Сообщение: 1667
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
9
Отправлено: 22.02.09 14:07. Заголовок: 29 декабря 1629 г. о..
29 декабря 1629 г. он покидает Париж верхом, в бое¬вых доспехах под сутаной, в шляпе с перьями, со шпагой на боку и пистолетами на седельной луке. Парижане, как и многие другие французы, которым доводилось видеть кардинала, уже привыкли к столь необычному для его сана одеянию. 18 января 1630 г. Ришелье в Лионе. Завершаются последние приготовления перед тем, как ар¬мия двинется по направлению к Альпам. В соответствии с Сузским договором герцог Савойский обязан обеспе¬чить свободное прохождение французской армии в Север¬ную Италию и снабжать ее продовольствием и фуражом вплоть до завершения кампании. Ришелье из Лиона уве¬домил герцога о предстоящем выступлении армии де Лафорса, но так и не получил вразумительного ответа. Зато кардиналу стало известно о секретных переговорах герцога Савойского с генералом Спинолой. Это означало, что французские войска, действующие в районе Казале, могут подвергнуться нападению с тыла. Ришелье сооб¬щает полученные сведения в Париж. Он просит согласия Людовика XIII на вторжение в Савойю. Если король желает добиться успеха в Италии, пишет Ришелье, то «необходимо как можно быстрее атаковать Савойю». Заодно кардинал рекомендует Людовику XIII присоеди¬ниться к армии. Вряд ли последняя рекомендация была продиктована соображениями только военного характера, просто Ришелье чувствовал себя спокойнее, когда был рядом с Людовиком XIII и мог контролировать и направ¬лять его действия. Невзирая на недомогание, король покинул Париж и со всем двором выехал в Лион. Тем временем армия де Лафорса перешла через Альпы и вторглась в Пьемонт. Официального объявления войны сделано не было. Направление главного удара — Турин, у стен которого сосредоточены главные силы герцога Савойского. В короткий срок де Лафорс захватывает город Риволи, в 20 лье от Турина. Герцог Савойский спешно перегруппировывает свои войска по окрестным крепостям. 29 марта 1630 г., неожиданно повернув от Турина на юг, французская армия овладевает крепостью Пиньероль, имеющей важное стратегическое значение: оттуда открывались пути на Милан, Геную и в Швейца-рию. Утрата Пиньероля вызвала серьезное беспокойство I V в Милане, Мадриде и Вене. Город должен быть возвращен любой ценой — военными или дипломатическими сред-ствами. Начинаются закулисные переговоры между вою¬ющими сторонами. Посредничает в них папский легат Антонио Барберини, племянник папы. Ему помогает моло¬дой аббат Джулио Мазарини. Усилия Барберини и Мазарини сосредоточены на том, чтобы обеспечить свободу альпийских проходов как для французов, так и для австрийцев. По мнению Ришелье, такая перспектива не сулила Франции никаких преимуществ, в то время как, об-ладая Сузой и Пиньеролем, она, по существу, контро¬лировала и весь Пьемонт. Казалось бы, после одержанной победы Франция может диктовать свои условия, но Ри¬шелье лучше многих понимал, что Франция не сможет поддерживать свое военное «присутствие» в Северной Италии. Финансы страны после трех последовавших одна за другой военных экспедиций были в критическом со¬стоянии. К тому же вновь откладывались внутренние преобразования, задуманные Ришелье. Кардинала разди¬рали противоречивые чувства, которые он выразил в памятной записке, поданной королю 13 апреля 1630 г. Сохраняя за собой Пиньероль и Сузу, писал Ришелье, король Франции становится арбитром в итальянских делах, но это, по существу, означает продолжение войны. «Если король решится на войну, — писал Ришелье, — то придется оставить всякую мысль об отдыхе, экономии и урегулировании дел внутри королевства». Заключив же мир, король должен будет «навсегда оставить мысль об Италии», Мантуя целиком и полностью перейдет под контроль Испании. 10 мая 1630 г. в Гренобле состоялось совещание с участием Людовика XIII и Ришелье, на котором решался вопрос о дальнейших действиях. Сюда же прибыли посол герцога Савойского и Мазарини, получивший к тому вре¬мени ранг папского легата. Их предложения сводились к тому, чтобы побудить Францию отказаться от под¬держки прав герцога де Невера на Мантую и вывести войска из Сузы, Пиньероля и Казале (там размещался французский гарнизон под командованием маршала де Туара). В обмен Испания и Империя брали на себя обязательство вывести свои войска из района военных действий. Данное предложение ни в коей мере не могло устроить французскую сторону, так как под прикрытием нейтрализации Мантуи ей, по существу, навязывали ста¬тус-кво. Мазарини отправился в Вену, увозя с собой отказ Франции. 12 мая на военном совете в Гренобле было принято решение начать наступление на Савойю и захватить ее главные стратегические пункты Шамбери, Монмельян и форт Шарбоньер. Уже на следующий день 15-тысячная королевская армия вторгается на территорию Савойи с юга. 14 мая капитулирует Шамбери, а к концу месяца французы очищают от савойцев альпийские предгорья. Им не удается взять лишь Монмельян. В начале июня лагерь Людовика XIII и Ришелье перемещается из Гренобля в самое сердце Савойи — в Сен-Жан-де-Морьен. Сокрушительное поражение явилось тяжким ударом для герцога Савойского. 26 июля Карл Эммануил умирает, и престол занимает его сын Виктор Амадей I. Пока Людовик XIII одерживал победы в Савойе, резко изменилась ситуация в Пьемонте и Мантуе. 30 мая испанский генерал Спинола замкнул кольцо окружения вокруг Казале. Город, по существу, был захвачен испан¬цами, французский гарнизон удерживал лишь мощную цитадель Казале. В середине лета австрийский генерал Колальто захватил Мантую, изгнав оттуда герцога де Невера. Положение осложнялось тем, что во французской армии вспыхнули одновременно две эпидемии — чумы и дизентерии. Началось массовое дезертирство. К июлю 1630 года от 15-тысячной армии осталось менее 9 тысяч человек. Все это, а также обострившиеся противоречия при дворе, где активизировались противники Ришелье, выступавшие против продолжения войны, побуждало Лю¬довика XIII и его первого министра вернуться к идее мирного урегулирования конфликта. В лагерь короля был приглашен Мазарини, которому было заявлено, что у Людовика XIII нет в Северной Италии иных целей, кроме как обеспечить права герцога Мантуанского. Если Вена и Мадрид согласятся уважать эти права, то король Франции выведет свои войска из этого района. «Если Мазарини вернется с приемлемыми условиями, — писал Ришелье в конце июля 1630 года Марильяку, — то будет нетрудно заключить хороший мирный договор...» А пока надо было спасать Туара, окруженного в Казале. На помощь ему двинулся экспедиционный корпус во главе с герцогом де Монморанси и маркизом д'Эффиа. Военные действия затянулись до октября 1630 года. 23 сентября неожиданно умер генерал Спинола. Его пре¬емник дон Гонсальво де Корду далеко уступал Спиноле по части военных талантов. Тем временем энергичные санитарные и организационные меры позволили укротить волну эпидемий и дезертирств во французской армии, ее боеспособность постепенно восстанавливалась, что поз¬волило Ришелье начать из Савойи наступление на Пье¬монт. А в германском городе Регенсбурге (Ратисбонне) в это время шли напряженные переговоры о заключении мира. От имени Франции их вели отец Жозеф и Брюлар де Леон. Посредничал на переговорах все тот же Мазарини, курсировавший между Регенсбургом, Веной и Лио¬ном, где находился Людовик XIII и куда часто наезжал из действующей армии кардинал Ришелье. 8 сентября участникам переговоров удалось достигнуть согласия на перемирие до 15 октября. Это позволило гарнизону Туара в Казале отдохнуть от едва ли не ежедневных атак испанцев. За два дня до истечения срока перемирия французские представители в Регенсбурге поставили свои подписи под текстом предварительного мирного договора, регулировавшего проблемы Северной Италии. По условиям договора Франция должна вывести свои вой¬ска со всех захваченных ею территорий, за исключением Сузы и Пиньероля. Герцога Савойского восстанавливают в правах, а кандидатура герцога Мантуанского должна получить в двухмесячный срок одобрение императора Фердинанда II. Когда Ришелье ознакомился с текстом договора, доставленного курьером, он рекомендовал Людовику XIII дезавуировать отца Жозефа и Брюлара де Леона. По его мнению, парафированный ими договор не давал Франции достаточных гарантий в Северной Италии, оставляя Империи возможность не признавать права герцога де Невера на Мантую. Король поддержал своего министра, и в Регенсбург направили новые, более жесткие инструк¬ции. Тем временем срок перемирия истек, и Ришелье отдал войскам приказ возобновить военные действия. Французское наступление в Пьемонте развернулось с но¬вой силой. К 26 октября войска маршала де Лафорса достигли Казале, их отделяло от стен цитадели, где мужественно держался гарнизон Туара, не более лье. Предстояло совершить последний бросок на испанские позиции. Уже вспыхнула перестрелка, как неожиданно появился всадник, размахивающий свитком. Он кричал: «Мир! Мир! Прекратите!» Это был Мазарини, доставивший маршалу де Лафорсу согласие генерала де Корду снять осаду цитадели и вывести войска из города без всяких условий. Легат сообщил и о подписании мирного догово¬ра в Регенсбурге. Маршал на свой страх и риск согла¬сился принять предложение испанского генерала, отдав приказ прекратить огонь. Уведомленный о принятом реше¬нии Ришелье одобрил его. Война завершилась, и вновь за дело взялись дипломаты. В результате вслед за уточ¬ненным Регенсбургским договором были подписаны «соглашение Шераско» (6 апреля 1631 г.) и секретные Туринские соглашения (июль 1632 г.), которые принесли Франции очевидный внешнеполитический успех: за гер¬цогом де Невером признавались права на Мантую и Монферрат, а Франция оставляла за собой Пиньероль и долину Перузы. Таким образом, задачи, поставленные Ришелье в Северной Италии, были решены. Франция восстановила и даже закрепила свое политическое, а отчасти и военное «присутствие» в этом районе. Важную роль в мирном исходе конфликта в Северной Италии сыграл Джулио Мазарини. С этого времени Ришелье пристально наблюдает за честолюбивым италь¬янцем, проникаясь к нему все большей симпатией. Одним из первых внимание Ришелье на Мазарини обратил французский дипломат Сервьен, который писал кардиналу, что «этот сьер Мазарини — самый достойный и самый умелый министр из всех, когда-либо служивших у Его Святейшества». В недалеком будущем кардинал пригласит Мазарини на французскую службу. Но никому тогда и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день Мазарини станет преемником и продолжателем дела «великого Ришелье». ...Кампания закончена, мир установлен, и Ришелье после длительного отсутствия возвращается в Париж, где ему предстоит выдержать решающую схватку за сохране¬ние влияния на государственные дела. Его ожидало самое серьезное испытание из всех, какие выпадали ему за весь период пребывания у власти.
МАКСимка
Сообщение: 1668
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
9
К тому времени, когда кардинал Ришелье возглавил Королевский совет, он уже свободно разбирался в тех многочисленных кланах и группировках, которые сущест¬вовали при дворе Людовика XIII. С точки зрения поли¬тической направленности все эти соперничающие и даже враждующие друг с другом кланы объединялись в два блока или, условно говоря, в две партии — «святош» (les devots) и «добрых французов» (les bon francais). Партия «святош» — а в нее входили Мария Медичи, кар¬динал Берюль, братья Марильяки и некоторые другие влиятельные особы — выступала за то, чтобы политика Франции, как внутренняя, так и внешняя, руководство¬валась исключительно интересами католицизма. «Добрые французы», представленные главным образом служилым дворянством (после гибели Генриха IV и отстранения от дел Сюлли у них долгое время не было общепризнан¬ного вождя), одинаково отвергали и гугенотский сепара¬тизм, и папский универсализм, настаивая на защите исключительно национально-государственных интересов. Приверженцы этой партии, как отмечал французский исследователь Виктор Тапье, «желали, чтобы политика короля была прежде всего французской, независимой и диктовалась только интересами королевства». Возвышение Ришелье «святоши» искренне считали сво¬ей крупной победой. Разве может не быть своим князь церкви, ближайший советник Марии Медичи, друг карди¬нала Берюля и отца Жозефа?.. Знали бы они, как жестоко обманулись в своей уверенности. Ошибались, впрочем, и «добрые французы», принявшие поначалу кардинала за своего противника... Ришелье никогда не был ультрамонтаном , уже в Люсоне политик победил в нем иерарха. Франциск I и Генрих IV всегда были для Ришелье высокими, увы, редкими образцами великих королей Франции, ему импо¬нировала их национальная политика, способность отста¬ивать интересы Франции перед самыми мощными и влиятельными соседями — Мадридом, Веной или Римом. Находясь длительное время среди «святош» и считаясь одним из них, кардинал Ришелье нелегко и не сразу решился круто изменить курс государственного корабля, давно — еще с 1610 года — потерявшего нужное направ¬ление и беспомощно дрейфовавшего в океане истории. Министра-кардинала терзали сомнения, он опасался от¬крытого конфликта с Марией Медичи и ее влиятельным кланом. Первые три-четыре года своего правления Ри-шелье, как мог, пытался сохранить лояльные отношения со «святошами», хотя его политика входила во все боль¬шее противоречие с интересами Марии Медичи и ее окружения. Все это время Ришелье настойчиво старался упрочить свое положение при короле, обезопасить себя от неизбежных, как он считал, в недалеком будущем нападок на него. Надо сказать, действовал кардинал весьма умело, и Людовик XIII проникался все большим уважением и даже восхищением к своему первому ми¬нистру. Разрыв с Марией Медичи и «святошами» наметился после взятия Ларошели, когда влияние и авторитет Ри¬шелье значительно возросли. Все обратили внимание на то, что Людовик XIII в обращении к народу по случаю взятия гугенотской цитадели отметил выдающиеся заслуги «очень дорогого и горячо любимого кардинала де Ри¬шелье». Острые разногласия возникли как раз по вопросу о дальнейшей политике в отношении французских проте¬стантов. Мария Медичи, кардинал Берюль, канцлер Мишель Марильяк и глава военного ведомства Луи Марильяк настаивали на полном искоренении «ереси», на лишении гугенотов всех гражданских и политических прав. Кроме того, католическая партия требовала сближе¬ния с Испанией и Империей в условиях происходившей в Европе континентальной войны. Несмотря на личное поздравление папы римского по случаю взятия Ларошели, кардинал Ришелье не обнару¬живал желания изгонять «ересь» за пределы государства, а также подвергать политическим гонениям поверженных гугенотов. Гораздо более важным ему представлялось сделать из протестантов «настоящих французов», столь же ревностных подданных, как и католики. Ришелье воспротивился и сближению с Мадридом и Веной, пред¬почтя сохранить союз с протестантскими государствами, но не вмешиваясь пока непосредственно в европейский конфликт. Как во внутренней, так и во внешней политике Ришелье всегда руководствовался исключительно нацио¬нально-государственными интересами, а не религиозно-идеологическими соображениями. По мере того как позиции Ришелье становились все более прочными, число его врагов не уменьшалось, как можно было бы ожидать, а возрастало. Этому, впро¬чем, способствовал и сам кардинал, энергично и решитель¬но отбиравший у аристократии ее древние привилегии. «Совершают грубую ошибку те, кто принимает борьбу Ришелье с грандами за его враждебность по отношению к дворянству в целом, — отмечает современный француз¬ский историк Виктор Тапье, — он никогда не забывал, что оно (дворянство. — П. Ч.) было нервом государства... Напротив, он считал дворянство необходимой пружиной общества. Но нужно, чтобы оно перестало быть недисци-плинированным и праздным». Именно по этой причине Ришелье отдавал явное предпочтение служилому дворян¬ству перед кучкой аристократов, совершенно бесполезных и даже обременительных для государства. В «Полити¬ческом завещании» Ришелье советовал королю «по досто¬инству оценивать услуги дворян, не забывая и о строгости, когда они пренебрегают своим долгом», а тех, кто не желает служить короне, лишать всех привилегий и при¬нуждать нести часть бремени простого народа. Аристократы, со своей стороны, откровенно ненави¬дели кардинала за попрание их «исконных» прав. Гранды с трудом, но мирились с притеснениями короля: в конце концов, король — первый дворянин, и его «исторические права» стали чем-то привычным. Другое дело — власть выскочки и олицетворяемой им бюрократии: она в глазах знати не имела никакого морального основания. Наса¬ждаемая с помощью невесть откуда взявшихся таких же выскочек из провинциальных дворян-чиновников центра¬лизация и единая администрация с их посягательствами на древние вольности, на суверенитет и права провинций, где гранды испокон веку чувствовали себя бесконтроль¬ными владетельными князьями, вызывала самое решитель¬ное сопротивление аристократии. Их первым предупреж¬дением стал «заговор Шале». Настойчивые усилия Ришелье в направлении централизации, посягательство на извечные традиции, насаждение единого порядка вещей вызвали глубокие сдвиги : в общественном сознании, каких еще не знала Франция. Вместо привычных понятий, таких как «католик» или «гу¬генот», Ришелье насаждал неизвестное ранее или, уж во всяком случае, лишенное подлинного смысла понятие «француз». Слово «родина» (la patrie) уже получило право на жизнь, но понятие «патриотизм» едва ли было знакомо современникам кардинала-реформатора. Именно Ришелье преподаст своей стране первые уроки патри¬отизма, причем самыми нерадивыми учениками покажут себя аристократы, погрязшие в кастовом эгоизме. Совершенно закономерным явилось то, что личные недруги Ришелье объединились с противниками его пре¬образований. «Святоши» должны были сомкнуться с оппозиционной аристократией, и они нашли друг друга, соединив усилия в борьбе против Ришелье.
Кардинал знал: пользуясь его частыми отъездами из Парижа в действующую армию, «доброжелатели» настра¬ивают короля против него. Каждый раз Ришелье воз¬вращался в столицу с тревожным чувством. Так было и после успешного завершения кампании в Лангедоке. 14 сентября 1629 г. Ришелье прибыл в Париж и сразу же почувствовал резкое изменение отношения к себе Марии Медичи, которая до того хотя бы внешне демон-стрировала расположение к нему. Впервые противники кардинала выступили единым фронтом и в их числе Гастон Орлеанский. Королева-мать неожиданно воспылала неприязнью и к племяннице Ришелье мадам де Комбале (будущей герцогине д'Эгийон), своей фрейлине. Она от¬крыто обвинила ее в шпионаже в пользу кардинала, что, возможно, и не было лишено оснований. Ришелье избрал неожиданную для своих противников тактику. Он не стал защищаться или искать прямой поддержки у короля, а написал письмо Марии Медичи с извещением о своем решении уйти в отставку и поки¬нуть Париж вместе с мадам Комбале: и он сам, и его племянница не желают терпеть возводимых на них не¬заслуженных обвинений. Разумеется, Ришелье постарался, чтобы содержание его письма к королеве-матери стало известно прежде всего Людовику XIII. Неожиданный ход кардинала спутал карты его против¬ников. Все они мечтали об удалении Ришелье, но решение должен принять король. А как он поведет себя в этом случае? Реакция Людовика XIII была совершенно неожидан¬ной даже для его матери. Он впал в такую ипохондрию, сопровождавшуюся приступами продолжительных и безу¬тешных рыданий, что насмерть перепугал своих близких, докторов и духовника. Все ждали, чем это кончится, строя самые различные предположения. Наплакавшись вволю и восстановив душевное равнове¬сие, Людовик Справедливый в один прекрасный день пригласил к себе королеву-мать, Гастона Орлеанского и Ришелье и потребовал их немедленного примирения. Мария Медичи и Гастон лучше многих знали, что сла¬бохарактерный король может быть невероятно упрямым и непреклонным, и им ничего другого не оставалось, как заверить кардинала в своих лучших чувствах, объя¬снив происшедшее нелепым недоразумением. Ришелье, со своей стороны, заявил о своей полной лояльности по отношению ко всем членам королевской семьи, и в первую очередь к королеве-матери, его давней благодетельнице. Кардинал все рассчитал точно. Все трое заверили друг друга во взаимном расположении, обязавшись совместно действовать на благо Франции и ее короля. Это произошло 21 ноября 1629 г. В тот же день Людовик XIII подписал эдикт о возведении кардинала Ришелье в ранг главного государственного министра. Эдикт узаконил те функции главы Королевского совета, которые Ришелье уже выпол¬нял в течение пяти с лишним лет. Старания кардинала на протяжении этих пяти лет принесли долгожданные плоды. Он не только сумел внушить королю абсолютное к себе доверие, но стал как бы частью самого Людовика XIII. С некоторых пор их мысли шли в одном направлении. Идеи единства, достоинства и величия Франции, внушаемые Ришелье, глубоко запали в сознание и душу впечатлительного короля.
МАКСимка
Сообщение: 1740
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Очередная схватка Ришелье со своими противниками произошла во время итальянской кампании 1630 года, когда Мария Медичи и ее ближайший советник Мишель де Марильяк, занявший это место после смерти в октябре 1629 года кардинала Берюля, настойчиво требовали заключения мира с Испанией и Империей на любых условиях. Они протестовали и против плана завоевания Савойи, предложенного кардиналом. Тогда Людовик XIII отклонил возражения Марии Медичи и канцлера Марилья-ка и принял решение лично возглавить армию, направ¬ляемую в Савойю. Операция в Савойе была успешной, но по ее окончании король неожиданно заболел и вынужден был вернуться в Лион, где в это время находился двор. Ришелье изредка навещал его, с тревогой наблюдая неутомимую деятель¬ность своих недругов. В дополнение ко всему в первых числах сентября у Людовика XIII началась еще и дизен¬терия, протекавшая в крайне тяжелой форме. Организм короля был истощен до предела, и доктора уже не остав-ляли никаких надежд на благополучный исход. Людо¬вик XIII исповедался, принял причастие и приготовился к смерти. Все ждали неминуемой развязки. Придворные спешили опередить друг друга в изъявлении чувств Гастону Орлеанскому. Анна Австрийская дала знать Гастону, что готова стать его женой и тем самым узако¬нить его права на престол. Вместе с Марией Медичи Анна Австрийская пытается получить от умирающего короля согласие на отставку Ришелье, находившегося в это время в действующей армии в Пьемонте. Им важно устранить кардинала еще при жизни Людовика XIII. Но слабеющий король отка¬зывает им в этом. Собрав последние силы, он призывает к себе герцога де Монморанси и диктует ему свою послед¬нюю волю: Гастон должен сохранить кардинала Ришелье во главе Королевского совета, этого требуют интересы Франции. 29 сентября наступил кризис, король почти не прихо¬дит в сознание. Ришелье пока ничего не знает о том, какая опасность нависла над его головой. Мария Медичи распорядилась не сообщать кардиналу о состоянии здоровья короля. Она поручила также капитану королев¬ских мушкетеров де Гревилю сразу же после смерти короля арестовать Ришелье или собственноручно застре¬лить в случае, если он окажет сопротивление. Правда, Монморанси послал кардиналу письмо, в котором обрисо¬вал обстановку в Лионе и посоветовал куда-нибудь скрыть¬ся; он не верил, что Гастон выполнит завещание своего брата относительно Ришелье. Монморанси предлагает Ришелье временное убежище в одном из своих владенийв Лангедоке. Пока его письмо дойдет до адресата, события в Лионе получат совершенно неожиданное развитие. 30 сентября во второй половине дня самочувствие короля внезапно улучшилось, температура спала. Произо¬шло одно из редких в этой жизни чудес: обреченный больной возрождался к жизни. Спасен был и кардинал Ришелье, узнавший наконец, что и его жизнь висела на волоске в эти последние сен¬тябрьские дни 1630 года. Он немедленно поспешил в Лион и застал короля еще в постели. «Не знаю, жив я или мертв, настолько сам не свой после того, как видел се¬годня утром нашего великого и праведного короля... — писал Ришелье графу де Шомбергу. — Признаюсь Вам, некоторые заявления докторов внушили мне столь невы-носимый страх, что все еще не могу от него избавиться». Людовик XIII был еще очень слаб, но все поняли, что он выжил, а значит, выжил и Ришелье. Внешне отношения кардинала с Марией Медичи как будто не изменились, разве что их реже видели вместе. Но это была лишь видимость, скрывавшая напряженную, ни на один момент не прекращавшуюся борьбу. Ришелье теперь все неохотнее расставался с королем, хотя даже в самый критический момент Людовик XIII доказал безусловную верность союзу с кардиналом и полную поддержку его политики.
