однажды какой-то фландр, достойный бича или костра, видя огромные богатства и ослепленный безмерной жадностью, издал вопль: havo! havo! и стал тащить, что ему пришлось по душе. Он возбудил себе подобных к такому же преступлению как своей дерзостью, так и ценностью добычи. И так как везде были глупцы (ведь в обмене сколько бездельников, столько глупцов), все, у кого были деньги, кинулись в разные стороны; гвалт и смятение усиливались, столы были опрокинуты, золото растоптано и расхищено. В смертельном страхе ограбленные менялы пустились наутек, а корабли приняли беглецов на борт, и, тотчас отплыв от берега, перевезли их в город со многими из наших, которые были отправлены за съестными припасами. Эти. люди были избиты там и ограблены. Даже и те, что оставались в городе как гости, были ограблены, словно враги.
Все это стало известно королю и он, пылая гневом, потребовал к себе преступника; его, выданного графом Фландрии, и повесили тут же в виду всего города. Затем он приказал разыскать все утраченные вещи и простить вернувших их, а утаившим что-либо грозить подобным же наказанием; а чтобы они не боялись его и не краснели от стыда перед ним, он велел возвращать все епископу Лангра. На следующий день призвали всех, кто бежал накануне, и вернули им в целости все, что они могли клятвенно подтвердить как похищенное у них. Многие из них требовали больше, чем следовало; но король предпочел лучше сам заплатить недостающее, чем тревожить свою армию...
Поражение при Иконии
Книга V... Немцев расспрашивали об обстоятельствах и причинах столь великого несчастья — как, каким образом и почему оно случилось,— но, пожалуй, все эти вопросы были заданы неудачно, ибо в сущности в неразберихе нет порядка, в заблуждении — системы, в неблагоразумии — причины. Тем не менее всякое зло имеет начало и конец, как говорили нам те, кому удалось спастись от этого бедствия. Они, во-первых, винили самих себя, и не без справедливости, ибо, слишком полагаясь на собственные силы , гневили Бога чаще и в большей мере, чем обычно. Во-вторых, они кляли константинопольского «идола» , который, дав им в проводники предателя, сделал все, что было в его силах, чтобы унизить христианскую веру, укрепить языческую, воодушевить робких язычников, охладить пыл наших. Ведь приведенные его проводником в Никею немцы распорядились запастись провиантом на 8 дней, рассчитывая на таком запасе достичь Икония. Когда же прошли дни и истощились запасы, решили они, что подобным же образом должен окончиться и их путь; но окруженные горами и скалами, они могли только догадываться о бесконечной длине их пути. Введенные, однако, в заблуждение их проводником (или скорее их предателем), они страдали и другой день, и следующий, и третий и углубились еще дальше в бездорожные горы. Наконец предатель, полагая, что армия здесь уже погребена заживо, бежал ночью известным ему кратчайшим путем и призвал великое множество турок на добычу. И вот на рассвете следующего дня, когда знаменосцы, как обычно, стали искать своего проводника, уже в гневе на него, и не нашли, увидели они вдруг, что турки заняли горную вершину ; и было им очень досадно, что тот, кого они искали, бежал, не получив справедливой кары за свое преступление.
Это стало известно императору как по возвращении его людей, так и по солнцу . И вот в этот критический момент он обратился к своим советникам, но поздно, ибо выбирать предстояло не между добром и злом, а меньшее из [двух] зол. Нужно было идти вперед или отступать. Но голод и враг и неизведанный лабиринт гор препятствовали продвижению вперед, равно как голод и боязнь бесчестья — отступлению. В этом все же была некоторая надежда на спасение, хоть и с позором. В другом — верная смерть без пользы или славы. Что же станет делать доблесть голодная? Бежать, ради служения Богу, если ради себя не привыкла? Если пойдет вперед — тотчас напрасно погибнет, если спасется — может еще служить Богу. Они предпочли бы, конечно, славную смерть жизни позорной, но раз одинаково то и другое пятнает позором, лучше уж быть постыдно спасенным решительным действием, чем умереть постыдно, хотя и без упрека. Поддаваясь такому рассуждению, немцы поступили тогда так, как не привыкли поступать. Осуждая отступление, но соглашаясь с ним, в надежде, что время исправит 30 несчастье, они поступили так, как могли, пожелали то, что были должны.
Отправлено: 29.10.09 14:35. Заголовок: ОДОН ДЕЙЛЬСКИЙ О ст..
ОДОН ДЕЙЛЬСКИЙ О странствовании Людовика VII, франкского короля, на восток (Отрывки из третьей, четвертой, пятой книг)
Константинополь перед латинским завоеванием
Константинополь, слава Греции, город, известный своими богатствами и еще более богатый, нежели о нем говорят, построен треугольником, в виде корабельного паруса. В переднем углу видна св. София и дворец Константина, в котором находится часовня, знаменитая святейшими мощами. Когда мы прибыли в этот город, у нас с правой стороны был Босфор и впадающий в него Золотой рог, берущий свое начало милях в четырех. В той стороне находится дворец, называемый Влахерною; находясь на низменном месте, но отстроенный с большим искусством и с большими издержками, он выведен достаточно высоко и доставляет своим обитателям тройное удовольствие, вследствие близости моря, полей и города, которые видны отовсюду вместе. Его внешняя красота несравненна, а внутренность превосходит все, что я мог бы сказать. Везде позолота и разнообразие цветов; двор превосходно выстлан мрамором, и трудно решить, что увеличивает ценность или красоту этого дворца, изумительное ли искусство, употребленное на него, или дорогие материалы, из которых он отстроен. Внутри у самых стен находятся пустопорожние места, где работает плуг и заступ; они разбиты на огороды, которые доставляют городу всякого рода овощи. Подземные каналы, проведенные извне, доставляют городу в изобилии пресную воду. Впрочем, город грязен и вонюч, и во многих его местах царствует вечный мрак. Действительно, богатые занимают своими постройками городские площади, а клоаки и мрачные улицы представлены бедным и иностранцам. В этих местах совершаются убийства, грабежи и всякого рода преступления, которые боятся света. Так как в городе живут без всякого суда, и там столько же властителей, сколько богатых, и столько же воров, сколько бедных, то ни один злодей не чувствует ни страха, ни стыда; преступление не наказывается законом и никогда не совершается явно, среди белого дня. В этом городе во всем крайность: он превышает другие города своими богатствами, а также порочностью своих жителей.
В Константинополе находится большое число церквей, меньших, но таких же красивых, как св. София, и которые, помимо своей красоты, еще более замечательны по многочисленным находящимся в них мощам святых. В церквах бывает столько народа, сколько они могут вместить: одни приходят из любопытства, другие по благочестию. Сам король, сопровождаемый императором, посетил святые места и, по возвращении, уступая настойчивым просьбам последнего, отправился к нему обедать. Это празднество, на которое было приглашено множество гостей, было замечательно и по своему убранству и по изысканности яств, и по роскоши игр, которыми удовлетворялся вместе и слух, и вкус и зрение.
...
Таковы были споры двух партий (т. е. желавших прямо завоевать Константинополь и требовавших продолжения начатого похода в Палестину), и обе стороны приводили справедливые доводы. Я думаю, однако, что епископ одержал бы, наконец, верх, если бы греки, за неимением силы, не пустили в ход хитрость. Смотря недоверчиво на наше промедление, они не смели, однако, торопить; но зато они начали сокращать подвозы на рынках и различными слухами, которые они распускали о немцах [т, е. о Конраде III], побуждали наших отправиться за море. Сначала они начали рассказывать, что турки собрали многочисленную армию и что немцы избили у них 14 тысяч человек, сами не потеряв ни одного. В другой день, рассказав еще более счастливый случай, они вызывали нас тем к скорейшей переправе. Они говорили, что немцы прибыли в Иконий, и что еще до их прибытия население этого города разбежалось, пораженное ужасом; к этому прибавляли, что немцы торопятся идти дальше и что их император писал греческому императору, прося его принять и защищать завоеванное им без всякого труда. Такие вести волновали армию; поднялся ропот на короля. Одни завидовали добычам немцев, другие их успеху. Таким образом, король, побежденный рассказами греков и жалобой своих, решился переплыть море, не ожидая остальных. Император, желавший того, доставил ему немедленно огромное число кораблей. Но король, переплыв пролив св. Георгия, должен был провести 15 дней в ожидании остальной части своей армии и еще 15 дней страдать от вероломства греков. Греки, достигнув желаемой цели, начали обнаруживать свои затаенные помыслы. А безумные поступки наших доставили им предлог к оправданию своей злобы. Потому многие и говорили, что греки причиняют им зло не из ненависти к нам, но из чувства мести. Но кто знает одну сторону дела, тот судит только вполовину, и кто изучил вопрос неглубоко, тот не произнесет правильного суждения. Может быть, греки и были оскорблены, но верно то, что они ничем бы не были умиротворены.
...
И так, мы переплыли море, а за нами вблизи следовали суда с съестными припасами и менялами. Это последние разложили все свои богатства на берегу; их столы блестели золотом и были украшены серебряными вазами, которые они скупали у наших. К ним являлись из нашей армии люди для промена того, в чем они нуждались; а вместе с ними подходили и такие люди, которые увлеклись чужою собственностью. Однажды какой-то фландр, человек, достойный батогов или костра, видя такие несметные богатства и ослепленный корыстью, начал тащить все, что ему нравилось; он вызвал и других к такому же преступлению как своею дерзостью, так и приманкою дорогой добычи. Между тем как безумцы бросались во все стороны, люди, имевшие деньги, пустились бежать. Крики и неистовство увеличивались; столы были опрокинуты; золото разбросано и раскрадено; спасаясь от смерти, ограбленные менялы обратились в бегство корабли приняли к себе беглецов и, оставив берег, перевезли их в город вместе с многими из наших, отправлявшихся за съестными припасами. По высадке их на берег, они были избиты и ограблены; все те, которые оставались в городе, как гости, также лишились имущества.
Маргарита Французская (фр. Marguerite de France, ноябрь 1158 — август 1197) — королева Англии в 1172 — 1183 годах и королева Венгрии в 1186 — 1196 годах. Маргарита была старшей дочерью Людовика VII Молодого, и его второй жены Констанции Кастильской.
Маргарита была младшей сводной сестрой Марии Французской, графини Шампани и Аликс Французской, графини Блуа. Её старшие сводные сёстры были также старшими сводными сестрами её будущего мужа.
Первый брак
Она была помолвлена с будущим королём Англии Генрихом Молодым 2 ноября 1160 года. Генрих был вторым из пяти сыновей Генриха II Плантагенета и Элеоноры Аквитанской. На момент помолвки ему было 5 лет, тогда как Маргарите всего 2 года. Приданным Маргарет были крайне важные и широко оспариваемые земли Вексен.
Её муж стал соправителем своего отца в 1170 году. Маргарет не была коронована вместе со своим мужем 14 июля 1170 года, что очень разозлило её отца. Причина, почему Маргарет не была коронована вместе с мужем, была неизвестна. Для того, чтобы успокоить французского короля, Генрих II Плантагенет короновал своего сына и Маргариту в Винчестерском соборе 27 августа 1172 года. Маргарита забеременела и родила их единственного сына Уильяма 19 июня 1177 года. Ребёнок родился недоношенным и умер 22 июня того же года.
Она была обвинена в 1182 году в любовных отношениях с Уильямом Маршалом, 1-ым графом Пембруком, хотя современные историки сомневаются в истинности этих обвинений. Генрих мог начать процесс аннулирования брака, якобы из-за адюльтера, но в действительности из-за того, что она не могла родить ему наследника. Маргарита была выслана обратно во Францию, согласно Э. Халлам (Плантагенеты) и Эми Келли (Элеонора Аквитанская и четыре короля), чтобы обеспечить её безопасность в ходе гражданской войны с братом Генриха Молодого Ричардом I Львиное Сердце. Её муж умер 11 июня 1183 года в ходе кампании в Дордонь во Франции.
Второй брак
После получения существенной компенсации за капитуляцию ее наследственных земель Жизор и Вексен, она стала второй королевой-консорт Белы III в 1186 году. Трудные роды ее единственного известного ребенка в 1177 году, по-видимому, сделали ее бесплодной, и она не имела более детей от Генриха Молодого и Белы III.
Она овдовела во второй раз в 1196 году. После этого Маргарита продала свою вдовью часть и взяла на Восток эти средства. Высадившись в Тире, куда прибыл её прибыл встретить её зять, граф Генрих Шампанский, она умерла восемь дней спустя после своего прибытия. Маргарита похоронена в соборе Тира согласно хроникам Эрнула, который продолжил хроники Вильгельма Тирского
В кино
Роль Маргариты сыграли Люси Дарем-Мэтью (Lucy Durham-Matthews) (как девочку) и Трэйси Чайлдз (Tracey Childs) (как девушку) в 1978 году в телевизионном драматическом сериале BBC "Дьявольская корона", который отразил драматизм правления Генриха II, Ричарда I и Джона.
Интересная информация о гробнице Людовика VII и его останках.
Изображение гробницы Людовика VII в аббатстве Барбо
Как известно, Людовик был погребен в аббатстве Барбо, который принадлежал цистерцианцам. Оно было повреждено во время революции, а в XIX веке полностью уничтожено. Король Людовик VII был похоронен в монастырской церкви аббатства 19 сентября 1180 года. Описание его могилы:
"Королева, его супруга приказала изготовить великолепную плиту из белого мрамора с подходящей надписью. На этой плите располагалась статуя Людовика VII, она представляла из себя короля в длинной одежде, в манто, которое достигало обуви. На голове у Людовика находилась корона, а в руках он держал скипетр, увенчанный сосновой шишкой (интересно, почему?). Наконец, по приказу Королевы надгробие было украшено золотом, серебром и драгоценными камнями".
В 1566-м году по приказу Карла IX могила Людовика VII подверглась вскрытию и были изъяты самые ценные погребальные объекты: корона и скипетр из золота, золотой крест, содержащий часть Животворящего Креста и золотые кольца. В 1695 году кардинал Гийом-Эгон де Ферстенберг заменил оригинальную надгробную плиту из белого мрамора на разноцветную. Тогда же появилась и надпись: "Здесь похоронен самый благочестивый франкский король Людовик VII 19 сентября 1180; по приказу королевы Адель, его супруги, была возведена великолепная надгробная плита, которая была перестроена, чтобы сохранить оставшиеся драгоценности, после чего старая была уничтожена в результате непригодности".
Незадолго до разрушения церкви и аббатства в 1793 году, останки короля Людовика VII были перенесены в безопасное место прокурором аббатства по имени Лежен, который позже стал кюре Шартретта. В 1813-м году останки Людовика вернулись в бывшую могилу, а в 1817-м году по приказу Людовика XVIII их перенесли в базилику Сен-Дени. Уже в XX веке изготовили плиту:
"Вальтер Мап (ум. ок. 1207) (английский средневековый писатель, капеллан Генриха II Плантагенета, автор «Придворных мелочей» и иных литературных произведений) говорит о Людовике VII несколько беглых слов, открывающих натуру нежную, спокойную. Найденный спящим в лесу под охраной только двух рыцарей, он якобы ответил графу Тибо Шампанскому, упрекавшему его в неосторожности: "Я сплю один в полной безопасности, потому что никто мне ничего не желает плохого". А в другой раз, когда один англичанин рассказывал ему, чем владел его хозяин Генрих II, он лишь ответил ему: «У нас во Франции только хлеб, вино.... и радость". Это был человек мягкий, образованный, добрых нравов, сочувствующий и терпимый к евреям — редкое явление в его время, — живущий просто, без охраны входивший в гущу парижских горожан, щепетильный к вопросам правосудия. Тот же Вальтер Мап рассказывает, что он велел включить по недосмотру в сооружение своей резиденции Фонтенбло, поле одного бедняка; узнав, что произошло, он велел разрушить часть сооружения, несправедливо воздвигнутого на чужой земле, и возвратить бедняку захваченное". Все эти черты составляют личность, к которой легко можно было бы присоединить легендарного Людовика Святого. Довольно странно, что этот святой человек так и не был оценен историками.
Несомненно, его правление не ряд побед, скорее, наоборот. Но вплоть до Филиппа-Августа победа не имеет обыкновения сопровождать королевское знамя. И давно известно, что престиж государства не пострадал в правление Людовика VII, что напротив, с этого, правления начинается окончательное развитие авторитета капетингской монархии. Можно с уверенностью сказать, что он видел, что нужно делать, понимал необходимость укрепления своего наследования, необходимость следовать в королевском домене традиционной политике своего дома, и его экспедиць против Готье де Монтиньи в 1137 г., Жоффруа де Донзи в 1153 г., Этьена де Сансерра в 1157 г., Невелона де Пьерфона и Дре де Муши в 1160 г, представляют его достойного продолжателя Людовика VI И результат это политики в некотором роде решающий. Отныне домен Иль-де-Франса подчинен королю, и потомки этих кастелянов — владельцев замков, против которых так долго сражались Капетинги, перешли к ним на службу и поставляли им служащих, в которых они нуждались для выполнения своей воли. Он выказал себя преданным слугой церкви, привлек и устроил во Франции папу Александра III, изгнанного из Италии Фридрихом Барбароссой. Но он никогда не прибегал к уверткам, когда подключались в игру права короля на церковь, и помощь папства в его борьбе против Генриха II была небесполезна. Не всегда подчеркивают трудность работы, взятой им на себя. Он видел, как на его территории укрепляется феодальная власть, когда по браку с Алиенорой Аквитанской Генрих II присоединил к Нормандии и Анжу все герцогство Аквитанское, немного позднее присоединенное к английской короне. Против этого опасного могущества он боролся как мог, и если и допустил какие-то промахи, то по крайней мере, его заслугой является то, что он стал практиковать против своего опасного соперника политику, подготовившую победу Филиппа-Августа, политику, которая состояла в использовании распрей в англо-нормандской королевской семье. И он также сумел воспользоваться своим положением сюзерена, своим королевским авторитетом. Когда мы думаем, что именно в этот момент ситуация стала самой критической, когда мы видим, как епископы Юга обращаются к нему, умоляя о помощи, то мы вправе себя спросить, не было ли наилучшим способом сопротивляться страшной опасности, угрожавшей Капетингам, такое поведение государя благочестивого, мягкого, беззлобного, собиравшего вокруг себя симпатии интеллектуальных сил своего времени. Правда, Людовика VII упрекают именно за то, что он и создал эту опасность, оттолкнув Алиенору, и именно в этом главные претензии, предъявляемые ему французскими историками. Был ли развод с Алиенорой такой тяжкой ошибкой, как говорят? Не обязательно. Мы забываем спросить себя, упрекая Людовика VII, было ли в состоянии французское королевство поглотить, ассимилировать огромную аннексию, произведенную в 1137 г. Мы забываем, что это обширное герцогство Аквитанское было населено более мятежными феодалами, которых не удалось обуздать даже энергичным Генриху II и Ричарду Львиное Сердце, да еше в то время, когда эта энергия опиралась на нормандские, анжуйские и английские силы. Можно легко себе представить истощение Капетингов, хозяев лишь маленького и не полностью умиротворенного домена, если бы им пришлось вдобавок поддерживать порядок в этом краю вечной анархии. Мы должны также спросить себя, каким было поведение других крупных феодалов во время экспедиций, которые он совершил бы в Аквитанию. По правде, настоящей причиной развода Людовика VII было дурное поведение Алиеноры, и мы можем считать ниспосланным провидением каприз красивой женщины. Людовика VII также обвиняют и в том, что он потерял жену, не сумев сохранить землю и не воспротивившись второму браку отвергнутой супруги. Он попытался это сделать, но не настаивал. Недостаток воли, или боязнь риска, или же просто недостаток средств, имеющихся в его распоряжении? Возможно, свою роль сыграли все три мотива и, конечно же, особенно третий. Ибо вопреки видимости, капетингское королевство в 1152 г, далеко еще от великого могущества. Оно обретет последнее лишь при преемнике Людовика VII".
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 76
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме