Литература о кардинале и его эпохе.
Louis Batiffol «Richelieu et le roi Louis XIII», Paris 1934
Глава II. НАСТОЯЩИЙ КАРДИНАЛ РИШЕЛЬЕ ( фрагмент ). Существует два традиционных мнения о кардинале Ришелье, происхождения скорее легендарного. Согласно первому, созданному в его время теми из противников, которые наиболее его ненавидели, кардинал был только кровавым деспотом, который заставлял заключать в тюрьму и казнить своих врагов и навязал всем, и главным образом королю, свою невыносимую тиранию. Согласно второму, все наоборот, оно результат подлинного восхищения, которое кардинал вызывал у своего окружения и у многочисленных современников. Ришелье, следуя этому мнению, был гением, не имеющим себе равных. В наши дни, после романтизма, этот подход возобладал. Личность и деятельность Ришелье приобрели крайний размах. По словам Минье, известный государственный деятель имел «замыслы всего того, что он сделал». Согласно другим, он был автором большой политики, которую называли «политикой Ришелье» без сомнения, потому что никто ее не проводил до него, – Рец это написал, – он придумал или возродил теорию «естественных границ»; обосновал «абсолютную монархию» во Франции, сильно способствующую централизации королевства. Меж этими крайностями, есть документы с достоверными реалиями XVII века, подлежащие длительному изучению и освоению. В попытке вновь найти в Ришелье человека, такого, каким он был, как жил, думал и действовал, возьмемся за него, когда он кардинал и министр. По словам всех тех, кто его видел и описал, Ришелье высокого роста, худощавый, легкого и гибкого телосложения. Его облик, изящный и удлиненный, отличается удивительным благородством. Его большие глаза со спокойным острым взглядом, кажется, пронизывают, смущают своей пристальностью. Лучший портрет его в известных «трех головах» Филиппа де Шампень – это правый профиль, говорит запись того времени.
Кардинал Ришелье. Триптих
Он носит остроконечную, черную бороду, изящно ухоженную. Лоб у него высокий, волосы шелковистые. Его здоровье всегда будет хрупким. Постоянно он будет жаловаться на свою слабость. То, от чего он страдает более всего, это головная боль. Он измучен мигренями. «Они меня убивают», - пишет он сам в 1621 году. Луи XIII, который пытается его утешить, повторяет ему, что эти голо вные боли – знак долгой жизни, « которая является тем – добавляет он сердечно, - чего я желаю больше всего на свете, любя Вас так, как я это делаю». Затем у Ришелье будет ревматизм, мочекаменная болезнь, повлекшая в 1632 году ужасный приступ задержки мочи, вызванный нагноением в мочевом пузыре, и все королевство будет полагать, что он умирает. В этом случае два медицинских светила того времени, господа Шарль и Ситуа, после осмотра, дадут большое заключение по его физическому состоянию: «мы, нижеподписавшиеся доктора медицины...», где результатом будут размышления в духе медиков Мольера, что Ришелье терпит более всего от нервов.
Те, кто его окружают, не устают говорить, до какой степени его нервозность болезненна. Он крайне впечатлителен. « Среди великих начинаний, которые необходимо было предпринять для государства, я никогда не чувствовал себя иначе, как в подобии смерти», - писал он. Плохие новости приводят его в замешательство. Он просит свое окружение, согласно В. Сири, не сообщать ему о них с грубостью, но готовить его к ним мало помалу. Он чувствителен ко всему. При наименьшем происшествии, которое его ранит, тревожность проявляется даже в его облике. Иностранный посол, беседуя с ним, отметит это после в одной их своих депеш: «Кардинал ответил мне с тревогой на лице, теребя свою бороду». Странная также вещь, Ришелье плачет с легкостью, разумеется, болезненной. Мария Медичи, в момент, когда она будет хуже всего к нему относиться, ответит пренебрежительно кому-то, кто ей сделает это замечание, чтобы ее разжалобить: «Он плачет, когда захочет». Ришелье огорчен этой уязвимостью, которая его унижает. Когда его изнеможение, в моменты бедствия, становится чрезмерно, он ложиться в постель, чтобы немного успокоиться. Затем, правда, он быстро восстанавливается, и тогда берет себя в руки, проявляя холодную сдержанность, умение целиком владеть собой, подобно тому, как он умеет также, силой желания, оставаться несгибаемым и отважным в присутствии наиболее серьезных событий. В детстве он показывал всю глубину своей грусти. Его брат Анри, писавший ему в 1611 году, говорит ему о его обычном «меланхолическом настроении». Абра де Ракони, епископ Лаворский, который его часто посещал, писал о нем: «Его дух был меланхолическим, он был заражен разлитием черной желчи». Это положение много раз вменялось в вину Ришелье. Опасались с ним заговаривать. Его враги будут считать его ипохондриком. Они дошли до того, что будут утверждать, что каждый месяц он закрывается на два или три дня со своим камердинером и врачом, потому что его печальное настроение делает его неистовым. Что он в такие отчаянные моменты демонстрирует признаки потери рассудка, что он эпилептик, и во время припадков выкрикивает с пеной у рта и прячется под крова ть, где его обуревают затем все горести мира. Тот,кто нам сообщает об эт их случаях, ссылается на одного из лакеев кардинала, Оливье, который их будто бы обнародовал после смерти своего хозяина. Мы увидим, что противники придумали и многое другое! Чтобы бороться с этими депрессиями, врачи Шико и Бонтам предписывали ему ванны, клистиры, слабительное. Для того чтобы лечиться, Ришелье сам инстинктивно взял за правило умеренность. Он не заказывает более двух блюд, предпочтя есть один в своей спальне, в то время как его официальный стол, за который садятся кардиналы, архиепископы, епископы и аристократы, регулярно накрывают на четырнадцать персон. Другая его привычка: после еды он делает упражнения, развлекается. В Рюэле он прогуливается по садам, он любит слушать музыку, беседовать, прохаживаясь взад-вперед по дорожкам. Необходимо, чтобы разговор был веселым и оживленным, и шутник Буаробер имеет при нем некоторый успех по этой причине. Еще одна особенность: из-за своей крайней чувствительности Ришелье не любит жить в Париже, его беспокоят шум и запахи. Он мало жил в красивом дворце, что он построил на улице Сент-Оноре. Ему нужна сельская местность, деревья, свежий воздух, простор. Жизнь в полях – его наиболее здоровое развлечение. Он часто переезжал. Всю свою жизнь он проведет в разъездах по горам и по долам, - результат войн и политических осложнений, но также и его настроения. То, что он предпочтет, будут окрестности Парижа, и эти «окрестности» были ближе в то время, чем теперь центр города. Так, например, он снимет красивый дом у г-на Кастиль, расположенный в Шайё, напротив теперешнего моста д’Йен, где Шаронна, на возвышенности, перед старой церковью вышеназванного поселения, около теперешнего кладбища Пер-Лашез – дом должностного лица, откуда открывается великолепный вид, там много воздуха. Но предпочтение будет оказываться главным образом Рюэлю, тому, что он называет «Рюэльским уединением». При любви к одиночеству по своей склонности и потребностям здоровья, его более всего утомляют аудиенции. Окружение упорно старается его защищать в этом отношении, что будет одной из причин его непопулярности. Об этом говорит иностранный посол. Отец Гарасс признается, что ходил четыре раза в Шайё, но не был прин ят. У кардинала действительно было неизбежное при этом чувство злопамятности, которое также провоцировало его на заточение. Он написал в своем «Политическом завещании»: «мое плохое здоровье не позволяло мне относиться ко всем так, как я того желал, поэтому, причиняя мне часто столько неприятностей, заставляло меня иногда думать о своей отставке». Почувствовав ущерб, который наносится его министру, Луи XIII покончил с этим, вмешавшись, и поручил одному из своих дворян, г-ну де Ла Фолену, самому регулировать прием посетителей кардинала. Буяна Бассомпьера будут сильно бранить однажды, потому что придя в приемную Ришелье, чтобы попытаться с ним увидеться, он позволил себе бесцеремонно спросить Фолена: «Его показывают?»
Но, несмотря на непрочное здоровье, какой бы неустойчивой и болезненной не была бы его психика, одна вещь остается у Ришелье четкой, твердой и бесподобно мастерской: это его мышление. Все те, кто имели с ним дело, остаются под влиянием неизгладимого впечатления, которое на них производит то, что они называют «его живостью ума». В его юности преподаватели Наваррского коллежа, где он учился, были удивлены этой разумностью, и они говорили между собой: «Как, вы уверяете, будто это ребенок?..» Постоянная работа ума, гибкость, тонкость, ясновиденье, мгновенность понимания, живое воображение, проницательность, - такими были качества, которые констатировали у него, находя, что это исключительный случай. К этой живости ума добавлялось особенно твердое и правильное суждение. В «Политическом завещании» Ришелье разъяснял, что «разум должен всем управлять и руководить, все следует совершать в соответствии с ним, не увлекаясь эмоциями». И действительно, если читать внимательно многочисленные служебные записки, которые он оставил по делам правления, видно, с какой степенью точности его разум умел все схватить, а его суждение – классифицировать факты сообразно их месту и ценности. Один из его сотрудников был поражен тем, что он называет «самодостаточностью этого разума», который всегда « попадает прямо в точку и проникает до сути дел». Также бесконечно полезное качество среди множества наиболее запутанных вопросов, - рассказывает нам его интендант Ле Масль, приор де Рош, - то, что у Ришелье голова всегда была полностью свободна от эмоций. Если в первую минуту, стоило лишь объявиться внезапным осложнениям, он испытывал жестокий нервный шок, то далее он быстро приходил в себя и хладнокровно смотрел в лицо трудностям, анализируя их, рассматривая со всех сторон бесчисленное множество раз, чтобы представить происходящее в настоящем свете, упорядочивал их, видел все «за» и «против» с избытком противоположных наблюдений, которые заставляют попутно сомневаться, настолько, что он мог бы никогда не пр инять решения, и в ито ге заканчивал осмысление с четкостью, которая не обнаруживала в его разуме никакого колебания, настолько его суждение было точным. Равновесие, здравый смысл, твердость, выверенная точность – вот качества, которые он всегда доказывает. Вместе с этим, - крайняя осторожность. Он очень опасается своей вспыльчивости. Он признает где-то, что «решения, которые он принимал в гневе, они всегда были впоследствии настолько плохими, что он в них раскаивался». Сдержанные и спокойные указания, которые он давал послам, остались образцом в этой профессии на все времена. Одна из форм этой осторожности есть глубокая тайна, которой по его желанию, было окружено ведение дипломатических дел. Известны его слова: «тайна – душа дела». Он изобрел выражение «совершенно секретное дело». К пониманию и суждению у него присоединяется твердость. В своем «Политическом завещании» он помещает волю следом за разумом, как существенное качество политического деятеля: «Ему необходимо сильно хотеть того, чтобы принимать решения под влиянием подобных мотивов, - говорит он, - так как это единственное средство, чтобы заставить себе повиноваться». Он всегда настаивал на необходимости энергичного действия. «Правление, – пишет он, – требует доблести мужа и непоколебимой твердости, противоположной вялости. В прошлом множество великих планов во Франции обратились в дым потому, что первая же трудность, которая встречалась в их выполнении, просто останавливала тех, кто по разуму не должен был оставлять дел, чтобы их продолжить». И он подает пример. Иностранный посол, пытавшийся заставить его отказаться от того, что он хотел предпринять под определенным пунктом, пишет, что он столкнулся у кардинала с тем, что он назвал «твердое и бесповоротное решение» человека, заткнувшего себе уши и не желающего что-либо слышать. Это то, что давало современникам столь исключительное впечатление власти, которое имело правление кардинала. Они об этом говорят. Они говорят также, что эту твердость, которую они констатирую т , и которую мы только чт о увидели у Ришелье применительно к внешнеполитическим делам, эту твердость он проявлял главным образом в делах внутренней дисциплины. Но здесь надо различать. В своем «Политическом завещании» Ришелье постоянно утверждает необходимость наказания, чтобы обеспечить общественный порядок. «Если надо выбирать, – он говорит, – между наказанием и вознаграждением», он не колеблется, он предпочитает наказание – оно более эффективно, чем «безнаказанность», открывающая двери вольности. Люди не помнят послаблений и малых наказаний, особенно во Франции, где «снисходительность и легкость нам естественны». Теоретически, таким образом, он за строгость. Но другая сторона этих принципов, отвечавших за веления разума, которые были продиктованы, впрочем, потребностью политически оправдывать и покрывать короля Луи XIII – в действительности единоличного, неумолимого автора великих казней царствования, – в том, что у кардинала чувства намного более мягкие, сердечные и человеческие. Ему доступны размышления о слабостях натуры, его можно разжалобить, и, чему можно верить, он доброжелателен. Так, в частных письмах он написал около двадцати пассажей, которые особенно смягчают жесткость заявлений, навязанных политикой, которые мы только что цитировали. Он скажет маршалу д’Эффиа 12 марта 1629 года: нужна «осторожность и терпение», чтобы «никогда не стремиться использовать власть в крайней мере». В другом месте он признает: « Невозможно, чтобы правительство существовало там, где ни у кого нет удовлетворения, и каждый подвержен жестокости. Строгость очень опасна там, где никто не доволен». Входя в подробности дел правления, мы видим, что тогда зачастую не доверяли пользе снисходительности в смягчении приговора. В мае 1631 года Луи XIII, крайне раздраженный отношением Парламента, который отказался зарегистрировать одну королевскую Декларацию против преступного заграничного окружения его брата, Гастона Орлеанского, намеревается наказать судей, для чего призывает их в Лувр, чтобы объявить свои решения. Ришелье пишет королю: «Я полагаю, что Ваше Величество мо г бы использовать здесь свою безмерную доброту, и избавить их от наказания, которое Вы, Сир, назначили им вчера. Это много лучше, когда люди возвращаются по собственной воле к своему долгу, чем использовать силу, которая является средством, каким Бог и люди не пользуются никогда, кроме как при отсутствии первого». Это не тот традиционно неумолимый Ришелье. Кардинал более часто, чем предполагается, говорит о том, чтобы «использовать примирение», употреблять «пути мягкости». В 1627 году Фанкан, священник Сен-Жермен Л’Оксерруа, смелый разум, который называли «республиканцем», при всяком случае писавший дерзкие мятежные пасквили против правительства и суверена, был посажен под арест по личному приказу Луи XIII, который намеревается его повесить за его «преступления». Ришелье приходится «смиренно умолять Его Величество довольствоваться тем, чтобы остановить зло, проистекающее из ошибок этого человека, заключением его в тюрьму».
Louis XIII of France
Marie de Medici by rubens
Мы объясним дальше, как в каждой громкой казни царствования, – Бутвиля, Шале, Марильяка – именно Луи XIII действовал в процессах, мало советуясь с кардиналом, уведомляя его лишь перед исполнением, и увидим, что Ришелье, приводя эти мнения короля в мемуарах, мотивируя их, дольше перечисляет доводы, по которым нужно было казнить, чем те, которые требовали пощады, но, в конце концов, высказывается за смягчение наказания. Это не жестокость. В нем нет ничего зверского. Он также не был мстителен. Это он написал: «Те, кто мстительны от природы, кто следует скорее за своей страстью, чем за разумом, не могут считаться имеющими порядочность, необходимую в управлении государством. Если человек подвержен своей мести, дать ему власть – это все равно, что вложить шпагу в руку бешеного». Немного удивленный этими словами, Сент-Бев, цитируя их, добавлял: «Они показывают, насколько разум Ришелье был далек от того, чтобы предаваться жестоким крайностям. Я оставляю эти трудно объяснимые вопросы, эти очевидные противоречия некоторых мыслей и дел, для разбора будущим поколениям историков.» Случилось так, что вкус к умеренности некоторым казался тайным следствием боязни. Была и ли не была известна эта сдержанность Ришелье, в то время, когда его считали жестоким, его обвиняли также в отсутствии храбрости. Его враги говорили, что он был «трус!» Нелегко примирить это обвинение с тем, что мы знаем к тому же о неустрашимости, которую кардинал доказал много раз. У Ла-Рошели он хладнокровно рисковал собой под орудийными залпами, поднимаясь на брустверы траншей, и у нас есть многочисленные письма Луи XIII и Марии Медичи, встревоженных тем, что он подвергает себя самым страшным опасностям. Однажды вечером в июне 1629г., при осаде Але, предупрежденный о внезапной угрозе, и видя, что под рукой нет ни одного офицера, Ришелье сам возглавит отряд из 200 всадников, чтобы заградить дорогу, по которой с наступлением ночи опасались продвижения вражеского войска, идущего на помощь осажденным. Ришелье не дрогнул и напал в темноте, увлекая своих людей в атаку: взяли много пленных. Относительно него, даже если бы он не был священником, это не слишком-то присуще человеку трусливому.
Осада Ла-Рошели.худ. Г. Мотт.
Но давайте еще ближе подойдем к нему, и попытаемся увидеть его в частной жизни, в ежедневных делах. Мы сказали уже, какой была его внешность: благородство, величавость, элегантность. По отзывам многих, он вызывал робость. Месье де Ла-Рош Бернар пишет ему: «Монсеньер, признаюсь, несравненный облик Вашей светлости волнует меня так, что я теряю дар речи». Понти даже предупреждает нас в своих Мемуарах, что «если кардинал (имевший такую привычку завершать письма), принимая вас, сухо вам скажет: «Месье, Ваш покорнейший слуга...», это означает, что посетителю остается только уйти, настроение Его высокопреосвященства неблагоприятно. Ришелье, впрочем, сознает неприятное впечатление, которое он производит, и страдает от этого. «Разум требует, - писал он, - чтобы министр относился к каждому с вежливостью и с таким соблюдением приличий, какого требует его положение и различный статус лиц, имеющих с ним дело. Это покажется потомству свидетельством моей наивности, поскольку предписывает то, что для меня не было возможным соблюсти во всех мелочах». Но на самом деле это не является ни столь постоянным, ни столь абсолютным, так как согласно многочисленным свидетельствам, когда Ришелье дает аудиенцию, он, напротив, старается быть очень любезным и крайне обворожительным. Несмотря на свой внушительный вид, гордую осанку, свое «высокомерие большого вельможи», он принимает людей с простотой, улыбкой и милостью, которые очаровывают всех, кто пользуется подобным приемом. Один из его врагов признает, что он умеет проявить себя «мягким, приветливым, человечным», во всем оставаясь «благородным» и без фамильярности. Пелиссон, рассказывая нам об аудиенции у Ришелье, пишет: «Его высокопреосвященство вошел, улыбаясь, с той величавой приветливостью, которая ему свойственна почти всегда.» Секретарь Гастона Орлеанского, Гула, посланный с поручением к ужасному министру, имевшему столько причин жаловаться на этого принца, не возвращается без «милости, восхитившей весь мир», с которой он был принят. «Я вышел от него, - говорит он, - совсем задушенный его добротой, и влюбленный в его достоинства.» Слова, выходящие из-под пера собеседников, обычных или случайных, есть «милость, величие, ласковость, приветливость», «прелестный разговор», «приятные манеры». Омер Талон доходит даже до того, чтобы сказать: «Месье кардинал де Ришелье, который принял нас очень хорошо, был любезным и учтивым сверх всякой меры.» Рекомендуя Ришелье англичанина Горинга, который едет в Париж, чтобы увидеться с ним, маршал д’Эффиа пишет ему, что уверен, что кардинал примет того со своей обычной приветливостью. Те из его современников, которые сами были обмануты памфлетистами, не видят кардинала иначе, как в ореоле ненавистной тирании, но они не возвращаются к этому мнению, если им представляется случай узнать его поближе. 21.08.1629. Ришелье торжественно въезжает в Монтобан, после военных действий, в ходе которых были усмирены мятежные гугеноты. Когда официальная церемония закончена, он непринужденно беседует с консулами, городскими судьями, гугенотскими предводителями, окружившими его, и они удивлены и восхищены тем, что они называют «его мягкостью и скромностью», его манерой говорить весомо, но ласково. Так, что «эти люди вернулись оттуда такими довольными, и каждый не рассказывал ни о чем другом, как об этом. В их речах были только похвалы великому человеку, которого они находят много превосходящим его славу».
Дело в том, что действительно, как частное лицо Ришелье, по словам его близкого друга Абра де Ракони, «приятный и милый». Он представляет собой образец старой французской традиции, - аристократичный, любезный, сотканный из доброты, обходительности, из предупредительной вежливости и желания нравиться. Так как он чрезвычайно умен и очень хорошо говорит, беседа с ним – наслаждение. Один из его сотрудников, Ги де Шастеле, написал: «Где тот первый человек, который, раз увидев, не полюбил бы его?», другой подтверждает это словами: «Очарование его голоса и его доброжелательность одинаково не позволяли глядеть на него без обожания». Странное влечение, проникнутое непроизвольной симпатией, какую испытывали к нему, и приверженност ь, которую он провоцировал своей сияющей улыбкой ! Те немногие, кто мог в мирных прогулках по аллеям Рюэля пользоваться милостью его дружбы, говорят о радости, которую они испытывали, и как они не покидали его иначе, чем с сожалением, грустью, печальной ностальгией. Но правда и то, о чем говорит тот, кто написал: «Вслед за этим, совсем другой, он был не только не интересен, но утомителен, и никто не имел чести по-домашнему, с чувством близости, быть принятым в Рюэле и удостоиться частной беседы, не уверившись в совсем другой обстановке, - жестокости и желания быть почти отшельником, отделенным от общения с другими людьми.» Таким образом, он умел установить вокруг себя атмосферу легкости и очаровательной дружбы. Понятно, что для тех, кто принадлежал к числу привилегированных, облик кардинала, деформированный памфлетистами и оставшийся таким для многих на следующие века, был действительно, «изуродованной и безобразной маской, порожденной собственным ужасом тех, кто не умел видеть его таким, как он был, не ценя его и не любя.» Эта мягкость и это очарование явно не могли произойти у Ришелье иначе, чем на основании подлинной доброты. Ришелье был добр. В этом сомневались, потому что он не расточался. Его обвиняли в черствости сердца. Общественный деятель, обремененный делами, которые его поглощают, является объектом бесконечных просьб людей, которые, рассчитывая на его всемогущество, настоящее или воображаемое, полагают возможным навязчиво требов ать постоянных милостей. Он защищается молчанием. Его обвиняют в безразличии, его ненавидят и отстраняются. Ришелье нашелся в этом случае. К тому же, духовное лицо, он получил традиционное воспитание французского духовенства, согласно которому священник, поскольку он сострадает всем человеческим болям, никогда не должен, в соответствии сану, обнаруживать крайности собственных чувств, какими бы они не были. За исключением жестоких сюрпризов своей нервозности, которыми он овладевал как можно более, Ришелье, кроме как в узком кругу, оставался холодным ради долга, ради необходимости дисциплины, которую он намерен был поддерживать, и, разумеется, по склонности, так как он любил большую корректность в манерах. Из-за того, что он выказывал свои чувства с большой сдержанностью, сомневались в его сердечности: в этом его недооценивали. Один из его секретарей пишет маршалу де Брезе 5 ноября 1636г.: «Кардинал говорил о вас в очень ласковых выражениях. Я вам признаюсь, я был восхищен услышать такие речи Его Высокопреосвященства, который иногда скрывает свою привязанность к тем, кого любит наиболее нежно.» Ришелье, стало быть, умел «любить нежно». И, действительно, в первую очередь он любил тех, кто любил его самого. Это говорит ужасный Таллеман де Рео. Отмечено, насколько глубоко его окружение было к нему привязано. Он сохранял одних и тех же слуг в течение всей своей общественной жизни, и его камердинер Дебурне, которого он взял к себе в семнадцать лет, служил ему до самой его смерти. Это символично. «Если бы он был таким плохим хозяином, - писал один из его приближенных, - у него не было бы ни такой толпы следовавших за ним, ни споров между слугами, кто будет его любить больше всех». Он был уважаем всем своим персоналом, как «лучший из хозяев», добрый, внимательный, отзывчивый на услугу, постоянный, верный и надежный. Шерре, его секретарь, писал: «Тогда было такой удачей служить при Его Высокопреосвященстве, он оказывал покровительство своим домашним и в жизни, и в смерти.» И он умел подчинять их всех «добровольно», признает Таллеман де Рео. Обери настаивает на его великой щедрости, так как он был «по-настоящему щедрым и великолепным». Он платил, не скупясь. В элегантной мане ре, с которой он умел одаривать, он допускал некоторое кокетство в том, чтобы, добавляя несколько бесконечно любезных слов, мало затрагивать то, что он давал. В качестве близких друзей у него были скорее окружавшие его священнослужители, вследствие обычаев духовенства того времени: архиепископ Бордоский де Сурди, кардинал Ла Валетт, Леско, епископ Шартрский, отец Жозеф, капуцин, отец Коттон, иезуит, епископы Нанта, Манда, Лавора. Этот последний, о котором мы уже говорили, Абра де Ракони, доктор теологии, проповедник короля, который оставил нам на память драгоценные рукописные заметки о беседах с Ришелье. Он всех их тепло принимал. Отец Гарасс рассказывает нам в своих мемуарах, как отец Кот тон приехал повидаться с кардиналом после длительного отсутствия. У Ришелье было совещание с двумя английскими послами. Как только его предупредили о неожиданном визите, он решил тут же поприветствовать отца Коттона, извинившись перед своими собеседниками, стремительно пошел навстречу, бросился ему на шею и очень мило обнял его с красивыми словами дружбы. Таким образом, Ришелье откровеннее в своих чувствах, чем нам представлялось. У него были также приближенные из мирян. Ежедневно он виделся с ними в определенные часы. Работая до 11 часов утра, перед едой он делал вместе с ними круг по саду. После обеда он возвращался в сад и прогуливался, беседуя. Вечером, до и после ужина, новые прогулки. В этих разговорах, как мы сказали, ему хотелось веселья, чтобы отвлечься от дел. Аббат Мюло, его духовник, развлекал его своими шутками. Среди других – его врач Ситуа, Буаробер, аббат де Бомон, его камергер, Россиньоль, - образовывали отдельную группу, которую называли «любимчики Его Высокопреосвященства», и которая была признанной за свой задор и меткие реплики. Ришелье вмешивался в разговор, и в эти часы проявлял определенное остроумие, о чем свидетельствует письмо Бассомпьеру. Узнав, что веселый дворянин, который имел такой успех у дам, вздумал с возрастом измениться, повернувшись к набожности, Ришелье посылает ему четки, « для отпущения грехов», в которых он, несомненно, нуждается, прося его взамен прочесть его «первую Ave Maria», которая всегда говорится «с благочестием», добавляет кардинал, и желает ему впредь столь же ценить «милость Создателя», как бывало, он не однажды ценил милости «его созданий». Никогда, разумеется, в этих жизнерадостных разговорах с ним не позволяли себе и малейшей фамильярности. В отношениях со своим окружением, мы видим, таким образом, несколько существенных черт характера Ришелье: искренность, открытость, прямота, доброта. Здесь в нем нет и следа персонажа мелодрамы, которого создала легенда: мрачного, вероломного, лукавого, жестокого, желчного, деспотичного, циничного. Дело в том, что он действительно не являет собою ничего подобного. Это – дворянин, прелат, традиционный француз по инстинкту и воспитанию, и очень умный. Как бы ни удивл ялись те, кто разыскивает у великих людей живописные моральные деформации, нет сомнения, что, читая внимательно его рукописи и тщательно отслеживая его действия, приходишь к убеждению, что Ришелье в лучшем смысле слова «честный человек», озабоченный тем, чтобы поступать хорошо, и чтобы не делать ничего такого, что противоречило бы законам чести, порядочности, правилам божеским и человеческим. При жизни его упрекали в том, что он «выказывает великое мужество и великую искренность», под предлогом того, что он «чудесным образом производит то впечатление, которое пожелает». Этот упрек стоит свидетельства.
http://unreal.oko-planet.spb.ru/history/2901200801909.html?editdocument
- участник сейчас на форуме