Осенью 1630 года после успешного окончания итальян¬ского похода Ришелье вернулся в Париж и понял, что ему предстоит новая схватка с Марией Медичи. Вот что он писал о тогдашних отношениях с королевой-матерью: «Я — ее ставленник. Это она возвысила меня, открыла путь к власти, даровала мне аббатства и бенефиции, благодаря которым из бедности я шагнул в богатство. Она убеждена, что всем я обязан ей, что она вправе требовать от меня абсолютного повиновения и что у меня не может быть иной воли, кроме ее собственной. Она не в состоянии понять, что с того самого дня, когда она поставила меня у штурвала корабля, я стал ответст¬вен только перед Господом Богом и королем... Душой и умом она тяготеет исключительно к католической политике. Для нее безразлично, что Франция была бы унижена. Она не может примириться с тем, что, сражаясь с протестантизмом внутри страны, я в то же время поддерживаю союз с ним за ее пределами... У нее претензии женщины и матери: я помешал ей передать Монсеньору (Гастону Орлеанскому. — П. Ч.), который, увы, возможно, унаследует трон, право на управление Бургундией и Шампанью. Я не могу допустить, чтобы охрана наших границ попала в столь слабые руки. Она считает меня врагом ее дочерей на том основании, что одну из них я выдал замуж за протестантского государя (Карла I Анг¬лийского), а с мужьями двух других — королем Испании и герцогом Савойским — нахожусь в состоянии войны. Все разделяет нас, и это навсегда. Будущее зависит только от воли короля», — завершал свою исповедь Ришелье. Он узнает, что в Военном совете против него интри¬гуют маршалы Луи де Марильяк (брат канцлера), Бас-сомпьер и герцог Гиз, пытающиеся исподволь склонить короля к необходимости отставки кардинала. Трудно ска¬зать, на что они рассчитывали после побед, одержанных Ришелье над Ларошелью, в Лангедоке и Северной Италии, после драматических событий сентября 1630 года, из которых он вышел победителем. Тем не менее они строили всевозможные планы устранения Ришелье. Разногласия между ними возникли только относительно дальнейшей судьбы кардинала. Марильяк настаивал на убийстве, изъя-вив готовность лично прикончить Ришелье; Бассомпьер высказался за пожизненное заключение в Бастилии или в Венсеннском замке; герцог Гиз предлагал отправить кардинала в ссылку. Ненависть к Ришелье объедини¬ла и не любивших друг друга королев — Марию Медичи и Анну Австрийскую. Все они дружно внушали Людо¬вику XIII, что и он, и Франция прекрасно обойдутся без услуг кардинала, вознамерившегося погубить коро-левскую семью и католическое дело. Ришелье должен был сохранять постоянную бдитель¬ность, проявляя максимум осторожности. Он избрал единственно правильную, как показали последующие события, линию поведения. В то время как его противники раздражали короля непрерывными, подчас совершенно не¬лепыми нападками на первого министра, он и в общении с ними, и в разговорах с Людовиком XIII демонстриро¬вал полную лояльность, всем своим видом показывая, что держит слово, данное 21 ноября 1629 г. Пусть король сам решит, кто возмутитель спокойствия и интриган. В то же время Ришелье не мог не думать о путях воз-можного отступления в случае своего поражения. Перед ним было две возможности: бежать в Авиньон под защиту папы или принять приглашение герцога де Монморанси и укрыться до лучших времен в Лангедоке. В последних числах октября 1630 года во время одной из бесед король, как вспоминает Ришелье, неожиданно признался ему, что королева-мать при всякой встрече порочит кардинала и он не знает, что с этим поделать. Ришелье поблагодарил короля за доверие и постарался успокоить, опять-таки воздержавшись от какого-либо осуждения Марии Медичи. С одной стороны, он мог быть удовлетворен тем, что пользуется неизменной поддержкой Людовика XIII, с другой же — понял, что необходимо положить конец непрекращающимся нападкам на него, но сделать это надо так, чтобы навсегда отбить у своих противников охоту интриговать против него. Вновь — уже в который раз — Ришелье ставил на карту не только свою карьеру, но и жизнь. Ему известно: в определенные дни Людовик XIII регулярно посещает Марию Медичи в принадлежащем ей Люксембургском дворце. Несмотря на все, что произошло между ними за последние 16 лет, с тех пор как Людовик стал править самостоятельно, сыновние чувства не угасли в нем окончательно. В этом видел Ришелье угрозу своему благополучию. 10 ноября 1630 г. король, как обычно, отправился к матери, и Ришелье решил действовать. Он знает: Мария Медичи приказывает слугам не принимать кардинала, когда у нее Людовик XIII. Вот и на этот раз двери ее дома закрыты. Но Ришелье хорошо знает все ходы и выходы Люксембургского дворца и проникает в дом из¬вестным ему потайным ходом через часовню. Когда он без стука появился в кабинете королевы-матери, разговор между Марией Медичи и Людови¬ком XIII, по всей видимости, достиг наивысшего накала. Король сидел в кресле совершенно подавленный, а коро¬лева, раскрасневшаяся от возбуждения, стояла перед ним и что-то горячо доказывала, энергично жестикулируя, как это умеют делать только итальянцы. Сам Ришелье довольно скупо описал то, что произошло в кабинете, ограничившись замечанием, что он «позволил себе прийти оправдаться». Поэтому воспользуемся описанием отца-иезуита А. Гриффе в его книге «История правления Людовика XIII, короля Франции и Наварры», опубли¬кованной в 1768 году. Войдя в кабинет королевы-матери, Ришелье сразу же заявил: «Я знаю, Вы говорили обо мне. Не так ли, мадам?» Королева была настолько потрясена неожиданным появле¬нием кардинала, что в первое мгновение лишилась дара речи, затем коротко бросила: «Вовсе нет». Однако нахлы-нувшие чувства настолько овладели ею, что она была уже не в состоянии справиться с собой: «Ну да, мы гово¬рили о Вас как о самом неблагодарном и дурном чело¬веке». Словно обрадовавшись выпавшей ей возможности, Мария Медичи спешила высказать все, что накопилось на душе против Ришелье. Ее речь становилась все более бессвязной. Она уже не считалась с присутствием короля, который смотрел на свою мать со смешанным чувством изумления и страха. А королева продолжала бросать в лицо Ришелье все новые и новые обвинения, одно дру¬гого нелепее. Он, дескать, вознамерился устранить короля и посадить на трон Гастона Орлеанского, насильно женив его на своей племяннице. Он же распространяет слухи, будто Людовик XIII — незаконный сын Генриха IV и по¬тому занимает престол не по праву, ну и в том же духе... Обвинениям, казалось, не будет конца. Наконец Мария Медичи в изнеможении упала в кресло. Переведя дух, уже тихим и оттого еще более угрожающим тоном она категорично заявила, что король должен сделать выбор между своей матерью, только и помышляющей о благе старшего сына и доверенного ему государства, и кардина-лом Ришелье, этой ядовитой змеей, который воспользо¬вался ее и сына доверчивостью. Она не переступит порога зала заседаний Королевского совета, пока там будет Ришелье. Король с изумлением наблюдал за своей матерью и пытался успокоить ее, но это ему не удалось. Людо¬вик XIII все больше раздражался. Он сидел, стиснув зубы, бледный как полотно. Что касается виновника инцидента, то и его нервы были на пределе. Он понимал: в эти минуты решается его участь не только как политика, но и как человека. Трудно сказать, что руководило им в тот момент — страх или расчет, но столь же неожиданно, как и появился в кабинете королевы-матери, Ришелье упал на колени перед ней, заклиная не верить злым наветам, возводимым на него их общими врагами. Мария Медичи совершенно утратила душевное равновесие и была уже не в состоянии ни говорить, ни слушать. Ситуация принимала трагикомический оборот, по край¬ней мере два персонажа в этой импровизированной мизансцене — Людовик XIII и Ришелье — чувствовали се- бя неловко. Выход был найден королем: он приказал Ришелье подняться и покинуть кабинет. После ухода кар¬динала Людовик объявил матери, что уезжает в Версаль, и также покинул Люксембургский дворец.
Оправившись от пережитого потрясения, Мария Меди¬чи пришла к заключению, что Ришелье сам помог уско¬рить свое падение. Она была убеждена, что теперь его отставка предрешена. В тот же день, 10 ноября 1630 г., в отсутствие короля Мария Медичи объявила о передаче руководства делами Королевского совета канцлеру Мише¬лю де Марильяку. Одновременно она заявила, что все родственники, друзья и помощники Ришелье подлежат немедленной высылке из столицы, а дальнейшую судьбу самого кардинала решит король. Теперь все пойдет по-другому. Сообщение об отстранении первого министра произвело сенсацию при дворе. Противники Ришелье, все, кто считал себя обиженным им, спешили показаться королеве-матери, рассчитывая на назначения, пенсии и бенефиции. Заговорили об изменениях в составе Коро¬левского совета. А Ришелье в это время спешно собирался в Гавр, откуда надеялся выехать из Франции. Как и Мария Меди¬чи, он считал, что своим появлением в Люксембургском дворце сам погубил себя. Каждую минуту можно было ожидать ареста, и потому следовало торопиться. Кое-кто из немногих друзей, не оставивших Ришелье в трудную минуту, советовал ему не спешить с отъездом, попытаться взять реванш. В разгар этих споров в Малый Люксем¬бургский дворец, где в то время была резиденция Ришелье, прибыл королевский курьер с повелением кардиналу от Людовика XIII немедленно явиться в Версаль. Это конец, решил Ришелье и, оставив сборы, отправился в загородную резиденцию короля. Уже в пути он сообразил, что едет в сопровождении собственного, а не присланного королем конвоя. Это открытие поразило его. Кардинал высунул голову из окна кареты и поспешил еще раз убедиться в том, что цвет плащей у сопровождавших его мушкете¬ров красный, а не голубой. К радости своей, он стал узнавать знакомые лица. Страх понемногу исчез, появи¬лась надежда. Едва переступив порог королевского кабинета, Ришелье оказался в объятиях Людовика XIII. «В Вашем лице я имею самого верного и самого любящего слугу, кото¬рого когда-либо знал мир, — заявил король кардиналу, окончательно осознавшему, что он спасен. — Я был свиде¬телем того уважения и той признательности, которые Вы всегда испытывали к королеве-матери, — продолжал Лю¬довик XIII. — Если бы Вы пренебрегли своим долгом по отношению к ней, я оставил бы Вас. Но я знаю, что у нее нет оснований жаловаться на Вас, она оказалась во власти интриганов, но я сумею положить этому конец». Да, Ришелье был спасен, он получил еще одно, пожа¬луй, самое веское доказательство нерасторжимой связи ко¬роля с ним и его политикой. Мария Медичи и ее клан проиграли в этой решающей схватке. С легкой руки со¬ратника Ришелье графа де Ботрю — одного из первых членов созданной кардиналом Французской академии — 10 ноября 1630 г. войдет в историю Франции как «день одураченных».
МАКСимка
Сообщение: 1741
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Отправлено: 01.03.09 00:36. Заголовок: Людовик XIII немедле..
Людовик XIII немедленно созвал Королевский совет, на котором объявил об отстранении канцлера Мишеля де Марильяка от должности. Хранитель печати был взят под стражу и выслан из Парижа, два года спустя он умрет в заточении. Его родного брата маршала Луи де Марильяка, возглавлявшего в тот момент армию в Север¬ной Италии, объявили изменником. Арестовать его при¬казано было маршалу Шомбергу. Аресты ближайших помощников буквально раздавили Марию Медичи. Она переживала глубокое душевное потрясение. Между тем двор ее опустел. Все, кто еще вчера искал ее расположения, заискивал перед ней, клял¬ся в верности, куда-то исчезли... Королева осталась одна. Однако Мария Медичи еще на что-то надеется, еще пытается вернуть себе прежнее влияние. Она преследует короля, используя каждый удобный случай, чтобы очер¬нить «злодея»-кардинала. В ход идут слезы, улыбка, ласка, угрозы. В своей одержимости королева отвергла последнюю возможность, предоставленную ей Людови¬ком XIII, помириться с Ришелье. Что касается кардинала, то он был верен своей давно избранной тактике и де-монстрировал почтительное отношение к королеве-мате¬ри, готовность служить ей, как и прежде. Увы, старания короля оказались тщетными. Мария Медичи в своей ненависти сама лишила себя последнего остававшегося ей шанса. Поведение королевы-матери стало настолько скандальным, что Людовик XIII повелел ей удалиться из Парижа в Компьен. Но и там, в нескольких лье от столицы, она не прекращала своих нападок на Ришелье. Тогда король предписал ей отправиться в ссылку, пре¬доставив самой сделать выбор между Анжером и Невером. Тем временем из Парижа в конце января 1631 года незаметно исчез Гастон Орлеанский. Этот трусливый лицемер первым поспешил поздравить Ришелье с победой, одержанной над его родной матерью, а потом, восполь¬зовавшись сумятицей, тайно уехал в Орлеан, откуда через несколько месяцев перебрался в Безансон, находив¬шийся тогда под управлением Испании. Заручившись обещанием помощи от Мадрида, Гастон начал форми-ровать армию для похода на Париж. В это же время Мария Медичи развернула против Ришелье активную кампанию ругательных писем, в составлении которых принимал участие опытный памфлетист Матье де Морг, некогда служивший у Ришелье, а затем переметнувшийся к его врагам. В короткие сроки Париж наводнили враж¬дебные Ришелье памфлеты. Вот один из такого рода анонимных памфлетов:
Он желчи едкие потоки Разбавит сладостью медовой, И так его коварно слово, Как и дела его жестоки. Он лаской своего добьется, На ровном месте не споткнется, Зарежет, источая лесть, И не узнать, каков он есть .
Кардинал ответил тем, что в том же 1631 году основал «Gazette» — правительственную газету, в которой давал отпор нападкам и разъяснял смысл своей внутренней и внешней политики. Поскольку кампания не прекраща¬лась, Людовик XIII сделал Марии Медичи очередное внушение и поторопил с отъездом. Королева принимает решение бежать из страны. 20 июля 1631 г., заручившись содействием своего духов¬ника и одного из офицеров охраны, она осуществляет это намерение. В скором времени она объявится в ни¬дерландских провинциях Испании, откуда впоследствии переберется в Кёльн. «Покидая королевство, она уходила также и из истории», — образно заметил один из француз¬ских авторов. Когда в Париже стало известно о бегстве королевы-матери, Людовик XIII распространил декларацию, осудив¬шую антигосударственные действия Марии Медичи, на все ее имущество во Франции был наложен секвестр. Всех, кто так или иначе способствовал побегу, объявили государственными преступниками. Вплоть до своей смерти в добровольном кёльнском изгнании в 1642 году Мария Медичи не получит прощения от оскорбленного сына. Она умрет в бедности, забытая всеми. «Отъезд королевы-матери и Монсеньора (Гастона Ор¬леанского. — П. Ч.), — вспоминал впоследствии Рише¬лье, — избавил королевство от грозивших ему несчастий. Те, кто мог бы причинить много зла, лишились возмож¬ности сделать это».
Поражение «одураченных» значительно укрепило по¬зиции Ришелье. Свидетельством этого было, в частности, решение короля, принятое в сентябре 1631 года, о возве¬дении фамильного удела Ришелье в герцогство и пэрство. Отныне кардинал и главный государственный министр становился герцогом и пэром Франции. Так заверши¬лось для него это опасное испытание. Отныне он — под¬линный правитель Франции на все оставшиеся ему 11 лет жизни. ...Когда придет время умирать, Ришелье ответит на обращение причащавшего его священника простить врагам своим, что у него не было личных врагов, а были только враги государства, которых он никогда не прощал... Не отделяя свои интересы от интересов государства, он и врагов своих совершенно искренне причислял не к лич¬ным противникам, а к государственным изменникам, которые должны нести наказание независимо от занимае-мого ими в обществе положения. И тогда, и позднее многие возлагали на совесть Ришелье казнь маршала де Марильяка, не замешанного непосредственно в антиправительственном заговоре, объяс¬няя это исключительно жестокостью кардинала. Сам маршал лучше других понимал причину своего ареста. «Мой брат, хранитель печати, и я, мы всегда были вер¬ными слугами королевы-матери», — заявил он прибыв¬шему арестовать его Шомбергу. Из Фоглиццо, близ Турина, Марильяк был доставлен в Верден, где был заточен в крепость, а затем переправлен в Париж. Процесснад ним продолжался 18 месяцев, и, по всеобщему признанию, большинство выдвинутых против маршала об¬винений были неубедительными. Кроме того, были наруше-ны процессуальные нормы. Тем не менее обвиняемому был вынесен приговор, и 10 мая 1632 г. при большом стече¬нии народа он был обезглавлен. В чем же заключался смысл казни человека, чья вина не была убедительно доказана? Вряд ли можно все списать на мстительный характер Ришелье. Во-первых, по природе своей он не был жесток, хотя и не забывал нанесенных обид; во-вторых, гораздо больше шансов быть казненным имел не Луи, а Мишель де Марильяк — хранитель печати и первый советник Марии Медичи, тем не менее ему позволили умереть в тюрьме, а не на плахе. Здесь, по всей видимости, необходимо учитывать тот факт, что Ришелье больше всего опасался вооруженной оппозиции, а маршал де Марильяк пользовался влиянием в армии. Предав его казни, Ришелье надеялся морально сломить тех, кто еще не отказался от сопротивления центральной власти, кто не расстался с мыслью о мятеже. У кардинала были все основания испытывать опа¬сения за прочность положения своего правительства, так как в это самое время Гастон Орлеанский пытался разжечь пламя нового мятежа. Ришелье располагал све¬дениями о вовлечении в этот заговор губернатора Кале, о попытках Гастона вызвать недовольство гугенотов поверженной Ларошели. Но более всего кардинала беспо¬коили действия губернатора Лангедока Анри де Монморанси — того самого, кто еще совсем недавно предлагал ему убежище в одном из своих владений. Это был один из самых родовитых и знатных дворян Франции. Он не принадлежал к противникам Ришелье, скорее всего, даже относился к нему дружелюбно и уважительно. Но, на свою беду, он находился под сильным влиянием жены, ярой сторонницы Марии Медичи и Гасто¬на Орлеанского. Герцогиня де Монморанси числила себя среди самых непримиримых противников кардинала, именно она толкнула мужа на путь государственной измены. Весной 1632 года Монморанси открыто перешел на сторону Гастона, возглавив мятежную армию. Казнь Марильяка была запоздалым предупреждением Монмо¬ранси. 1 сентября 1632 г. в сражении при Кастельнодари королевская армия наголову разбила мятежников, а их предводитель Анри де Монморанси, получивший 10 серьез¬ных ранений, был взят в плен. В обществе надеялись, что, учитывая высокое происхождение герцога, он будет прощен. Пошли многочисленные ходатайства к Людови¬ку XIII и к Ришелье. «Нынешнее положение дел таково, что диктует потребность в большом уроке», — отвечал кар¬динал. 30 октября 1632 г. герцог де Монморанси, едва опра¬вившийся от ран, был публично казнен. Эта казнь выз¬вала глубокое потрясение в обществе. Ведь речь шла о человеке, чья родословная насчитывала более 700 лет, о первом дворянине королевства, следующем после прин¬цев крови, он был молод, знатен, популярен и даже любим, это был сам символ древнего французского дворянства. Но король и здесь проявил полную соли¬дарность со своим министром. Светским ходатаям за жизнь Монморанси Людовик XIII ответил, как и подо¬бало примерному ученику кардинала Ришелье: «Я не был бы королем, если бы позволил себе иметь личные чувства». Казнь Монморанси знаменовала триумф абсолютизма над сепаратизмом аристократии, чье сопротивление было сломлено стараниями Ришелье. Это событие подвело сим-волическую черту, обозначившую завершение первого важ¬ного периода в правлении Ришелье. Каковы были его результаты? Они очевидны. Прежде всего, ликвидировано «государство в государ¬стве» — гугенотская республика, отведена реальная угро¬за территориальной целостности Франции со стороны Англии и Испании, нанесено первое поражение дому Габсбургов в Северной Италии, наконец, королевская власть утвердила себя перед аристократической оппози¬цией. Все это были бесспорные успехи, достигнутые благодаря неутомимой и целенаправленной деятельности кардинала Ришелье. Вместе с тем это было лишь начало. «...Реальные возможности, которыми располагал в ту пору французский абсолютизм, — отмечала А. Д. Люблин¬ская, — были еще ограничены. Во всех областях внешней и внутренней политики центральную власть лимитировали многочисленные вредные старые и вновь возникшие при¬вилегии различных сословий господствующего класса, безденежье, сепаратизм знати и юго-западных провин¬ций, слабость на международной арене и многое другое. События 1625—1629 годов представляют собой любопыт¬ную во всех отношениях картину поисков кардиналом Ришелье средств и способов преодоления препятствий, стоявших на пути экономического и политического укреп¬ления Франции, поисков, не всегда увенчивавшихся в те годы успехом». Нельзя сказать, что Ришелье всё и всегда было ясно наперед. Разумеется, он имел перед собой общие ориен¬тиры и даже более или менее конкретные цели, но реаль¬ная жизнь с ее неожиданностями и замысловатыми по¬воротами постоянно вносила свои поправки в планы и практическую деятельность министра-кардинала, иной раз, к глубокому огорчению Ришелье, она и вовсе перечеркивала некоторые из этих планов. Но он никогда не пасовал перед трудностями и мужественно продолжал осуществлять свой «великий замысел» — сделать Францию внутренне единой и сильной, процветающей и, наконец, уважаемой в Европе.
МАКСимка
Сообщение: 1762
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Отправлено: 01.03.09 20:56. Заголовок: ГОСПОДИН ГЛАВНЫЙ ГОС..
ГОСПОДИН ГЛАВНЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МИНИСТР
Важнейшее место в деятельности министра-кардинала занимали вопросы гражданской администрации. Считая себя продолжателем дела Генриха IV, Ришелье насаждал централизацию, энергично борясь с сословным и провин¬циальным партикуляризмом. Он мечтал дать стране еди¬ные законы и единую, строго организованную админи¬страцию. Под его непосредственным руководством и при самом активном участии сразу же после закрытия ассамб¬леи нотаблей началась работа по систематизации законо-дательных актов, продолжавшаяся до конца 1628 года. В январе 1629 года Людовик XIII подписал ордонанс, получивший название «кодекса Мишо» (по имени храни¬теля печати Мишеля де Марильяка, считавшегося составителем этого документа). Действительным же его вдохновителем и редактором был кардинал Ришелье. Основные идеи «кодекса Мишо» можно найти во многих памятных записках, подававшихся кардиналом Людови¬ку XIII, а также в его «Политическом завещании». По мнению Габриэля Аното, «кодекс Мишо» — «это первый опыт кодификации законов» во Франции. Он представлял собой систематизированное собрание правил и установле¬ний, принятых в разное время Генеральными штатами и ассамблеями нотаблей, включая последнюю ассамблею 1626—1627 годов. Красной нитью через «кодекс Мишо» проходит идея о королевской власти как о единственной, бесспорной власти во Франции. В нем подтверждались суверенные права государства в области финансов, во внутренней и внешней политике. Кодекс запрещал губернаторам, грандам и провинциальным чиновникам по собственной инициативе повышать налоги или вводить дополнитель¬ные обложения, осуществлять набор солдат, накапливать оружие и порох, укреплять крепости и замки, созывать открытые и тем более тайные ассамблеи — одним сло¬вом, делать все, что могло бы представлять угрозу для внутреннего мира и безопасности страны. Как опытный политик Ришелье понимал: любое зако¬нодательство только тогда будет действовать, когда его будут проводить в жизнь заинтересованные люди. «Кодекс Мишо» с самого начала натолкнулся на глухое сопротив¬ление парижского и провинциальных парламентов, губер¬наторов и аристократии, привыкших чувствовать себя в своих вотчинах бесконтрольными удельными князьями. С большим трудом, прибегнув к прямому нажиму со стороны самого Людовика XIII, Ришелье удалось заста¬вить парижский парламент зарегистрировать «кодекс Мишо». Любопытно, что, когда хранитель печати Марильяк был казнен, парижский парламент воспользовался этим для того, чтобы фактически перестать руководствоваться кодексом в своей деятельности. Перед мощной оппозицией «кодексу Мишо» Ришелье не оставалось ничего другого, как уповать на энергию его доверенных лиц в центральной и провинциальной админи-страции. Процесс формирования разветвленной бюрокра¬тической структуры был еще в начальной стадии, и Ришелье мог опираться не столько на аппарат, сколько на преданных ему людей. «В конце концов необходимо признать, — отмечает современный французский историк Виктор Тапье, — что он (Ришелье. — П. Ч.) управлял главным образом при помощи людей, а не через посред¬ство институтов». Клиентельная система при Ришелье переживала пору расцвета. В обстановке всеобщего недоброжелательства к себе, порождавшего частые заговоры, Ришелье вынужден был прибегать к помощи многочисленных родственников и проверенных помощников, предоставляя им важные посты в центральной и провинциальной администрации. Именно они — эти доверенные люди — претворяли в жизнь политику главного государственного министра. Разумеется, число их было ограниченно, а отсюда и не¬достаточная эффективность административно-реформатор¬ской деятельности Ришелье. Одним из наиболее серьезных противников министра-кардинала помимо столичной аристократии были парла¬менты, откровенно претендовавшие на то, чтобы разде¬лять власть с королем. В эпоху Людовика XIII наряду с парижским парламенты существовали еще в восьми городах Франции: Тулузе, Гренобле, Бордо, Дижоне, Руане, Ренне, По и Эксе. В 1633 году по инициативе Ришелье был создан парламент в Меце. Эта мера была продиктована стремлением прочнее привязать Лотарингию к Франции, оторвав ее от Империи. Самое серьезное сопротивление усилению абсолютизма оказывал парижский парламент, взявший себе за правило всячески затягивать регистрацию королевских эдиктов. Особое упорство парламенты проявляли в отношении тех эдиктов, которые касались финансово-налоговых вопросов. Абсолютизм в лице Людовика XIII и его первого министра не мог долго мириться с посягательствами на свою власть. В 1641 году королевская декларация официально за¬претила парламентам всякое вмешательство в дела госу¬дарственной администрации. Преамбула этой декларации выразила всю суть внутренней политики Ришелье, направ¬ленной на укрепление абсолютизма. «Установление монархий, основанных на единоличной власти, — говори-лось в документе, — является залогом существующего в них порядка, который сообщает им столько же силы и могущества, сколько и совершенства. Но, так же как эта абсолютная власть возносит государства на высшую сту¬пень славы, эта слава развеивается, как только власть сла¬беет. Для подтверждения данной истины достаточно примера Франции.., прискорбные беспорядки и расколы Лиги, которые должны быть преданы вечному забвению, берут свое начало и усиливаются из-за пренебрежитель¬ного отношения к королевской власти... Генрих Великий, в котором по милости Божьей соединились самые высшие добродетели великого государя, унаследовав корону от Генриха III, своими достоинствами возвысил королевскую власть, которая была весьма принижена и повержена. Франция вновь обрела свою изначальную силу и показала всей Европе, что держава, воплощенная в личности сюзе¬рена, является источником славы и величия монархий, а также фундаментом, на котором они держатся. Мы посчи¬тали необходимым упорядочить систему правосудия и показать нашим парламентам, как законно пользоваться властью, которой их наделили предшествующие нам короли, и мы озабочены тем, чтобы задуманное на благо народа не привело к противоположным результатам, как может случиться, если чиновники, вместо того чтобы удовольствоваться властью, позволяющей им держать в своих руках жизнь людей и имущество наших поддан¬ных, захотят заняться управлением государством, что сос¬тавляет исключительную компетенцию государя». На протяжении всех 18 лет своего правления кардинал Ришелье последовательно и целеустремленно вел наступление на права парламентов и провинции, лишая их полити-ческих полномочий и региональных свобод. Там, где оказывалось открытое неповиновение, Ришелье прибегал к принуждению. Провинциальные парламенты вынуждены были склонить голову перед натиском первого министра, и лишь парижский парламент мог изредка позволить себе неповиновение. Сопротивление усилению королевской власти пытались оказывать и провинциальные сословные ассамблеи (штаты провинций), созывавшиеся для обсуждения региональных проблем. Наибольшую активность в этом отношении проявляли штаты Лангедока, Бретани, Бургун¬дии, Дофине, Прованса и графства По — провинций, издавна обладавших широкой свободой самоуправления. Правда, все эти ассамблеи созывались, как правило, по распоряжению короля, который определял сроки и про¬должительность их работы. Позиция провинциальных штатов в отношении пра¬вительства в определенной степени зависела от их состава. В штатах Бретани, например, имели право заседать все дворяне провинции, в то время как число представителей от третьего сословия ограничивалось лишь 40 депутатами. В Лангедоке, напротив, дворянство располагало 23 депу¬татскими местами, а третье сословие — 68. Поддержка мятежа Монморанси в Лангедоке и Дофине стоила этим провинциям утраты большей части их прежних свобод. Еще в 1628 году Ришелье добился окончательного роспуска без права нового созыва штатов Дофине, воспротивившихся его налоговой политике. С огромным трудом удалось сохранить остатки внутренней автономии штатам Бургундии и Прованса, где сильны были позиции крупных земельных собственников. Зато в Бретани тон задавали мелкопоместные дворяне, поддержавшие Ри¬шелье в борьбе с губернатором провинции герцогом Вандомом, замешанным в «заговоре Шале». Уже в 1626 году органы самоуправления Бретани изъявили готовность подчиниться воле первого министра. Политика Ришелье в отношении провинций была направлена на ослабление влияния своевольной аристо¬кратии, рассматривавшей провинции как свои неотчуж¬даемые владения. Ришелье понимал, что именно там, в провинциях, скрыты корни влияния аристократии. Только обрубив эти корни, он мог надеяться окончательно под¬чинить грандов государственной власти. Положение осложнялось тем, что все эти Вандомы, Гизы, Монморанси, Бельгарды, Суассоны и Роаны стояли во главе крупных губернаторств и наместничеств, активно препятствуя новой административной политике министра-кардинала. Ришелье с искренней горечью писал в «Политическом завещании»: «Губернаторства во Франции почти все так мало полезны...» Всемерно ослабляя старые структуры власти, Ришелье последовательно насаждал новые. По его убеждению, провинциальная администрация должна была стать в полном смысле правительственной. Представитель центральной администрации должен сосредоточить в своих руках всю полноту власти, к тому же отчитываться только перед правительством. В 1637 году министр-кардинал унифицировал провинциальную администрацию, создав для каждой провинции должности интендантов юстиции, полиции и финансов, которые стали реальным противовесом отмиравшей власти губернаторов. Нередко на должности интендантов назначались выходцы из буржуазных слоев, доказавшие безусловную верность лично Ришелье и проводимой им политике. Интенданты сосредоточили в своих руках практически всю административную власть, оказав правительству действенную поддержку в преодолении местничества и сепаратизма губернаторов, провинциальных штатов и парламентов. Институт интендантов несомненно сыграл важнейшую роль в утверждении абсолютной монархии, которой, в отличие от сословной, нужны были не союзники, а только подданные. Навязчивое стремление к унификации и централизации, при всем их исторически прогрессивном значении, несло в себе и очевидные издержки. Подавление легальной оппозиции, ликвидация сословных и провинциальных свобод затрудняли, хотя и не могли остановить развитие гражданского общества во Франции. Ришелье создавал централизованное, бюрократизированное государство, полностью игнорируя интересы гражданского общества, постоянно попирая их, что и определило непрочность его творения. Внешне внушительное здание французской абсолютной монархии, создававшееся стараниями Ришелье, довольно быстро обветшало и пришло в негодность, лишенное поддержки общества.
«Великолепный министр иностранных дел, умелый военный министр и никудышный министр финансов» — так оценивал способности Ришелье в области финансово-экономической политики французский историк XIX века виконт д'Авенель. Данная точка зрения, казалось, под¬тверждается и самим кардиналом, который в одном из писем к сюринтенданту финансов Бюльону писал: «Я на¬столько признаю свое невежество в финансовых делах, а Вас считаю в них столь сведущим, что единственное мое пожелание Вам состоит в том, чтобы Вы подбирали себе людей, наиболее подходящих для королевской служ¬бы». Тем не менее многие историки, специально изучавшие этот вопрос, пришли к выводу, что в области финансовой политики Ришелье проявил столь же незаурядные спо¬собности, как и в других областях. Надо признать, что в сфере финансов Ришелье доста¬лось тяжелое наследство. «Наихудшим злом для француз¬ской экономики в эти годы был царивший в ней беспо¬рядок», — подчеркивает Тапье. Общая дезорганизация, непомерное возрастание налогов, денежный голод, ино¬странная конкуренция и растущая дороговизна жизни — таков порочный круг, который должен был разорвать Ришелье. Положение осложнялось тем, что успешно ле¬чить финансово-экономические недуги можно было только в условиях длительного мира, а именно такой возможно¬сти министр-кардинал и не получил. Едва покончив с внутренними волнениями, он втянул страну в изнури¬тельную европейскую войну, поставив под сомнение выполнение своих финансово-экономических проектов. В «Политическом завещании» Ришелье разработал конкретные планы финансовой политики «для мирного времени», но не успел их осуществить, так как за 18 лет его правления лишь четыре года (1630—1634 гг.) при¬шлись на относительно мирный период. Идеи и соображе¬ния в области управления финансами Ришелье черпал из современной литературы, из докладных записок, соста¬влявшихся по его поручению, из частных бесед со зна¬ющими людьми. Его взгляды здесь вполне соответствовали духу эпохи, тому, что мы называем меркантилизмом. Как и большинство его современников, Ришелье считал первейшим условием процветания государства изобилие в нем звонкой монеты. В отличие от Испании, получавшей золото из своих заморских владений, Франция могла надеяться привлечь к себе золото и серебро главным образом путем развития экспорта при минимальном импорте. Но здесь все упиралось в крайне ограниченные производственные возможности аграрной страны с ее закрытой экономикой. Крестьянство, составлявшее основную массу населения Франции, жило в условиях натурального хозяйства, едва сводя концы с концами. С землей была связана большая часть дворянства и даже городской буржуазии. Ограниченность потребностей у подавляющей массы французов накладывала отпечаток на всю экономику страны, пребывавшую в застойном состоянии. Ришелье не мог не понимать, что наращивание производства товаров невозможно в условиях постоянного усиления налогового бремени. Непоследовательность его финансово-налоговой политики заключалась в том, что, будучи противником дальнейшего повышения налогов, он тем не менее вынужден был постоянно прибегать к этой испытанной мере выкачивания средств, необходимых для ведения войны. Большие надежды Ришелье возлагал на развитие внешнеэкономических связей, чему активно пытался содействовать. «Трудно поверить... — заметил французский исследователь экономической политики Ришелье Анри Озе, — что этот кардинал от государства находил время интересоваться сукнами, полотнами, шелками, пряностями, маслами и красителями, солью, квасцами, шафраном, ковким и хрупким железом». Взгляды Ришелье на финансы и экономику Франции впервые подробно были изложены им на ассамблее нотаблей в 1626 году. Впоследствии он развил и уточнил в «Политическом завещании». «Давно уже считается, — писал Ришелье, — что финансы — это нервы государства, и действительно они со¬ставляют ту точку опоры, которая, согласно Архимеду, позволяет перевернуть весь мир. Нуждающийся государь может предпринимать никакие славные деяния, ибо нужда порождает презрение к нему и государство оказывается под угрозой нападения со стороны его врагов и завистников. ...Нужно, чтобы деньги, получаемые государем от своих подданных, не превышали их возможностей и не только не разоряли, но и не наносили имуществу значительного ущерба... Беря от своих подданных больше, чем положено, государь истощает их любовь и верность, гораздо более необходимые для существования государства и сохранения его особы, чем золото и серебро, которые он может поместить в свою казну... Однако не следует требовать и меньше, чем это необходимо для государства. ...Чтобы избежать необходимости собирать большие налоги, нужно как можно меньше расходовать, а в этом смысле нет лучшего средства, чем устранение всякого расточительства и осуждение всего, что ему способствует. Франция была бы очень богата и народ очень много¬числен, если бы не растрата общественных денег, ко¬торые в других государствах расходуются с толком. На мой взгляд, она теряет больше денег, чем другие королевства, претендующие на определенное равенство с ней». Ришелье высказывался против обременительных зай¬мов и повышения налогов, неизбежно приводящих к до¬роговизне, упадку внутренней торговли, сокращению экс¬порта и земельной ренты, в результате же — к опасному росту недовольства. Однако из этого вовсе не следует, что кардинал отличался состраданием к народу, к его бед¬ственному положению. Свое отношение к народу он четко определил все в том же «Политическом завещании». «Все политики согласны в том, — писал Ришелье, — что ежели народ будет пребывать в чрезмерном достатке, то станет невозможно держать его в правилах его обя¬занностей... Его можно сравнить с мулом, привычным к поклаже. От продолжительного отдыха он портится боль¬ше, чем от работы. Но работа эта должна быть соразмер¬на силе этого животного. Так же следует поступать и с народом...» Ришелье убежден, что размер налога не может опре¬деляться одной лишь волей государя. «Это должен делать разум, и если государь переступает границы, отбирая от подданных больше, чем нужно, то, хотя они и обязаны повиноваться ему в этом, он будет отвечать за все перед Богом, который потребует от него строгого отчета». По мнению Ришелье, нет никаких политических соображений в пользу неоправданного повышения налогов. «Я знаю, — продолжает Ришелье, — что в крупном государстве всегда необходимо иметь запас денег на непредвиденные расходы, но такие накопления должны быть пропорциональны богатству государства и количеству обращающихся в нем золотых и серебряных монет. В противном случае богатство государя обернется бед¬ностью, поскольку подданные не будут иметь денег как для торговли, так и для уплаты налогов, пополняющих казну суверена. Подобно тому как необходимо заботиться о нако¬плении денег для удовлетворения государственных нужд и добросовестно их сократить при отсутствии причин для их расходования, не менее необходимо свободно их тратить, если того требует общественное благо, и делать это к месту и вовремя: зачастую урезывание в таких случаях дорого обходится государству и заставляет терять невозвратное время. Нередко случалось, что ради сохранения своих денег государи теряли вместе и деньги, и государство. Извест¬но также, что тот, кто тратит неохотно, расходует порой больше других, так как делает это слишком поздно. Требуется немало рассудительности, чтобы предугадать наиболее важный час и момент, и тот, кто способен накоплять, может из-за неумения расходовать вызвать несказанные бедствия». Как ни был настроен Ришелье против чрезмерных налогов и займов у финансистов, в практической поли¬тике он постоянно вынужден был прибегать и к тому и к другому, особенно начиная с 1635 года, когда Франция вступила в Тридцатилетнюю войну. Налоги и займы давали правительству крупные суммы, необходимые для содержания многочисленной, в подавляющей массе наем¬ной армии. «Невозможно держать гарнизоны, если не оплачивать их наличными, — с горечью писал Ришелье сюринтенданту финансов Бюльону 18 ноября 1638 г. — Я прекрасно знаю, что господа советники заявят, что они составили на это смету, но такие заявления лишены всякого смысла, если деньги не припасены заранее. Вот теперь мне стало известно, что одна из крепостей королев¬ства, расположенная неподалеку от противника, находится в очень плохом состоянии, так как гарнизон разбежался из-за того, что солдатам не выплачивали жалованья. Господам финансовым советникам гораздо легче собрать деньги, чем нам набрать солдат. Собранные деньги уже не исчезнут, а набранные солдаты сразу же разбегаются». В целом финансово-экономические проекты Ришелье вполне могли быть реализованы, если бы не война. Кардинал надеялся на скорое окончание военных дей¬ствий и думал сам претворить в жизнь свои проекты, но этому не суждено было сбыться. Задуманные им реформы были осуществлены лишь спустя два десяти¬летия после его смерти. В принципе Ришелье не изобрел ничего нового, он лишь продолжал линию Генриха IV и Сюлли.
МАКСимка
Сообщение: 1833
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Отправлено: 09.03.09 00:49. Заголовок: Исторический портрет..
Исторический портрет Ришелье был бы неполным без хотя бы краткой характеристики активной деятельности кардинала на ниве культуры и просвещения. Как известно, ни один режим и ни одно правитель¬ство в истории не основывали свою власть исключительно на силе принуждения. Они всегда нуждались в идеологи¬ческом обосновании власти и стремились обеспечить себе идейную поддержку в обществе хотя бы по основопола¬гающим вопросам. Необходимости создания такого рода консенсуса не избежал и главный государственный ми¬нистр Франции — кардинал Ришелье. В своей энергичной борьбе за национальное единство страны он широко использовал не только административные меры и силу оружия, но и не менее эффективные средства культурно-идеологического воздействия. «Ришелье взялся за эту задачу, используя на благо короля... науку, литературу и искусства, с настойчивостью и прозорливостью заботясь о необходимых преобразованиях, которые, как представ¬ляется, превратили его в одного из виднейших поборников единства нации...» — подчеркивал член Института Фран¬ции Ролан Мунье на открытии международного научного коллоквиума «Ришелье и культура», состоявшегося в Па¬риже в ноябре 1985 года. В сфере культуры Ришелье осуществлял монопольное руководство, поскольку Людовик XIII был совершенно безразличен к ней, целиком и полностью полагаясь здесь на своего министра. Одним из первых, если не самым первым в Европе, Ришелье пытался осуществлять госу¬дарственное руководство культурой, направляя ее развитие в нужном правительству русле. Это можно проследить буквально во всем: в печати, сфере образования, науке, литературе и театре, живописи и архитектуре. Первостепенное значение Ришелье придавал пропаган¬де правительственной политики. Он первым понял необ¬ходимость идеологического воздействия на широкое об-щественное мнение. Не довольствуясь малотиражным официальным изданием «Меркюр франсе», выходившим всего раз в год, Ришелье поручил Теофрасту Ренодо, своему доверенному человеку, врачу по специальности, наладить регулярный выпуск официозной «Газет», первый номер которой вышел 30 мая 1631 г. Издавая и широко распространяя как внутри страны, так и за ее пределами «Газет», Ришелье постарался установить государственную монополию на информацию. Он был убежден, что стране нужна только та информация и только в том освещении, которые выгодны правитель¬ству, отвечают интересам его политики. Как внутренняя хроника, так и сообщения из других стран подвергались самой тщательной обработке. Создать благожелательное правительству общественное мнение — такова была зада¬ча, поставленная Ришелье перед редактором «Газет». Кардинал не только сам постоянно писал в «Газет» (разумеется, анонимно), но и приобщил к «журналистике» самого Людовика XIII. «Газет» сыграла важную роль в подготовке обществен¬ного мнения накануне вступления Франции в Тридца¬тилетнюю войну в 1635 году. На ее страницах регулярно помещались статьи, обличающие захватнические, гегемонистские притязания Испании и Империи. Читателю настойчиво внушалась мысль о том, что война против Габсбургов не противоречит интересам католической рели¬гии, отнюдь не идентичным интересам короля Испании и императора, такая война имеет сугубо оборонительный, «справедливый» характер, так как на карту поставлена сама судьба Франции. Редактор «Газет» не жалел черной краски в изображении «несправедливостей», чинимых испанцами и имперцами в многострадальной Германии. Воспользовавшись затишьем, наступившим в стране по¬сле 1629 года, Ришелье решил заняться реконструкцией Па¬рижа, начав с альма-матер — Сорбонны. Он задумал не только архитектурную реконструкцию старейшего универ¬ситета, но и его внутреннюю реорганизацию, открыв там ряд новых кафедр и основав коллеж, которому дал свое имя. Реконструкция Сорбонны, которую Ришелье доверил своему личному архитектору Жаку Лемерсье, началась в 1635 году. 15 мая 1635 г. кардинал заложил первый камень в строительство церкви Сорбонны, где впослед¬ствии завещает похоронить себя. Еще в 1630 году он выделил на нужды строительства 52 тысячи ливров из личных средств. Тогда же передал университету часть своей библиотеки; после смерти Ришелье, согласно его завещанию, Сорбонна унаследует все богатейшее собрание книг кардинала. При Ришелье средневековый Париж превращается в город нового времени. Сносятся ветхие дома и целые кварталы, на их месте появляются новые здания и пло¬щади. Ришелье приобрел старый квартал по соседству с Лувром, где Жак Лемерсье построил для него великолепную резиденцию — Пале-Кардиналь. Впоследствии кардинал подарит дворец Людовику XIII, и он станет называться Пале-Рояль. Министр-кардинал приказывает проводить ежеутрен-нюю очистку мостовых и отдает распоряжение создать сеть канализации и водоснабжения. Всю жизнь Ришелье питал особую слабость к лите¬ратуре и языку, считая себя знатоком в этой области. Он и сам, грешным делом, был не чужд ремеслу писателя, вернее — драматурга. Ему принадлежало несколько пьес, которые ставились в театре и даже имели успех: «Большая пастораль», «Смирнский слепой», «Мирам», «Европа»... Аплодисменты доставляли ему истинное наслаждение. Однажды, работая со своим литературным помощником Демаре, Ришелье неожиданно спросил: — Как вы думаете, месье, что доставляет мне наиболь¬шее удовольствие? — По всей видимости, монсеньор, трудиться на благо Франции, — учтиво ответил литератор. — Вовсе нет, — возразил кардинал. — Писать стихи. Несомненно, у него был тонкий литературный вкус, который, правда, несколько портили сильные политические пристрастия. В своих собственных сочинениях Ришелье стремился не столько к изысканности стиля, сколько к ясности мысли и простоте формы. Он покровительствовал кружку литераторов, регулярно собиравшихся в доме маркизы де Рамбуйе на улице Сен-Тома-дю-Лувр. В числе постоянных посетителей салона мадам Рамбуйе были Малерб, Бенсерад, Вуатюр, Жан Луи Бальзак, Ракан, Конрар, Вожела, Шаплен — цвет тог¬дашней литературной Франции. Ришелье получал сведе¬ния об этих «конференциях» от аббата де Буаробера, одного из своих секретарей, также завсегдатая салона. Регулярные встречи литераторов натолкнули Ришелье на неожиданную мысль, очень скоро овладевшую им без¬раздельно, — создать своего рода академию, миссия кото¬рой состояла бы в том, чтобы совершенствовать француз¬ский язык и способствовать «правильному» развитию французской литературы. Настойчивое стремление Ри¬шелье к упорядочению государственной и политической жизни было распространено им и на культуру, где он попы¬тался дисциплинировать не только язык, но и мысль. И здесь он выступал прежде всего и главным образом как политик, убежденный, что единое государство немыслимо без единого языка, без единой культуры. Его мысли шли еще дальше: он вознамерился превратить французский язык во всемирный, в средство международного общения. Когда-то таким языком был древнегреческий, уступивший затем место латыни. Теперь настал черед французского языка — так считал министр-кардинал, имевший привычку проводить свои идеи в жизнь. В марте 1634 года был составлен проект одного из самых оригинальных институтов, когда-либо существовав¬ших во Франции, — Французской академии. После соответствующей доработки проект был утвержден Людовиком XIII. 10 февраля 1635 г. стало днем рождения Фран¬цузской академии, существующей уже более 350 лет. Кар¬динал Ришелье был назначен ее первым главой и покрови¬телем. Формально функции академии ограничивались совер¬шенствованием французского языка, в действительности же с самого начала она стала общекультурным центром. Разрабатывая статут академии, Ришелье отказался от узкопрофессиональной ее ориентации в пользу общекуль¬турной и даже политической. Он мыслил Французскую академию как своего рода интеллектуальный Олимп. Имен¬но поэтому в числе «сорока бессмертных» наряду с литера¬торами Шапленом и Конраром оказались канцлер Сегье, дипломаты Ботрю и Сервьен. математик Баше и врач Лашамбр... При Людовике XIV во Французской академии получили представительство военачальники и деятели цер¬кви. До сего дня детище Ришелье принимает в свой состав помимо наиболее крупных писателей также политических и военных деятелей, ученых... На исходе XX столетия Французская академия по-прежнему представляет собой своеобразное собрание нотаблей. Способствуя выращиванию интеллектуальной элиты, Ришелье вместе с тем был далек от того, чтобы поощрять свободу мысли, устранить государство от контроля за ду¬ховным развитием общества. На всем протяжении своей политической деятельности он пытался направлять этот процесс в интересах абсолютистского государства. Он ввел за правило, что литературные произведения, вызывавшие сомнения по части политической благонадежности, на¬правлялись на заключение во Французскую академию. В случае возникновения конфликтов окончательное реше¬ние о судьбе произведения выносил сам кардинал Ришелье. Так было и с трагедией «Сид», принадлежащей созда¬телю французского национального классицистического театра Пьеру Корнелю. Ришелье поначалу усмотрел в «Сиде» завуалированную попытку защитить идеалы и обычаи феодальной эпохи, когда гранды осмеливались противос¬тоять королевской власти, к тому же пьеса была на испан¬ский сюжет, а Франция в это время (конец 1636 — нача¬ло 1637 г.) уже находилась в состоянии войны с Испанией. Кардинал направил пьесу на отзыв во Французскую ака¬демию, которая высказала негативное отношение. И все же Ришелье сумел подняться выше узкополи¬тических соображений, оценив талант драматурга. Он дал разрешение на постановку пьесы, имевшей шумный успех. С этого времени Ришелье взял Корнеля под свое покрови¬тельство, определив ему солидную пенсию. В то же время контролировал творчество выдающегося драматурга, а по¬рой и вмешивался в творческий процесс. Корнель в пол¬ной мере познал «и барский гнев, и барскую любовь». Свое отношение к Ришелье он выразил в следующих стро¬ках, написанных на смерть кардинала:
Пусть всяко говорят о кардинале легендарном. И проза, и стихи мои хранят о нем молчанье, Он слишком добрым был ко мне — как быть неблагодарным? — Но столь жесток, что не найти и слова в оправданье .
С Корнелем связан триумф классицизма в драматур¬гии и литературе, воспевавшего пафос гражданских и государственных идей, оптимизм, героику, высокое нрав¬ственное начало. Надо сказать, Корнель понимал значение политических усилий Ришелье, высоко ценил его, несмотря на все давление, которому подвергался со стороны карди¬нала. Он видел всю разницу между великим реформатором и его посредственным преемником кардиналом Мазарини и в пьесе «Никомед» (1651 г.) выразил свое отношение к ним обоим. Ришелье был убежден, что государственная власть если и не может создавать таланты (в конце концов, это про¬мысел Божий), то просто обязана обеспечивать благо¬приятные условия писателям, художникам и ученым. Ри¬шелье первым начал осуществлять государственные дота¬ции театру. Традиция эта привилась и жива до сих пор, причем не в одной только Франции. Отдельные театраль¬ные труппы при нем получали от 6 до 12 тысяч ливров ежегодных субсидий. Он же стал выплачивать пенсии литераторам, соответственно требуя от них служения не одной только музе, но и государству. К слову сказать, сразу же после смерти Ришелье Людовик XIII отменил выплату пенсий литераторам, сказав при этом: «Нас это больше не касается». Литературный мир Франции в полной мере мог оценить значение Ришелье лишь после его смерти, как это сделал поэт Исаак де Бенсерад в шутливой «Эпитафии кардиналу Ришелье»:
Тут спит великий кардинал. Как много мир наш потерял! Но громче всех рыдаю я: Лежит с ним пенсия моя .
Торжество классицизма в литературе и искусстве в «эпоху Ришелье» сочеталось с утверждением рационализма в философии, окончательно порвавшей со средневековой схоластикой. «Cogito, ergo sum!» — воскликнул современник Ришелье Рене Декарт. Его знаменитый трактат «Рассуждения о методе» появился в один год с «Сидом» Корнеля. Будущее сблизит имена Ришелье, Корнеля и Декарта: каждый из них по-своему и все вместе выражали политические и философские идеи, художественно-эстетические принципы нового времени. При всей неоднозначности и противоречивости общий итог деятельности Ришелье на ниве культуры все же может быть оценен положительно, поскольку она, эта деятельность, безусловно способствовала прогрессу просвещения и росту талантов, подготавливая наступление «золотого века». В этом смысле и сам Ришелье являл собой колоритную личность, наделенную многими талантами помимо его известных качеств государственного деятеля. Он был не только драматургом и писателем, но также художником и музыкантом, знатоком античности и Возрождения, меценатом и коллекционером. У него была одна из самых богатых библиотек, его коллекция из 250 картин только в Пале-Кардиналь была представлена полотнами Леонардо да Винчи, Рафаэля, Тициана, Караваджо, Пуссена, Рубенса, Бассано, Клода Лоррена и многих других выдающихся художников. Облик самого Ришелье дошел до нас в основном благодаря картинам Филиппа де Шампеня и гравюрам Жака Калло, на которых Ришелье как бы олицетворял идею торжествующей абсолютной монархии.
МАКСимка
Сообщение: 1928
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Ришелье, поглощенный внутренними делами, с растущей тревогой наблюдал за развитием европейского конфликта: маятник войны явно качнулся в сторону Габсбургов, угрожая интересам не только германских протестантских княжеств, но и других государств Европы, прежде всего Франции. После побед, одержанных Габсбургами в Чехии и Пфальце, Фридрих V, пфальцграф и король чешский, лишился обеих корон. Их поделили между собой импера¬тор Фердинанд II и курфюрст Максимилиан Баварский. Отныне в избирательной коллегии Империи насчитывалось пять католиков и лишь два протестанта (курфюрсты Саксонский и Бранденбургский). Протестантские князья в Германии могли рассчитывать только на помощь извне. Попытка Англии перебросить войска на континент окон¬чилась неудачей, после чего все надежды германских про¬тестантов устремились к датскому королю Христиану IV. В свою очередь, Христиан IV обратился за финансовой помощью к Англии, Соединенным провинциям и Франции, заключившим между собой союз в 1624 году. Как трезвомыслящий политик, Ришелье не мог допус¬тить закрепления успехов Фердинанда II и Филиппа IV Испанского. Это означало бы утверждение габсбургской гегемонии на континенте. В то же время Франция по це¬лому ряду причин не была готова непосредственно вклю¬читься в войну. Оставалось действовать за кулисами, ока¬зывая противникам Габсбургов дипломатическую и, что не менее важно, финансовую поддержку. С самого начала Ри¬шелье взял на себя роль закулисного режиссера и кре¬дитора всех антигабсбургских коалиций. «Его мысль, — отмечал профессор Б. Ф. Поршнев, один из лучших знато¬ков истории Тридцатилетней войны, — была направлена на поиски союзников, руками которых Франция могла бы воевать и против этого противника (Габсбургов. — П. Ч.), не ввязываясь по возможности сама в военные действия, а опираясь преимущественно на свои финансовые ресур¬сы. Он искал союзников в любой части Европы. Это харак¬терная черта Ришелье как дипломата. Если в политичес¬ких планах Габсбургов Европа всегда являлась чем-то единым, ибо они предвосхищали в ней свое будущее безраздельное владение, то и Ришелье, етественно, про¬тивопоставил им дипломатию, исходившую из идеи Евро¬пы как целого. Его замыслы и комбинации всегда являлись всеевропейскими, и в этом их сила. Уже в самом начале своего правления Ришелье высказал гениальную мысль, к которой вполне присоединилось затем и правительство Голландской республики: гибельной для Империи война явится только в том случае, если это будет война на два фронта... Кто должен открыть два фронта в Германии? По замыслу Ришелье, это должны быть датчане на за¬паде и шведы на востоке». С этой целью Ришелье отправ¬ляет два специальных посольства: Деэ де Курменена в Данию и барона де Шарнасе в Швецию. Дания оказалась в большей степени готовой вступить в войну на стороне протестантской коалиции: во-первых, она сознавала угрозу со стороны католической реакции в Германии, а во-вторых, рассчитывала на территориаль¬ные приобретения на южном побережье Балтийского моря. Что касается Швеции, то она в это время была занята войной с союзником Габсбургов Польско-Литовским коро¬левством (Речью Посполитой) и по этой причине не имела ни желания, ни возможности воевать еще и с самим Фер¬динандом II. Германским протестантским князьям и их закулисному покровителю кардиналу Ришелье оставалось рассчитывать только на Христиана IV Датского. В 1625 году Христиан IV при содействии князей Ниж¬ней Саксонии вторгся с 60-тысячной армией во владения Фердинанда II, захватив Везерское епископство. Король Дании объявил о намерении восстановить в Пфальце власть Фридриха V, отобрав пфальцграфство у Макси¬милиана Баварского. Возобновившаяся война с самого на¬чала была неудачной для Христиана IV; его армии при¬шлось вступить в борьбу с двумя талантливыми полковод¬цами Империи — графом Иоганном Тилли и Альбрехтом Валленштейном. Тилли происходил из знатного люттихского рода, он отличился в войнах в Нидерландах и Венгрии. Перейдя на службу к Максимилиану Баварскому, Тилли создал ему первоклассную армию. Несомненные военные дарования сочетались у Тилли со слепым религиозным фанатиз¬мом, крайней нетерпимостью и жестокостью. «Его духовному складу соответствовала причудливая и ужасающая наружность, — отмечал Фридрих Шиллер в своей «Трид¬цатилетней войне». — Маленький, тощий, со впалыми щеками, длинным носом, широким морщинистым лбом, торчащими усами и заостренным подбородком, он ходил обыкновенно в испанском камзоле из светло-зеленого атласа с разрезными рукавами, в маленькой шляпе с ог¬ромным красным страусовым пером, ниспадавшим на спи¬ну. Всем своим обликом Тилли напоминал усмирителя Фландрии герцога Альбу, и это впечатление еще усили¬валось его действиями». Валленштейн родился в семье чешского дворянина-протестанта. Рано осиротев, воспитывался одним из своих дядьев-католиков, который и обратил его в католицизм. Удачная женитьба принесла Валленштейну помимо бога¬того приданого расположение эрцгерцога Фердинанда Штирийского (будущего императора Фердинанда II). Валленштейн участвовал в многочисленных походах против турок, венецианцев, чехов, венгров и трансильванцев. Он был с Фердинандом II в самые тяжелые для императора дни и стал для него едва ли не ближайшим помощником и совет¬ником. Второй, еще более удачный брак принес Валленштей¬ну новые земельные владения. Император осыпал своего любимца знаками внимания и бесконечными подарками. В 1624 году он пожаловал ему титул герцога Фридландского. Растущее влияние Валленштейна, не привыкшего считаться с кем бы то ни было, неизбежно порождало завистников и врагов, первым из которых был Максими¬лиан Баварский. Когда Христиан IV начал войну с Фердинандом II, Валленштейн на собственные средства взялся набрать 30-тысячную армию, не обременяя императора огромными расходами. «Не было человека, который не издевался бы над этим предложением как над химерическим созданием увлекающегося ума, но попытка оправдала бы себя даже в том случае, если бы он выполнил лишь часть своего обе¬щания, — писал Шиллер в «Тридцатилетней войне». — Через несколько месяцев под его знаменами стояли 20 ты¬сяч человек, которых он повел за пределы Австрии. Вско¬ре он появился на границе Нижней Саксонии уже с 30 ты¬сячами. Для всего этого начинания, — подчеркивал Шил¬лер, — император не дал ничего, кроме своего имени. Сла¬ва полководца, виды на блестящее повышение и надежда на добычу привлекали удальцов со всех концов Германии под его знамена, и даже влиятельные князья под влия¬нием корыстолюбия или из жажды славы вызывались теперь поставлять войска для Австрии». В 1626 году, перед решающими сражениями, у Валленштейна уже была превосходно оснащенная 50-тысячная армия. К слову ска¬зать, понесенные расходы Валленштейн впоследствии с лихвой возместил. Шиллер указывает, что за свое семилет¬нее командование имперской армией Валленштейн посто-янными вымогательствами, поборами и прямым грабежом собрал в Германии 60 миллиардов талеров. «Чем чудовищ¬нее были вымогательства, тем обширнее становились его военные запасы, тем охотнее, стало быть, стекались под его знамена: весь мир гонится за счастьем. Его армия все увеличивалась, а земли, по которым она проходила, быстро хирели. Но какое ему было дело до проклятий, несшихся из областей, до воплей государей? — с горьким сарказмом замечал Шиллер. — Войско Валленштейна боготворило его, а само преступление давало ему возможность смеять¬ся над всеми его последствиями». Первое решающее сражение этого периода войны про¬изошло 25 апреля 1626 г. при Дессау на Эльбе, где встре¬тились армия Валленштейна и войска германских протес¬тантов, возглавляемые Мансфельдом. Ловким маневром Валленштейну удалось отвлечь внимание Мансфельда и неожиданно ударить с тыла, вынудив его поспешно по¬кинуть занятые позиции, оставив там 3 тысячи убитых. Мансфельд отступил в Бранденбург, где попытался по¬полнить армию. Второе сражение, определившее судьбу всей кампании, произошло 27 августа 1626 г. у деревни Луттер в Брауншвейге. На этот раз войска Тилли наголову разгромили армию Христиана IV, потерявшую на поле боя более 4 ты¬сяч убитыми, 60 знамен и всю артиллерию. В результате Тилли овладел Везером и очистил от датчан всю террито¬рию Брауншвейга. В последующих менее крупных сра¬жениях в Силезии и Мекленбурге войска Валленштейна и Тилли закрепили эти две решающие победы. Валлен¬штейн выходит к Балтийскому морю и по приказу импера¬тора начинает спешно строить флот и береговые укрепле¬ния. В 1628 году он предпринимает попытку овладеть мор¬ской крепостью Штральзунд, находящейся под защитой шведского гарнизона, но терпит неудачу. Тем не менее Фердинанд II жалует своему любимцу громкое звание «Генерала Балтийского и Океанического морей», а сам Валленштейн начинает именовать себя не иначе как «гене-ралиссимус императора на море и на суше». Военные при¬готовления Валленштейна, недвусмысленно указывавшие на подготовку вторжения в Данию со стороны моря, побу-дили Христиана IV пойти на мирные переговоры с Ферди¬нандом II. 7 июня 1629 г. эти переговоры завершились подписанием Любекского мирного договора, провозгласив¬шего возвращение к довоенному status quo. Дания признала свое поражение и отказывалась от каких-либо террито¬риальных притязаний в Германии. Совершенно очевидно, что Любекский мир означал новый триумф католического дела и лично Фердинанда II. Император спешит закрепить свой успех, подписав в том же, 1629 году так называемый Реституционный эдикт, согласно которому католическим князьям Германии дол¬жны быть возвращены все секуляризованные после 1552 го¬да церковные земли, отошедшие к протестантам. Попытка росчерком пера ликвидировать одно из важнейших завое¬ваний Реформации, конечно же, была обречена на неудачу. Более того, именно Реституционный эдикт, предполагав¬ший перекраивание политической карты Германии в поль¬зу императора, герцога Баварского и других католических князей, вызовет всеобщее недовольство германских протес¬тантов, что приведет к новому обострению внутригерманского конфликта. Тем не менее так называемый датский период Тридца¬тилетней войны завершился победой Габсбургов.
Упоенный победой, Фердинанд II в 1630 году созвал в Регенсбурге общегерманский сейм с целью, как было официально объявлено, поиска путей полного умиротворе¬ния Германии. Уже на этом сейме император впервые столкнулся с решительным сопротивлением протестант¬ских князей Реституционному эдикту. Защитники протес-тантского дела в Германии нашли энергичную поддержку со стороны французской дипломатии: в Регенсбург прибыл эмиссар Ришелье — вездесущий отец Жозеф. Он довольно быстро разобрался в ситуации, сумев использовать в интересах Франции не только давних союзников-протес¬тантов, но даже самого вождя Католической лиги Макси¬милиана Баварского. Проницательный капуцин сразу же уловил то скрытое недоброжелательство, которое герцог Ба¬варский испытывал к герою завершившейся кампании Валленштейну. Не вступая в прямой сговор с Максимилианом, отец Жозеф умело действовал заодно с ним. Разница была лишь в том, что Максимилиан настойчиво добивался лишь отставки ставшего слишком популярным Валленштейна (благо война окончена), а отец Жозеф преследовал более далекие цели — ослабление военной мощи габсбургской империи. Одержанные победы настолько вскружили голову Вал¬ленштейну, что его поведение стало совершенно невыно¬симым. Особое возмущение вызывали бесчинства возглав¬ляемой Валленштейном армии. Курфюрст Бранденбургский оценивал убытки своего княжества в 20 миллионов талеров, курфюрст Померании называл цифру 10 милли¬онов, а курфюрст Гессена — 7, примерно в такие же сум¬мы оценивали ущерб и другие княжества, которым «по-счастливилось» принимать на своих территориях армию Валленштейна. Императора буквально засыпали жалобами на его фаворита. Со своей стороны, отец Жозеф, которого часто можно было видеть в обществе Фердинанда II, умело внушал императору, что теперь, после столь впечатляющей побе¬ды истинной веры над протестантской «ересью», нет ни¬какой необходимости держать армию, численность кото¬рой далеко превосходит разумные пределы. К тому же — и это особенно подчеркивал капуцин — чрезмерная воин¬ственность, если не сказать — агрессивность, ее главно¬командующего внушает беспокойство «друзьям» Империи. В обмен на сокращение численности имперской армии эмиссар Ришелье обещал соблюдать нейтралитет, то есть не поддерживать врагов Империи. Вообще отец Жозеф, крайне сдержанный по натуре, был щедр на обещания и посулы. Хитроумный капуцин буквально околдовал императора, который чуть ли не ежедневно приглашал его к себе по самым различным поводам. Фердинанд II, видимо, искрен¬не полагал, что отец Жозеф принадлежит к окружению Марии Медичи — своей верной союзницы. Трудно сказать, что больше повлияло на императора — чары капуцина или давление Максимилиана Баварского, поддержанного боль¬шинством германских князей, но так или иначе Ферди¬нанд II принял решение сократить свою армию и уволить в отставку Валленштейна. Не исключено, что невероятная популярность генералиссимуса в армии с некоторых пор внушала опасения и самому Фердинанду П. Впрочем, история знает множество примеров, когда овеянные славой побед генералы оказывались не у дел только потому, что становились опасными в глазах правителей. Так или иначе, но Фердинанд II позволил обезору¬жить себя накануне предстоявшей ему новой схватки, чем с успехом воспользовалась французская дипломатия, создав очередную антигабсбургскую коалицию. Сам Ферди¬нанд II задним числом всю ответственность за допущенную им грубейшую ошибку возлагал именно на отца Жозефа. «Этот нищий капуцин обезоружил меня своими четками и положил в свой капюшон шесть курфюршестских корон» . Не лишним будет напомнить, что в Регенсбурге отцу Жозефу, помимо прочего, удалось добиться от Фер¬динанда II признания за Карлом де Невером прав на Мантуанское герцогство.
В то время как отец Жозеф публично уверял импе¬ратора в лучших намерениях короля Франции, Ришелье втайне готовился нанести удар по Империи... руками шведского короля Густава II Адольфа, за которым наблю¬дал с возраставшим интересом. По выражению крупного французского историка XIX века Франсуа Гизо, «Густав Адольф был выбран Провидением в качестве орудия для завершения дела Генриха IV и Ришелье». Напомним еще раз, что речь идет о сокрушении мощи Габсбургского дома. В дипломатической корреспонденции Ришелье можно найти неоднократные указания кардинала французскому послу в Германии барону Эркюлю де Шарнасе сообщать ему все сведения о молодом короле Швеции, которого он называл «новым восходящим солнцем». Вот что пишет Ришелье о Густаве Адольфе в своих «Мемуарах»: «Король Швеции.., находясь в войне во всеми своими соседями, отнял у них многие провинции; он был молод, но уже пользовался высокой репутацией, имел врагами москови¬тов, поляков и датчан, одержав над ними крупные побе¬ды..; он уже был настроен против императора, причем не столько из-за каких-то оскорблений, полученных от него, сколько просто потому, что был его соседом. Его Вели¬чество (Людовик XIII. — П. Ч.) обратил свой взор на это¬го юного государя, дабы попытаться использовать его со временем для отвлечения большей части сил императора и тем самым помешать императору вести несправедливую войну в Италии и Франции... Многие князья Империи, несправедливо лишенные своих владений оружием импера¬тора, смотрели на шведского короля, как моряки смотрят на север. Однако он был занят войной с Польшей. И хотя король имел достаточно смелости и честолюбия, он дол¬жен был быть избавлен от этого врага, прежде чем приоб¬рести другого, да еще такого, как Австрийский дом». К тому времени, о котором идет речь, Густав Адольф уже завоевал европейскую известность. Заняв трон 17 лет от роду, он приложил немало сил для того, чтобы возвы¬сить Швецию. Густав Адольф получил отличное образова¬ние, знал иностранные языки — латинский, немецкий, гол¬ландский, французский, итальянский и древнегреческий, с ранних лет принимал активное участие в государственных делах, обнаружив особенное пристрастие к военному делу. Взойдя на престол, шведский король сумел обуздать дво¬рянскую вольницу, одновременно обеспечив дворянству соответствующие права, улучшил внутреннюю админис¬трацию и судопроизводство, принял меры по оживлению торговли и городского строительства. Предметом особых забот короля была армия, реорганизованная им в соответ-ствии с новейшими требованиями. Важную роль в том, что мы назвали бы сейчас идеологической сплоченностью, играл в армии кальвинизм. Король подавал пример лич¬ной храбрости и стойкости в военных походах. Он спал на земле, как простой солдат, ел из общего котла, нередко маршировал в первой шеренге своей пехоты. Шведская армия была единственной в ту пору нацио¬нальной армией, сформированной на основе своего рода обязательной воинской повинности. Ядро этой армии сос¬тавляли свободные шведские крестьяне, обязанные с 18 лет проходить трехлетнюю службу во имя веры и короля. Гус¬тав Адольф ввел новшества в области тактики боя. Так, в частности, он отказался от общепринятого использования кавалерии для лобовых атак, поставив перед ней задачу — обход флангов и окружение противника. Высокое качество шведской металлургии позволило ос¬настить армию первоклассной артиллерией. Густав Адольф отдал предпочтение легкой полевой артиллерии — под¬вижным пушкам с ядрами весом до 2 килограммов. Такие пушки весили менее 100 килограммов, их можно было лег¬ко транспортировать, а их прислуга состояла всего из двух человек. Это позволило Густаву Адольфу постоянно иметь в действующей армии более 100 орудий, в то время как у Валленштейна никогда не было более 80, а у Тилли — 30. Каждый пехотный полк, состоящий из восьми рот (140 че¬ловек в каждой), как минимум располагал 6—8 орудиями. Король лично наблюдал за интендантской службой, придавая ее работе исключительно важное значение. Снаб¬жение шведской армии и выплата жалованья солдатам и офицерам осуществлялись с редкой по тем временам ак¬куратностью, что было широко известно и служило допол¬нительным притягательным стимулом для волонтеров. На высоте была и санитарная служба: на каждый пехот¬ный или кавалерийский полк полагалось пять лекарей. Мо¬ральная обстановка в армии характеризовалась пуритан¬ской строгостью, за которой следил с помощью военных капелланов сам король. В армии не было ни женщин, ни прислуги для офицеров. Четкая организация в сочетании с бесспорными пол¬ководческими талантами самого Густава Адольфа обеспе¬чила его армии очевидное превосходство над всеми про¬тивниками, с которыми ей пришлось скрещивать оружие. Вначале он очистил от датчан Южную Швецию. Затем добился успеха в войне с Московским государством, получив по Столбовскому миру 1617 года Карелию, а так¬же Копорье, Орешек, Ям, Ивангород. Россия обязалась выплатить Швеции 20 тысяч рублей серебром. Правда, Швеции пришлось вернуть России Новгород, Старую Руссу, Порхов, Ладогу, Гдов и Сумерскую волость, захваченные ею в ходе войны. В 1621 году Густав Адольф начал войну с польским королем Сигизмундом III, не признававшим его права на шведский престол. В ходе этой затянувшей¬ся войны шведам удалось захватить обширные территории в Прибалтике — Лифляндию, Курляндию и Эстляндию, а также ряд восточнопрусских городов — Мемель, Пиллау, Браунсберг и Эльбинг, в результате чего Швеция заметно приблизилась к желанной цели — господству на Балтий¬ском море. Приблизилась, но не достигла ее, так как война с Речью Посполитой все еще не была завершена. А взор Густава Адольфа уже обратился в сторону Германии, обманчиво казавшейся шведскому королю легкой добычей. Все более настойчиво шведский завоеватель искал пути примирения с королем Сигизмундом. В этих своих поис¬ках он неожиданно встретил предложение посреднических услуг со стороны первого министра Франции кардинала Ришелье. Ришелье преследовал конкретную цель: развязав Густаву Адольфу руки в Польше, одновременно столкнуть в новой войне двух «извечных врагов» — Сигизмунда III и русского царя Михаила Федоровича, с тем чтобы обеспе¬чить королю Швеции прочный тыл на востоке, пока она будет вести военные действия в Германии. Летом 1629 года Ришелье снарядил два посольства: одно во главе с бароном де Шарнасе в Польшу, другое, замаскированное под торговую миссию, — в Россию, которое возглавил барон Деэ де Курменен.
МАКСимка
Сообщение: 1929
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Поначалу Сигизмунд III весьма прохладно принял пос¬ла Людовика XIII и не обнаруживал особого желания при¬нять французское посредничество. Он был намерен про-должать войну, рассчитывая на помощь Фердинанда II. Однако его первоначальная уверенность сменилась нескры¬ваемым беспокойством после того, как Шарнасе довери¬тельно сообщил, что Людовику XIII доподлинно известно, будто «московиты решили этой зимой нарушить перемирие с Польшей (Деулинское перемирие 1618 г. — П. Ч.) и вторгнуться в ее пределы с огромной армией», в резуль¬тате чего у Речи Посполитой «окажутся на руках однов¬ременно два столь сильных врага». Сведения, сообщенные Шарнасе, показались Сигизмунду заслуживающими самого пристального внимания. Отношения между Польшей и Россией после заключения Деулинского перемирия были крайне натянутыми. Сын Сигизмунда Владислав открыто претендовал на русский престол, к тому же Польша удер-живала захваченные в последней войне Смоленск, Доро-гобуж, Новгород-Северский, Чернигов и ряд других русских городов. Возобновление польско-русской войны не входило в планы Сигизмунда III, и он принял решение пойти на пе¬ремирие с Густавом Адольфом. Посреднические услуги Франции были приняты, и Шарнасе немедленно присту¬пил к выполнению своих обязанностей, курсируя между Варшавой и Стокгольмом. Мирные переговоры, начатые в Альтмарке (Бранденбург), осложнялись неоднократным вмешательством Фердинанда II, пытавшегося не допустить примирения Польши и Швеции. Тем не менее в сентябре 1629 года обе стороны заключили перемирие сроком на шесть лет. По условиям Альтмаркского перемирия Шве¬ция сохранила за собой все последние завоевания на по¬бережье Балтийского моря. Теперь Густав Адольф получил возможность обратить свое оружие против императора. Правда, он нуждался в прочном тыле. А его могла обес¬печить только Россия в случае, если она возобновит войну с Польшей. Шарнасе сообщил Густаву Адольфу об истинной цели миссии Деэ де Курменена в Москве, сос¬тоявшей в том, чтобы, как признавался сам Ришелье, «подтолкнуть московитов к возобновлению войны». Тот же Шарнасе на переговорах с Сигизмундом III решительно отвергал обвинения польского короля в том, что Людо¬вик XIII сознательно поощряет воинственные настроения Михаила Федоровича. Французский дипломат настойчиво внушал Сигизмунду III, что Деэ де Курменен отпра¬вился в Россию исключительно по торговым делам. «Для дипломатической школы Ришелье, — отмечал в связи с этим Б. Ф. Поршнев, впервые глубоко разобравшийся на основании материалов Посольского приказа в подлинном характере миссии Деэ де Курменена, — чрезвычайно ха-рактерно, что в то самое время, когда Шарнасе должен был отрекаться от Деэ, изображая его чуть ли не простым торговым агентом, Деэ должен был в Москве отрекаться от Шарнасе и его миссии в Польше. Поскольку прекра¬щение польско-шведской войны, по мнению Ришелье, не отвечало интересам московской политики, Деэ уверял бояр, что французская дипломатия не причастна ни к ка¬ким попыткам примирения, исходящим-де от английского посла в Польше Томаса Ро и голландцев; Франция же, напротив, помогает в войне шведам». Ришелье давно уже подумывал о том, чтобы привлечь в той или иной форме Россию к войне против Габсбургов или против их верной союзницы Речи Посполитой. К поли-тическим интересам примешивались и торгово-экономические: Ришелье хотел наладить торговлю из Персии через Россию (по Волге и Москве-реке), затем по Балтике во Францию. По имеющимся сведениям, он намеревался от¬править посольство в Москву еще в 1625 году. В то время идея Ришелье не была осуществлена, более неотложные дела отвлекали внимание первого министра. В 1628 году французские купцы вновь напомнили Ришелье о России. Они подали кардиналу пространную записку, в которой предлагали основать компанию для торговли с Московией. Купцы считали, что помимо тех вы¬год, которые Франция может извлечь из торговых сноше¬ний с Московией, Его Величество Людовик XIII приобретет еще большее влияние «среди государей Севера и особен¬но на короля польского, который, не имея врага более могущественного, чем московиты, воздержится впредь способствовать интересам Австрийского дома, ибо Его Ве¬личество (король Франции. — П. Ч.) сможет и повредить ему, и оказать услуги Великому князю Московскому». Ришелье поддержал идеи, высказанные в записке, и распорядился о снаряжении уже упоминавшегося посоль¬ства во главе с Деэ де Курмененом в Москву. Главной темой состоявшихся в Москве переговоров был вопрос о присоединении России к антигабсбургской коалиции. Характерно, что тема войны России с Поль¬шей не была зафиксирована в официальных документах, тем не менее все содержание переговоров свидетельствует о том, что это был центральный вопрос. Деэ, как свиде¬тельствует русская запись переговоров, делал упор на близость интересов Франции и России: «Недружба у их коро¬ля Людовика с цесарем (императором. — П. Ч.) да с ис¬панским королем.., а с королем польским у их короля Людовика недружба, потому что польский король помогает цесарю, а у их короля Людовика с цесарем римским недруж¬ба». Далее Деэ заявил боярам, что Людовик XIII и его пер¬вый министр «ведают подлинно, что цесарь римский с поль¬ским королем заодно, меж себя они свои... и друг другу по¬могают. А Царскому Величеству с государем его Людовиком королем потому же быть в дружбе и в любви и на не¬другов стоять заодно». По сути дела, говоря современным языком, французский дипломат предложил нечто вроде военно-политического союза Франции и России. Он утвер¬дительно ответил на вопрос бояр о возможности оказания помощи «ратными людьми» против Польши, оговорившись, правда, что Франция уже противодействует всеми сред¬ствами Империи. В конце концов эмиссар Ришелье полу¬чил от Боярской думы обещание возобновить войну с Польшей. Здесь следует подчеркнуть, что Россия ни в коем случае не становилась игрушкой в руках хитроумного Ришелье. У нее были собственные давние счеты с Речью Посполитой, захватившей значительные русские террито¬рии и откровенно посягавшей на русскую государствен¬ность. Война с Польшей в любом случае была неизбежна, речь шла лишь о сроках. Боярская дума тем охотнее сог¬ласилась возобновить войну, что помощь России обещала не только Франция, но и Швеция. Одновременно с политическими обсуждались и торговые дела. Здесь Боярская дума проявила неуступчивость, отказавшись предоставить французским купцам свободный транзит по русской территории. Решительное возражение с ее стороны вызвало требование Деэ де Курменена раз¬решить католическое богослужение для французских торговцев в России. Тем не менее, несмотря на возник¬шие разногласия, в ноябре 1629 года в Москве был подписан «Договор о союзе и торговле между Людови¬ком XIII, королем Франции, и Михаилом Федоровичем, царем Московии». По этому договору французы получили право на хороших условиях торговать в трех русских городах: Москве, Архангельске и Новгороде. Но самое главное — Деэ де Курменен привез Ришелье твердое обе¬щание России пойти войной на Речь Посполитую. Эта война, получившая название Смоленской, началась в 1632 году и продолжалась два года. Наряду со Швецией и Россией Ришелье пытался вов¬лечь в антигабсбургскую коалицию Турцию и Трансильванию. У кардинала был «грандиозный замысел, — пишет Б. Ф. Поршнев, — охватить Империю с севера, востока и юга сплоченным полукольцом своих союзников: Англии, Голландии, Дании, Швеции, Московии, Турции, Трансиль-вании — все они были, кстати, враждебны католицизму, хотя и по-разному. Важной частью этого полукольца на Востоке должна была бы явиться военная коалиция Шве¬ции, Московии, Турции и Трансильвании». Решающую роль в этой коалиции Ришелье, безусловно, отводил Густаву Адольфу. Вскоре после подписания Альтмаркского перемирия, развязавшего руки королю Шве¬ции, Ришелье начал переговоры с Густавом Адольфом о заключении франко-шведского союза. Однако перегово¬ры растянулись на целый год. Слишком огромную сумму запросил Густав Адольф за участие в войне против импе¬ратора. Со своей стороны, французская дипломатия нас¬таивала на уважении королем Швеции прав и интересов католических князей Германии, с которыми он, судя по его неоднократным высказываниям, не намеревался счи¬таться. Наконец разногласия удалось урегулировать, и 23 января 1631 г. в Бервальде (Неймарке) был подписан франко-шведский союзный договор, по которому Франция обязывалась ежегодно выплачивать Швеции в течение пя¬ти лет миллион ливров в обмен на постоянное пребывание в Германии в течение этого срока 30-тысячной шведской армии и уважение католического вероисповедания во всех районах дислокации шведов. Обе стороны обязывались задерживаться от заключения сепаратных соглашений с империей и способствовать нейтралитету Баварии и других рейнских католических княжеств в предстоящей войне Франции с Империей. Бервальдский договор со Швецией был очередной победой «дипломатии пистолей», практиковавшейся Ришелье в 1624—1635 годах, то есть со времени его прихода к власти до вступления Франции в войну против Габсбургов. В течение 10 с лишним лет Ришелье активно противодействовал настойчивым попыткам Австрий¬ского дома укрепить свои позиции в Европе. Не имея до поры возможности бросить открытый вызов Мадриду Вене, Ришелье охотно финансировал любого, кто готов был сражаться против Габсбургов. Любопытна оценка Бервальдского договора, данная Фридрихом Шиллером: «Решение принимать от Франции субсидию и отказаться от полной свободы в ведении войны стоило королю Шведскому тяжкой внутренней борьбы. Но этот союз с французами был решающим для его положения в Германии. Лишь теперь, когда он опирался на самую значительную державу Европы, у им¬перских чинов Германии появилось доверие к его замыслу, за успех которого они до сих пор — и не без основания — трепетали. Лишь теперь становился он страшным для императора. Даже католические государи, желавшие унижения Австрии, смотрели теперь с меньшей тревогой на его успехи в Германии, потому что союз с католической державой обязывал его выказывать терпимость к религии. Как появление Густава Адольфа означало защиту евангелической религии и германской свободы от непомерного могущества императора Фердинанда, так теперь вмешательство Франции означало охрану католической религии и свободы Германии от того же Густава Адольфа, если бы упоение удачей увлекло его за пределы умеренности».
Экспансия Швеции в Германии началась еще до заклю¬чения союза с Францией, но была ограничена узкой кромкой побережья Балтийского моря. 20 мая 1630 г. Густав Адольф явился в сейм, держа на руках четырехлетнюю дочь Христину, еще в колыбели объявленную наследницей. Он известил сейм, что отправляется в поход в Германию, и сообщил свое решение доверить регентство на время сво¬его отсутствия Государственному совету. Он заставил депутатов сейма принести присягу верности их будущей королеве. Спустя несколько дней Густав Адольф во главе армии покинул пределы Швеции, а уже в первых числах июня высадился на острове Рюген, располо¬женном у берегов Померании. В июле 1630 года швед¬ский король захватил город Штеттин, после чего на¬чал переговоры с курфюрстами Бранденбурга и Саксонии о союзе против императора. Протестантские князья, одна¬ко, не жаждали ввязываться в новую разорительную войну. За спиной Густава Адольфа они пытались догово¬риться с императором, требуя в обмен на союз против шведского короля отмены Реституционного эдикта. Пока император тянул с ответом, Густав Адольф, укрепивший свое положение союзом с Францией, перешел в наступление, захватив в апреле 1631 года Франкфурт-на-Одере. Навстречу ему устремилась имперская армия Тилли, оказавшего неожиданную «услугу» королю Шве¬ции. Тилли осадил и в конечном счете захватил богатый го¬род Магдебург, которым издавна правили протестантские князья из Бранденбургского дома. Всего за несколько дней город был разгромлен. От ужасающего зрелища сод¬рогнулась видавшая виды многострадальная Германия. Жертвами распоясавшейся солдатни пали около 30 тысяч жителей Магдебурга. «Ничего подобного не видели со вре¬мени взятия Трои и Иерусалима», — злорадно утверждал сам Тилли. Резня, устроенная солдатами Тилли в Магдебурге, выз¬вала бурю возмущения протестантов Германии. Курфюрст Бранденбурга поспешил заключить союз с Густавом Адольфом, предоставив в его распоряжение свои самые мощные крепости Шпандау и Кюстрин. Его примеру пос¬ледовал курфюрст Саксонский, чьи владения пострадали от нашествия армии Тилли. Под знамена Густава Адоль¬фа стекалось все большее число германских протестан¬тов. 17 сентября 1631 г. Густав Адольф наголову разбил под Лейпцигом армию Тилли. На поле боя осталось более 5 тысяч имперских солдат, в плену оказались 7 тысяч человек. Сам Тилли с трудом спасся, получив три тяжелых ранения. В результате одного только этого сражения чаша ве¬сов резко качнулась в сторону протестантской коалиции. В окружении императора началась паника, выяснилось, что нет сил для защиты Вены. После сражения под Лейпцигом Густав Адольф мог свободно идти на столицу габ¬сбургской империи, что ему настоятельно советовал канц¬лер Оксенштерна, ближайший советник и друг короля. Та¬кого же мнения придерживался и Ришелье. Однако швед¬ский король решил иначе: он намерен стать властителем Германии. Шведские войска захватывают Тюрингию и Франко¬нию, города Эрфурт, Вюрцбург и Франкфурт-на-Майне. Германские союзники Густава Адольфа очищают от ис¬панцев Майнцское архиепископство, а курфюрст Саксон¬ский, не встречая сколь-нибудь серьезного сопротивле¬ния, вторгается в Чехию. В считанные месяцы Густав Адольф устанавливает контроль над большей частью гер¬манских земель, к неописуемому ужасу рейнских католи-ческих князей, обратившихся в поисках спасения к Фран¬ции. Наибольшую предусмотрительность проявил Макси¬милиан Баварский, поспешивший еще в мае 1631 года подписать договор с Францией. Неожиданное возвышение Швеции явилось неприят¬ным сюрпризом для Ришелье. Не поспешил ли он с заклю¬чением Бервальдского договора? Отец Жозеф недаром предостерегал его от слишком тесного союза с Густавом Адольфом. Политическое чутье подсказывало кардиналу, что дальнейшие успехи шведского короля, у которого во¬енные победы явно вызывали головокружение, чреваты самыми серьезными последствиями для французских интересов в Германии и в Европе в целом. Пассивность Франции могла быть неверно истолкована как герман¬скими союзниками, так и самим Густавом Адольфом.
МАКСимка
Сообщение: 1930
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Отправлено: 20.03.09 11:44. Заголовок: ЛОТАРИНГИЯ В это вр..
ЛОТАРИНГИЯ
В это время (осень 1631 г.) Ришелье стало известно, что герцог Буильонский, всегда в трудные моменты нахо¬дивший убежище в принадлежащем ему Седане, располо¬женном за пределами владений короля Франции, вступил в тайный сговор с бежавшими из страны Марией Медичи и Гастоном Орлеанским. Поразмыслив, Ришелье пришел к выводу, что военная операция против Седана могла бы быть распространена на всю территорию Лотарингии, находившейся на стыке Франции и Германии. Уста¬новление контроля над Лотарингией помимо укреп¬ления безопасности Франции на ее восточных границах послужило бы и недвусмысленным предупреждением для короля Швеции. Идея кардинала была одобрена Людо¬виком XIII. 17 ноября 1631 г. войска маршала де Лафорса совер¬шили неожиданный бросок и оказались у крепостных стен Седана. Операция была хорошо продумана и проведе¬на в тот самый момент, когда герцог Буильонский находился в отъезде. Его мать престарелая герцогиня Буильонская не решилась оказать сопротивление королев¬ской армии и приказала открыть крепостные ворота. Ласрорс во главе армии вошел в город и побудил седан-ский гарнизон присягнуть на верность Людовику XIII. Немедленно были предприняты поиски сторонников Гасто-на и королевы-матери; они были выданы городскими властями и посажены в крепость. Оставив Седан под на¬дежной защитой, маршал Лафорс с основными силами двинулся к Вердену на соединение с другой армией, ко¬торой командовал сам Людовик XIII. Вскоре обе армии сосредоточились у германских границ. Ришелье полагал, что уже сам факт их расположения в непосредственной близости от Рейнской области должен послужить предупреждением Густаву Адольфу и удержать его от необдуманных действий в отношении западногер¬манских княжеств. Король Франции также намерен сделать строгое внушение герцогу Лотарингскому Карлу IV, предоставившему убежище сбежавшему Гастону. Вступление французских войск в Лотарингию осенью 1631 года положило начало присоединению к Франции этого полунезависимого герцогства. В течение многих лет процветавшая прежде земля будет охвачена безжалостным пламенем войны. Тридцатилетняя война усугубила и без того сложное политическое положение Лотарингии, географически раз¬деляющей Францию и Германию. Подавляющая часть ее территории находилась под формальной опекой Империи, хотя в правовом отношении Лотарингия была более неза¬висимой по сравнению с другими германскими княжества¬ми. Другая, меньшая часть территории Лотарингии фор¬мально была подчинена королю Франции. В языковом отношении население Лотарингии также делилось на гер-маноязычное и франкоязычное. К герцогству тесно при¬мыкали владения французской короны: на юго-западе — Шампань, на севере — три епископства — Мецское, Туль¬ское и Верденское. В исторически сложившихся неблагоприятных для Лотарингии политических условиях единственными сред¬ствами ее выживания как самостоятельного государствен¬ного образования были строгий и последовательный ней¬тралитет, умелое балансирование между Империей и Францией. В свое время Генрих IV хотел закрепить узы, связывающие Лотарингию и Францию, женитьбой дофина (будущего Людовика XIII) на единственной дочери Ген¬риха II Лотарингского Николь, но Мария Медичи после убийства короля предпочла для своего сына испанский брак. Лотарингский же престол в конечном счете достал¬ся племяннику умершего Генриха II Карлу IV. Новый герцог не последовал благому примеру своих предшественников, и очень скоро между Лотарингией и Францией стали возникать недоразумения. После казни Шале в 1626 году герцог зачем-то предоставил убежище злейшему врагу Людовика XIII и кардинала Ришелье гер¬цогине де Шеврёз, превратившей столицу его герцогства Нанси в центр антифранцузских заговоров и интриг с участием эмиссаров из Испании, Империи и Англии. Кар¬динал не без оснований подозревал герцога Лотаринг¬ского в содействии экспедиции Бекингема на помощь восставшей Ларошели. Очень скоро агенты отца Жозефа предоставили кардиналу бесспорные доказательства учас¬тия герцога в антифранцузской игре. Французская секрет- ная служба сумела выследить некоего англичанина Мон¬тегю, выполнявшего роль связного между Бекингемом и герцогиней де Шеврёз. Однажды группа французских агентов в составе 10—12 человек, тайно проникнув на территорию Лотарингии, захватила Монтегю и со всеми оказавшимися при нем бумагами доставила в Париж. Карл IV попытался было выразить протест Ришелье против бесцеремонного нарушения своих суверенных прав, однако после того, как ему предъявили документальные доказательства его причастности к заговору герцогини де Шеврёз, возмущение герцога сменилось весьма неуклю¬жими оправданиями. Внутренние дела на время отвлекли внимание Ришелье от Лотарингии, чем поспешил воспользоваться Карл IV. Он все более определенно ориентировал свою внешнюю политику на Империю: без боя отдал имперским войскам два города, входивших в Мецское епископство, — Вик и Мойенвик, хотя по соглашению с Францией обязан был обеспечить их безопасность. Герцог совершал одну ошибку за другой. Последней каплей, переполнившей чашу тер¬пения Людовика XIII и Ришелье, было предоставление Карлом IV политического убежища Гастону Орлеанскому. В Париже это восприняли как антифранцузскую демон¬страцию, на которую надлежало дать немедленный ответ.
Шел 1631 год. Ришелье считал, что настало время по¬кончить с пассивностью Франции на ее восточных грани¬цах. И герцог Лотарингский, и западногерманские князья, и, что не менее важно, король шведский должны воочию убедиться в решимости Франции отстаивать свои интере¬сы в Германии. Кто знает, может быть, именно тогда, осенью 1631 года, Ришелье принял решение о присоедине¬нии к Франции Лотарингии, а затем и Эльзаса. В его бу¬магах нет прямых указаний на этот счет, но все последу¬ющие действия французской дипломатии, а затем и воен¬ные усилия Франции будут направлены на расширение своих восточных границ. Успехи Густава Адольфа в Германии, как уже говори¬лось, не на шутку встревожили католических князей, обратившихся в поисках защиты от «северного Атиллы» к «христианнейшему» королю Людовику XIII. Новая ситу¬ация, сложившаяся в Германии в результате вмешатель¬ства Швеции в войну, побудила искать сближения с Францией и герцога Лотарингского, у которого были все основания больше других опасаться за свой трон, тем более что в районе Вердена сосредоточилась армия Людо¬вика XIII. Карл IV поспешил на поклон к королю Франции. Их встреча состоялась 23 октября 1631 г. Людовик XIII при¬нял герцога весьма прохладно, всем своим видом показы¬вая, что не верит ни единому его слову. Сконфуженный лотарингец ни с чем возвращается в Нанси, а Людовик XIII тем временем освобождает захваченные имперцами го¬рода Вик и Мойенвик. Оттуда до столицы Лотарингии — всего один день марша... Карл IV вновь появился в Верде¬не с... рождественскими поздравлениями Его Величеству Людовику XIII. На этот раз герцог безоговорочно принял все требования короля и 6 января 1632 г. подписал с Людовиком XIII договор, по которому обязался поддержи¬вать с Францией дружественные отношения. Карл IV обе¬щал Людовику XIII в самые короткие сроки выслать из Лотарингии всех враждебно настроенных к королю Фран¬ции и его первому министру. Совершенно очевидно, что речь идет прежде всего о герцоге Орлеанском, прочно обосновавшемся в Нанси, а также о его окружении. В до¬казательство своей полной лояльности Карл IV согласился передать Людовику XIII на три года крепость Марсаль. Правда, и в этот раз герцог остался верен себе: за три дня до подписания договора с Людовиком XIII устроил тайное бракосочетание овдовевшего к тому времени Гастона Орлеанского со своей родственницей Маргаритой де Водемон. Разумеется, Карлу IV прекрасно было извест¬но, что ни один член королевской семьи, и уж тем бо¬лее дофин, не мог вступить в брак без согласия короля. На что рассчитывал двуличный герцог? Скорее всего, на то, что однажды Гастон станет королем Франции со все¬ми вытекающими для него, Карла, и его герцогства пос-ледствиями... Знал бы герцог, чем обернутся для него в самом недалеком будущем его коварные расчеты, — воз¬можно, не спешил бы вступать в тайное родство с королем Франции. Безусловно, этот по меньшей мере легкомыс¬ленный поступок Карла IV ускорил аннексию Лотарингии Францией. Поведение Карла IV в значительной степени объясня¬лось тем обстоятельством, что в конце 1631 года в Мадриде созрел очередной антифранцузский план, предпо¬лагавший испанское вторжение во Францию, согласован¬ное по времени с мятежом, который должен был поднятьгубернатор Лангедока герцог де Монморанси. В то время как Испания готовила вторжение в Шампань и Бургундию, герцог Лотарингский на деньги, полученные из Мадрида, в срочном порядке набирал дополнительную армию, кото¬рая должна была поддержать действия дона Гонсальво де Корду из захваченного испанцами Пфальца. Что каса¬ется Гасгона, то он намеревался выступить совместно с Карлом IV во главе собственной армии, на комплекто¬вание которой Филипп IV выделил 100 тысяч экю. Поки¬нув Нанси, Гастон обосновался в Лонгви — в непосред¬ственной близости от границы с испанскими Нидерлан¬дами и Люксембургом. Там он и приступил к формирова¬нию армии, отдавая, правда, предпочтение шумным куте¬жам, на которые уходила немалая толика испанского зо-лота. О мадридском плане стало известно Ришелье, который решил принять срочные предупредительные меры. Прежде всего нужно было не допустить согласованных действий испанцев и внутренней оппозиции. Ришелье удалось дого¬вориться с принцем Оранским, который в начале июня 1632 года вторгся в испанские Нидерланды, после чего Мадриду было уже не до экспедиции в Шампань и Бургундию. Связав руки Испании, Ришелье бросил мощ¬ную армию против герцога Лотарингского, который, ока¬завшись один на один с превосходящим его противником, уже в конце июня вынужден был капитулировать. По усло¬виям мирного договора, подписанного 26 июня 1632 г. в Ливердене, Карл IV уступил Людовику XIII графство Клермон-ан-Аргон и две крепости — Стене и Жамец. Третий удар Ришелье нанес герцогу де Монморанси, поднявшему мятеж в Лангедоке. Как уже говорилось, в сентябре 1632 года армия Монморанси была разбита вой¬сками маршала де Томберга, а сам герцог взят в плен и вскоре казнен. Оказавшись без всякой поддержки, Гас¬тон поспешил перебраться из Лонгви в Брюссель — по¬дальше от длинных рук ненавистного кардинала. Укрепив позиции Франции в Лотарингии, Ришелье на¬чал подумывать о походе в Эльзас, но здесь он не встретил понимания со стороны своего первого и ближайшего по-мощника — отца Жозефа. Капуцин считал, что в первую очередь необходимо помешать захватническим планам Густава Адольфа в западной части Германии. Если Густа¬ву Адольфу удастся закрепиться в этом районе, полагал отец Жозеф, то Франция неизбежно приобретет в его ли¬це куда более опасного соседа, чем все западногерманские княжества вместе взятые. К тому же «христиан¬нейший» король обязан выполнить свое обещание, данное католическим князьям Германии, — защищать их от швед¬ского завоевателя. В конечном счете Ришелье счел доводы своего помощника убедительными и отказался от похода в Эль¬зас, полагая, что время для этого еще не настало. В Майнц, где расположил свой лагерь Густав Адольф, было направлено специальное посольство во главе с Шарна-се — одним из лучших дипломатов школы Ришелье. Его помощником был назначен маркиз де Брезе, шурин карди¬нала. У послов четкие инструкции; всеми средствами скло¬нить короля Швеции повернуть оружие против Фердинан¬да II в его наследственных землях, то есть в Австрии и Чехии. Кроме того, необходимо получить от Густава Адольфа обещание не покушаться на территории католи¬ческих княжеств Германии, находящихся под покрови¬тельством Людовика XIII. Надо сказать, Ришелье доверил Шарнасе и Брезе трудную миссию. Густав Адольф, которому военные успе¬хи совершенно вскружили голову, решил, что более не нуждается в советах короля Франции. Он недвусмыслен¬но дал понять французским дипломатам, что не намерен идти на какие-либо уступки в Германии. Особенное недо¬вольство вызвал у него договор, подписанный Людови¬ком XIII с Максимилианом Баварским — злейшим врагом протестантского дела. Шарнасе и Брезе трудно было объяс¬нить шведскому королю истинные мотивы, по которым Франция пошла на заключение этого договора. Их мис¬сия явно зашла в тупик. Они покидали Майнц с убежде¬нием, что Густав Адольф твердо решил захватить зна-чительную часть Рейнской области и обосноваться там на неопределенное время.
Однако планы Густава Адольфа изменились. Ферди¬нанд II, успешно использовав предоставленную ему швед¬ским королем передышку, перегруппировал свои силы, и в феврале 1632 г. оправившийся от ран Тилли начал нас¬тупление на позиции, занимаемые шведами. 28 февраля он вторгся в Бамбергское епископство (на севере Баварии), изгнав оттуда шведский гарнизон. Густав Адольф вынуж¬ден был срочно покинуть Майнц, оставив там с частью войск молодого, подававшего большие надежды герцога Бернгарда Саксен-Веймарского. С основными силами ко¬роль Швеции устремился на юг Германии — в Баварию. Воспользовавшись уходом Густава Адольфа, рейнские князья спешили закрепить отношения с Францией, а ар¬хиепископ Трирский по собственной инициативе отдал все свои владения под власть Людовика XIII, направившего в Трир армию маршала д'Эффиа. Ценой больших уступок и обещанием новых владений в Чехии и Германии Фердинанду II удалось вернуть на свою службу Валленштейна, тщетно пытавшегося одно время предложить свои услуги Густаву Адольфу. Валленштейн согласился возглавить армию Фердинанда II при условии предоставления ему самой широкой свободы дей¬ствий. «Итак, — писал Фридрих Шиллер в «Тридцатилет¬ней войне», — наконец во главе императорской армии встал полководец, заслуживающий этого имени. Всякая другая власть в войсках, не исключая власти самого им¬ператора, теряла значение в тот самый момент, как Валленштейну был вручен жезл главнокомандующего, и все исходившее не от его особы было недействительно. От берегов Дуная до Везера и Одера все почувствовали жи¬вотворное появление нового светила. Новый дух вселяется в солдат императора; начинается новая эпоха войны, новые надежды придают папистам бодрости, и протестантский мир с тревогой наблюдает перемену ситуации». Весной 1632 года Валленштейн начал энергичное нас¬тупление на Чехию, которую захватил за полгода до это¬го курфюрст Саксонский Иоганн Георг. Страна была освобождена от саксонцев в считанные дни. Тем временем Густав Адольф, идя навстречу Валленштейну, проник в граничащую с Чехией Баварию и под¬верг ее жестокому разграблению. За то время, что швед¬ская армия находилась в Германии, в нее вступило не¬мало местных наемников, не отличавшихся особой дисцип¬линой. Протестантские солдаты грабили мирное население ничуть не меньше, чем мародеры Тилли. Тем не менее бое¬вой дух шведской армии был еще достаточно высоким. Густав Адольф без труда овладел Нюрнбергом, а затем взял крепость Донауверт на Дунае. Армия Тилли — а при ней находился и Максимилиан Баварский — заняла позиции вблизи небольшого городка Раин. От шведских войск ее отделяла мелководная, но с очень быстрым течением река Лех, все мосты через кото¬рую были предусмотрительно разрушены по приказу Тил¬ли. Вдоль берега Тилли расставил артиллерийские орудия в расчете не дать возможности протестантам форсировать реку. И все же Густаву Адольфу удалось подавить артил¬лерию Тилли, используя то преимущество, что занимаемый шведами противоположный берег реки был намного выше. В ожесточенной артиллерийской дуэли прямым попада¬нием снаряда был смертельно ранен Тилли, а заменивший его Максимилиан Баварский обнаружил полную неспо¬собность управлять боем. Под прикрытием дымовой заве¬сы от зажженной сырой соломы шведы успешно форсирова¬ли Лех. Каково же было удивление Густава Адольфа, когда он, ворвавшись в расположение противника, никого там не обнаружил. Максимилиан отдал малодушный при¬каз оставить укрепленные позиции и отвел армию в район Ингольштадта. Поспешное бегство герцога Баварского по¬разило Густава Адольфа еще больше, когда он убедился в прочности второй линии обороны, построенной Тилли. «Будь я герцогом Баварским, — воскликнул он в изумле¬нии, — никогда, хоть бы мне бомбой оторвало бороду и подбородок, никогда я не покинул бы такой позиции, как эта, и не впустил бы неприятеля в свои земли!» Позорное бегство Максимилиана позволило Густаву Адольфу легко овладеть Аугсбургом, а затем и столицей Баварии Мюнхеном, после чего шведская армия повернула на север — в направлении Франконии. Густав Адольф по¬пытался воспрепятствовать соединению баварской армии Максимилиана с армией Валленштейна, но опоздал, в результате чего в районе Нюрнберга его встретило более чем 60-тысячное войско под командованием герцога Фрид-ландского. Силы Густава Адольфа намного уступали им-перско-баварской армии, и его попытки опрокинуть оборо¬ну Валленшейна успеха не имели. В сражении у Нюрнбер¬га, происшедшем 8 сентября 1632 г., победителей не ока¬залось. Военные действия приняли пассивно-позиционный характер и затянулись до глубокой осени. 16 ноября 1632 г., воспользовавшись тем, что Валлен¬штейн значительную часть армии перебросил в район Бамберга, Густав Адольф дал решающий бой в районе не¬большого городка Люцен. В кровопролитном сражении удача попеременно сопутствовала то одной, то другой сто¬роне. И все-таки победа досталась шведам, войска Вал¬ленштейна обратились в беспорядочное бегство. Но и шведская армия понесла тяжелые потери. А самое глав¬ное — в этом сражении был убит король Швеции Густав Адольф, который один стоил целой армии. «Как дорого досталось эта победа и как скорбно торжество! — воскликнул по этому поводу Фридрих Шиллер. — Лишь теперь, когда остыла ярость сражения, стала очевидной вся огром¬ность потери, и ликующие клики победителей умолкли, сменясь тоскливым, мрачным отчаянием. Он, кто вел их к победам, не вернулся вместе с ними. Там, на поле сраже¬ния, завершившегося победой, лежит он в груде мертве¬цов, ничем не прославившихся. После долгих напрасных поисков находят наконец прах короля возле большого камня.., известного уже сотни лет, но после достопамят¬ного несчастья этого дня получившего название Шведско¬го камня. Изувеченный ранами и залитый кровью до не¬узнаваемости, истоптанный лошадьми и ограбленный ма¬родерами, которые сняли с него драгоценности и одежду, лежит он под кучей трупов...» Получив известие о гибели Густава Адольфа, Ришелье немедленно сообщил об этом Людовику XIII. «Если бы шведский король догадался умереть хотя бы на полгода позднее, — поделился кардинал своими соображениями с Людовиком XIII, — то дела Вашего Величества, совершен¬но очевидно, находились бы куда в лучшем состоянии». При всех неудобствах, которые создавал для Франции ко¬роль Швеции, его гибель, несомненно, была тяжелым уда¬ром для политики Ришелье, лишившим французскую дип¬ломатию пусть и плохо управляемого, но все же реального и мощного союзника. Франция опять рисковала остаться один на один с габсбургской империей. Англия постепенно утрачивала активность в европейской политике, погружа¬ясь во внутренние распри между парламентом и королем. Голландия, при всем значении ее союза с Францией, никак не могла компенсировать возможный выход Швеции из игры, чего так опасался Ришелье после гибели Густава Адольфа. Было и еще одно обстоятельство, ввергшее первого министра в дурное расположение духа в те пасмурные ноябрьские дни 1632 года. Перед казнью герцог де Мон-моранси, желая облегчить душу, сообщил кардиналу о тайном браке Гастона Орлеанского и Маргариты де Воде-мон, заключенном стараниями Карла IV. Необходимо любой ценой добиться возвращения наследника француз¬ского престола на родину, с тем чтобы он вновь не стал игрушкой в руках Мадрида и Вены. У Ришелье были все основания для подобных опасений. Едва Гастон объявился в Брюсселе, как вокруг него завя¬зался новый клубок интриг. Предпринимались попытки втянуть в новый заговор принца Конде, герцогов Гиза и д'Эпернона, а также маршала Туара, коменданта крепос¬ти Казале, в Северной Италии. Но агенты секретной служ¬бы отца Жозефа не сидели сложа руки. Им удалось пере¬хватить на территории испанских Нидерландов курьера с бумагами, следовавшего из Мадрида в Брюссель. Ришелье стало известно о ведущихся тайных переговорах Гастона с испанским правительством об условиях оказания ему во¬енной и финансовой помощи. Из бумаг же кардинал узнал о попытках вовлечь в заговор маршала Туара. В отноше¬нии маршала Ришелье поступил более чем оригинально, посоветовав королю срочно произвести заслуженного во¬яку в кавалеры ордена Св. Духа. Новоиспеченный кавалер вынужден был оставить возглавляемые им войска в Север¬ной Италии, где становился потенциально опасным для собственного же правительства, и отбыть ко двору под бдительный присмотр господина кардинала. Ловкими маневрами Ришелье сумел расстроить планы Гастона. Весь 1633 год был заполнен запутанными интри¬гами, политический смысл которых иной раз труднообъяс¬ним. Гастон, очень быстро уставший от тяжелой материнс¬кой опеки, втайне от Марии Медичи пытается вступить в переговоры с Ришелье. Даже Валленштейн дает знать кардиналу, что на определенных условиях готов предать императора. После неудачи под Люценом, которую многие трактова¬ли как успех Валленштейна, генералиссимус вернулся в Чехию и приступил к формированию новой армии. Импе¬ратор торопил его, требуя как можно быстрее выступить в Рейнскую область, занятую в значительной части швед¬скими гарнизонами. В скором времени Валленштейн вый¬дет из Чехии с хорошо оснащенной 40-тысячной армией.
МАКСимка
Сообщение: 1931
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Гибель Густава Адольфа имела серьезные последствия для протестантской коалиции, многие участники которой начали подумывать о сепаратном мире с императором. В коалиции наметился раскол между противниками и сто¬ронниками продолжения войны. Серьезные внутренние проблемы возникли и в самой Швеции, где наследнице престола едва исполнилось шесть лет. Интерес к шведской короне неожиданно обнаружил сын польского короля Владислав, давно и тщетно домогав¬шийся московского престола. Он начал открыто вербовать себе сторонников в Швеции. Упавшая с головы Густава Адольфа корона манила и Христиана IV, вознамерившего¬ся женить на юной принцессе своего сына Ульриха. В возникших внутренних неурядицах решающее слово сказал канцлер Оксенштерна, добившийся от регентского совета официального провозглашения несовершеннолетней Христины королевой Швеции при живой матери, которая, по всеобщему убеждению, не была способна управлять страной. На деле все руководство шведской политикой, а также действиями армии в Германии сосредоточилось в руках графа Оксенштерны, трезвого и умного государ¬ственного деятеля. Польша не имела возможности под¬крепить силой оружия притязания Владислава, поскольку вела войну с Россией, и вынуждена была примириться с очевидным. Оксенштерна корректирует внешнеполитический курс Швеции, последовательно исправляя ошибки, допущенные Густавом Адольфом. Франция вновь становится привиле-гированным партнером Швеции, Ришелье продолжал фи¬нансирование шведских военных операций в Германии. Оксенштерна постарался рассеять опасения рейнских кня¬зей, обещая невмешательство при условии соблюдения ими нейтралитета в войне. Канцлер лично отправляется в Германию и предприни¬мает настойчивые усилия по восстановлению Евангеличе¬ской унии. В Эрфурте он собрал представителей 12 протес-тантских городов Империи и заручился их поддержкой. Затем прибыл в Хейльбронн на общегерманский съезд протестантских князей, куда были приглашены представи¬тели Франции, Англии и Голландии. Французские интере¬сы представлял маркиз де Фекьер, кузен отца Жозефа. Он сыграл важную роль в заключении в феврале 1633 года со¬юзного договора между Швецией и крупнейшими проте¬стантскими княжествами. Он же помог Оксенштерне стать фактическим и формальным главой общегерманской про¬тестантской партии в противовес кандидатуре Иоганна Ге¬орга, курфюрста Саксонского, не без оснований подозрева¬емого Ришелье в тайных намерениях пойти на сепаратную сделку с Фердинандом П. В Хейльбронне Фекьер неоднократно встречался с вре¬менным главнокомандующим шведскими войсками в Гер¬мании Бернгардом Саксен-Веймарским, сетовавшим на не-достаточность французской финансовой помощи. Француз¬ский дипломат понял его по-своему, написав Ришелье: «Я думаю, что необходимо увеличить размер пенсии (по¬лучаемой Бернгардом от Франции. — П. Ч.) до 10 тысяч экю. Это самый верный и надежный союзник Франции». Фекьер от имени Людовика XIII поставил свою подпись под Хейльброннским пактом и отправился с официальной миссией сначала в Берлин — столицу Бранденбурга, а за¬тем в Дрезден — столицу Саксонии. В Дрездене к Фекьеру на прием явился чешский дворя¬нин граф Кински, доверенный человек Валленштейна, и сообщил об искреннем желании своего господина добиться политического умиротворения в Германии даже против во¬ли императора Фердинанда. Эмиссар Валленштейна осто¬рожно зондировал возможность политической поддержки со стороны Франции притязаний герцога Фридландского на чешскую корону. Более откровенен он был в выяснении возможности перемещения шведов из Баварии в Помера-нию, на Балтийское побережье. Французский дипломат проявил понятную осторож¬ность, заверив, однако, неожиданного визитера, что немед¬ленно доведет полученные сведения до господина кардина¬ла. Он еще не знал, что аналогичный зондаж Валленштейн предпринял и в отношении Оксенштерны. Обида, причи¬ненная полководцу неблагодарным императором, оставила в его душе незаживающую рану. К тому же никто не мог поручиться, что подобная история не повторится, если Валленштейну удастся изгнать шведов из Германии. Гер¬цог Фридландский, желая подстраховаться, намеревался поставить на две карты, явно недооценив всей сложности и опасности двойной игры. Инициатива Валленштейна показалась Ришелье на¬столько важной, что 16 июля 1633 г. в загородной коро¬левской резиденции Сен-Жермен-ан-Лай было созвано внеочередное заседание Совета. Кардинал высказался за продолжение контактов с эмиссаром Валленштейна. По его мнению, в случае их успешного развития можно было бы пойти даже на заключение союзного договора с герцо¬гом Фридландским. Большинство членов Совета поддержа¬ли Ришелье. Фекьер получил новые инструкции с широкими полно¬мочиями: если Валленштейн сумеет повернуть против им¬ператора армию хотя бы в 30—40 тысяч человек, Франция немедленно предоставит ему субсидию в размере миллиона ливров; она обязуется также добиться для Валленштейна финансовой поддержки со стороны других участников ан-тигабсбургской коалиции. Каково же было изумление Ришелье, когда ему стало известно, что Валленштейн раскрыл содержание своих тайных переговоров с Францией не только шведам, но и саксонцам, давно уже поглядывавшим в сторону императо¬ра. Еще более странным выглядело неожиданное возобно¬вление Валленштейном военных действий против шведов и их саксонских союзников. Столь же странно повел себя Валленштейн и в переговорах с представителем Франции: граф Кински всячески уклонялся от ответа на француз¬ские предложения, переданные Фекьером, а вместо этого говорил о заветном желании Валленштейна устранить из Германии всех иностранцев — шведов, испанцев... У Фекь-ера были все основания полагать, что в число этих «врагов Германии» Валленштейн включает и Францию. В конце августа 1633 года Фекьер докладывает Ришелье, что его переговоры с эмиссаром Валленштейна зашли в тупик и их продолжение бессмысленно. Тем временем Валленштейн разделил свои силы: один корпус отправил через Саксонию в Померанию, а сам во главе основных сил двинулся в Верхний Пфальц с целью разбить Бернгар-да Саксен-Веймарского. Вместе с тем он упорно не желал слышать настойчивые призывы императора и герцога Мак¬симилиана о спасении Баварии. Когда же не выполнять приказы императора стало уже просто невозможно, Вал¬ленштейн с крайней неохотой двинулся как можно медлен¬нее к баварской границе и окружил взятый шведами город Хам. Осада, однако, была непродолжительной. Воспользо¬вавшись слухами о готовящемся якобы новом саксонском вторжении в Чехию, Валленштейн вернулся в чешские земли еще до наступления зимы. Поведение Валленштейна все более тревожило Ферди¬нанда II. Император не без оснований заподозрил его в измене. А вскоре и сам Валленштейн предоставил Ферди¬нанду II доказательства своей измены. Из ближайшего окружения Валленштейна распространялись слухи о стран¬ном поведении главнокомандующего, о его увлечении чер¬ной магией и колдовством, все чаще его видели в обществе невесть откуда взявшихся магов и прорицателей. * * * Ришелье, неисправимый прагматик, чье политическое воображение никогда не покидало реальной почвы, в это время тщательно готовился к решающему броску на Ло-тарингию, обладание которой становилось для Франции делом первоочередной важности. Как полагал первый ми¬нистр Людовика XIII, герцог Лотарингский сам предоставил удобный предлог для действий короля Франции. Уст¬ройство противозаконного брака Гастона Орлеанского при французском дворе расценили как грубое вмешательство во внутренние дела Франции и королевского семейства. Ришелье приложил немалые усилия, но в конечном счете добился признания от брата герцога кардинала Никола Франсуа Лотарингского, венчавшего Гастона и Маргариту. Правда, кардинал Лотарингский заявил, что венчал моло¬дых без ведома Карла IV, но это звучало неубедительно, поскольку 15-летняя принцесса Маргарита не имела права идти под венец без согласия главы Лотарингского дома, то есть Карла IV. В любом случае брак, по мнению француз¬ской стороны, был противозаконен. Ришелье постарался до предела раздуть это дело. По его настоянию парижский парламент объявил брак недей¬ствительным и одновременно осудил Карла IV за веролом-ство. Королевский совет принял решение в качестве первой ответной акции захватить область Барруа на западе Лота¬рингии. Но это было лишь начало хорошо продуманной операции по захвату всей Лотарингии. В «Мемуарах» Ри¬шелье уподоблял Карла IV «колючке на ступне» короля Франции, от которой он должен был избавиться как мож¬но быстрее. 31 августа 1633 г. Людовик XIII во главе армии поя¬вился под стенами Нанси. Но он отказался от штурма столицы Лотарингии, начав переговоры с Карлом IV. От имени короля Франции переговоры вел кардинал Ришелье. Герцог понимал всю ответственность создавшегося поло¬жения и проявлял несвойственную ему твердость. В одном из писем королю, обосновавшемуся на это время в Люне-вилле, в нескольких километрах юго-западнее Нанси, Ри¬шелье следующим образом описывал поведение Карла IV: «Месье Лотарингский то находится в веселом расположе¬нии духа, то впадает в противоположное состояние. На исходе непрерывного шестичасового заседания он уже был готов согласиться на все, но вдруг неожиданно выставля¬ет условие, которое перечеркивает все усилия». Утром 20 сентября 1633 г. Ришелье, исчерпавший все свое немалое терпение, уже намеревался прервать перего¬воры, когда Карл IV, понявший, видимо, что дело плохо, неожиданно и без всяких условий подписал составленный кардиналом текст договора, обязывавшего его сохранять полную лояльность к королю Франции и воздерживаться от всякого вмешательства в войну в Германии без предва¬рительного согласия Людовика XIII. Одно из условий договора было особенно унизительным для герцога Лота-рингского: он должен передать королю Франции часть го¬рода Нанси, где впредь будет размещаться французский гарнизон. 25 сентября французские войска вступили в сто¬лицу Лотарингии. Тяжелое положение, в котором оказался Карл IV, за¬ставило Гастона задуматься о собственной судьбе. Жизнь на широкую ногу в Брюсселе долго продолжаться не мо¬жет — он и так должен 400 тысяч ливров. Его отношения с матерью портились день ото дня, а шансов на то, чтобы въехать во Францию победителем, после провала испанс¬кого вторжения и мятежа Монморанси не было никаких. Невольно приходила мысль о возвращении с повинной, но он еще пытался гнать ее от себя. Правда, Пюилорен — верный соратник и друг — с некоторых пор стал настойчи¬во советовать ему примириться со старшим братом и вер-нуться на родину. Гастон не знал, что Ришелье удалось уже подкупить Пюилорена обещанием всевозможных благ в случае, если герцог Орлеанский вернется во Францию. Любопытно, что на этот раз Людовик XIII, обычно сни¬сходительный ко всем «шалостям» младшего брата, был настроен куда более решительно, чем кардинал, всегда презиравший Гастона. Но Ришелье, в отличие от короля, руководствовался прежде всего государственными сообра¬жениями, а они настоятельно требовали скорейшего воз¬вращения наследника престола, пребывание которого за границей в любой момент могло быть использовано врага¬ми Франции. Поэтому Ришелье энергично отстаивает вер¬сию о насильственной женитьбе Гастона коварным герцо¬гом Лотарингским. Под давлением Ришелье Людовик XIII 18 января 1634 г. заявил в парижском парламенте, что готов простить дофина при условии, что тот вернется во Францию в течение трех месяцев. Ришелье через специ¬альных посредников немедленно вступил в переговоры с Пюилореном. К началу марта 1634 года они практически обо всем договорились: Гастону возвращались все его вла¬дения и дополнительно предоставлялось губернаторство в Оверни; долги его погашались за счет казны, а по прибы¬тии в Овернь он должен был получить 300 тысяч ливров на устройство дворца. Не остался забытым и Пюилорен, получивший вознаграждение в размере 100 тысяч ливров и несколько прибыльных должностей. Единственное условие, предъявленное Гастону, заключа¬лось в том, что специально назначенная королем комис¬сия должна была определить законность его брака с Маргаритой де Водемон. На период работы комиссии жена до¬фина должна была проживать в Блуа в охраняемой рези¬денции. В последний момент Гастон отказался принять это требование, сочтя его оскорбительным для своего и жены достоинства. В результате переговоры были сорваны.
1634 год принес Ришелье новые заботы и тревоги. Валленштейн, отступивший в Чехию, в январе возобновил через того же графа Кински секретные переговоры с представителем Ришелье маркизом де Фекьером. Кински сообщил, что Валленштейн готов принять прошлогодние французские предложения и перейти на службу к королю Франции. Но время было упущено. Над головой Валленштейна нависла смертельная угроза. Максимилиану Баварскому и послу Филиппа IV в Вене удалось убедить Фердинанда II, что Валленштейн может из¬менить в любой момент, а посему его необходимо не только отстранить от командования, но и приговорить к смерти. Развязку ускорил сам Валленштейн. Он сообщил о своем намерении перейти на сторону противников импера¬тора генералу Пикколомини, своему заместителю. Фана¬тично преданный католическому делу, Пикколомини одоб¬рил намерение Валленштейна, а сам, заручившись под¬держкой генерала Галласа, столь же непримиримого врага протестантов, как и он сам, уведомил обо всем венский двор. 24 января 1634 г. Галлас, назначенный Фердинандом II временно исполнять обязанности нового главнокомандую¬щего, получил приказ арестовать Валленштейна и доста¬вить в Вену, а в том случае, если он окажет сопротивление, казнить на месте без суда и следствия. Непосредствен¬ное исполнение воли императора поручили трем офицерам: ирландцу Лесли, шотландцу Гордону и австрийцу Бутлеру, — которые пользовались полным доверием ничего не подозревавшего Валленштейна, предававшегося в Эгерском замке гаданию по звездам вместе со своим астро¬логом Сенио. Вначале заговорщики убивают трех наиболее верных Валленштейну полковников: Кински, Терцки и Неймана. Затем, проникнув в спальню Валленштейна, набрасывают¬ся на главнокомандующего и убивают его. Произошло это в ночь на 25 февраля 1634 г. «Так окончил Валленштейн, пятидесяти лет от роду, свою полную славы, не¬обыкновенную жизнь, — писал Фридрих Шиллер в «Трид¬цатилетней войне». — Вознесенный честолюбием и често¬любием же повергнутый в прах, при всех своих недо¬статках изумительный, достойный восхищения человек, он был бы недосягаемо велик, если бы соблюдал меру. Доб-родетели властелина и героя, ум, справедливость, твер¬дость и мужество с исполинской силой выражены в его натуре; но он был лишен простых человеческих доброде¬телей, украшающих героя и привлекающих к повелителю сердца». Получив известие об убийстве Валленштейна, Людо¬вик XIII заявил: «Я надеюсь, что такая же участь ожидает всех, кто предаст своего суверена». Он видел в прославлен¬ном полководце лишь презренного изменника. У Ришелье другая точка зрения, продиктованная не личными, а государственными соображениями. Из «Мему¬аров» кардинала видно, что он явно сожалел о смерти Валленштейна, воздавая должное военным заслугам этого «здравомыслящего человека», не оцененного по достоинст¬ву «неблагодарным» императором. Ришелье считал, что со смертью Валленштейна Франция упустила дополнительные возможности в закулисной борьбе против Габсбургов. Ведь пока находятся желающие воевать на французские деньги, возможности «дипломатии пистолей» не исчерпаны. Одна¬ко они не безграничны. Наступит день, когда шведы уйдут из Германии, как и датчане. Опытный политик, Ришелье не мог не сознавать, что приближается день, когда Фран¬ции все же придется непосредственно вмешаться в евро-пейскую войну. Но он желал отсрочить неизбежное вме¬шательство. Должна же когда-нибудь эта кровопролитная и дорогостоящая война истощить Габсбургов. Тогда-то и придет черед Франции. Как ни странно на первый взгляд, но устранение Вал¬ленштейна во многом способствовало укреплению мощи имперской армии, верховное командование которой Фер-динанд II доверил своему сыну и наследнику королю Вен¬грии (будущему Фердинанду III). Галлас стал его замести¬телем. С окончанием зимы имперская армия перешла в нас¬тупление. В Рейнской области Бернгард Саксен-Веймарский вынужден был сдать Регенсбург. Попытка Бернгарда провести отвлекающую операцию в Баварии успеха не имела. Вслед за Регенсбургом армия Галласа, фактическо¬го главнокомандующего имперскими войсками (по причине частого отсутствия короля Венгрии), захватила город Донауверт, вынудив Бернгарда отступить в Швабию, к Нердлингену, который также был осажден. Из Северной Италии на помощь Фердинанду двигалась испанская армия во главе с младшим братом Филиппа IV доном Хуаном Австрийским, кардиналом-инфантом, как его часто называли. Война в Германии принимает все более ожесточенный характер. В драматической поэме «Валленштейн» Шиллер рисует мрачную картину Германии 1634 года:
Война в разгаре — к самой середине Поэт подводит нас. Шестнадцать лет Невзгод, разбоев и опустошений, Но все еще кругом бурлящий хаос, Нигде надежды не забрезжит луч. Оружия не умолкает звон, Добыча алчных полчищ города И Магдебург цветущий — груда пепла; Ремесла и торговля в запустенье, Над бюргером глумится солдатня, И дикие, разнузданные орды Бесчинствуют в стране опустошенной...
МАКСимка
Сообщение: 1932
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Отправлено: 20.03.09 11:45. Заголовок: События 1634 года вы..
События 1634 года вызвали самые серьезные опасения у Ришелье. Вдобавок кардиналу стало известно, что 12 мая в Брюсселе Гастон Орлеанский подписал договор с Испа¬нией. Гастон обещал Филиппу IV не вступать ни в какие соглашения с Людовиком XIII по крайней мере в течение двух с половиной лет. Со своей стороны, король Испании обязался оказать Гастону финансовую поддержку в размере около 150 тысяч ливров для формирования на территории испанских Нидерландов армии, с которой он должен был вторгнуться в северо-восточные провинции Франции. Пред¬полагалось, что одновременно начнется испанское вторже¬ние с юга. Действия Гастона из испанских Нидерландов должны быть поддержаны выделенными в его распоряжение и под его командование 12 тысячами испанских пехотинцев и 3 тысячами кавалеристов. Кроме того, договор предусмат¬ривал выплату из испанской казны лично Гастону ежемесяч¬ной пенсии в размере 45 тысяч ливров на обеспечение достойной наследника французского престола жизни в Брюсселе. «...Ратифицированный Испанией договор, — писал в «Мемуарах» Ришелье, — чудом попал в руки Его Величе¬ства». В Париже о нем узнали совершенно случайно. Текст отправили в Мадрид на ратификацию Филиппу IV. На об¬ратном пути из Сан-Себастьяна испанский корабль был перехвачен французами у берегов Дюнкерка, принадлежав¬шего тогда Испании. Так Ришелье и узнал об очередной измене Гастона Орлеанского. Положение Франции серьезно осложнилось после того, как в августе 1634 года армия кардинала-инфанта, двигав¬шаяся из Северной Италии, соединилась в районе Нердлингена с войсками генерала Галласа. Объединенными усилия¬ми они нанесли сокрушительное поражение герцогу Бернгарду Саксен-Веймарскому в сражении 5—6 сентября 1634 г. Ои потерял убитыми 12 тысяч, а также 80 орудий, 4 тысячи повозок, 300 знамен и штандартов. В плен был взят шведский генерал Густав Горн, заместитель командующего шведско-германскими протестантскими войсками. Прав был Ришелье в своих постоянных заботах о том, чтобы держать под французским контролем альпийские горные проходы (Вальтелину). Стоило хотя бы на время утратить или ослабить этот контроль, как Испания немедленно объединя¬ла свои усилия с Империей. Поражение при Нердлингене многие в то время сравни¬вали с разгромом протестантов у Белой Горы в 1620 году, предсказывая скорое окончание войны в пользу габсбургско-католического блока. Однако эти прогнозы не оправда¬лись. Война продолжалась еще без малого полтора десят¬ка лет. Катастрофическим последствием поражения при Нерд¬лингене явился и фактический распад Хейльброннского союза, созданного стараниями Ришелье и канцлера Ок-сенштерны. 24 ноября 1634 г. Саксония и Бранденбург — самые влиятельные германские участники союза — подпи¬сали в Пирне прелиминарные мирные соглашения с Импе¬рией о прекращении войны. 30 мая 1635 г. эти соглашения будут закреплены в Пражском мирном договоре, подтвер¬дившем союз Саксонии и Бранденбурга с императором при условии признания с его стороны законности существования протестантизма в Германии. Примеру Саксонии и Бранден¬бурга последовали и другие — Мекленбург, вольные импер¬ские города Эрфурт, Нюрнберг, Франкфурт-на-Майне, Страсбург... Вновь появлялась надежда на скорое оконча¬ние изнурительной войны, и вновь, как не раз уже было, эта надежда исчезла, словно мираж. Еще одно неприятное известие Ришелье получил из Восточной Европы. Россия, обманутая союзниками — Швецией и Францией, обещавшими и не предоставившими ей военную и иную помощь, вынуждена была прекратить войну с Речью Посполитой. В июне 1634 года она заключи¬ла с Польшей договор (Поляновский мирный договор), согласно которому польский король Владислав IV официально отказывался от притязаний на московский престол. В результате прекращения Смоленской войны Швеция в срочном порядке вынуждена была перебросить часть своих сил из Германии на границу с Польшей, поскольку распространились слухи о намерении Владислава IV само¬стоятельно или в союзе с Данией напасть на Швецию. Одна из главных причин поражения шведов, начиная с Нердлингена, как считал Б. Ф. Поршнев, заключалась в этом вынужденном разделении их сил. Внимательное изучение европейской ситуации на исхо¬де 1634 года убедило Ришелье в том, что вмешательство Франции в войну — дело нескольких месяцев. Но прежде необходимо решить две первоочередные задачи: оконча¬тельно подчинить Лотарингию и добиться возвращения Гастона. Противники Франции в Вене и Мадриде попытались воспрепятствовать французским планам в отношении Ло¬тарингии, которые уже ни у кого не вызывали сомнений. В последних числах ноября 1634 года в Париже появился чрезвычайный нунций папы Урбана VIII 33-летний Джулио Мазарини. Официально Мазарини был уполномочен содействовать урегулированию недоразумений, постоянно возникавших между королем Франции и герцогом Лотарингским. Речь шла о том, чтобы помешать Франции окончательно проглотить Лотарингию. Неофициально на Мазарини была возложена куда более сложная задача — воспрепятствовать вступлению Франции в европейскую войну на стороне «еретиков». Реальная опасность французского вмешательства осознавалась как в Вене и Мадри¬де, так и в папском Риме. Мазарини пробудет в Париже до мая 1636 года, однако не выполнит ни одну из возложенных на него задач. Да это вряд ли было возможно даже для такого ловкого дипломата, каким был любимец Урбана VIII. Зато Маза¬рини успешно использовал проведенное при французском дворе время для установления личных связей с наиболее влиятельными особами, и в первую очередь с Ришелье. Кардинал оценит таланты внука сицилийского рыбака, сделавшего головокружительную карьеру исключительно благодаря собственным достоинствам и ловкости. Судьба Лотарингии решилась быстро и легко. Армия под командованием Людовика XIII развернула наступле¬ние вдоль реки Мозель. Другая армия во главе с маршалом де Лафорсом с ходу овладела Эпиналем, на юге Лотарин¬гии. Нанси контролировался французами. Карл IV в отчаянии. Он отрекается от престола в пользу младшего брата — кардинала Никола Франсуа — и бежит в Германию, где поступает на имперскую службу. Новоиспеченный герцог отказывается от духовного сана и женится на принцессе Клод Лотарингской, своей кузине. Затем, поняв, что французы не намерены с ним считаться всерьез, бежит вместе с молодой женой в Италию к своей тетке великой герцогине Кристине Тосканской. Париж¬ский парламент регистрирует королевский эдикт об ан¬нексии Лотарингии. Теперь взор Ришелье устремляется на Эльзас, многие города которого добровольно спешат перейти под опеку короля Франции. Так поступили Монбельяр, Буксвиллер, Энгвиллер, Саверна, Хагенау и Кольмар. С давних пор Франция, по существу, управляла Мецским, Тульским и Верденским епископствами, а с недавних пор и Трирской областью. Оксенштерна, как никогда нуждавшийся во французской финансовой помощи, уступил Франции им¬перскую крепость Филиппсбург и несколько других ук¬репленных городов, захваченных шведской армией. Все это позволило отодвинуть границы Франции далеко на вос¬ток от Шампани. Стала обретать реальные очертания дав¬няя мечта Ришелье о «естественной» границе на востоке по Рейну. На территории Франции оставался лишь один анклав — испанский Франш-Конте.
Настало время вплотную заняться судьбой Гастона Орлеанского, который, как писал Ришелье в своих «Ме¬муарах», «не видел со стороны Испании никакой готов¬ности (на деле помочь ему. — П. Ч.) и, более того, опа¬сался за свою жизнь...» В Брюсселе неизвестный пытался проникнуть в дом Гастона и убить его. Нельзя исключить, что это был агент отца Жозефа, хотя, разумеется, в воспоминаниях и бумагах Ришелье не содержится никаких указаний на этот счет. Можно предположить, что кто-то просто хотел свести с ним счеты: Гастон вел в Брюсселе более чем раскованную жизнь, сопровождавшуюся попой¬ками и бесконечными потасовками. А денег, получаемых от Филиппа IV, явно не хватало. Долги Гастона росли как снежный ком. Видимо, этим да еще настойчивой рабо¬той, проводимой Пюилореном по наущению Ришелье, и можно было объяснить неожиданные приступы носталь¬гии, которым Гастон стал подвержен с конца лета 1634 года. В сентябре того же года возобновились конфиденци¬альные переговоры между Пюилореном, действовавшим с ведома Гастона, и эмиссарами Ришелье относительно воз-вращения дофина во Францию. 1 октября 1634 г. Людовик XIII сообщил о готовности примириться с братом на прежних условиях с той лишь разницей, что на этот раз Гастону отводилось на размыш¬ление не три месяца, а всего две недели. Гастон сообщил в Париж о своем согласии принять условия короля и стал собираться в дорогу. Сборы по понятным причинам были тайными, так как испанские власти могли воспрепятствовать отъезду Гасто¬на. Организацией побега занимался Пюилорен, решивший осуществить его под видом выезда на охоту. На рассвете 8 октября Гастон в сопровождении 30 верных ему дворян, из которых лишь четверо знали об истинной цели «охоты», выехал из Брюсселя и вечером того же дня пересек границу Франции. На следующий день в районе Суассона его встретил сам сюринтендант финансов Бутилье, имевший при себе 135 тысяч ливров для погашения срочных долгов дофина. Первое, что услы¬шал Бутилье, была просьба Гастона: «Побыстрее накормите нас, а то мы не ели и не пили целых восемнадцать часов». 21 октября Гастон и Людовик XIII встретились в Сен-Жермене. Приблизившись к королю, Гастон заявил, явно волнуясь: «Не знаю, страх или радость мешают мне гово¬рить, но мне ничего не остается, как просить Вас простить меня за все, что было». Король обнимает брата, затем — Пюилорена. В это время появляется Ришелье. Гастон идет ему навстречу и заключает в объятия. Людовик XIII назидатель¬но говорит: «Брат мой, я прошу Вас любить господина кардинала». «Я буду любить его как самого себя, и я решил во всем следовать его советам», — отвечает Гастон. Разумеется, мало кто из участников и свидетелей этого спектакля верил В искренность главных действующих лиц. Ришелье меньше, чем кто-либо другой, верит словам Гастона, равно как и его подписи под примирительным ак¬том. Но главная цель достигнута — наследник престола выведен из-под влияния врагов Франции и возвращен на родину. Демонстрируя примирение, Ришелье решил укре¬пить союз с необходимым ему Пюилореном, имевшим на Гастона очень большое влияние. 28 ноября того же, 1634 года он отдает ему руку своей кузины мадемуазель де Поншато. Молодожены получают в подарок от короля титулы герцога и герцогини д'Эгийон. Трудно сказать, был ли брак с двоюродной сестрой кардинала счастливым для Пюилорена, но он оказался недолгим. Всего лишь через год семейной жизни бедняга Пюилорен неожиданно для всех отошел в мир иной. Впрочем, вскоре за ним последо¬вала и его супруга. Как и было предусмотрено, Гастон с женой обосно¬вались в Блуа в ожидании решения комиссии, созданной по распоряжению Людовика XIII для проверки законности их брака. В августе 1635 года ассамблея высшего духо¬венства галликанской церкви, не без влияния кардинала Ришелье, утвердит решение комиссии о признании этого брака недействительным. Гастон вынужден был подчи¬ниться, но одновременно направил папе римскому тайное послание с просьбой признать брак с Маргаритой де Во-демон законным. Узнав о двойной игре Гастона, Ришелье поспешил направить в Рим вслед за письмом дофина специального представителя — епископа Монпелье с мис¬сией добиться утверждения решения, принятого королем Франции и галликанской церковью. В целом же Ришелье мог быть доволен результатами своей деятельности в истекшем году: Лотарингский дом, столетиями досаждавший Франции, фактически перестал существовать, Лотарингия превращена во французский аванпост на германских границах, наследник престола вырван из-под влияния врагов Франции и возвращен на родину.
МАКСимка
Сообщение: 1950
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Отправлено: 21.03.09 20:02. Заголовок: МЕЖДУ МИРОМ И ВОЙНОЙ..
МЕЖДУ МИРОМ И ВОЙНОЙ
Реальная угроза выхода Швеции из войны после поражения при Нердлингене побудила Ришелье вплот¬ную заняться военными приготовлениями. Расстановка сил в Европе и все более настойчивые требования послед¬них союзников в Германии, а также Швеции и Соединен¬ных провинций прямого вмешательства Франции в войну не оставляли кардиналу иного выхода. Возможности ус¬пешно проводимой в течение полутора десятилетий «ди¬пломатии пистолей» к концу 1634 года были практи¬чески исчерпаны. Наряду с военными приготовлениями Ришелье с головой окунулся в напряженную работу по дипломатической подготовке вступления Франции в войну. Первоочередная забота — укрепление старых и заключе¬ние новых союзов. В этом плане усилия дипломатии Ри¬шелье сосредоточились на четырех основных направле¬ниях. 8 февраля 1635 г. был подписан договор об оборо¬нительном и наступательном союзе с Соединенными про¬винциями. Обе стороны обязались выставить по 25 тысяч пехотинцев и 5 тысяч кавалеристов для участия в пред¬стоящих боевых действиях в испанских Нидерландах, где они должны были поддержать освободительное восстание, подготовку которого брала на себя Голландия. В будущем предполагался раздел испанских Нидерландов между Францией и Соединенными провинциями. Кроме того, сто¬роны договорились «направить в море по 15 кораблей с целью очистить Океаническое море (прибрежную Атланти¬ку и Северное море. — П. Ч.) и канал (Ла-Манш. — П. Ч.), а также держать берега свободными» от вражеских войск. Ришелье считал союз с Голландией — непримиримым вра¬гом Испании — самым надежным для Франции. Второе направление дипломатических усилий Ри¬шелье — укрепление отношений со Швецией. Цель — не допустить ее выхода из войны. Здесь французской дипло¬матии пришлось проявить немалую изворотливость, постаравшись обеспечить Швеции прочный тыл на востоке, за который канцлер Оксенштерна всерьез опасался. Дело в том, что в сентябре 1635 года истекал срок шведско-польского перемирия, заключенного стараниями барона Шарна-се в 1629 году, и никто не мог поручиться, что Владис¬лав IV, примирившийся с царем Михаилом Федоровичем, не попытается отобрать шведскую корону у малолетней Христины. Французский посланник при польском дворе граф д'Аво приложил поистине героические усилия для того, чтобы склонить Владислава IV продлить перемирие со Швецией. Оксенштерна, заинтересованный в мире с Поль¬шей, вынужден был пойти на значительные территориаль¬ные уступки Речи Посполитой, отказавшись от завоеваний Густава Адольфа в Польской Пруссии. В результате перего¬воров в Штумедорфе (Пруссия) между Швецией и Поль¬шей при посредничестве Франции было заключено новое перемирие сроком на 26 лет. Теперь Ришелье приступил к переговорам с канцлером Оксенштерной относительно возобновления Бервальдского договора 1631 года. Ему хотелось поощрить шведов к наступлению на Австрию. Несмотря на поражение под Нердлингеном, канцлер не отказался от намерений удер¬жаться в Германии, где была дислоцирована шведская армия под командованием генерала Баннера. Он готов про¬должить борьбу, но настоятельно требует, чтобы в нее вклю¬чилась и Франция. Завершающая стадия франко-швед¬ских переговоров проходила в Париже, куда с огромной свитой, достойной суверенного монарха, прибыл канцлер Оксенштерна. Канцлер и кардинал ведут наедине много¬часовые переговоры, обходясь даже без переводчика. Оба государственных деятеля свободно говорят на латыни — общепринятом в тогдашнем цивилизованном мире «меж¬дународном» языке. 28 апреля 1635 г. в Компьене был подписан договор о союзе между Францией и Швецией. По условиям договора Франция обязывалась разорвать все отношения с Габсбур-гами и начать военные действия на стороне протестантской коалиции, признавала также законным захват Швецией Майнцского и Вормсского архиепископств. Со своей сторо¬ны, Швеция обещала восстановить католический культ в захваченных протестантами землях, заручившись аналогич¬ным обещанием Франции содействовать уважению протес¬тантского вероисповедания на территориях, которые могут быть захвачены ею. Обе стороны взяли на себя обязательст¬во не заключать сепаратного мира с Габсбургами. В преддверии войны Ришелье предпринял энергичные усилия для создания антииспанского блока в Северной Италии, куда попытался вовлечь все мелкие государства этого стратегически важного района. Задача состояла в том, чтобы не допустить объединения военных усилий Испании и Империи. С целью оказания давления на италь-янские княжества и принципаты, а также для обеспечения контроля за альпийскими горными перевалами в апреле 1635 года в Вальтелину была введена армия во главе с гер-цогом де Роаном. Одновременно Ришелье предложил Савойе и Парме начать переговоры о заключении союза с Францией. Переговоры, навязанные Ришелье силой ору¬жия, завершились подписанием 11 июля 1635 г. так назы¬ваемого трехстороннего «договора Риволи», по которому Савойя и Парма обязались выставить против Испании 30-тысячную армию. Настойчивые попытки Ришелье прив¬лечь к участию в антииспанском «договоре Риволи» Вене¬цию, Модену и Мантую успеха не имели. Неудачей завер¬шились и старания французской дипломатии заручиться поддержкой швейцарских кантонов в обмен на обещание финансовой помощи со стороны Франции. Католические кантоны не только отвергли союз с Францией, но открыто поддержали Испанию, чем вызвали в свой адрес неприкры¬тые угрозы со стороны Ришелье. В «Мемуарах» он раз¬драженно признавался, что довел до сведения швейцарских католических кантонов, что «если они останутся в рамках их нового союза (с Испанией. — П. Ч.)», то не смогут боль¬ше «рассчитывать на благодеяния короля» Франции. Угро¬зы эти, надо сказать, не сразу, но все же возымели действие на швейцарцев, особенно после того, как произошел явный перелом в войне в пользу коалиции, возглавляемой Фран¬цией. Прежде чем вступить в войну, Ришелье необходимо было выяснить и намерения Англии. Кардинал направляет туда специальное посольство. Руководитель французской дипло¬матии знает о сложной обстановке в стране и не требует от Карла I «ни людей, ни денег», только соблюдения нейтрали¬тета. Дипломатическую почву вступления Франции в войну Ришелье подготовил. И не было, пожалуй, в тогдашней Ев¬ропе государства, позицию которого не учел бы министр-кардинал. Теперь Ришелье выжидал удобного момента для откры¬тия военных действий. Эта непонятная для прагматичного и даже циничного государственного деятеля щепетильность по отношению к формальной стороне давно решенного воп¬роса обернется для Франции безвозвратной потерей дра¬гоценного времени, чем не преминут воспользоваться Габс¬бурги. Ришелье явно не хотел, чтобы Франция выглядела на¬падающей стороной. Он выжидает случая, когда в пося¬гательстве на интересы Его Величества Людовика XIII мож¬но будет обвинить либо Фердинанда II, либо Филиппа IV.
Столь же удобный, сколь и долгожданный casus belli представился 26 марта 1635 г. В этот день войска дона Хуа¬на Австрийского вторглись в Трирскую область, находив¬шуюся под покровительством короля Франции, и жестоко расправились с французским гарнизоном, размещенным в Трире. Правитель области архиепископ Трирский был зах¬вачен испанцами и посажен под арест по приказу кардина¬ла-инфанта, назначенного Филиппом IV наместником в испанских Нидерландах. Дерзкий вызов Испании не мог остаться без ответа. 1 апреля 1635 г., как только в Париже стало известно о захвате Трира, срочно был созван Королевский совет, на котором Ришелье предложил немедленно объявить войну Испании. Заранее заготовленная декларация об объявлении войны была принята единогласно. Члены Совета, включая самого Ришелье, и не предполагали, что втягивают Фран¬цию в долгую, изнурительную войну, которая продлится 24 года. В 1642 году уйдет из жизни кардинал Ришелье, а вслед за ним и Людовик XIII. Будет подписан Вестфальский мирный договор, долгожданный мир воцарится на много¬страдальной земле Германии, а Франция все еще будет вое¬вать с Испанией вплоть до 1659 года, когда преемник Ри¬шелье и продолжатель его политики кардинал Джулио Мазарини заключит Пиренейский мирный договор. Исторический спор империи Габсбургов и Французского королевства, определивший дальнейшую судьбу Европы, вступал в свою решающую стадию. Идее всемирной монар¬хии Габсбургов с претензиями на безраздельное господство папского универсализма противостояли идеи национального суверенитета и европейского равновесия. Одним из первых в Европе Ришелье осознал настоятель¬ную необходимость изменения закосневшего со времен средневековья территориально-политического характеризовавшегося господством на континенте двух габсбургских держав. Политика Ришелье, который считал своей целью возвышение Франции, объективно была направ¬лена на установление равновесия в Европе и в первую оче¬редь на ликвидацию гегемонии Габсбургов. Решение этой задачи было тесно связано с утверждением светского харак¬тера межгосударственных отношений, отделением их от идеологического влияния теократии, то есть римско-католической церкви в лице папского Рима. Вслед за Ген¬рихом IV кардинал Ришелье последовательно проводил курс на сотрудничество со всеми противниками католического универсализма, будь то германские лютеранские княжест¬ва, протестантские Соединенные провинции, Дания, Шве¬ция, православная Русь или даже Османская империя — злейший враг христианства. Ришелье выступает неутомимым проводником новой идеи «государственного интереса», отвергающей прежние религиозно-идеологические императивы. Эту новую идею министр-кардинал настойчиво проводит и во внутренней политике. Наряду с общими причинами, приведшими к прямому столкновению Франции с Испанией и Империей, существо¬вали, разумеется, причины и более конкретные, в частности территориальные. Франция давно хотела отодвинуть свои восточные границы к Рейну, что встречало активное проти¬водействие со стороны Империи. Претендовала она также на Наварру, Франш-Конте, Артуа и Фландрию, находив¬шиеся некогда под властью французской короны. Еще в 1629 году в записке Людовику XIII Ришелье прямо ставил вопрос о возвращении этих провинций. Испания же с дав¬них пор претендовала на Бургундию и Шампань. И все же вступление в войну с могущественным Ав¬стрийским домом, находившимся под особым покровитель¬ством папского престола, было нелегким делом для католи¬ческой Франции. Очень многие во Франции, включая бли¬жайшего соратника первого министра — отца Жозефа, не понимали и не одобряли войну с единоверцами. Одно де¬ло — отстаивать французские интересы дипломатическими средствами, действуя за кулисами, и совсем другое — повести за собой «еретиков» всей Европы против защитни¬ков святой римско-католической церкви — короля Испании и императора Священной Римской империи. На это трудно было решиться кардиналу Ришелье, но гораздо труднее — «христианнейшему» королю Людовику XIII, хотя оба они, пусть и в разной степени, сознавали необходимость и неиз¬бежность такого решения. Как Ришелье, так и Людо¬вик XIII отвергали перспективу победы Габсбургов в войне в Германии, считая возможным, хотя и нежелательным, военное вмешательство Франции в эту войну. После пораже¬ния Швеции под Нердлингеном такое вмешательство стало настоятельной необходимостью. Известие о разгроме шведов Ришелье получил в шесть часов утра 11 сентября 1634 г. Кардинал немедленно сел за составление записки королю, в которой подробно и предельно четко обосновал необходимость вступления в войну. Каждый абзац он начинает со слов «очевидно, что...». «Очевидно, что если (протестантская. — П. Ч.) партия будет сокрушена, то вся мощь Австрийского дома обрушит¬ся на Францию. Очевидно, что после недавнего поражения эта партия перестанет существовать, если в нее не вдохнут надежду и если ей не будет оказана солидная поддержка... Очевидно, что самое худшее, что можно посоветовать Франции, это вести себя таким образом, будто она способна в одиночку выдержать натиск со стороны императора и Испании». Правда, Ришелье считал, что в тот момент Франция еще не была готова к войне и ей необходимо было выиграть время, морально поддержать своих союзников, побудить их продолжать борьбу и тут же подготавливать собственное выступление. Он признавал, что война потребует от страны огромного напряжения сил, но был убежден, что политичес¬кая цена победы намного превысит все понесенные мате¬риальные издержки. Приготовления Франции не остались не замеченными австрийской и испанской агентурой в Париже. Каноник из Оломоуца Себастьян Люстри, официальный предста¬витель Фердинанда II при французском дворе, уже 28 янва¬ря 1635 г. сообщил в Вену, что, по его мнению, Франция в скором времени объявит войну Империи. Он уведомил также свое правительство, что французской секретной службе удалось раскрыть шифр его дипломатической пе¬реписки и теперь следует соблюдать особую осторож¬ность. Готовясь скрестить оружие со своим шурином Филип¬пом IV Испанским, Людовик XIII задумал одновременно решить и свои семейные проблемы — развестись с Анной Австрийской, о чем он постоянно думал все последние годы. Формальный предлог для развода — за двадцать лет супружеской жизни королева так и не подарила Франции наследника. Требовалось только согласие папы римского. Людовик XIII распорядился о снаряжении специального посольства в Рим. Однако приготовления пришлось от¬ложить...
1 апреля 1635 г. было принято принципиальное решение о начале войны. Правда, конкретная дата не называлась, так как Ришелье хотел дождаться результатов перегово¬ров со Швецией. Пока же кардинал старательно соблюдал все необходимые формальности: 21 апреля он направил ис¬панской стороне официальный протест в связи с захватом Трира, потребовав от дона Хуана Австрийского немедлен¬ного вывода его войск и освобождения архиепископа Трир-ского. Ришелье был убежден, что Испания отклонит протест Франции. Именно на это он и рассчитывал. Подписание Компьенского договора со Швецией 28 ап¬реля 1635 г. устранило последние препятствия на пути развязывания войны. Королевский совет определил и да¬ту — 19 мая 1635 г. Долгие восемь месяцев выжидал Ри¬шелье после поражения Швеции при Нердлингене. Ко¬нечно, это время было использовано кардиналом для бо¬лее тщательной подготовки к военным действиям. Но и противник не терял времени даром. Как показал первый период войны с участием Франции, подготовился он нам¬ного лучше, чем это сделал Ришелье, увлеченный глав¬ным образом дипломатической стороной дела. А австрий¬цы и испанцы тем временем вынудили Бернгарда Саксен-Веймарского отступить на левый берег Рейна и соз¬дали тем самым условия для быстрого и безболезненного овладения Эльзасом и долинами, прилегающими к реке Мозель. Чрезмерная осторожность Ришелье дорого обош-лась Франции в первые три года военных действий. Объявление войны затягивалось, по-видимому, еще и потому, что Ришелье смущала неподготовленность фран¬цузской армии к большой, затяжной войне. В то время французская армия как по численности, так и по оснаще¬нию намного уступала испанской, чья прославленная пе¬хота долгое время не знала поражений. Испанская армия славилась железной дисциплиной. Главным же недостат¬ком французской армии была ее недисциплинированность. Офицеры покидали свои подразделения, когда им заблаго- рассудится, даже не спрашивая разрешения старшего ко¬мандира. Самые серьезные опасения вызывал у Ришелье уро¬вень высшего командования, а также возраст некоторых маршалов (например, Лафорсу было далеко за 70). Как это неоднократно бывало в истории, старые, в прошлом заслуженные военачальники оказывались не подготовлен¬ными к новым методам ведения войны, но упорно цеп¬лялись за свои посты. Маршалов много, а доверить командование некому. В 1635 году, в разгар военных приго¬товлений, Ришелье поделился своими сомнениями в пись¬ме к сюринтенданту финансов Бутилье. «Мне внушает серьезную тревогу возраст месье де Лафорса, но что здесь можно поделать, — писал он. — Король лучше всех знает военные кадры. Даже если он объедет все свое королевст¬во, то, с моей точки зрения, все равно не найдет таких военных, каких желательно было бы иметь». В ходе войны безусловно появятся молодые талантливые военачальники, а до той поры Ришелье вынужден доверять старым мар¬шалам, о которых он, за малым исключением, был весь¬ма невысокого мнения. Министр принимает единственно, на его взгляд, верное решение: доверяет командование отдельными корпусами и армиями одновременно двум-трем маршалам и генералам. Уже первые сражения показали, как он ошибся. Безот¬ветственность «сокомандуюших», занимавшихся бесконеч¬ными интригами и доносами друг на друга, в конечном счете самым пагубным образом отразилась на боеспособ¬ности войск. В ходе войны Рищелье вынужден будет ис¬править собственную ошибку. При всех очевидных недостатках военного характера у Франции было одно несомненное преимущество — ее выгодное геостратегическое положение. Компактность тер¬ритории Франции создавала возможности для быстрой пе¬реброски войск с одного направления на другое, в то время как силы ее противников были разобщены (испан¬ские Нидерланды, Германия, Северная Италия, Пиренеи) и практически не имели возможности объединиться. К то¬му же габсбургская империя вынуждена была одновремен¬но вести борьбу на собственной территории со шведами и германскими протестантами, а Испания — с Голландией. Было у Франции и еще одно преимущество, на кото¬рое первым обратил внимание английский политический деятель и историк первой половины XVIII века лорд Бо-лингброк, высоко оценивший расчетливость Ришелье, выбравшего удобное для Франции время вступления в войну. «Он имел двойное преимущество, вступив в войну на столь позднем этапе, — подчеркивал Болингброк в «Письмах об изучении и пользе истории», — ввод свежих войск против утомленного и почти выдохшегося противника и преиму¬щество, вытекавшее из того, что, уступив нетерпению дру¬зей, нуждавшихся в помощи Франции, этот государст¬венный деятель получил возможность выставить те тре¬бования и заявить те претензии — во всех договорах с Голландией, Швецией, с князьями и государствами Им-перии, — на которых он основывал будущее возвеличение Франции». При объявлении войны Ришелье решил соблюсти давно забытый ритуал двухсотлетней давности с явной оглядкой на европейское общественное мнение, если, конечно, мож¬но было вообще говорить о таковом в XVII веке. В Мад¬рид был отправлен специальный герольд в средневековом одеянии, доставивший Филиппу IV декларацию Людови¬ка XIII об объявлении войны с перечислением всех «обид», нанесенных его королевскому достоинству. Другой ге¬рольд, чье имя сохранила история, сьер Жан де Грасьоле отбыл с аналогичной декларацией в Брюссель к губерна¬тору испанских Нидерландов кардиналу-инфанту дону Ху¬ану Австрийскому. Итак, война объявлена. За одиннадцать дней до ее на¬чала отец Жозеф следующим образом определил цель предстоящей кампании: «Подлинные намерения короля состоят в том, чтобы в максимально короткие сроки обес¬печить всеобщий мир на будущее, которое напоминало бы золотой век времен Августа». Ни Людовик XIII, ни Ришелье не могли и предположить, что война, которая начнется через одиннадцать дней, против Испании отодви¬нет наступление «золотого века» без малого на три деся¬тилетия.
МАКСимка
Сообщение: 1951
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
10
Фактически Франция начала военные действия еще 8 мая 1635 г., когда ее 25-тысячная армия пересекла гра¬ницу Люксембурга. В день объявления войны, 19 мая, французские войска в районе Авена (бельгийские Арденны) встретили 13-тысячный испанский корпус, возглавляемый принцем Томасом Савойским, и, с ходу атаковав, наголову разгромили его. Испанцы потеряли до 4 тысяч убитыми, всю артиллерию и 40 знамен. 27 мая, продвигаясь в глубь испанских Нидерландов, французские войска встретились в районе Маастрихта с передовыми частями голландской армии принца Оранского. 6 июня Людовик XIII подписал обращение к населению испанских Нидерландов с призывом к национальному вос¬станию. В следующей королевской декларации, датирован-ной 18 июня, начавшаяся кампания была названа «спра¬ведливой войной». Данное понятие, впервые введенное в обращение Ришелье, было неизвестно в тогдашней полити¬ческой лексике. Как видим, кардинал продолжал заботить¬ся о том, чтобы придать французскому вмешательству в войну вынужденный характер. Окрыленный первыми успехами, Ришелье предприни¬мает усилия по мобилизации всех живых и материальных ресурсов страны на военные цели. Его стараниями общая численность французской армии возросла с 60 тысяч до 160 тысяч человек: 134 тысячи в пехоте и 26 тысяч в кава¬лерии. Никогда прежде Франция не имела столь многочис¬ленной армии. Тем временем франко-голландские войска развивали наступление на Брюссель. 1 июня они подошли к городу Тирлемону — на полпути между Маастрихтом и Брюссе¬лем. Там размещалась ставка дона Хуана Австрийского, который, взвесив свои возможности, предпочел сдать го¬род, заранее выведя оттуда испанские войска. Тирлемон подвергся жестокому разграблению. Как уверял Таллеман де Рео, ответственным за это был принц Оранский. Трудно сказать, как было в действительности, но французы приня¬ли в грабежах самое активное участие. Бесчинства, твори¬мые на территории испанских Нидерландов «освободителя¬ми», отрицательно сказались на дисциплине франко-гол¬ландских войск. Наступление на Брюссель продолжалось, но уже не столь энергично, как в начале кампании. Многие полагали, что судьба столицы испанских Нидерландов предопределе¬на. И в это время французское командование внезапно прекратило наступление. Оно приступило к осаде Лувена вместо того, чтобы обойти его и совершить последний бро¬сок на Брюссель, как настаивал принц Оранский. Шатильон и Брезе, командовавшие французской армией, отказа¬лись предоставить принцу Оранскому хотя бы часть своих сил для наступления на Брюссель. Раздоры с голландским командованием усугублялись отсутствием согласия между французскими маршалами, постоянно ссорившимися друг с другом. Ко всему добавлялось крайне неудовлетворитель¬ное состояние интендантской службы, где процветало каз¬нокрадство. Солдаты были плохо одеты, не был обеспечен регулярный подвоз продовольствия, что толкало их к гра¬бежам мирного населения. А время неумолимо отсчитывало свой ход, работая на тех, кто уже, казалось, был побежден. Ришелье в Париже понимал это лучше, чем Шатильон и Брезе под Лувеном. Поэтому он настойчиво требовал немедленно возобновить наступление и завершить кампанию до конца лета. В од¬ном из писем дипломатическому представителю при штабе маршалов барону Шарнасе кардинал подчеркивал: «Еже¬дневно я молю Бога, чтобы ваши пророчества относитель¬но быстрого продвижения во Фландрии оказались вернее моих опасений, что оно (наступление. — П. Ч.) идет недо¬статочно энергично». Кардинал-инфант с успехом использовал неосмотри¬тельно предоставленную ему французами передышку. Пока французская, а с ней и голландская армии теряли время под Лувеном, он успел перегруппировать свои силы и даже укрепил их за счет 15-тысячного имперского корпуса под командованием Макса Пикколомини, посланного Ферди¬нандом II на помощь кардиналу-инфанту из Рейнской об¬ласти. Испанский губернатор предпринял смелый прорыв на территорию Голландии, захватив стратегически важный форт Шенк у слияния Рейна и Вааля. Он приказал истре¬бить всех оставшихся в живых защитников форта. В результате этой неожиданной операции под прямой угрозой оказались Утрехт и Амстердам. Принц Оранский немедленно устремился на помощь со¬отечественникам, а французам пришлось снимать осаду и следовать за ним — спасать Соединенные провинции. Увы, опасения Ришелье сбывались. Блестяще начатая кам¬пания шла к бесславному завершению. Принцу Оранскому при поддержке французов удалось отвести угрозу от Утрех¬та, но в изнурительных боях с испано-имперскими войсками французская армия понесла ощутимые потери, усугублен¬ные волной дезертирств из-за крайне плохого снабжения. Жалкие остатки той армии, которая в мае-июне 1635 года была еще вполне боеспособной, к концу сентября то¬го же года благодаря заботам голландцев вернулись морем во Францию. Все захваченные в начале кампании позиции были утрачены. «Сердце кровью обливается, — писал Ри¬шелье Людовику XIII в связи с провалом экспедиции в испанские Нидерланды, — когда узнаешь о той нищете, в которой погибла фландрская армия... Это должно послу¬жить в дальнейших делах короля самым серьезным уро¬ком, ибо достойна презрения та держава, которая спокой¬но взирает на то, как гибнут в нищете ее войска».
Провал франко-голландского наступления в испанских Нидерландах отразился и на общей расстановке сил. Особое беспокойство у Ришелье вызывала обстановка в Германии, где императору удалось не только вывести из борьбы Саксонию и Бранденбург, но и заключить с ними союз против Швеции. «Новости из Германии очень пло¬хие» — так комментировал Ришелье в письме к одному из своих помощников подписание Пражского мира меж¬ду императором и курфюрстами Саксонским и Бранденбургским. Добившись определенного перевеса в Германии, Ферди¬нанд II размышлял над планом дальнейших действий. Им¬ператор колебался: продолжать ли борьбу в самой Герма-нии до полного искоренения лютеранской «ереси» или бро¬сить все силы Империи на Францию. В конечном счете император склонился ко второму варианту. Не отказыва¬ясь в перспективе от борьбы с германскими последователя¬ми Лютера, Фердинанд II из тактических соображений счел необходимым временно пойти им на уступки, с тем чтобы развязать себе руки для войны с Францией. Самой серьезной уступкой такого рода было его решение об от¬срочке на 40 лет введения в действие Реституционного эдикта, вызывавшего решительное неприятие германских протестантов. С целью укрепления отношений с Саксонией Фердинанд II пошел на территориальные уступки, отдав курфюрсту Иоганну Георгу часть чешских земель, а также четыре округа, отторгнутых от Магдебургского епископст¬ва. Летом 1635 года Империя практически была свободна от иностранного военного «присутствия», за исключением Померании, где сосредоточились шведская армия генерала Баннера, а также части Рейнской области, Эльзаса и Лота¬рингии, захваченной французами и их союзником герцогом Саксен-Веймарским. У Фердинанда II были основания на¬деяться на скорое победоносное окончание войны. Но он явно недооценивал возможностей и решимости Франции вести борьбу до конца. Формально Империя не находилась в состоянии войны с Францией и пока не вмешивалась, за исключением ис¬панских Нидерландов, в ход военных действий между Францией и Испанией. К тому же, прежде чем объявить войну кому бы то ни было от имени Империи, необходимо было получить согласие ее высшей инстанции — общегер¬манского сейма. В ожидании же его созыва Фердинанд II счел себя вправе принять неотложные меры по изгнанию Франции с незаконно захваченных ею имперских земель в Рейнской области, Эльзасе и Лотарингии. Воспользовав¬шись провалом франко-голландской экспедиции в испан¬ские Нидерланды, император направил в Лотарингию небольшую армию во главе с бывшим герцогом Лотаринг-ским Карлом и генералом Галласом. Фактически это означало, что император вступал в войну с королем Фран¬ции. Маршал де Лафорс и герцог Ангулемский, возглавляв¬шие войска в Лотарингии, оказались не в состоянии дать отпор имперцам и вынуждены были отступить. В доверше¬ние всего Карлу удалось поднять в своем недавнем владе¬нии антифранцузское восстание, которое облегчило насту¬пление имперцев. В Париже всерьез встревожились развитием событий в Лотарингии. Лафорс и герцог Ангулемский получили приказ принимать самые жесткие меры против восстав¬ших. Пленных велено предавать казни незамедлительно. Если тот или иной город нельзя удержать, гласил приказ министра-кардинала, его надо предварительно разрушить до основания, чтобы неприятель впредь не смог использо¬вать его укрепления. Людовик XIII горел желанием лично возглавить поход в Лотарингию. В сентябре 1635 года он наконец отправил¬ся туда, оставив Ришелье в Париже. В начале октября ко¬роль захватил и предал разграблению «неверный» город Сен-Мишель. Однако сил королевской армии оказалось не¬достаточно для изгнания имперцев из Лотарингии. Уже 8 октября помощник государственного секретаря де Шави-ньи, приставленный Ришелье к штабу Людовика XIII, изве¬щал кардинала о «глубокой меланхолии» у короля. В пись¬ме от 13 октября Шавиньи сообщал о сильном упадке духа у Людовика ХНГи вызванных этим сильнейших желчных коликах. Ришелье спешит поднять настроение короля бод¬рыми, обнадеживающими письмами. Однако уже 20 октября король прекращает боевые дей¬ствия в Лотарингии и возвращается в Париж в крайне уд¬рученном состоянии. Лотарингия полностью опустошена в результате хозяй¬ничанья там французской и имперской армий. Победите¬ли — Карл Лотарингский и генерал Галлас — вынуждены также отступить из разоренной страны в соседние герман¬ские земли. Возникшую паузу в ходе военных действий Ришелье использовал для переговоров с Бернгардом Саксен-Вей-марским. Он предлагает энергичному талантливому полко¬водцу, непримиримо настроенному по отношению к Габс¬бургам, возглавить французскую армию. Переговоры с Бернгардом проводились втайне от канцлера Оксенштерны, на службе у которого до сих пор находился герцог. Рише¬лье предложил Бернгарду куда более выгодные условия — ежегодную пенсию в размере 1,5 миллиона ливров и 4 мил¬лиона в год на содержание армии. Франция согласна была признать за герцогом все «благоприобретенные» им на вой¬не владения, Бернгард принял предложения Ришелье, подписав в ок¬тябре 1635 года Сен-Жерменский договор с Францией, обязывавший его вести активные военные действия в Эль¬засе и Рейнской области во взаимодействии с французской армией кардинала де Лавалетта, отступившей под нати¬ском Галласа к Мецу.
В Северной Италии Франция действовала на основании «договора Риволи» с герцогом Савойским. Объединенные под командованием маршала де Креки франко-савойские войска должны были контролировать проходы через Аль¬пы, чтобы не допустить соединения сил испанского наме¬стника Милана с армией императора в Германии. Другая задача состояла в том, чтобы держать под ударом Ге¬ную — верного союзника Испании в Северной Италии, обеспечивавшего переброску подкреплений из Испании и финансировавшего ее военные операции. Однако парализо¬вать деятельность этой перевалочной базы Испании на Апеннинах Франции так и не удалось. Кроме того, Фран¬ция лишилась потенциального союзника в Северной Ита¬лии в лице герцога Мантуанского, который в сентябре 1635 года неожиданно умер. Герцогство перешло к малолетнему внуку Карлу, за которого стала править его бабка —убеж¬денная сторонница Филиппа IV. Неутешительные известия поступали из Прованса. В середине сентября 1635 года испанский галерный флот под командованием маркиза де Санта-Круса высадил де¬сант на Леринские острова, вблизи берегов Прованса. Сла¬бые французские силы, застигнутые врасплох, не смогли оказать сопротивление, и острова перешли под контроль испанцев. Только Вальтелина, надежно контролируемая неболь¬шой армией недавнего мятежника-гугенота герцога де Роана, не доставляла Ришелье забот. Роан успешно держал оборону сразу на двух фронтах — на юге от испанцев и на северо-востоке от австрийцев, отражая все их попытки ов¬ладеть альпийскими проходами. В ходе двух таких атак — 27 июня и 3 июля 1635 г. — армии противника понесли значительные потери, после чего испанский командующий попытался склонить герцога к измене. Испанский генерал направил к Роану французского дворянина с соответству¬ющими предложениями. Герцог ответил на них более чем красноречиво: приказал повесить изменника-парламентера на виду у всех — французов и испанцев. В конце октября Роан сам предпринял дерзкую вылаз¬ку в направлении Тироля, вызвав настоящую панику в рас¬положении имперских войск, обратившихся в бегство. За¬тем совершил быстрый поворот и 10 ноября нанес столь же неожиданный удар испанцам. Смелые действия Роана надолго отбили охоту у испанцев и австрийцев беспокоить его в Вальтелине. 1635 год завершился для короля Франции и его перво¬го министра досадной неудачей дипломатического характе¬ра: папа Урбан VIII отказался признать недействительным брак Гастона Орлеанского и Маргариты де Водемон. У Ришелье были все основания полагать, что здесь не обошлось без участия Габсбургов.
Всю зиму 1635/36 года кардинал занимался переосна¬щением армии и подготовкой планов предстоящей летней кампании. Извлекая уроки из печального опыта похода во Фландрию, он намерен был в этом районе военных дейст¬вий ограничиться сугубо оборонительными операциями. Зато на других направлениях — в Эльзасе, Франш-Конте и Северной Италии — планировалось предпринять насту¬пление. Важную роль отводил Ришелье активизации мор¬ской войны силами двух эскадр, которыми командовали талантливые флотоводцы архиепископ Бордоский и епи¬скоп Нантский, совмещавшие по примеру министра-карди¬нала служение Иисусу Христу и богу войны. Действительность нередко опрокидывает первоначаль¬ные планы вопреки всем стараниям и хитроумным расче¬там их составителей. Наступление, начатое кардиналом Лавалеттом и Бернгардом Саксен-Веймарским в направ¬лении Рейна, захлебнулось, а затем завершилось быстрым отступлением в Эльзас. Бернгард с трудом остановил свои войска в районе Хагенау. Посланный в Италию для укрепления командования маршал де Туара погиб в одном из первых же сражений, а его наступавшая армия откатилась на исходные позиции. Принц Конде безуспешно топтался со своей армией у стен города Доль во Франш-Конте, будучи не в силах сло¬мить сопротивление испанского гарнизона. Удача явно не сопутствует французскому оружию. Зато кардиналу-инфанту удалось прорвать французскую оборо¬ну в Пикардии и выйти в ряде мест к реке Сомме. В пер¬вых числах июля 1636 года перед ним капитулирует Ла-Капель, затем в течение трех недель последовательно Вервен, Боэн и Ле-Катле. Ввиду угрожающего положения, сложившегося в Пи¬кардии, Людовик XIII приказал отслужить во всех соборах королевства молебны об избавлении от врагов и о погубле-нии оных Крестом Господним. Но Господь не внял молит¬вам сообщников «еретиков», обойдя их своим покровитель¬ством и благословив истинно католическое воинство кар¬динала-инфанта. 4 августа испанцы форсировали Сомму, а через два дня осадили крепость Корби — последний мощный заслон по пути на Париж. Крепость продержалась только девять дней. 15 августа 1636 г. она пала. Теперь кардинал-инфант мог свободно идти на столицу Франции. Крайне неблагополучно складывались дела и в Лота¬рингии, откуда французы были практически полностью вытеснены имперской армией Иоганна фон Верта, двинув¬шегося затем на Шампань. Ришелье приказывает немедленно прекратить бессмыс¬ленную осаду Доля и отзывает из Франш-Конте значи¬тельную часть сил Конде для защиты Парижа. С оставши¬мися войсками Конде не в состоянии продолжать борьбу за Франш-Конте и вынужден отступить из этой провин¬ции. Испанцы тем временем вторгаются в Бургундию и на¬мереваются захватить Дижон — административный центр провинции. Почти никто, в том числе и Ришелье, не сомне¬вался, что Бургундия потеряна. Но в этой обстановке все¬общего отчаяния горстка смельчаков, укрывшихся за сте¬нами небольшой крепости Сен-Жан-де-Лон, прикрывавшей юго-восточные подступы к Дижону, неожиданно прегради¬ла дорогу продвигавшейся быстрыми темпами испанской армии. Наступательный порыв испанцев был погашен му¬жественным и на первый взгляд бессмысленным сопротив¬лением защитников Сен-Жан-де-Лона. Бургундия была спасена. Увы, это была единственная удача, которая, конечно же, не могла повлиять на ход всей кампании, принимавшей для Франции поистине катастрофический характер. Ришелье со страхом ожидал падения Амьена — по¬следней цитадели, контролируемой французами в Пикар¬дии. Он пытается спасти столицу Пикардии, направив на помощь сопротивлявшемуся Амьену армию графа Суассона, но она была разбита, и ее остатки откатились за Уазу — в район Компьена. Угроза для Парижа нарастала с каждым днем. Рише¬лье отдал приказ взорвать все мосты к северу от Парижа, а также все мельницы на пути возможного продвижения противника, чтобы затруднить движение испанских войск и их снабжение.
В Париже начинается паника. Город полон слухов. Го¬ворят, что испанцы уже в северо-восточных пригородах и со дня на день ворвутся в столицу. Дороги на Орлеан, Блуа и Тур забиты беженцами. Париж давно уже перерос свои старые стены, он явно не готов к обороне. В этой об¬становке даже Ришелье растерялся. Многие обвиняют во всем кардинала, не обеспечившего безопасности столицы королевства. Наиболее горячие головы требуют смерти Ри¬шелье. В эти критические, полные драматизма дни неожидан¬ную энергию и волю обнаружил человек, от которого ме¬нее всего этого ожидали. Человеком этим был король Франции Людовик XIII. Именно ему, этому монарху, известному своей бесхарак¬терностью и апатичностью, — а не волевому и неутомимо¬му министру-кардиналу — Париж будет обязан своим спа¬сением. В критический момент Людовик XIII нашел в себе си¬лы, чтобы выполнить возлагаемую на него короной миссию «отца Отечества». «Его Величество, — вспоминал Ришелье, — подписал ордонанс, согласно которому все мужчины, способные но¬сить оружие, обязаны в течение двадцати четырех часов вступить в ряды армии маршала де Лафорса...» Действи¬тельно, 4 августа 1635 г. Людовик XIII обратился к населе¬нию Парижа с призывом ко всеобщей мобилизации. В его обращении не было слов «Родина в опасности», но смысл королевского ордонанса был именно в этом. Парижан при¬глашали вступать в резервную армию, срочно комплектуе¬мую 77-летним маршалом де Лафорсом. Король подал пример: вся многочисленная придворная прислуга, за ис¬ключением нескольких человек, обслуживавших лично Людовика XIII, была зачислена в формируемое ополчение. Мобилизации не подлежали лишь те горожане, которые обеспечивали продовольствие для Парижа, — мукомолы, пекари, мясники и т. д. Дворяне, имевшие собственный выезд, обязаны были отдать на военные нужды лошадей с кучерами. Все ближайшие к Парижу городки и деревни должны были регулярно направлять на строительство ук¬реплений вокруг столицы не менее трети мужского населе¬ния. Запасы продовольствия сосредоточивались в общест¬венных подвалах и охраняемых помещениях. Даже боль¬шая галерея Лувра была приспособлена для хранения зер¬на. Город готовился к длительной обороне, явно не собира¬ясь сдаваться на милость врага. Король принимает в Лувре многочисленные депутации ремесленников, изъявляющих готовность пожертвовать всем своим имуществом и даже жизнью ради победы над врагом. Наверное, впервые Людовик XIII обнимался с про¬стым людом, никогда не допускавшимся прежде в коро¬левские апартаменты. В эти августовские дни король без обычного многочис¬ленного эскорта и даже без охраны разъезжает по улицам Парижа, вступая в беседы с прохожими. Кто знает, может быть, он открывал для себя неведомый ему мир — мир грубых, плохо одетых, но честных людей, задавленных тя¬желой жизнью и тем не менее готовых сразиться с ино¬земными захватчиками. Именно у них черпает Людовик XIII необходимые силы и уверенность в победе. Вполне возможно, что именно тогда испытал он наивысший подъ¬ем духа. Зато кардинал Ришелье, этот верховный жрец бюрокра¬тии, пребывает в полной растерянности. Мастер тонкой по¬литической игры и хитроумных комбинаций, любящий и умеющий приказывать, он буквально раздавлен неожидан¬ным поворотом событий. До его слуха долетают не только радостные крики «Да здравствует король!», но и угрожаю¬щие — «Смерть кардиналу!». В отличие от короля, чувству¬ющего себя уверенно среди парижан, Ришелье совершенно беспомощен перед этой народной стихией, боится ее... Кардинал заговаривает с королем об отставке, но Людо¬вик XIII ничего не желает слушать и советует Ришелье укрыться в дворцовых покоях до тех пор, пока не улягутся страсти. В течение нескольких дней Ришелье не выходил из дворца, охрана которого усилена, А вскоре король заража¬ет кардинала своим примером. Ришелье вновь обретает ду¬шевное равновесие и присущую ему ясность ума. Он воз¬вращается к делам и даже выезжает из дворца, инспекти¬руя оборонительные работы. Его красный плащ привлекает всеобщее внимание. Но странно... ни враждебных действий, ни оскорбительных выкриков. Народ целиком поглощен иными заботами, а может быть, вид грозного кардинала внушает страх? Кто знает... Ришелье заводит беседы со случайными прохожими, заверяющими его в том, что Па¬риж не склонит голову перед врагом. Но он знает и о дру¬гих настроениях. Некий отец-иезуит Карре, как сообщали осведомители, публично заявил, что Людовику XIII очень скоро «придется на коленях просить короля Испании о мире». Города и профессиональные корпорации спешили на помощь попавшей в беду столице, предоставляя людей и деньги. Города между Парижем и Блуа выделили средства на содержание 10 500 солдат, города и населенные пункты в окрестностях столицы — на 4500, сам Париж — на 6500. Парижский парламент постановил произвести оплату 2500 пехотинцев, канцлер и сюринтенданты — 500, духовенст¬во _ 800, университет — 400. Таким образом, собранных средств хватило на формирование 27-тысячной армии. В середине августа в Париже началась запись волонте¬ров, которых после короткого обучения направляли на ли¬нию фронта в район Компьена. Ришелье предлагает отступить за Луару. По всей види¬мости, у него нет полной уверенности, что удастся удер¬жать Париж. Большинство министров привычно поддержи-вают кардинала, но Людовик XIII решительно отвергает этот план, настояв на удержании любой ценой занимаемой линии обороны по реке Уазе. Дальнейшие события показа¬ли, что прав был король, а не министр-кардинал. Опас¬ность для Парижа, возникшая после падения Корби, уже миновала.
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 19
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме