Портрет Мари Мадлен де Комбале, герцогини д'Эгийон
О племянице! - А. Бонно-Авенан " Герцогиня Эгильон ". Глава 6. 1 января 1625 м-м Комбале нашла на своем туалетном столике, среди чудесных подарков и редкостей, которыми кардинал любил ее осыпать, указ короля о ее назначении фрейлиной королевы Марии Медичи . Эту должность , которую попросил для нее отец и которую Людовик XIII даровал ей в знак милости, нельзя было не принять, но для м-м Комбале она была лишь новой тягостью. Обязанная впоследствии повсюду следовать за королевой, вопреки всем своим вкусам и привычкам, могла бы благочестивая вдова перенести эту жертву? Сперва она не хотела ничего слушать и желала вернуться в Кармель. Кардинал думал, что со временем это отчаяние утихнет, он снова пустил в ход мольбы и слезы и, наконец, получил от племянницы обещание остаться на какое-то время при дворе. «Но с какой благородной досадой, - писал Флешье, - приняла она тогда эти цепи, от которых уже считала себя избавившейся!» Когда она появилась в Лувре, следуя за королевой и исполняя свои обязанности фрейлины, ее грусть была так глубока, что она не боялась ее проявлять, еще более подчеркивая ее своим строгим костюмом, о котором нам подробно рассказала шутка современника:
«Она одевалась тогда так скромно, будто была пятидесятилетней богомолкой, - писал Таллеман. – В то же время она не потеряла ни одного волоса, и все они были очень красивы. Но она носила платье из черной кисеи и никогда не поднимала глаз. В такой сбруе она была, однако, фрейлиной королевы-матери и не покидала двора. Тогда ее красота цвела, как прекрасный цветок, но эта привычка сохранялась довольно долго. В то же время она, в конце концов, начала накладывать шиньоны, потом она делала себе завивку или надевала на волосы маленькую ленточку и одевалась в шелковые платья».
Отправлено: 13.10.08 13:50. Заголовок: До возвышения Ришель..
Рассказчик забыл сказать, что м-м Комбале не согласилась вновь надеть богатые наряды, которых потребовало ее положение, когда истек срок траура и когда двери монастыря оказались перед ней навсегда закрыты. «Она не покидала двора», и это правда, так как, выполняя свои обязанности, она должна была присутствовать на всех приемах, даваемых королевой, подавать ей мелкие столовые приборы, распоряжаться об уходе за ее драгоценностями, заведовать ее туалетом и повсюду ее сопровождать. Эти требования этикета занимали все время м-м Комбале и противоречили ее самым любимым вкусам. Но ее привычка без промедления повиноваться, заниматься лишь другими, делала эти обязанности легкими для нее, и никто, выполняя их, не выказывал более усердного рвения, более кроткого спокойствия и более здравого рассудка. Мария Медичи не могла долго видеть племянницу Ришелье и не быть тронутой ее кротостью, и вскоре она свидетельствовала ей большую дружбу. Она хотела постоянно видеть ее рядом с собой и ценила только то, что делала для нее новая фрейлина. М-м Комбале, постоянно оказывая королеве знаки уважения и преданности, подобавшие ее положению, никогда не любила ее саму. Это были две противоположные натуры, объединенных только интересами и долгом. Государыней, которую герцогиня д’Эгильон позднее полюбила всей душой, была Анна Австрийская. Пока что весь свет Лувра оказывал ей добрый прием. Королева-мать, неистовая и страстная, неустанно восхищалась постоянством ее настроений, изяществом и совершенной уместностью, присутствовавшей во всех ее словах и действиях. Ее дочь, принцесса Генриетта, которую очень беспокоил скорый отъезд в Англию, также искала общества человека, чей пример и благочестие укрепили бы и в ней смирение. Королева Анна Австрийская интересовалась юной несчастливицей, а король очень хвалил ее добродетели. Наконец, повсюду – от покоев Марии Медичи, где она держалась как обычно, до комнат прислуги, куда она приходила, чтобы раздать мизерные доходы от своей должности – м-м Комбале любили и уважали. Это было время, когда Ришелье, подчинивший себе ум короля, стал разворачивать на глазах у Франции свою новую политику. И, что мало известно, именно он созвал в 1625 ассамблею нотаблей, чтобы предложить королю проекты, которые желал осуществить. Его первой мыслью было договориться о браке между сестрой Людовика XIII и королем Англии, чтобы этим обеспечить могущественного союзника королевству, которое, как он считал, не имеет опоры. Римский двор, который сперва противился этому замыслу из страха протестантизма, который исповедовался юным королем, вскоре понял преимущества, которые католическая церковь могла бы извлечь из этого союза и согласился предоставить кардиналу льготу, о которой он просил через посредничество г-на де Берюля и отца Жозефа. Кардиналу и в самом деле с момента своего прихода во власть приходилось бороться с тремя могущественными женщинами: королевой Анной, которая не простила ему того, что он был противником ее брата, короля Испании; герцогиней де Шеврез, политической подругой, целиком преданной королеве, и принцессой Конде, которая желала выдать свою дочь за брата короля, а Ришелье хотел женить его на м-ль Монпансье. Все соблазны, исходившие от Его Преосвященства на празднике в Рюэле были бессильны смягчить его прекрасных врагов. Их ничто не могло ни победить, ни смягчить, и нельзя было бы сказать, сколько клеветы и преступных заговоров вражда этих трех женщин породила вокруг Ришелье. Его покой был этим потревожен, здоровье ухудшилось, а однажды даже его жизнь оказалась в опасности. М-м Комбале, становившаяся мишенью этих коварных интриг, хотела удалить дядю из двор и увлечь его в сельскую местность, но он не уступил ее мольбам. Когда герцог Бэкингем, искавший множество предлогов задержаться, уехал из Франции и повез свою молодую государыню ее царственному супругу, кардинал согласился уехать. Он попросил несколько недель отпуска для себя и своей племянницы. Они вместе возвратились в замок Ришелье, который он хотел украсить и сделать достойным того, чтобы однажды принять в нем короля. Тогда как ее дядя, окруженный художниками, которых он пригласил из Италии, отдавал распоряжения, которые превратят старый замок дю Плесси в великолепный дворец, м-м Комбале хотела увидеть колыбель своего детства и возвратилась в Гленэ. Спокойствие и тишина этого строгого жилища были для нее большой радостью, после суматохи и волнений двора. Узкий горизонт, перед которым протекли ее первые годы, пробудил в ней воспоминания о самом счастливом времени жизни. Но как ее будущее, о котором она тогда мечтала, мрачнело, по мере того, как приближалось! Можно сказать, что отблеск настоящео, подобно лампе Психеи, неминуемо разрушает иллюзии, показывая нам реальность. Эти воспоминания вызвали у нее слезы, и в то же время местность, окружавшая ее, никогда не была так красива. Так уж устроена неизменная природа: она изливает цветы запахи и песни как среди наших радостей, так и среди наших слез. Именно в этот приезд в Гленэ осенью 1625 м-м Комбале доверила итальянским художникам создание прекрасной усыпальницы, которую она повелела построить в память отца и матери.
До возвышения Ришелье о его племяннице говорили мало. Она лишь однажды появилась при дворе, чтобы впоследствии скрыться за решетками монастыря. Свет, впрочем, всегда живущий лишь суетой, движением и славой, не будет искать в тени красоту, которая не ведает о себе, или добродетель, которая прячется. Чтобы он воскурил своим идолам фимиам, им требуется пьедестал. Но когда могущество кардинала вывело м-м Комбале в свет, придворные скоро заметили, как она была красива. Художник на своем холсте, как поэт в своих стихах, взяли ее за образец. Каждый хотел нравиться министру, и чтобы в этом преуспеть, всем приходилось лишь подражать природе, потому что Таллеман сказал, и он знал в этом толк: «Племянница Ришелье была тогда в самом расцвете своей красоты». Итак, м-м Комбале была поистине красива. Все авторы-современники согласны в этом, а ее портреты доказывают это и сегодня. В красоте заключается первое ее преимущество, не оставляющее равнодушным никого, так как красота даже века спустя еще сохраняет свой пленительный шарм, с легкостью запечатлевая в памяти имена тех знаменитых женщин, которые обладали ею. У нее была совершенная красота античной статуи, сочетавшая силу и изящество, тонкость черт и богатство форм. Большая часть портретов м-м Эгильон, написанных на холсте Фердинандом Элем, Филиппом де Шампенем и братьями Бобрюн, пропала в революционной буре, и до нас дошли только несовершенные гравюры. Среди тех, что сохранились в Национальной библиотеке в Париже, мы приведем портрет Леблона, который изображает м-м Комбале на лошади среди сельской местности. Она сидит по-дамски на белом иноходце, покрытом попоной, и одета в развевающуюся юбку, которая закрывает ей ноги, а правой рукой она держит поводья, в то время, как левой рукой она обмахивается веером. Костюм ее относится ко времени Людовика XIII, а на голове у нее шляпа, украшенная длинными перьями. Внизу приведены следующие строки:
Гениальный гравер тонким штрихом Может хорошо передать скрытую в этой фигуре Подлинную красавицу, портрет которой ты видишь, Лишь нарисовав нам портрет чистой добродетели. После этого портрета самой старинной и подлинной является гравюра Монкорне . Он изображает м-м Комбале стоящей и до пояса, глядящей на конных охотников на заднем плане, которые преследуют оленя. Черты лица, пусть и менее тонкие, очень похожи на те, что сохранила эмаль Петито. Она также носит жемчужины на голове, на шее и в ушах. Но волосы, ниспадающие длинными густыми буклями на ее плечи и костюм более старинной эпохи, состоящий из платья темного бархата, которое под прямым углом соединяется с воротничком из цельного куска ткани, придают этому портрету благородный и суровый вид, который больше подходит характеру м-м Эгильон, чем прическа а-ля Севинье с портрета Петито. Внизу приведены следующие стихи Пьера де Лассерра:
Можно сказать, что Любовь создала этот портрет, Видя столько нежности на этом красивом лице, Но не верьте этому, так как его создала Добродетель, Изобразив на этом полотне саму себя.
Эта гравюра была тогда очень распространена в торговле, но та, которую изображал портрет, была представлена в виде четырех богинь, управляющих разными временами суток: Аврора правила утром, Венера полуднем, Диана вечером, а Прозерпина ночью. Каждая из них была изображена с символами своей власти и сопровождалась очень хвалебными катренами. Поэзия, вслед за живописью, также передавала потомству память о м-м Комбале, подробно описывая все совершенство ее красоты. Мы приведем как пример лишь следующие строки пышной элегии, которую Ла Менадьер посвятил м-м Комбале:
Чтобы воспеть твои добродетели, божественная Алкидиана, Я оставил исступление своей невежественной музы, Те замечательные добродетели, что приравнивают тебя к богам, Послужили мне ступенями, по которым я смог подняться к небесам, Где великий Аполлон, совершив новое чудо, Превратил мой голос в глас оракула, Не прославив чудесных подвигов Твоего знаменитого дяди, французского Геракла, Божественного Ришелье, чья героическая жизнь Столь долго служит казнью для завистливых. Ты одна можешь придать смысла моим стихам, Я хочу, чтобы твое прекрасное имя взлетело во Вселенную И чтобы ученые Сестры, дочери Памяти, На крыльях Времени повсюду разнесли славу о тебе. Природа позаимствовала сокровища у солнца, Из его богатой материи создала она твое тело И сотворила тебя как звезду, сияющую на земле.
---------------------------------------------------------------------------- Все самое красивое, что может попасться на глаза, Уступает наименьшим прелестям, которыми она тебя наделила.
----------------------------------------------------------------------------- Твой взгляд пламенеет, и его святой свет Зажигает священный огонь в смертных сердцах, Где руки Любви поднимают тебя на алтарь, Живая роскошь сияет на твоем красивом лице, И, подобно безоблачному небу, ясен твой лоб, Бессмертный цветок распускается на твоем красивом лице, А твои губы созданы из неугасимого огня. Твоя походка, осанка, твоя грация таковы, Что они возбуждают зависть в сердцах бессмертных. ------------------------------------------------------------------------ Хоть глаз радуется столь редкому зрелищу, Будь то хоть шедевр, чудо или диво, Они уступают твоему разуму, и не только Место скрывает такое очаровательное сокровище. Если восхитительная конструкция этого прекрасного дворца Является последним творением рук природы, Твоя прекрасная душа, которая занимает более почетное положение, Есть творение неба и дочь богов .
Вслед за плеядой поэтов прозаики в свою очередь захотели воздать красоте м-м Комбале справедливую дань эклогов, полагавшихся ей. Но так как большая часть их служила кардиналу и так как в их искренности можно было бы усомниться, мы выбрали портрет, нарисованный одним из его врагов. Ни у кого не было врагов больше, чем у кардинала, и в то же время все памфлетисты, только и желавшие, что оклеветать в своих пасквилях любовь дяди к племяннице, признали ее добродетельность, равно, как и ее красоту. Самый оскорбительный из них, неизвестный автор , так передает восхищение, которое она вызвала к себе, появившись в свете: «Она появилась при дворе, а с нею и все самое очаровательное, чем могут обладать великие красота и юность. Она ослепила весь свет. У нее и в самом деле было величие, достойное поддержать славу короны, а глаза ее требовали дань у самых нечувствительных сердец».
Отправлено: 13.10.08 13:51. Заголовок: Этот пленительный ша..
Этот пленительный шарм, «слепивший глаза», не мог в то же время, не вызвать чувства любви, и вскоре м-м Комбале собрала вокруг себя множество воздыхателей и честолюбцев.. Однако из Кармеля до Лувра донеслось эхо того, что племянница Ришелье, хочет стать монахиней, но говорили также, что ее дядя против этого и занимается устройством ее нового брака. Свет, легко верящий тому, чего желает, и впрямь убедился, что м-м Комбале, заняв должность фрейлины, отказалась от монастыря и повиновалась желаниям своего дяди. Влияние кардинала вызывало много притязаний, и в течение зимы 1626 можно было видеть, как самые влиятельные сеньоры бились за честь породниться с министром. Среди претендентов самым энергичным был граф де Бетюн, старый жених м-ль Понкурлэ. Он долго путешествовал по Европе, надеясь стереть из сердца образ той, которую считал для себя потерянной, но не мог изгнать воспоминания о ней. Как только он узнал, что она свободна, он вернулся, веря, что достаточно будет предложить верное сердце, чтобы получить предмет столь постоянной любви. Но эта иллюзия быстро рассеялась, и он скоро понял, что если епископ Люсонский когда-то отказал в руке м-ль Понкурлэ скромному графу де Бетюну, то теперь кардинал Ришелье выдаст маркизу Комбале только за принца. Тем временем, чтобы испытать сердце племянницы и сломить ее сопротивление силой первого чувства, министр, ловкий политик, довел до сведения племянницы просьбу г-на Бетюна. М-м Комбале, узнав, что жених ее юности сохранил ей верность и недавно вновь положил свою жизнь к ее ногам, была глубоко тронута, она не сказала ни слова и заплакала. О,слезы, немой и красноречивый язык души, выдающий самые тайные ее впечатления, кто осмелится сказать, какие чувства вызвали вас тогда? Было ли это невыразимым счастьем, которое сердце всегда испытывает, чувствуя, что его любят, или только кроткой жалостью, внушенной любовью, которую больше не хочется разделять? Никто не знает. Но когда кардинал спросил племянницу, она подняла глаза к небу, будто беря его в свидетели своего ответа, и сказала ему: «Монсеньор, я поклялась принадлежать лишь Богу, и я сдержу обещание». Ришелье попробовал побороть эту решимость, показывая ей, какое славное положение она могла бы занять при дворе, знаменитое имя, которое она мгла бы носить и передать потомкам, выбрав жениха среди принцев, клавших свое богатство к ее ногам, но ничто не могло поколебать ее твердости. На другой день м-м Комбале, глубоко взволнованная этим новым испытанием, попросила у королевы отпуск и получила его. Она просила тогда разрешения у своего дяди уехать на несколько дней к кармелиткам, и кардинал, не смевший отказать ей в этой возможности покоя, сам отвез ее в монастырь. Часто, долго прожив в свете и заполнив много часов жизни его суетой и движением, мы с трудом переносим одиночество и бездействие. М-м Комбале, напротив, оказавшись в мире монастыря, почувствовала, как в ней возрождается чувство счастья. Во время благочестивых занятий в этом уединении она чувствовала, что рука Господня крепче прижимает ее к Нему, и в сердце своем повторяла клятву быть Его супругой и посвятить Ему жизнь. Под властью этого чувства она написала королеве, умоляя снять ее с должности фрейлины, и оказать ей наивысшую милость, добившись у кардинала разрешения на то, что она станет монахиней. Мария Медичи, привязанная к м-м Комбале и желавшая сохранить ее на своей службе, поехала к ней в Кармель, чтобы самостоятельно бороться с ее призванием. Она сказала ей, что «волей Господней было, чтобы она осталась в свете, и что, ставя ее на занимаемое ею место, Он хотел дать ей средства сделать больше доброго несчастным, чем она могла бы сделать, уйдя в монастырь ». Чтобы впоследствии придать больше веса своим словам, она уверила ее, что таково было мнение и преподобной матери Магдалины, и г-на де Берюля, и они в самом деле укрепили слова королевы. Кардинал, страшившийся потерять племянницу, пустил в ход все, чтобы побороть ее замысел и сделать его осуществление невозможным для нее. Тревога, испытываемая им от этого ее желания, вкупе с политическими трудностями, которые постоянно создавал неистовый характер Марии Медичи, подорвала даже его здоровье, вызвав у него жестокие приступы лихорадки. Именно тогда он покинул Королевскую площадь, чтобы поселиться в Малом Люксембурге, где он надеялся обрести больший покой. Г-н Бассомпьер в своих Мемуарах указывает точную дату этой болезни и смены места жительства: «16 марта 1626, - пишет он, - г-н кардинал Ришелье занемог в Малом Люксембурге, и король повелел нам, троим маршалам Франции, поехать туда посовещаться с ним». Как только он выздоровел, кардинал отправился к племяннице, но ни о чем с нею не говорил. Первыми помощниками, которых он задействовал при ней, были помощники королевы: мать Магдалина и г-н де Берюль. Затем, когда его увещевания о своем слабом здоровье и о благе, которое она могла бы творить в свете, поколебали ее непреклонность, он отправил ей троих сорбоннских докторов, призванных просветлить ее веру. Главным возражением м-м Комбале было то, что произнеся клятвы и добровольно взяв обязательства, она не могла их разорвать, не став в собственных глазах, равно как и в глазах Господа, и Церкви клятвопреступницей. Но доктора уверили ее, что будучи лишь послушницей, она брала на себя лишь временные обязательства и могла быть освобождена от своих клятв и обетов властью папы Римского. Они впоследствии убедили ее, чтобы ее совесть была спокойна, уступить ее место в монастыре кармелиток молодой девушке без средств, за которую она заплатит приданое и которая будет молиться за нее. Наконец, они ей объявили, что после улаживания этих формальностей ее долгом было уступить желаниям королевы и дяди и подчиниться решению Святого Отца. Впрочем, в этом она следовала примеру маркизы де Меньелэ , которая, оказавшись в тех же условиях, согласилась жить при дворе, где для всех была источником наставлений. Пока это вершилось по его воле, Ришелье отправил к римскому двору кардинала Маркемона, архиепископа Лионского, с ходатайством об указе понтифика, запрещающем его племяннице вступать в монахини до истечения двухлетнего срока. Но когда об этом узнала Мария Медичи, она, со своей стороны, написала папе через кардинала Барберини, прося Его Святейшество, чтобы «м-м Комбале не только в течение двух лет, но и никогда не могла стать монахиней ». Римский двор, желавший удовлетворить королеву и быть полезным кардиналу, составил требуемый акт возражения, как того просила Мария Медичи . Этот указ был передан монастырю кармелиток папским нунцием, монсеньором Убальдини, который хотел лично передать его в руки м-м Комбале, чтобы более определенно и официально уведомить ее о воле Государя-Понтифика. Перед такой властью бедной послушнице оставалось лишь подчиниться. Единственное, о чем она попросила, перед тем, как снова уйти на придворную службу, было то, чтобы ей разрешили присутствовать на принятии обета девушкой, которой она хотела отдать свое место в Кармеле. Королева согласилась оказать такую милость. Но так как после этой церемонии фрейлина не торопилась вернуться к своей госпоже, властная Мария Медичи написала ей следующее указание:
«М-м Комбале, моей фрейлине .
М-м Комбале, зная, что вы определили вашу сестру в маленький монастырь кармелиток , и одна из главных причин, побудивших меня разрешить вам остаться на несколько дней в Париже, исчезла, я не хочу, чтобы другие вашим соображения, которые, как я знаю, не являются неотложными, задерживали вас долее. Именно это заставляет меня написать вам это письмо и передать его со срочным посыльным – сказать вам, чтобы вы, как только его получите, отправлялись в дорогу, чтобы встретиться со мной. Я немного приболела воспалением, доставившим мне большие страдания; оно немного стихло, и я надеюсь, что все обойдется. Поторопитесь, настоятельно прошу вас от чистого сердца, вернуться, чтобы служить мне в этой возмутительной болезни, если Господу угодно будет ее продлить. Я надеюсь, что вы застанете меня совершенно поправившейся, уверяя вас, что я буду очень рада увидеть вас рядом со мной и что я всегда буду вашей лучшей подругой. Мария».
М-м Комбале не могла больше откладывать отъезд, и чего бы ей это ни стоило, ей следовало немедленно повиноваться приказам королевы, которая не выносила, когда ее воле противоречили. Итак, она спешно вернулась в Фонтенбло, где пребывал двор, и с грустью вновь принялась за свои обязанности фрейлины. В это время Ришелье, несмотря на большие семейные заботы, успешно уладил дело о женитьбе герцога Орлеанского и м-ль де Гиз, которая принесла ему в приданое 350 тысяч ливров ренты и значительные земельные владения. Король в знак удовлетворения пожаловал кардиналу сеньорию Шамво, чтобы он смог увеличить свой парк в Ришелье, но такой успех и милость вызвали огромный заговор против жизни первого министра. Этот заговор, подстрекаемый герцогиней де Шеврез, осуществлялся великим приором де Бурбоном и графом Шале, которые втянули в него и герцога Орлеанского. Они замышляли захватить кардинала в его сельском доме во Флери, в лесу Фонтенбло, через который он скоро должен был проезжать почти один. Во время охоты герцог собирался неожиданно попросить об обеде и увести с собой своих слуг и поваров. В суматоже, вызванной этим событием, Ришелье был бы окружен и убит кинжалом. Таков был план, и все было, казалось, готово к его исполнению, когда граф Шале испугался и во всем сознался кардиналу. Ришелье, в ту пору недостаточно четко осознававший угрозы смертельной борьбы, которую ему придется вести внутри страны со знатью, а на международной арене – с иностранными государствами, имея единственной опорой слабого и подозрительного короля, хотел уйти в отставку и подал прошение о ней. Король и Мария Медичи отказали ему, и кардинал, поддерживаемый величием своего долга, остался верен ему, решившись исполнить его, даже рискуя жизнью. Немного спустя раскрыли второй заговор, снова имевший целью убить кардинала, и король, испугавшись, велел кардиналу набрать стражников для обеспечения своей безопасности. Именно тогда Ришелье сформировал свой военный корпус, введя туда своего свояка маркиза де Брезе, своего племянника молодого Понкурлэ и большую часть своих родных и союзников. Брату м-м Комбале было всего восемнадцать лет «Но, очень низкорослый, некрасивый и хилый, он был обманут девушкой из хорошего дома и без состояния, семья которой особенно стремилась породниться с кардиналом. Глупца нетрудно было провести, и вскоре он безнадежно влюбился». Его сестра сперва пробовала бороться с этой его страстью, в которой было больше тщеславия, чем нежности. Но не в силах победить его упорство и страшась какого-нибудь нового несчастья на эту уже столь слабую голову, она упросила дядю согласиться на этот преждевременный брак. Кардинал, со времени смерти м-м Понкурлэ привязанный к этому ребенку и мечтавший оставить свое имя и богатство потомству его старшей сестры, согласился на этот союз. 26 июня 1626 в часовне Малого Люксембурга с большой пышностью прошла свадьба Франсуа де Виньеро, маркиза Понкурлэ, сеньора Гленэ, с Марией-Франсуазой де Гемадок, дочерью Жана, барона Гемадок, и Жанны Рюэлан. Кардинал дал в приданое племяннику значительную сумму денег, а м-м Комбале уступила брату все наследство, полученное ею от отца. К несчастью, этот союз не имел никаких залогов счастья. Современник, говоря об этих молодоженах, писал: «Она была немного не в своем уме, а этот Понкурлэ был очень смешным горбуном, поистине глупым». М-м Комбале, которая отдавала брату всю свою любовь, надеялась по крайней мере в его детях найти больше поводов для счастья и надежды. Но ее снова ожидали горькие разочарования.
Отправлено: 13.10.08 13:51. Заголовок: Месяц спустя после п..
Месяц спустя после празднования этой свадьбы двор вернулся в Нант, чтобы присутствовать при обручении герцога Орлеанского с м-ль Монпансье, и м-м Комбале сопровождала туда королеву. В силу этого обстоятельства Ришелье вновь стал вести себя как священник и облачился в епископское одеяние, которого не надевал со времени своего отъезда из Люсона и лично дал свадебное благословение молодоженам 5 августа 1626. Празднества еще продолжались, когда стало известно, что последний заговор против кардинала был делом рук Шале. И не думавший держать свои обещания, он устроил новый заговор против министра вместе с герцогом Орлеанским и думал даже заколоть кинжалом короля, чтобы посадить на трон его брата. Комиссия, созданная для суда над Шале, приговорила его к смерти за оскорбление величества, а его казнь состоялась в Нанте 19 августа 1626. Именно тогда м-м Комбале стала играть при Ришелье роль просительницы, далекой от всякой политики, которую она продолжала играть до смерти кардинала. Благодаря ее покровительству мать осужденного, м-м Шале, смогла приехать к королю и просить помиловать сына, но все было тщетно. Графиня де Шале выказала в этой ситуации мужскую энергию. Она сопровождала сына до эшафота и, испробовав все, чтобы спасти его жизнь, она помогла ему спасти свою душу и умереть достойно. Это была одна из тех женщин благородной крови и благородного сердца, которых религия поддержала и возвысила до героизма перед лицом самых суровых испытаний. Лица, покрытые траурной вуалью, которые во время важных событий и революций изредка появлялись на кровавых страницах нашей истории. По возвращении в Париж кардинал собрал новую ассамблею нотаблей, чтобы прекратить беспорядок в государстве. Вот какие слова он приписывал королю в посланиях к собранию: «Мы заявляем перед лицом Бога живого, что у нас нет иной цели, ни намерения, кроме Его счастья и блага наших подданных. Именем его мы заклинаем собравшихся… дать нам советы… какие они сочтут… самыми благотворными… к процветанию государства…» Среди беспорядков, которые вызывала в королевстве слишком большая власть знати, была и еще одна беда, которую стало необходимо срочно пресечь: мода и мания на дуэли. В Париже дрались днем, ночью, при луне, при огнях, на улицах и чуть ли не в общественных местах. Ришелье, уже испытавший боль видеть, как брат, глава его семейства, вот так погиб в поединке, обещал себе дать ход многочисленным жалобам, которые присылались ему генеральными штатами, священниками и должностными лицами. С марта 1626 вступил в силу суровый эдикт, предусматривавший смертную казнь для дуэлянтов, но полагали, что он разделит участь остальных. Граф де Бутвиль, уже дравшийся на двадцать одной дуэли, хотел, из бравады, провести двадцать вторую. Он вышел на поединок средь бела дня, на Королевскую площадь, вопреки указу короля, и был арестован. В этот раз правосудие было непреклонно и, приговоренный к смерти, он был обезглавлен на Гревской площади 21 июня 1627. За несколько часов до казни м-м Бутвиль, хорошо знакомая с м-м Комбале, пришла молить ее о жалости и умоляла провести ее к кардиналу. М-м Комбале не питала ни малейшей надежды, так как ее дядя, по случаю суда над Шале запретил ей когда-либо вмешиваться с целью не допустить жесткости правосудия. Она трепетала от мысли, что напрасно разозлит его, но, тронутая болью этой несчастной и полагаясь лишь на свое сердце, она пошла просить кардинала и бросилась к ногам короля, который и в этот раз оставался непреклонен. Среди тревог этой жизни, полной интриг и заговоров, м-м Комбале имела одно утешение. Ее благочестивый наставник, г-н де Берюль, утешавший ее в горестях и ободрявший в слабости, стал наконец кардиналом 30 августа 1627. Она давно желала этого, и влияние, которое имела ее кротость на ум королевы, также сыграла свою роль в этом назначении. В октябре того же года ее дядя внезапно увез ее в Пуату. Требовалось принять в замке Ришелье принца Конде, который был в опале уже пять лет, и до которого король доводил свои указания через уста первого министра. Во время этих встреч, принц целиком уступил Его Преосвященству, и перед лицом кардинала занял подчиненную и покорную позицию, оставить которую смог, лишь породнившись с семьей министра. Возвращаясь в Париж, м-м Комбале узнала о смерти сестры Иисусовой Екатерины, девушки, которой она отдала свое место в монастыре кармелиток, и очень опечалилась от этой потери. Мария Медичи, узнав об этом несчастье, хотела, в знак почтения и привязанности, которые она испытывала к м-м Комбале, почтить своим присутствием похороны этой покорной девушки, и рукописная история монастыря рассказывает, что «27 ноября 1627 королева-мать и ее фрейлина, одни присутствовали со свечами в руках на перезахоронении останков сестры Екатерины, которые были перенесены с улицы Шапон к кармелиткам с улицы Ада». Именно в этот момент можно было видеть, как м-м Комбале с удвоенным рвением неустанно занималась богоугодными и благотворительными делами. Среди тех, чей успех был обусловлен ее начинанием, следует назвать в первую очередь основание французской католической колонии в Канаде. Уже давно предпринимались попытки основать колонию в Новом Свете, чтобы распространять там веру, эти попытки оставались бесплодными. В 1613 маркиза де Гершвиль, получив права на Новую Францию, отправила туда судно и основала маленькое церковное учреждение. К несчастью, этот дом, разрушенный англичанами, также погибнет, когда у маркизы появилась мысль передать свое дело в руки племянницы кардинала. М-м Комбале, видя то благо, которое она могла сделать, с жаром принялась за это дело. Она сперва довела его до сведения дяди, а впоследствии способствовала его процветанию постоянными заботами и щедротами. Министр, уже думавший, из политических соображений, основать колонию в Америке, сразу же стал искать пути осуществить это. С этой целью он собрал многих богатых людей, очень ревностных верующих, которые, под именем Компании Новой Франции, подрядились дать необходимые средства для основания католической колонии в Канаде. Это общество, которое он учредил в своем доме в Париже 29 апреля 1627, состояло из знатных сеньоров, должностных лиц и богатых торговцев, чье количество дошло до ста семи человек. В преамбуле к письмам об основании, которые он дал этому обществу, Ришелье говорил: «Король Людовик XIII, подталкиваемый желанием, имевшимся еще у государя его отца, основать на землях Новой Франции колонию, чтобы попытаться с Божьей помощью привести людей, которые их населяют, к познанию Бога… Мы, которые по долгу нашей службы, обязаны успешно исполнять намерения короля, сочли, что единственным средством привести эти народы к познанию истинного Бога будет населить земли Новой Франции подлинными французами и католиками, которые своим примером расположат их к принятию христианства».
Несколько месяцев спустя, 20 мая 1628, Ришелье, осаждая Ла Рошель, дал новые полномочия компании Новой Франции, и дал королю на подпись указ, который «приравнивал к французским подданным, со всеми вытекающими из этого правами, не только французов, поселившихся в Канаде и их потомков, но также и дикарей, которые приняли христианство». Христианский дух Франции блистает своим самым чистым сиянием в этом указе Ришелье, упразднившим более двух веков назад расовые и цветные предрассудки в Америке Уже имеющее силу начинание м-м Комбале и значительные суммы, которые она с того времени вкладывала, таким образом, очень способствовали французским учреждениям в Канаде. Она была благодетельницей этой колонии, которая, сквозь время и смену национальности, навсегда осталась верна своим корням, и столь французской по духу, столь католической в сердце, что в наши дни мы видим, как она отправила в Рим, по примеру матери-родины, легион самых благородных своих детей, чтобы защитить Христова викария.
Отправлено: 04.11.08 16:22. Заголовок: Глава I. Детство г..
А. Бонно-Авенан. Герцогиня Эгильон. Глава I. Детство герцогини д’Эгильон. 1604-1616 I Мари де Виньеро де Понкурлэ, маркиза Комбале и герцогиня д’Эгильон, родилась в 1604 в замке Гленэ, что близ Брессюира, в Пуату. Она была дочерью Ренэ де Виньеро, сеньора де Понкурлэ, слуги королевских покоев Генриха IV, и Франсуазы де Ришелье, старшей сестры кардинала. Ее первые годы протекли счастливо и беззаботно в кругу родных, в спокойствии провинциальной жизни. Ее мать, женщина добродетельная и глубоко верующая, воспитала ее с большой заботой, и сперва обучила ее религии, первой составляющей всякого образования. Каждый день она говорила с дочерью о Боге, и личным примером учила ее горячо молиться Ему. Эти первые наставления в вере, говорящие душе только о надежде и милосердии, будучи произнесенными ребенку, сидящему на коленях у матери с сердцем, исполненным веры, навсегда остались в ее памяти. Человек может вырасти и, поддавшись юношеским увлечениям, порой забыть о преподанных ему основах веры, но в первой же горести он возвратится к Богу, ища в религии возврата к чистым радостям своего детства. Таким образом, всякая мать есть дважды мать своему ребенку. Подарив ему жизнь тела своей кровью, она дарит ему жизнь души своим сердцем и верой. Не обладая гением Ришелье, мадам де Понкурлэ одарена была высочайшим духом. Как и у него, у нее было «благородное сердце, гордое и полное самых щедрых чувств », но она умела прибавить к этому очарование, которое дает союз кротости с добротой. Родившись в Париже в 1578, м-ль де Ришелье была воспитана при дворе Генриха III, под присмотром королевы Луизы Лотарингской, у которой ее мать была фрейлиной. До двенадцатилетнего возраста ее детство протекало среди королевских праздников, на которых ее отец, бывший тогда верховным судьей Франции, любил давать представления, и она знала лишь привилегии и почести, даваемые высокими постами при любящем пышность короле, пока смерть г-на де Ришелье не вызвала резкую перемену во всей ее жизни. Богатство, окружавшее ее, роскошь пышного двора сразу сменились бедностью и одиночеством. «Верховный судья, - сообщают Воспоминания того времени, - растративший все свое богатство на войне, оставил семью в больших долгах, а дела – в плохом состоянии». М-м де Ришелье, непрестанно преследуемая кредиторами мужа, впала в такую глубокую нужду, что для оплаты похоронных расходов ей пришлось продать чуть ли не орден Святого духа, только недавно полученный г-ном де Ришелье. Эти горести и унижение, перенесенные в столь нежном возрасте, навсегда ранили гордую и чувствительную душу м-ль де Ришелье. В сожалениях уехала она из Парижа в одиночество замка Ришелье, где ее мать хотела целиком посвятить себя заботам о воспитании и материальном благополучии детей. Так бедствие стало суровой, но полезной школой, где развились добродетели, которыми позднее блистала м-м де Понкурлэ. М-ль де Ришелье едва исполнилось шестнадцать, когда ее изящная красота и редкие качества заставили добиваться ее руки самых богатых сеньоров Пуату. Но думая, что должна помогать матери в воспитании младших детей, она сперва отказалась выйти замуж. Возможно, она была уже известна среди молодых людей своей округи, и знал ее и г-н де Бово , за которого она вышла три года спустя. Этот союз, породивший взаимную привязанность, продлился лишь несколько месяцев. Г-н де Бово внезапно умер в год своей свадьбы. В своем горе м-м де Бово хотела обратиться к религии, но ее мать, видевшая в ней опору для младших детей, воспротивилась этому решению и шесть лет спустя настояла на ее новом браке, которого желал и король, со старым сослуживцем ее отца. Так, 23 августа 1603 м-ль де Ришелье второй раз вышла замуж за Рене де Виньеро , сеньора Понкурлэ , Гленэ и Брей де Гэ, королевского придворного, которому было тогда сорок два года. Барон де Понкурлэ, как говорили о нем при дворе, был старым сподвижником короля Наваррского и оставался одним из самых преданных его слуг. Он участвовал в Аркской битве на стороне принца, и в этот славный день под ним была убита лошадь пятью ударами пики, а его единоутробный брат Луи де Ла Рошжаклен упал ему на руки, раненный в ступню при мушкетном залпе. Генрих IV, ценивший отвагу и преданность, был с тех пор очень благосклонен к двоим братьям. Так, узнав спустя несколько дней после той битвы, что Ла Рошжаклен, несмотря на ранение, продолжает ему служить, Генрих написал ему следующее письмо: «Ла Рош, я получил ваше письмо, в котором вы без прикрас горячо благодарите меня за то, что я уладил ваши дела от чистого сердца. Я посылаю вам документы на подпись, чтобы сделать самое неотложное, целиком полагаясь на свойственные вам ум и осторожность. Я вижу, что у того, у кого нездорова ступня, здоровы глаза, но это не мешает мне молиться за ваше скорейшее выздоровление, и что вскоре мы сможем увидеть вас здоровым и бодрым рядом с нами. Вы знаете, что я очень высоко вас ценю, и это должно побудить вас как можно скорее поправиться и присоединиться к господину, который любит вас и очень желает видеть, то есть ваш преданный друг Генрих Что до г-на де Понкурлэ, то король, прилюдно обнявший и похваливший его на поле боя, назначил его слугой в своих покоях. Затем, в 1603, по случаю его свадьбы, он сделал его капитаном своей стражи и дал шесть тысяч ливров при подписании брачного договора. Г-н де Понкурлэ, по роду службы постоянно находившийся при государе, никогда не оставлял двора. Впрочем, он обладал всем необходимым, чтобы нравиться там. «Ловкий придворный, искусный рассказчик, он развлекал короля своими острыми рассказами» . Приятный певец и хороший игрок на лютне, он всегда получал теплый прием у королевы, Марии Медичи, которая привезла из Италии вкус к изящным искусствам. Но связанный узами дружбы с самыми высокородными сеньорами и с детства привыкший разделять их сражения и удовольствия, он не мог долго переносить однообразную провинциальную жизнь. М-м де Понкурлэ, напротив, не любила ни двор, ни его вольную жизнь, она всего несколько раз появлялась там и, ссылаясь на хрупкость своего здоровья, предпочитала оставаться в замке Гленэ, главной резиденции семьи де Виньеро. Именно там, а совсем не в Париже, как обычно считают, родилась в конце 1604 Мари-Мадлен де Виньеро, ставшая позднее маркизой Комбале и герцогиней д’Эгильон.
Отправлено: 04.11.08 16:26. Заголовок: II Род Виньеро, чье..
II
Род Виньеро, чье богатство и происхождение некоторые памфлетисты связывают с Ришелье, был очень древним. Он пришел во Францию из Англии во времена Карла VII и с этих пор постоянно занимал видное место среди высокородного дворянства Пуату. С 1460 года он владел в этой провинции сеньорией дю Пон-де-Курлэ , название которой он впоследствии принял. Но век спустя он покинул этот замок, чтобы поселиться в феодальном замке Гленэ, владение которым перешло из рук рода Бомон-Брессюиров в руки рода Виньеро. Этот замок, чье поэтическое существование еще не обнаружил ни один турист, находится на полдороге между Туаром и Брессюиром, посреди однообразных равнин Пуату, и открывает ту живописную часть Вандеи, которая называется Бокаж. Выстроенный на крутом утесе, на склоне сельской долины, увенчанном большими деревьями, старый замок-форт Гленэ гордо высится над изящными изгибами узкой долины, орошаемой неспешными водами Туаре. Гленэ – это всего-навсего бедная деревушка из десятка крестьянских домов, собравшихся вокруг римской церкви двенадцатого века. Вероятно, во времена феодалов эта маленькая церквушка защищалась мощной крепостью. Сегодня от замка остались одни поросшие плющом руины, которые понемногу разрушаются от дыхания очередной зимы. А церковь осталась стоять, постоянно поддерживемая, сквозь века и революции, христианской верой. В 1604 замок Гленэ, пусть уже поврежденный религиозными войнами, еше сохранял всю свою мощь, и гордо высились на фоне неба его внушительные башни. Он состоял из цепи укреплений, прикрытой со стороны долины толстыми стенами, которые соединялись маленькими башенками с островерхими крышами, а со стороны равнины – глубокими рвами, проход через которые лежал сквозь башню с донжоном и бойницами, с тайным ходом и подъемными мостами. Среди этих укреплений высилось здание эпохи Возрождения, чей фасад в итальянском стиле представлял собой четыре этажа окон с тонкими импостами, выходивших на равнину. Справа от замка находился изящный восьмиугольный фонарь, внутри которого поднималась винтовая лестница, обслуживавшая все этажи, а слева – готическая часовня, чьи колоколенки, украшенные цветами, поднимали к небу свои букеты из резных камней. Не там было, и это видно, жилище «бедного игрока на лютне», как враги Ришелье напрасно называли г-на де Понкурлэ, но это был благородный замок древнего рода шевалье-знаменосцев . Такой была колыбель герцогини д’Эгильон. Там и протекли ее первые годы. Именно на лесистом горизонте этой печальной долины останавливались ее первые взгляды и шаги. И если правда то, что наши первые чувства предназначены отзываться во всей нашей жизни, то сколько впечатлений, полученных нами в родных краях, должно быть, влияют на наш характер и вкусы! Этот печальный и отрезанный от мира край Бокажа, где взгляд постоянно останавливается на чем-нибудь из дикой природы, в самом деле, не смог бы придать характеру изнеженной беззаботности, которые придают духу просторы берегов Луары. Но возможно также, что суровость его скал и кроткая грусть его лесов развивают у ребенка из этих краев те верность и постоянство, которыми так замечательны вандейцы, равно как и бретонцы. М-ль де Понкурлэ росла в основном на воздухе, посреди извилистых долин, по которым ей нравилось бегать под присмотром гувернантки и в обществе девочки-ровесницы, м-ль де Варез, которая, разделяя с ней учебу и игры, навсегда осталась ее лучшей подругой. Именно там ее юный разум, расцветая, как дикий цветок, вдали от глаз людей, под мягким влиянием верующей матери, получил прямоту и зрелость, которые еще больше укрепятся в несчастье. Два события случились в эти первые годы: смерть младшей сестры, рядом с которой она была от колыбельки и до гроба, и рождение брата, Франсуа де Виньеро, маркиза де Понкурлэ. Это рождение, так горячо желанное, так как считали, что этот ребенок возродит былую славу рода, было в то же время для г-на и м-м де Понкурлэ лишь предметом печалей. Крещение маркиза повлекло за собой великолепные празднества, которые несколько дней оживляли одиночество замка Гленэ. Там присутствовала большая часть дворянства Пуату, а епископ Люсонский , чье влияние уже становилось ощутимым, проводил на празднике религиозную церемонию. Этот ребенок, пятью годами младше, чем м-ль де Понкурлэ, вскоре стал идолом для своего отца, который некоторое время боялся, что его род угаснет. М-м де Понкурлэ, разделяя счастье мужа, в заботах о сыне, полагалась лишь на себя саму, и это отняло у нее и ту малость сил, что еще оставалась. Так прошли два года, два года счастья, полных тех игр и той трогательной радости, которую порождают вокруг себя маленькие дети. Маленький Франсуа, не будучи крепким, был очень живым, и так как его черты были такими же правильными, как у его матери, то надеялись, что он будет красив, как она. Ум уже блестел в его глазах; он начал ходить, а вскоре и заговорил, когда однажды, вдали от матери, он упал и очень разбился, что поставило его ум и жизнь под угрозу. Сперва желали лишь сохранить столь драгоценное создание. Ни заботами, ни лечением, применявшимся тогда, не пренебрегли, и м-м де Понкурлэ порадовалась, видя, как сын поправляется. Но после этого падения весь разум в нем, казалось, угас. Говорили, что мысль, под влиянием травмы, осталась погруженной в глубокий сон. Продолжалась лишь материальная жизнь. Обеспокоенная, но не терявшая надежды, м-м де Понкурлэ больше не оставляла сына, постоянно моля Бога об исцелении, которое медлило произойти. Это падение уже изменило телосложение бедного ребенка, и легко было понять, что он останется калекой. Таким образом, мать должна была расстаться с сердечными мечтами о будущем сына. Но кто не знает, каким покорным становится сердце, когда оно по-настоящему любит? У м-м де Понкурлэ нежность взяла верх над гордостью. Она приняла унижение и научила сына переносить его по-христиански. В то же время м-м де Понкурлэ находила большое облегчение своих страданий в любви дочери. Никогда более нежный ребенок не любил мать с большим уважением. Казалось, что, уже понимая боль родителей, м-ль де Понкурлэ своей кротостью хотела уменьшить эту горечь. Природа, наделившая ее самыми притягательными качествами сердца, вскоре прибавила к ним очарование лица. Сияние ее глаз, свежесть ее личика, пышность темных волос уже позволяли увидеть в ней ту редкую красоту, которую позднее воспоют поэты. Зачастую, завороженная врожденной красотой дочери, м-м де Понкурлэ чувствовала, как ее сердце трепещет от радости и гордости. Но внезапно, при мыслях о сыне, жестокое сравнение гасило этот недолгий отблеск и вызывало у нее слезы. Те, кого посетила скорбь, знают горечь внезапного возвращения к мучительной мысли, от которой хотелось бы сбежать и которая постоянно приходит вновь. Постоянные приступы этой боли опустошали сердце м-м де Понкурлэ, они были как раны, через которые день за днем утекали ее силы и жизнь. Епископ Люсонский, узнав о несчастье, недавно обрушившемся на его сестру и шурина, написал м-м де Понкурлэ письмо, которое мы сейчас приведем, так как оно дает представление о личных отношениях этого человека и показывает, что в сердце Ришелье было столько же чувства, сколько христианской возвышенности было в его уме: «Сестра моя, я чрезвычайно сожалею о несчастье, которое случилось в вашем доме, и очень тревожусь, что вы и мой брат примете это слишком близко к сердцу. Я постоянно убеждаю себя, что вы оба пожелаете проявить терпение в этом несчастье. Будучи таким, как вы мне пишете, оно, я нисколько в этом не сомневаюсь, дает вам много поводов для грусти, но остерегитесь, пожалуйста, как бы скорбь, которую вы можете сильно преувеличить, не привела к вам обоим какую-нибудь другую болезнь, от которой еще труднее исцелиться, чем от этой. Я знаю, что испытания, подобные вашим, порой так овладевают нами, что дают печальные последствия; но я знаю также, что только большое мужество способно стать целительным лекарством от посетивших нас невзгод. Вот почему я считаю, что то испытание, которое Богу угодно было вам ниспослать, призвано стать для вас еще одним знаком необходимости терпеливо принимать все, данное Его рукой. Я умоляю и заклинаю вас обоих верить мне, ваш покорный и горячо любящий слуга Арман, епископ Люсонский
Куссэ, ноябрь 1611
Несмотря на многочисленные доказательства любви, которые получала тогда м-м де Понкурлэ, несмотря на смирение, которое давала ей вера, грусть больше не покидала ее, и видно было, как она растила в себе зародыш болезни, которая вскоре сведет ее в могилу. А время шло, и м-ль де Понкурлэ достигла возраста первого причастия. Ее мать, не в силах больше заниматься ее образованием, доверила ее, в завершение этого религиозного акта, заботам ее двоюродного дедушки, аббата Виньеро, приора Молеон и кюре в Гленэ, человека знающего и добродетельного. Приор преподал своей внучатой племяннице, вместе с катехизисом, начала французского и латинского письма, и милый старик своими уроками сумел с этого времени привить м-ль де Понкурлэ вкус к плодам разума, который она сохранила на всю жизнь. Пока м-м де Понкурлэ угасала у изголовья сына, к домашним несчастьям добавилось всеобщее горе, которое семья Виньеро ощутит более, чем какая-либо еще – Генрих IV был убит ударом кинжала. Ни об одном короле не горевали так, как о Генрихе IV, и ни один король так этого не заслуживал. Никак нельзя передать потрясение и боль, разлившуюся по Парижу и по всей Франции, когда там узнали эту новость. Скорбь г-на де Понкурлэ была тем более глубока, что, охраняя накануне короля на церемонии коронования Марии Медичи в Сен-Дени, он на другой день был призван туда по долгу службы, чтобы принять участие во всех перипетиях этой прискорбной смерти. Когда он присутствовал на похоронах своего господина под сводами той же самой базилики, где только что проходила коронация, то после них он уехал в уединение своего замка в Гленэ, чтобы там без свидетелей оплакать своего короля и сослуживца, друга юности и благодетеля старости. После этого события Понкурлэ уже не покидал провинции, где разделял тревоги жены за судьбу сына. Но будучи прежде всего человеком действия, с детства привыкшим к утомительным войнам и подвижной придворной жизни, барон не смог долго нести груз моральной муки. Обманувшись в своих надеждах и впав в безнадежность от состояния сына, г-н де Понкурлэ слег от скоротечной лихорадки, поставившей его дни под угрозу. Человеку необходима борьба. Он может не бояться смерти и победить страдание на поле боя, но если приходится бессильно смотреть на усиление недуга, отбирающего силы у того, чья жизнь ему дороже собственной, он теряет мужество. Кто страдал только от собственных мук, не поймет этой боли. За своих детей мы страдаем больше, чем за себя самих. От них к нам приходят наибольшие радости и печали. Но какой мужчина хотел бы, убоявшись собственных страданий, никогда не быть отцом? И какой отец, если он был любим собственным ребенком, не чувствовал, что сбылись мечты его жизни, и не получил утешения в смерти? Епископ Люсонский, узнав о болезни г-на де Понкурлэ, сразу же приехал в Гленэ и оставался там, пока эта опасность не была отвращена. Его дружба и советы, конечно же, способствовали поправке шурина. Возможно также, что Ришелье сумел пробудить в нем старого придворного, и вернуть его к жизни через честолюбие, рассказывая ему о своем появляющемся весе при Марии Медичи. Через несколько недель хорошее здоровье г-на де Понкурлэ восторжествовало над болезнью; но г-н де Люсон, уехав, не преминул в своей заботе оставить ему следующую записку: «Брат мой, до этого момента я не медлил бы справляться о вашем здоровье, если бы меня не уверили в том, что оно, слава Богу, довольно хорошее. Всякий раз я все более и более радовался этому, и я отправляю вам этого слугу, чтобы умолять вас сообщить мне, как вы сейчас. Хоть мои молитвы и не таковы, чтобы заслуживать исполнения высшим Целителем, я тем не менее молю Его со всем пылом, пусть Ему будет угодно ниспослать вам полное и совершенное исцеление. На что я надеюсь и чего желаю с нетерпением, действительно будучи, брат мой, вашим покорным и горячо любящим слугой. Арман, епископ Люсонский
Здоровье барона вскоре совершенно восстановилось. М-м де Понкурлэ, напротив, дошла до предела болезни, которую отягчило случившееся с сыном. Ее нежная и чувствительная душа нуждалась в счастье и мире, как ее слабое тело нуждалось в солнце и покое. Каждый день можно было видеть, как она слабела и утрачивала в себе что-нибудь. У нее было много живости и веселости, но страдание и грусть уничтожили эти прекрасные качества. Выжили только кротость и доброта, во все времена бывшие самыми благородными украшениями духа. В начале 1616 года м-м де Понкурлэ тихо умерла в кругу родных, смирившаяся с Божьей волей и доверчивая к Его милосердию. Последние слова она обратила к матери, м-м де Ришелье, которой доверила двух своих детей, и к дочери, которую просила впоследствии заменить ее при своем брате. М-ль де Понкурлэ было лишь двенадцать лет, но религиозное воспитание, данное ей столь нежной матерью, развили в ней разум и рассудительность, превосходящие этот возраст. Она поняла всю тяжесть своей потери, и безнадежность завладела бы ей, если бы она не думала о материнском завете, который ей предстояло исполнить, и если бы не мужество, пример которого подавал ей брат. Похороны в Гленэ, на которой присутствовало все дворянство Пуату, было последним пышным мероприятием, какое видел старый замок. Когда катафалк проехал под гулкими сводами донжона, все погрузилось в тишину, которая ничем более не нарушалась. После того, как тело матери опустили в склеп церкви Гленэ, м-ль де Понкурлэ испытала новую печаль и новую разлуку. Ей предстояло покинуть родной край, подругу по играм и все, что она прежде любила, чтобы уехать жить в замок Ришелье. Г-н де Понкурлэ, для которого Гленэ был лишь мучительным воспоминанием, поторопился увезти детей к бабушке, чтобы последовать в Париж за г-ном де Люсоном, успеху которого он хотел способствовать. Уезжали рано утром. Прощание м-ль де Понкурлэ с часовней замка было мучительным. Пока ее глаза могли рассмотреть вдали башенки Гленэ, она плакала. К счастью, забавы путешествия на лошадях по плохим дорогам с короткими переходами развлекли ее дух от стольких мучительных воспоминаний. Уезжая, она верила, что будет часто возвращаться в места, где была счастлива. Но ей не придется туда вернуться, кроме как затем, чтобы предать земле прах отца и поставить в память родителей надгробие, достойное ее дочерней любви. Таковы были печальные обстоятельства, в которых прошла юность м-ль де Понкурлэ. Спустя несколько счастливых лет, прошедших при нежной матери, ее детство столкнулось с самой жестокой действительностью жизни, и теперь она резко перешла от материнской могилы к постели больного ребенка. Для нее дни беззаботного детства прошли! Она больше не увидит, кроме как через волшебство воспоминаний, первых лет своей юности, прекрасно спокойной и безмятежной, где душа, не ведающая об остальном мире, видит, как ей все улыбается, и идет навстречу жизни, полная надежды.
Отправлено: 10.11.08 21:37. Заголовок: Глава II. М-ль де По..
Глава II. М-ль де Понкурлэ в замке Ришелье. 1616
Старый родовой замок. – Портрет матери Ришелье. – Образование, данное ею малышке. – Портрет верховного судьи Франции. – Письма м-м де Ришелье к невестке. – Братья и сестры кардинала.
I
Приезд семьи Понкурлэ в замок Ришелье был для всех новым поводом слез. Пустота, недавно созданная смертью, предстала перед всеми в своей самой мучительной реальности. Увидя этих двух детей, лишившихся матери, м-м де Ришелье испытала самую жестокую боль. Но едва они бросились ей в руки, как она почувствовала, что в ней вновь разгорается тот огонь материнской любви, который не угасить ничем. Позднее почтение к памяти дочери слилось у нее с нежностью к ее малышам. Замок Ришелье, где стала жить м-ль де Понкурлэ, ничем не походил на Гленэ. «Это был, - писал дон Мазе , - маленький замок, хорошо выстроенный, в красивом месте, с милой готической часовней, большими домами для прислуги, расположенными посреди двора, и садами, окруженными стенами и рвами с проточной водой». Эта замок, господствовавший над сеньорией, бывшей с 1350 вотчиной Плесси-Ришелье, старинного дворянского рода, высился посреди плоской равнины, орошаемой рекой Амабль. Край, окружавший его, был столь же однообразен и открыт, сколь пересечен и тенист был вандейский Бокаж, так что, не покинув своей провинции, м-ль де Понкурлэ стала жить в местности, совершенно иной по виду и кругозору. Легкость сообщений по плоскому и очень открытому краю и соседство городов Тура и Пуатье также принесут большие перемены в до того уединенную жизнь девочки. М-м де Ришелье, хоть и большая домоседка, много виделась со светским обществом, а расстояние до Парижа не мешало эху луврской жизни доходить до нее, так как со времени смерти верховного судьи она оставалась центром многочисленной и хорошо устроившейся при дворе семьи. Как большинство матерей гениев, мать кардинала Ришелье обладала незаурядным умом. Она была дочерью Франсуа де Ла Порта, сеньора де Ла Мейерэ , знаменитого адвоката в парижском парламенте, сделавшего себе большое состояние собственным талантом, и снискавшего большое уважение высотой своей личности. «Это была, - писал Дюшень о его дочери, - одна из самых благородных и добродетельных дам своего века, у которой к самым важным добродетелям прибавлялись блестящий ум и красота ». Рано вышедшая замуж за г-на де Ришелье и почти сразу же после этого ставшая фрейлиной королевы, она очень рано получила при дворе Валуа ту изысканную вежливость и изящность манер, которые привезла во Францию Екатерина Медичи. Два ее письма, которые мы приведем ниже, дают представление об этой старинной вежливости языка, возможно, преувеличенной, но которую, к сожалению, легко заместили свобода манер и американское образование нашего времени. М-м де Ришелье, имевшая возможность по себе оценить, какие преимущества при дворе дают блестящее образование и изысканные манеры вкупе с прочными знаниями, взялась развивать у девочки счастливые задатки, уже созданные природой. Замечено, что некоторые глубоко верующие люди с самого нежного возраста были будто предупреждены божественной милостью. Кажется, у м-ль де Понкурлэ в юности было такое предопределение. Ее бабка, глубоко верующая, первой заметила это. Завороженная непорочностью и чистотой, сиявших на лице и в глазах ее девочки, м-м де Ришелье часто смотрела на нее в каком-то религиозном уважении, смешанном с нежной любовью. Она считала ее будто тем избранным сосудом, через которые Бог хочет излить на мир аромат самых прекрасных добродетелей. Эти два сердца, несмотря на разницу в возрасте, были, казалось, созданы друг для друга, настолько едины они были в своих чувствах и мыслях. Не сознавая этого, они сближались, чтобы дать друг другу понимание: одна снисходительно склонялась к простоте ребенка, а другая усилиями уже вдумчивого ума поднималась до степенности зрелого возраста. К м-ль де Понкурлэ можно было бы отнести то, что говорит Писание о Тоби: «Несмотря на его юность, в делах его не было ничего юношеского ». Ее вкусы были серьезны, учебу и молитву она предпочитала всем развлечениям своего возраста. Она играла, только чтобы развлечь брата, чей ум начинал развиваться. Понятно, что под надзором м-м де Ришелье, чей пример был еще красноречивее слов, ее девочка стала тем образцом веры и милосердия, которым позднее восхитится свет. В то же время у м-ль де Понкурлэ был живой ум и замечательная склонность ко всем изящным искусствам. Ее отец, еше сохранявший красивый голос, воспользовался этим, чтобы научить ее петь под лютню. Он также обучил ее итальянскому и испанскому языкам, бывшим в большой моде при дворе, тогда как приор де Сен-Флорен де Сомюр давал ей уроки литературы. Она с легкостью усваивала все, чему ее учили, но ее успехи в вере были больше прочих. Вероятно, в этом уединении Бог готовил ее к выполнению замыслов, которые она должна была исполнить позднее. В замке Ришелье все состязалось в том, чтобы развить в ее душе чувства послушания и долга, уже преподанные ей матерью. Каждый вечер м-м де Ришелье, окруженная всеми домашними, господами и слугами, молилась вслух и призывала на них божественное благословение. Сразу после этого начиналось ночное бдение, и в эти счастливые часы за работой, протекавшие около бабки, м-ль де Понкурлэ узнавала от нее о славных делах правления Генриха Великого , а также о том, как служил ему ее дед. Почтение к памяти мужа, которое внушала детям м-м де Ришелье, нисколько не ослабело за ее долгое вдовство, а больше всего она любила рассказывать о событиях своей молодости или о великих делах верховного судьи. Так передаются традиции в каждой семье, так как ничто не запечатлевается в памяти лучше, чем рассказы деда или бабки. Франсуа де Ришелье был, и это правда, настоящим дворянином, у которого с традиционными дворянскими качествами сочетались все преимущества, даваемые красивыми чертами лица и изящной фигурой. Воспитанный матерью, Франсуазой де Рошешуар, он получил от нее ту тонкость духа, которая, кажется, уже стала будто уделом его рода и которая позднее обнаружится у м-м де Монтеспо и Фонтевро. Его с детства определили пажом к Карлу IX, и там он научился всему, чему учили дворян. Г-н де Ла Порт, бывший самым близким соседом его матери, любил его как сына и часто принимал за своим столом. Его дочь Сюзанна, несколькими годами младше маленького пажа, не смогла долго принимать любовные ухаживания такого красивого сеньора и не остаться не тронутой ими, и оба они, с согласия родителей, просто должны были пожениться несколько лет спустя. Первым боем г-на де Ришелье стало сражение при Монконтуре в 1569, и для начала он спас жизнь герцогу Анжуйскому, брату короля, который приблизил его к себе. Позднее, когда этот принц назначен был королем Польши, он последовал за ним в эту страну, откуда возвратился только в 1574, после смерти Карла IX. Но герцог Анжуйский, сменив брата на французском троне, нисколько не забыл г-на де Ришелье. Он назначил его государственным советником, затем верховным судьей Франции , важную должность, полномочия которой он еще расширил специально для него. Франсуа де Ришелье было тогда двадцать семь лет. Удача улыбалась ему, и он воспользовался этим, чтобы просить руки м-ль де Ла Порт, которую ему отдали в жены со значительным приданым. Став фрейлиной королевы, м-м де Ришелье занимала эту должность при дворе четырнадцать лет, то есть до конца правления Генриха III в 1589. После смерти этого государя г-н де Ришелье яростно защищал дело короля Наваррского, и Генрих IV, свидетель его блестящей службы в битве при Иври, наградил его орденом Святого Духа, назначив капитаном своей стражи. Но усталость от войны преждевременно подорвала здоровье г-на де Ришелье. Он умер при осаде Парижа 10 июля 1590, в возрасте сорока двух лет, завещав детям пример неизменной преданности королевскому делу. Именно тогда м-м де Ришелье, овдовев в тридцать девять лет, уехала в старинный родовой замок, который недавно отремонтировал ее муж и который ее сын вскоре превратит в изумительный дворец. Десять лет спустя Генрих IV, женившись на Марии Медичи в 1600, вспомнил о м-м де Ришелье и хотел вновь призвать ее ко двору, на должность фрейлины при новой королеве. Но набожная вдова уже слишком давно порвала со светом, чтобы не отклонить это предложение. Она просила короля направить его доброту на своих сыновей. Генрих IV, который, как говорит история, очень заботился обо всех тех, кто ему хорошо служил, принял извинения м-м де Ришелье. Ее старшему сыну он дал должность слуги своих покоев с 1200 экю жалованья, а второму даровал большие церковные бенефиции. С этого момента м-м де Ришелье в своем уединении мечтала только возвысить положение своих детей. «И там, - пишет Дюшень, - она получила столько же советов через мудрое образование, данное ей, сколько через выдающиеся добродетели, которыми была наделена». Детей у нее было пятеро, и так как они составляют всю семью м-ль де Понкурлэ, мы считаем полезным дать представление о том, какой была жизнь каждого из них до описываемой нами эпохи. Старшим из детей м-м де Ришелье был Анри дю Плесси, маркиз де Ришелье, слуга королевских покоев и начальник лагеря в Пьемонтском полку. Он был хорошо сложен, как пишут воспоминания того времени, и достаточно умен. Он находился непосредственно при короле, рассказывая тому, что происходит в городе и при дворе, так как он особенно заботился о том, чтобы это знать. Благоволение короля, казалось, обеспечивало успех маркиза, и м-м де Ришелье радовалась этому, не только за него, но и за будущее других своих детей, когда убийство Генриха IV разрушило все ее надежды. Вероятно, после этого был бы образован новый двор, старые слуги были бы забыты, а у ее детей не было бы никакой опоры при новом короле. Она не знала тогда, что эта перемена приведет их к вершине славы. Людовик XIII, чей меланхоличный характер нужно было постоянно развлекать, случайно заметил остроумие ответа молодого маркиза Ришелье и по случаю своей коронации назначил его слугой своих покоев, как сделал его отец. Маркиз, любивший обратить на себя внимание, сумел извлечь выгоду из этого обстоятельства и быстро стал одним из тех «семнадцати сеньоров», кого богатство нарядов и мотовство сразу сделали известными при дворе Людовика XIII. Старший Ришелье, по обычаю того времени, получил лучшую часть отцовского наследства, но безумные расходы этого маленького господина и его разорительная жизнь при дворе очень обременили его долгами. Письмо, которое он написал брату Арману, показывает нам, до какой степени упадка дошло его достояние, спасенное усилиями матери: «Я в Париже, - писал он, - и все мое состояние тает, и если служебные обязанности мне позволят, я буду у матери в Ришелье. Я проведу там три или четыре месяца, чтобы немного прийти в себя вдали от тревог двора и несколько упорядочить все дела там ». Маркиз де Ришелье в самом деле приехал в Пуату искать убежища от кредиторов. Мудрые советы матери помогли ему вскоре выйти из трудностей и внушили отвращение к беспорядочной жизни, которую он до того вел. Решившись жить лучше, он просил руки м-м председательши де Силли , молодой вдовы, столь же богатой, сколь красивой, за которой он уже давно ухаживал. Это предложение, которое могло бы быть отклонено из-за легковесности маркиза и его расточительности, было тем не менее принято. М-м де Ришелье, счастливая видеть, как ее сын положил конец своей беспорядочной жизни, хотела сама поблагодарить за это прекрасную невестку и написала ей следующую записку: «Мадам, я долго молила Господа дать моему сыну подругу, которая отвечала бы всем желаемым условиям; теперь я ясно вижу, что Он услышал мою мольбу, так как вы позволили ему стать вашим слугой, и надеюсь, что вы скоро дадите ему и другое качество… Вы можете быть уверены, мадам, что в своей любви он превзойдет всех слуг и мужей на свете ». Это желание было исполнено, и маркиз де Ришелье женился в конце 1611 на Маргарите Гийо де Шармо, даме сеньории Анзака, вдове Бернара Пуатье, сеньора Силли, председателя парламента в Бретани, большое богатство которого вполне позволяло маркизу продолжать привычную для него пышную жизнь. Молодая маркиза де Ришелье, как сообщает хроника, обладала большим высокомерием и тщеславием. Рассказывают даже, что однажды на вопрос портного о том, как ей следовало пошить платье, она будто бы ответила: «Мое платье должно соответствовать платью жены одного из семнадцати придворных сеньоров». Как бы то ни было, далекая от того, чтобы умерять вкус мужа к расходам и помогать ему в задуманных им изменениях, она своей роскошью и беспечностью нанесла новый ущерб его личному состоянию. Вскоре маркиз вынужден был заложить доставшиеся ему земли в Пуату, и его мать, которой пришлось отстаивать права других детей на эти богатства, обязана была вмешаться от их имени. Эти споры вызвали между маркизом и м-м де Ришелье некоторые разногласия, которые засвидетельствованное у нотариуса соглашение счастливо разрешило, удовлетворив обе стороны. М-м де Ришелье, желавшая сохранить в семье единство и доброе согласие, постоянно царившие там, написала невестке следующее письмо : «Моя дорогая дочь, я очень обрадовалась, узнав о ваших новостях, так как я очень волновалась, что вас некстати встревожат по поводу того, что случилось в ходе ссоры моего сына со мной. Все разрешилось таким образом, что и вы, и я должны будем удовлетвориться этим исходом, как вы могли узнать. Это не мешает мне сказать вам больше по этому поводу, который, помимо интересов Господа, в дальнейшем может доставлять нам только радость. Мне также следует вам сказать, что я испытала очень большое удовольствие, узнав, в особенности, что мой сын очень рад обладать вами; я не могу не сказать вам этого, а также уверяю, что люблю и уважаю вас всем сердцем, и что всегда буду, моя дражайшая дочь, вашей покорнейшей и горячо любящей вас слугой и матерью, готовой вам услужить. Сюзанна де Ла Порт»
Можно судить, согласно вышеприведенным письмам (единственным письмам матери Ришелье, дошедшим до нас), какое качественное образование получила почти три века назад дочь знаменитого адвоката. Впрочем, некоторые трудности, возникавшие порой, не нарушали доброго согласия, которое м-м де Ришелье старалась упрочить вокруг себя. Никогда семья не была так едина, как при ней, и по меньшей мере раз в год к ней приезжали все дети. Весной 1616, вскоре после приезда в замок м-ль де Понкурлэ, маркиз и маркиза де Ришелье также приехали на несколько недель в Пуату, где мы их и застанем. Второй сын м-м де Ришелье, Альфонс дю Плесси, был отправлен своей семьей в мальтийский орден. Но испытав деятельную жизнь, которая ему не подходила, он обратился к Церкви. Его мать, благодаря своему весу при короле, получила для него епископство Люсонское, которое сделала вакантным недавняя смерть его двоюродного дядюшки, Жака дю Плесси, духовника Генриха II. Така как он был слишком юн, то с его посвящением в сан немного повременили, но за этот промежуток аббат снова изменил свое решение и стал картезианцем. Когда м-ль де Понкурлэ приехала в замок Ришелье, ее дядя был коадъютором аббатства Лигэ близ Тура «и часто посещал окрестное дворянство, которое принимало его с большим почетом», пишет аббат де Мароль . Третьим ребенком была Франсуаза де Ришелье, мать м-ль де Понкурлэ, чью короткую жизнь мы уже описали. Четвертый, Арман-Жан дю Плесси, был тогда епископом Люсонским вместо своего брата, а поздне стал кардиналом-герцогом де Ришелье, о котором мы вскоре расскажем. Наконец, последней была Николь де Ришелье, которую мы вскоре увидим рядом с ее племянницей, пока ее брак с маркизом де Брезе навсегда не переселит ее в Париж.
Отправлено: 10.11.08 21:41. Заголовок: Глава III. М-ль де П..
Глава III. М-ль де Понкурлэ и ее дядя, епископ Люсонский. 1616-1620
I.Последний визит Ришелье к матери. – Он становится опекуном своей племянницы. – Письмо г-на де Люсона к Марии Медичи. – II. Как Ришелье стал епископом. – Его портрет в тридцать лет. – III. Смерть Сюзанны де Ла Порт. – Введение Ришелье в дела. – IV. Убийство маршала д’Анкра. – Г-н де Берюль, аббат Сен-Сиран и отец Жозеф. – V. Ссылка Ришелье. – Гибель его брата на дуэли.
I
М-ль де Понкурлэ и ее брат находились в замке Ришелье уже три месяца, в уединении и заточении великого траура, посреди сезона непогоды. Но зима прошла, дороги стали проходимы, и вскоре дети смогли вволю побегать по прелестной местности, окружавшей их. М-м де Ришелье, окруженная маленькими детьми, вновь ощутила вкус к жизни. Их образование было последним делом, которое ей предстояло выполнить, и в то же время это дело было ей хорошим утешением. Удача, улыбающаяся самому младшему из ее сыновей, позволяла ей положиться на него в деле основания его собственной семьи. Здоровье маленького Франсуа укрепилось, его ум развивался, тогда как м-ль де Понкурлэ своей нежностью и милой веселостью радовала бедную бабушку: это был солнечный лучик, блиставший на ее последних днях. Каждое лето дети м-м де Ришелье приезжали к ней все вместе на несколько недель. Но в 1616 г-н де Люсон вошел в королевский совет, и это обстоятельство, вероятно, откладывало его приезд. В час, когда м-м де Ришелье грустила от этой мысли, она получила письмо от сына Армана, который сообщал ей, что из-за своей лихорадки он приедет в Ришелье на носилках, а маркиз и маркиза де Ришелье вскоре тоже приедут. Немного спустя м-м де Ришелье и впрямь оказалась в кругу всех своих детей. Здоровье г-на де Люсона восстанавливалось медленно, и по настоянию матери он написал королеве следующее письмо с просьбой продлить ему отпуск: «Мадам, Волнуясь от того, что я вновь подпал под власть старого недомогания, которое меня мучает, я покорнейше умоляю Ваше Величество не найти ничего плохого в том, что я, возможно, не вернусь к Вам так скоро, как того желал бы и как был бы должен. Когда бы необходимость не лишала меня такой чести, к этому обязывало бы размышление, так как неразумно появляться перед госпожей, которой обязан всем, в состоянии столь прискорбном, что оно не позволяет служить Вам. Неудовольствие, испытываемое мною от этого, невыразимо, но что меня утешает, так это сознание того, что вы не испытываете необходимости во мне, так как помощь, которую Ваше Величество получает в делах от собственной головы, гораздо действеннее и лучше помогает их осуществить на благо короля и собственное, чем та, которую его слуги страстно желают ему оказать. Я не сообщу Вашему Величеству никаких новостей о Париже, так как не увидел там никого из света, но уверяю Вас, что где бы и в каком бы состоянии я ни находился, ничто и никогда не умерит моего желания служить процветанию и удовольствию Вашего Величества, кому я вечно буду, Мадам, самым покорным, послушным и верным вашим подданным и слугой ». Именно во время пребывания Ришелье в Пуату в апреле 1616 его мать, будто предчувствуя скорую смерть, вверила ему лично м-ль де Понкурлэ и ее брата. По прибытии г-на де Люсона в замок м-м де Ришелье пошла навстречу сыну, держа за руки малышей, все еще скорбящих по своей матери, и попросила его за них, перед лицом всех членов семьи, о епископском благословении и отцовской защите. Епископ, очень нежно любивший м-м де Понкурлэ, со слезами благословил их и обещал матери заботиться об их будущем со старательностью отца. Таков был священный корень глубокого чувства, которое Ришелье с тех пор испытывал к своей племяннице. Свет мог дурно отзываться о нем, но это чувство никогда не угасало, так как его источник был в том, что только есть самого чистого в сердце мужчины: сыновней любви и должном уважении к памяти мертвых. Покой, живительный воздух местности и нежность материнского дома мало-помалу восстановили здоровье г-на де Люсона. Но едва только он поправился, как его внезапно вновь позвали в Париж требования политики. Расставаясь с ним, м-м де Ришелье обняла его с большей нежностью и сожалением, чем обычно. Она предвидела, что почести, начинавшие окружать ее сына, часто будут удерживать его вдали от нее. Арман де Ришелье всегда был предметом особого расположения матери: его имя часто возвращалось на ее уста, и она часто рассказывала юной девушке о случаях из его детства. Эта юность Ришелье, ныне забытая, заслуживает того, чтобы рассказать, по меньшей мере, об основных ее чертах.
II
Ришелье родился 9 сентября 1585 в Париже, на улице Булуа , а не в замке Ришелье, как утверждали многие его биографы. Его крестили 5 мая 1586 в церкви Св. Евстафия, в одноименном приходе. Его крестными отцами были двое маршалов Франции: герцог Омонский и граф Гонто-Бирон, а крестной матерью – бабка по отцу, Франсуаза де Рошешуар, дама Ришелье. Качаясь в колыбели посреди битв Лиги и славных дел своего отца, юный Арман с детства проявил выраженный вкус к военному делу. Предназначенный, как и любой хороший дворянин, к военной карьере, он получил азы грамоты от приора Сен-Флорен де Сомюра, а науки постиг в Наваррском коллеже, где учился под именем маркиза де Шиллу . По окончании учебы он поступил в военную Академию, и вскоре стал там выделяться своей склонностью к военному делу, верховой езде и всем физическим упражнениям. Так Арман де Ришелье прожил до девятнадцати лет, когда его брат Альфонс, которого король недавно назначил епископом Люсонским, отрекся от сана и ушел в монастырь Гран-Шартрез. М-м де Ришелье, очень огорченная этим решением, лишившим ее сына значительных доходов, старалась отвести урон, который эта потеря, вкупе с расточительностью маркиза, вскоре должна была нанести семье. Среди полного замешательства у нее появилась мысль рассказать об этом затруднении своему самому младшему сыну, и положиться на его разрешение проблемы. Она сказала ему, что его старший брат, ловкий и честолюбивый придворный, возможно, сумеет, благодаря своему счастливому браку, с честью нести родовой титул, но что он, со своим вкусом к расходам, никогда не сможет восстановить славу и богатство рода. Наконец, она призналась ему, что его брат Альфонс, отрекшийся от сана, чтобы уйти в монастырь, перестал быть полезным семье и завершает ее упадок. Тогда Ришелье понял, что только он сможет, принеся в жертву свои планы, возродить славу рода, который впал в забвение после смерти его отца. Жертва была велика, но решение он принял быстро, так как обладал сильной душой. Маркиз де Шиллу бросился в объятия матери и обещал ей вскоре стать епископом Люсонским. Человек шпаги по призванию и солдат по природе, вот какой Ришелье стал священником и человеком Церкви по долгу и разумному решению. В письме, которое он на другой день написал дяде, Амадору де Ла Порту , чтобы известить его об этом трудном решении, он сам раскрыл тайный движитель своего поведения: «Да свершится воля Господня! – писал он. – Я соглашусь на все ради блага Церкви и славы нашего имени». Героическая жертва, сделанная ради чести имени и уважения к семье! Благородное чувство, умело внушавшееся когда-то мужским воспитанием, которое родители передавали детям! Генрих IV, особенно желавший отплатить сыновьям за заслуги отца, охотно согласился на просьбу м-м де Ришелье предоставить юному Арману епископство в Люсоне, вместо брата, который еще не получил своей буллы. Именно так в конце 1605 король дал епископство Люсонское Арману дю Плесси де Ришелье, которого из-за этого называл «своим епископом». Назначенный в то же время дьяконом парижской епархии, г-н де Люсон должен был заняться новой учебой, совсем отличной от того, чему учила военная академия, так как ему следовало достойно исполнять обязанности, которые столь быстро были ему пожалованы королевской милостью. И он уединился в сельской местности, с жаром принявшись за теологию под умелым руководством доктора де Лувена. Год спустя Ришелье уехал в Рим, живо рекомендованный Генрихом IV французскому послу там г-ну д’Алинкуру и кардиналу де Жуайезу. Он ехал просить у папы Павла V возрастной льготы, которая была ему необходима. Верховный понтифик по настойчивой и обоснованной просьбе короля Франции согласился на эту милость, хоть Ришелье и было всего двадцать два года, и сам рукоположил его в епископы в одной из часовен Ватикана 17 апреля 1607. Вот одно из писем, написанных королем по этому поводу: «Месье д’Алинкур, Я недавно представил нашему Святому Отцу Папе г-на Армана-Жана дю Плесси, дьякона парижской епархии, брата сеньора де Ришелье, для назначения на пост епископа Люсонского в Пуату. Но поскольку вышеназванный дю Плесси еще не достиг возраста, требуемого святыми декретами и каноническими уложениями для возглавления вышеупомянутого епископства, и поскольку я уверен, что его заслуги и способности легко могут восполнить этот недостаток, я пишу вам это письмо, чтобы вы от моего имени попросили у Его Святейшества даровать эту льготу и занялись этим вместе с моим кузеном кардиналом де Жуайезом, которому я написал подобное же письмо о том, чтобы в этой милости Ришелье не было отказано, так как он всецело способен служить в Церкви Господней, и так как я знаю, что он подает немало надежд на то, что принесет большую пользу ». Это письмо мстит епископу и служит ему упреком за то, что он, как говорили, усомнился в вере Папы, скрыв от него свой подлинный возраст, и в то же время показывает, какое уважение испытывал Генрих IV к Ришелье. Первый визит молодой прелат по своем возвращении во Францию нанес матери, и понятно, какими должны были быть чувства м-м де Ришелье при виде доказательства нежной преданности сына, вернувшегося к ней в одеянии священника и с властью епископа. Посвятив семье несколько недель, г-н де Люсон вернулся в Париж, чтобы снова взяться за теологию и получить – следуя воле короля – степень доктора в Сорбонне. Именно в это пребывание в столице он имел возможность проповедовать перед королевским двором, и создать там себе, как пишет Дюшень, громкое имя богослова и проповедника. Несмотря на этот успех и всю благосклонность, постоянно выказываемую ему Генрихом IV, г-н де Люсон уехал из Парижа, чтобы исполнять свои обязанности епископа и руководить епархией, которая уже давно оставалась без пастыря. Он скромно уехал в одолженной карете, запряженной четверкой лошадей, которых подарил ему один из друзей, г-н де Гулар, и короткими переходами возвратился в глубь Пуату, в свою люсонскую баронию, куда торжественно въехал 21 декабря 1608. «Самое презренное епископство во Франции, - писал он несколько дней спустя, - самое грязное и неприятное, где я чрезвычайно плохо живу, так как мне негде развести огонь из-за дыма. Вы легко поймете, что мне не нужна долгая зима, но у меня нет иного лекарства, кроме терпения ». Так как в доме невозможно было жить, а мебель не стоила ни гроша, то Ришелье в отчаянии пришлось по случаю купить бархатное ложе м-м Марконне, своей тетки, обменять на гобелен из Бергамо старую шелковую занавеску с золотым узором, взятую с кровати двоюродного дедушки, прежнего епископа Люсонского, и наконец, взять себе муфту из куничьей шкуры, принадлежавшую его дяде-командору. Вот уж в самом деле, бедно, но не без достоинства, так как даже в этой нужде у Ришелье был стол, и он часто принимал посетителей. «Я взял слугу на должность моего дворецкого, так как меня хотят заставить верить в то, что я в этих краях важный господин; тем временем мы все тут нищие, и я в первую очередь. Меня это очень сердит, но нужно найти от этого, если возможно, какое-то лекарство». В самом деле, благодаря его настойчивости дамá и бархат вскоре пришли на смену полуразвалившейся мебели старого епископа, и потихоньку прибывала серебряная посуда. «Я не смогу очень разбогатеть, - писал он подруге , - но когда у меня на столе будут серебряные блюда, мое благородство значительно возрастет». Эта преходящая нужда, которую сам он в шутку называет «нуждой бедного монаха», вызывает невольную улыбку, когда подумаешь о грядущей роскоши замка в Рюэле и о великолепии Пале-Кардиналь. В 1608-1614 г-н де Люсон редко уезжал из своего епископства, и сегодня забывают, что в течение этих семи лет Ришелье, всеми силами стараясь быть достойным епископом, с жаром исполнял все свои обязанности. Именно тогда он написал свои замечательные увещевания, которые очень помогли уменьшить число дуэлей и разногласий, которые из-за разницы в религиях были в его епархии очень часты. В 1610, после смерти Генриха IV, г-н де Люсон вернулся в Париж, чтобы проповедовать перед молодым королем, и купил там дом на улице Мовез-Пароль. С того времени он каждый год ездил «проведать Париж, - как он писал, - поддержать свою репутацию, иногда показаться при дворе и навестить друзей семьи». Четыре года спустя Ришелье был назначен депутатом Генеральных Штатов , и духовенство Франции выбрало его, чтобы произнести торжественную речь перед королем. Это выступление, длившееся час , стало его самым крупным успехом. Он сделал первый шаг к общественной жизни и впервые вызвал интерес к своему имени, которое позднее прогремело в веках. Барбен, генеральный прокурор, через которого он связывался с Дени Бутийе, адвокатом в парламенте , представил его маршалу д’Анкру, а Мария Медичи назначила его секретарем своих распоряжений. Следующий, 1615 год, когда двор уехал в Бордо, где должен был состояться двойной брак Людовика XIII с Анной Австрийской и Филиппа Австрийского с Елизаветой Французской, Ришелье, который в своей речи первым высказался за испанские браки, также был приглашен королевой в монарший кортеж. В это время г-н де Люсон, кажется, сумел завоевать доверие Марии Медичи, так как когда принцесса Елизавета заболела в Пуатье, ему велели оставаться при ней, чтобы сообщать новости о ее здоровье королеве, которая ждала ее в Бордо . По своем возвращении Их Величества остановились в Туре, и Ришелье воспользовался этим, чтобы навестить мать и объявить ей, что он только что был назначен старшим духовником новой королевы, Анны Австрийской. Два месяца спустя он вошел в королевский совет, но до этого мать уже не дожила. Перед тем, как проследить политическую карьеру Ришелье, давайте опишем внешность молодого епископа Люсонского в тридцать лет, так как его портреты в этом возрасте малоизвестны. Все умственные дарования Ришелье дополняло тогда много физических достоинств. Хоть и невысокий, он был выше среднего роста и замечательно пропорционального сложения. Гибкий и сильный, он без труда ездил верхом и владел оружием с ловкостью солдата. В его внешности было что-то от той непреклонности, какую дает привычка армейского командования, но эта непреклонность смягчалась изысканной вежливостью. Его лоб был высок и полностью открыт, с тонкими и хорошо прочерченными бровями. Глаза его были проницательные и живые, серого, пусть и немного тусклого, цвета и часто закрывались большими веками, которые опускались так, будто свет их утомлял, когда Ришелье хотел получше сосредоточиться на какой-либо мысли. Нос его, с легкой горбинкой, был довольно крупным, но хорошо сложенным; рот был изящен и тонок, с подвижными губами, оттененными густыми и приподнятыми усами, как в то время было модно. Его лицо, пусть и вытянутое, было округлым, но совершенно лишенным той болезненной отечности и лихорадочной бледности, которые пришли к нему позднее вместе с политическими заботами. Наконец, волосы его были густыми и тщательно завитыми,что еще больше добавляло ему приятности, делая его добрым шевалье, но в то же время и прелатом, исполненным благородства и изысканности. К этим внешним преимуществам у Ришелье прибавлялась (по крайней мере, в первые годы его милости) вся обольстительность его ума, как нельзя более предупредительного и кроткого. Его вежливые речи, ласковый голос, остроумные и искусные суждения завоевывали сердца всех, кто был рядом с ним. Для каждого у него были добрые слова, предложения услуг и горячие обещания. В этой учтивости манер, проявлявшейся в зловещих событиях, в которых он был замешан, некоторые хотели видеть изощренную жестокость, но это у Ришелье было лишь плодом высшего образования, которое он получил. Таким был епископ Люсонский в тридцать лет. Этот портрет далек от того, и это верно, наброска, сделанного с бюста работы Бернини и от портрета , написанного де Жодом , то есть от «тонкого и сухого лица кардинала Ришелье, какое достоверно переложил на холст его преданный художник Филипп де Шампень ». История, к сожалению, знает только «этого призрака с седой бородой, тусклыми глазами и тонкими пухлыми ладонями»(г-н Мишле), «сфинкса в красной мантии», но она справедливо добавляет : «Сколько мучений должны были переделать, изменить и изломать этого человека, чтобы он стал таким в высшей степени искусственным!» Да, таким станет кардинал Ришелье в зените славы, изнуренный борьбой и побежденный болезнью, но во время, о котором мы говорим, епископ Люсонский, новый министр, которого Мария Медичи недавно вызвала в Париж, был совсем другим.
Отправлено: 10.11.08 21:44. Заголовок: III Со времени отъе..
III
Со времени отъезда г-на де Люсона замок Ришелье, который в течение нескольких недель посещало все дворянство Пуату, вновь погрузился в привычную тишину. За скорым отъездом епископа последовал отъезд г-на де Понкурлэ, а молодая маркиза, которой нравилось только среди роскоши двора, вернулась в Париж несколько дней спустя. М-м де Ришелье больше не доведется увидеть детей. Смерть возьмет ее 14 ноября 1616, в момент, когда, полная сил и здоровья, она будет радоваться счастью, которое приготовил ей сын. Она умерла за несколько часов, и рядом с ней не было больше сына, который закрыл бы ей глаза.Только ее дочь Николь и юная Мари принимали ее последний вздох. Всего за один год м-ль де Понкурлэ потеряла мать и бабушку, первую подругу и последнюю опору. Вдали от отца и дяди, она была теперь передана в руки гувернантке, на попечение своей тетки Николь, всегда отличавшейся слабым рассудком и плачевным здоровьем. Тем временем именно м-ль де Ришелье сообщила брату-маркизу о недавней потере, прося его самому пойти и сообщить об этом епископу, чтобы смягчить, как она писала, его горечь от новости, которая могла бы вызвать у него лихорадку. Ришелье обладал, несмотря на внешнюю твердость характера, большой нервной чувствительностью. Нежные привязанности нисколько не были чужды его натуре, и в его переписке местами можно найти слова, доказывающие это. Следующее письмо, которое он написал брату-картезианцу, чтобы объявить ему о смерти матери, показывает, какую подлинную боль причинила ему эта потеря: «Мой дорогой брат, Я весьма сожалею, что должен вам сообщить этим письмом об общей потере, которой стала для нас смерть нашей бедной матери. Я твердо знаю также, что она будет для вас тем более переносима, что вы уже ушли из этого мира сами, чтобы получить небо, а ее жизнь и смерть будут для вас твердыми доказательствами того, что вы ее там встретите, так как через нее Господь дал столько же милостей, утешений и кротости, сколько она получила помех, скорбей и горечи от этого мира. Если осталось что-либо до достижения совершенного блага, которым, я верю, она сейчас наслаждается, молитвы стольких хороших людей, которые дают ей это благо, а особенно ваши, послужат ей еще одной платой за все ее добрые дела. Ну а я молю Бога, чтобы в будущем ваш и ее добрый пример мог мне быть так полезен, чтобы он улучшил мою жизнь ». Всякий раз, когда Ришелье говорит от сердца, он становится другим человеком. В нем будто две натуры, публичная и частная. Частная натура в этих обстоятельствах следует законам природы, то есть сын оплакивает мать, умаляя себя перед ее памятью и желая исправить свою жизнь по ее примеру; но позднее общественная натура возьмет Ришелье целиком. Маркиз де Ришелье, получив от сестры эту грустную новость, послал Николь следующие указания: «Сестра моя, Я очень прошу вас поместить тело нашей бедной матери в часовню замка с наибольшими почестями, какие только возможно отдать, до тех пор, пока не сможет приехать г-н де Люсон, чтобы мы могли предать ее земле все вместе. Г-н де Люсон сможет приехать только через две недели, я выеду через восемь дней, чтобы привести в порядок наши несчастные дела». Ришелье и впрямь не мог уехать из Парижа, и его Мемуары дают нам понять, какие причины его задержали. «король Испании, - писал он, - просил тогда, чтобы Его Величество отправил к нему чрезвычайного посла, от которого он сразу получил бы полное согласие на помощь герцогу Савойскому. Их Величества остановили выбор на мне. Я готов был выехать, я запасся большим числом любезностей, которые приняты во Франции, а мой экипаж был уже заложен, когда королю угодно было назначить меня на пост госсекретаря». 30 ноября 1616, спустя две недели после смерти матери, г-н де Люсон, старший духовник королевы и уже государственный советник, был назначен министром. Он сменил г-на Марийяка в сфере управления иностранными и военными делами, но заняв его место, он, как епископ, прибавил к этим правам старшинство над всеми своими коллегами. Это был первый ясный знак благосклонности Марии Медичи, так как именно ее ходатайству перед королем он был обязан этим первым возвышением. Но как только он занялся общественными делами, в нем проснулся человек государства, и ему больше не требовалась опора. Испанский посол, узнав о его назначении, писал в Мадрид, что «во Франции не было никого лучшего, чем он, для службы Господу, испанской короне и общественному благу». Посол ошибся только в вопросе об Испании, переписка Ришелье показывает, что с 1616 он стал антииспански настроен, и с тех пор его политика больше не изменялась. Можно по-разному судить о Ришелье, в зависимости от того, рассматриваем ли мы его цель или средства. Но он никогда не предавал долг государственного человека перед своей родиной. Призванный внезапно, в тридцать один год, руководить королевским советом, состоявшим только из него и Барбена, главного контролера финансов, Ришелье смог уехать из Парижа лишь с большим трудом. В то же время, как только он стал свободен от своих обязанностей, он отправился, вместе с остальными членами семьи, в грустный путь в старый материнский замок. «8 декабря 1616, - как сообщают записи того времени , - с большой пышностью прошли похороны благородной дамы Сюзанны де Ла Порт, сеньоры Ришелье, чье тело было перенесено из часовни замка в подземный склеп церкви Брэ в присутствии всех детей упомянутой дамы Ришелье, которых сопровождала большая часть дворянства Пуату, и среди большого собрания людей всех рангов». Эта смерть особенно ранила м-ль де Понкурлэ. В чьи руки теперь попадет ее юность? Г-н де Люсон предложил г-ну де Понкурлэ взять детей с собой в Париж, но маркиза де Ришелье, чей муж по праву старшего сына в семье унаследовал старинный отцовский замок, пожелала провести там несколько недель и добилась той милости, чтобы племянница осталась при ней. Г-н де Люсон и г-н де Понкурлэ вернулись в Париж одни, тогда как дети остались на попечении маркизы и м-ль Николь. Маркиза де Ришелье, пусть и немного тщеславная, обладала замечательным сердцем и вскоре очень подружилась с племянницей. Долгими зимними вечерами, которые они проводили вместе, м-ль де Понкурлэ впервые слушала рассказы об удовольствиях двора, о блестящем праздновании коронации Людовика XIII и о богатых нарядах королевы на заседании Генеральных Штатов. Маркиз и маркиза де Ришелье принадлежали к близкому окружению Марии Медичи и собирались у нее каждый вечер. Не имея своих детей, маркиза желала привлечь к себе племянницу и намекала ей на возможность выгодного брака, который мог бы состояться, благодаря ее влиянию. М-ль де Понкурлэ, не сознавая того, испытывала влияние соблазнительных обещаний тети и снова хотела уехать из деревни в Париж. Со своей стороны, маркиза только и мечтала, что вернуться в столицу, а м-ль Николь, которой было уже двадцать восемь лет, только и думала, что о замужестве. К несчастью, письма, приходившие из Парижа, не укрепляли больших надежд, возлагавшихся на милость г-на де Люсона. При дворе образовалась партия, очень враждебная королеве-матери, и эта партия угрожала зарождающемуся успеху нового министра. Со времени своего вступления в совет Ришелье дал новый толчок делам, и, уже под его руководством, корона начинала возвращать себе достоинство и независимость, утраченные после смерти Генриха IV. Но шестнадцатилетний король хотел доказать свою власть и этим все испортил. IV
До того времени Людовик XIII был просто упрямым ребенком, замкнутым и жестким. С возрастом он стал меланхоличен и подозрителен. Он ничем не напоминал Генриха IV, у него было смуглое лицо и черные глаза испанца, но без того огня, который обычно освещает южные лица. Его черты, впрочем, правильные, были одновременно расплывчаты и тверды. Его мать и маршал д’Анкр, опекавшие его, тщательно держали его в стороне от дел, и его ум, слабый, как и воля, не умел ни заняться чем-нибудь, ни развлечься. Охота, единственная его страсть, отнимала все его время и силы и никогда ему не приедалась. Ничто не трогало его, и только музыка смягчала эту меланхолию, являясь единственной поэзией его души. Причудливая и несчастная натура, подозрительная и не терпящая ярма, и в то же время постоянно под ним находящаяся, мечтавшая о славе Франции и бессильная ее достичь. Однажды «главный сокольничий кабинета Его Величества» Альбер де Люинь, кадет из Прованса, тридцати восьми лет, решил захватить власть над этим больным умом, усердно потакая всем его развлечениям и капризам. Множество раз испытав свою зарождающуюся власть, он сказал своему господину, что его жизнь под угрозой, а корона в опасности из-за честолюбия его матери и смелости фаворита, которого следовало покарать. Именно тогда Людовик XIII, желая показать, что он хозяин, и восстановить свою власть, официально приказал убить маршала д’Анкра , что и было сделано 24 апреля 1617, средь бела дня, капитаном стражи Витри, застрелившим маршала из пистолета. Это убийство, совершенное на глазах у короля, ясно показывает варварство той эпохи, когда, чтобы избежать возможных последствий, была осуждена на смерть жена маршала д’Анкра. Ее обезглавили на Гревской площади и сожгли тело на костре как виновную в оскорблении величества и колдовстве. Но кротость и смирение, выказанные ею во время казни, до слез тронули даже самых неумолимых ее врагов. Ришелье, говоря позднее о жестоком конце Леоноры Галигаи, которая приехала из Флоренции в свите Марии Медичи, писал: «Бедный мотылек, она не знала, что огонь, накоторое она летела, был неразрывно связан с тем живым светом, приносившим ей радость и удовольствие, за которым она следовала». Король, как говорят, всю жизнь упрекал себя за убийство маршала д’Анкра: убийство и впрямь бесполезное, бывшее единственным проявлением власти государя, начавшего свое царствование так, «с пролития крови и прикосновения, в некотором роде, к чести матери ». Мария Медичи, изгнанная сыном от двора, и сосланная в замок Блуа, благородно перенесла это унижение «не выказав никакого двуличия и держась с неколебимым постоянством». Она уехала из Лувра средь бела дня, в сопровождении всех своих слуг, тогда как король провожал ее взглядом, стоя наверху на террасе Лувра. Епископ Люсонский, удаленный из совета после смерти маршала д’Анкра, получил приказ покинуть двор и уехать в свою епархию вместе с братом, маркизом де Ришелье, и свояком, г-ном де Понкурлэ, которые впали в ту же немилость. Ришелье предложил свои услуги изгнаной королеве, та их приняла, и он уехал с нею, предпочитая, как он говорил, честь следовать своей скорби любому успеху, на который ему подали бы надежду. Весь Париж мог тогда видеть, как г-н де Люсон следовал в своей карете в составе кортежа изгнанной королевы, разделяя с ней ссылку. После нескольких недель в Блуа он заметил, что внушает подозрения королю и не имеет никакой защиты со стороны королевы. Тогда он попросил отпуск и уехал в Пуату весте с братом и г-ном де Понкурлэ, искать в семье забытья от опасностей и разочарований политической жизни. Возвращение троих сосланных в замок Ришелье было большой радостью для всех его обитателей после их беспокойств по поводу столь тяжелых событий. М-ль де Понкурлэ, оказавшись в кругу отца и дядьев, в своем неведении поверила, что они больше не покинут ее, и эта надежда вернула ей всю веселость ее возраста. Ее жизнь менялась, удача улыбалась ей. Присутствие г-на де Люсона придало замку движения. Отовсюду приходили посетители с заинтересованными почестями или лестными соболезнованиями в адрес опального министра, которого его заслуги, конечно же, вернут к делам. Из людей, которых м-ль де Понкурлэ довелось увидеть в это время, назовем лишь некоторых: епископа Пуатье , его старшего викария, г-на дю Вержье де Оренна, аббата Сен-Сирана, связанного с Ришелье живой дружбой; г-на де Берюля , а также отца Жозефа, этого знатного сеньора, ставшего капуцином, о котором до сих пор плохо отзывались, так как плохо его знали. Отец Жозеф, Франсуа Леклерк дю Трамблэ , был на восемь лет старше Ришелье. Он принадлежал к старинному роду парижского дворянства. Семья прочила ему военную карьеру под именем маркиза дю Трамблэ. Тщательно воспитанный матерью, он проявил талант в изящной словесности, равно, как и в военном деле. Но, изучив много языков и долгое время пропутешествовав по Италии, Германии и Англии, молодой маркиз, движимый твердым желанием, ушел в монастырь и стал капуцином. Отправленный с заданием в Бурж, Сомюр и Анжер, он вскоре создал себе там имя своими проповедями и письменными работами. Король, желая познакомиться с отцом Жозефом, представил себя ему через маркиза дю Трамблэ, его младшего брата, и поняв, как могли бы быть полезны государству люди редкой образованности и прозорливости, отправил его в Испанию на переговоры по трудному делу с королем-свояком. Скромный посланник возвращался пешком, следуя правилам своего ордена, чтобы отчитаться перед королем о дальней командировке, когда епископ Люсонский задержал его в Ришелье на несколько дней. Теперь понятно, как родство происхождения, воспитания и принципов, сразу сблизившее этих двух государственных мужей, впоследствии породило между ними нерушиимую дружбу, объединявшую их всю жизнь. После нескольких недель, посвященных радостям семейной жизни, г-н де Люсон уехал в свое епископство, откуда он, по его словам, «уехал проверять все приходы своей епархии, занимаясь их очищением от ошибок и пороков, просочившихся туда за время его отсутствия». Потом он вернулся в свое уединение в Куссэ , которое больше не покидал. Именно в течение этого 1617 года, целиком прошедшего в уединении, охваченный страстью к богословию, Ришелье создал свою книгу «Доводы против протестантов», изданную в 1618, свое «Наставление христианина», отпечатанное в 1619, и «Синодальные указания», которые он дал своей епархии. Общественное мнение, сперва благосклонное к триумфу де Люиня, вскоре «нашло в нем много, достойного порицания, так как фаворит, никогда не занимавшийся делами, говоривший только о собаках и птицах, не знавший ни внешнего, ни внутреннего положения королевства, тем не менее, взял бразды правления с отвагой человека, всю жизнь занимавшегося только управлением, вел переговоры с послами и подчинялся лишь собственным приказам ». Это абсолютное всемогущество в конце концов вызвало перетолки и неудовольствие, обеспокоившее самого г-на де Люиня. С этого момента он захотел приблизить к себе г-на де Люсона и, по его приглашению, маркиз де Ришелье и г-н де Понкурлэ многократно ездили в Париж и впоследствии сообщали епископу о лестных беседах, которые король вел о своем подданом. Вскоре бывший министр смог сам приехать в Париж принимать почести, а его сестра Николь, видя, как возрождается его влияние, написала ему, умоляя поинтересоваться ее судьбой и заняться подготовкой ее брака. Кажется, это было нелегко, так как в конце июля 1617 брат ответил ей: «Сестра моя, Я с большим удовольствием получил письмо, которое вам угодно было мне написать; еще большую радость доставила бы мне возможность услужить вам, но в этом году я столь несчастен, что не обещаю себе счастья ее встретить, как вы того желали бы, и неспособен с пользой служить тем, кого почитаю, как вас. По крайней мере, у меня будет удовольствие испытывать такое желание ее, что с ним я буду жить постоянно, Сестра моя, ваш покорнейший брат и слуга». Тем временем, вернувшись в Пуату, епископ Люсонский и его брат маркиз де Ришелье имели удовольствие представить своей сестре дворянина из их округи, который просил ее руки «единственно за ее красоту», как он говорил, и она поспешила согласиться. Это был мессир Урбен де Майе, маркиз де Брезе, сеньор Милли близ Сомюра, юноша двадцати лет, с красивым лицом и очень умный, «из одного из самых знатных и старинных домов Франции, но более богатый благородством, чем деньгами ». Г-н де Люсон активно занялся устроением этого брака; он даже вернулся в Париж в октябре, чтобы обсудить условия договора с г-ном де Брезе-отцом, который очень уменьшил свое состояние безумными тратами. Наконец, после многих трудностей, епископ написал маркизу Ришелье: «Брачный договор моей сестры подписан, я перешлю его вам через три дня. Г-н де Брезе очень надеется на свою скорую поездку в Париж. Я полагаю, если вы это одобрите, что свадьба состоится там без всяких церемоний. Миллион раз целую руки моей сестре». Свадьба м-ль де Ришелье была и в самом деле сыграна в Париже 25 ноября 1617, без всякой пышности. М-ль де Понкурлэ, надеявшаяся поехать в Париж на эту церемонию, не получила на это согласия. Только ее отец и дядья были на свадьбе своей сестры, которая прошла с почти буржуазной простотой. Позднее, когда м-ль де Брезе войдет в королевскую семью Франции, выйдя за принца крови, ставшего великим Конде, все увидят, как Ришелье отпразднует свадьбу своей племянницы в Пале-Кардиналь, с пышностью, достойной дочери короля.
V
Сразу же после своей свадьбы г-н и м-м де Брезе, в сопровождении господ де Ришелье, вернулись в Пуату, и там по случаю этого союза прошли блистательные собрания в замках Милли , Ла Мейерэ и Ришелье. Вновь начались визиты из округи, на этот раз тем более многочисленные, что власть г-на де Люсона, казалось, возрождалась. Но так как при дворе знали о его связи с партией королевы, это движение вызвало подозрения. Его поступки отслеживались и внушали страх фавориту короля и его советникам. Это не замедлило дать себя почувствовать. 7 апреля 1618, пишет Ришелье в своих Мемуарах, «они отправили мне письмо от короля, в котором Его Величество писал, что ввиду внушающих опасение суеты и интриг, происходивших в местах, где я находился, он велит мне уехать в Авиньон. Сеньор де Ришелье, мой брат, и сеньор де Понкурлэ, мой свояк, получили то же приказание и ту же ссылку, что и я. Я получил письмо в Святой Четверг и уехал на другой день в пятницу. Нам было большим утешением то, что мы не были разлучены, хоть они и не вели дело к этому концу, и мы могли охранять себя все с той же целью». Этот скорый отъезд в ссылку, конец которой не предвещало ничто, семья пережила в подлинном отчаянии. М-ль де Понкурлэ видела, как отец уезжает в момент, когда она полагала, что он навсегда останется с нею, и одиночество, сменившее эту надежду, повергло е в большую, чем когда-либо, грусть. Ее тетя, маркиза де Ришелье, забеременела, что очень обрадовало всю семью, но ее скорбь от отъезда мужа так ударила по ее здоровью, что начиная с этого дня она больше не вставала с постели. Перед этой болью м-ль де Понкурлэ заглушила свои сожаления, и посвятила свое время заботе о тете и ее утешению. Записи старинного замка Ришелье, сохранившиеся в мэрии Брэ близ Пуатье, с красноречивой краткостью рассказывают нам, каким был конец этой долгой болезни: «14 октября, - сообщают они, в замке Ришелье родился Франсуа-Луи дю Плесси, сын мессира Анри дю Плесси, сеньора Ришелье, и дамы Маргариты Гийо, который был крещен мною, кюре прихода Брэ, сегодня, 21 октября 1618. 15 октября 1618 около семи часов вечера скончалась благородная дама Маргарита Гийо, дама Ришелье, которой поднес причастие и помог я, кюре Брэ. 19 октября 1618 тело упомянутой дамы Ришелье было перенесено из часовни замка в церковь Брэ, где состоялась служба». Узнав об этом несчастье, г-н де Люсон написал из глуши своей ссылки королю и его министру, умоляя их разрешить его брату, ставшему вдовцом, «совершить короткую поездку в их дом, чтобы уладить дела, и предписать ему место поближе к ним, какое им будет угодно». Но все было напрасно: их сочли еще более опасными. Королева-мать сетовала «очень горько на это изгнание», и их еще на год оставили в принудительной ссылке. Маркиз де Ришелье, не имея возможности поехать повидать своего ребенка, написал друзьям, поручая его их заботам. В этих письмах , из которых мы приведем несколько отрывков, придворный говорит о сыне с поистине материнской заботой и нежностью. В одном из них, адресованном г-ну де Ситуа, лекарю Пуатье, маркиз, выразив живое сожаление от того, что не смог помочь жене в ее родах, в конце концов просит этого друга «ездить раз в месяц в Пуатье, чтобы навестить его бедного больного ребенка». В другом письме, написанном г-ну де Буржу, он умоляет этого старого друга своей семьи, способствовавшего его браку, поехать в замок, чтобы позаботиться за него, пока его сестра, маркиза де Брезе, не сможет вернуться туда, чтобы, добавляет он, «бедный малютка не остался совсем один». Он сожалеет, что не может сам помочь этому слабому созданию в его болезни, он боится потерять его, «хоть, - добавляет он, чтобы ободрить себя самого, - господа Ситуа и Рабо сообщили мне, что я должен испытывать гораздо меньше волнений за сына теперь, когда они сменили ему кормилицу и сделали припарки. Я также беспокоюсь о том, что не получил никаких новостей о своих делах; я полагаю, что Адьюмо умер. Моя постоянная тревога за сына заставила меня просить разрешения поехать всего на неделю, чтобы дать распоряжения одному и второму». Но эту просьбу снова отклонили, и немного спустя маркиз, к своей боли, узнал, что его сын в возрасте шести недель умер от своей болезни. Узнав о новости о двойном несчастье, недавно поразившем его семью, Альфонс де Ришелье, находившийся в монастыре Гран-Шартрез в Гренобле, уехал в Авиньон, желая утешить братьев. Но когда он въезжал в этот город, пересекая подъемный мост, защищавший ворота, одна из цепей оторвалась и упала ему на голову, нанеся такой удар, что его считали смертельным. Он тем не менее поправился и смог уехать в свой монастырь, но братьям принес, вместо утешений, новые скорби и сожаления.
VI
Не имея никаких занятий в ссылке, Ришелье целиком посвятил себя учебе, чтобы рассеять подозрения двора, но на деле его внимание было постоянно обращено на политические дела. Вдали от интриг, замышляемых в Париже, он ждал событий, когда узнал, что королева недавно, 22 февраля 1619, бежала из Блуа в Ангулем, под защиту герцога Эпернонского, который возглавлял партию недовольных. Двор был обеспокоен этим бунтом, и друзья Люиня посоветовали ему устроить примирение между королем и его матерью, чтобы не допустить беды. Людовик XIII, смутившись, призвал к себе г-на де Берюля и отца Жозефа, чьи заслуги и преданность короне он хорошо знал. Оба они предложили ему отправить послом к Марии Медичи старейшину Люсонского капитула, аббата де Ла Кошера, считая его самым надежным посредником, который понравится королеве, и в то же время посоветовали ему призвать г-на де Люсона, чьи познания становились необходимыми, чтобы осуществить это примирение. Первым, о чем королева попросила сына, и в самом деле было разрешение епископу Люсонскому приехать к ней в Ангулем. По первой просьбе такого рода Ришелье отправил своего свояка г-на де Понкурлэ, горевшего желанием вернуться ко двору, уверить короля в своей преданности и предложить ему свои услуги, чтобы расположить королеву к примирению. Король на это уверение повелел маркизу дю Трамблэ, брату отца Жозефа, поехать к г-ну де Люсону в Авиньон и проводить его к королеве. Ришелье приехал в Ангулем 27 марта 1619 и, так как там еще не знали, на что решиться: «Я не нашел в доме почти никого, - писал он, - кто осмелился бы дружелюбно взглянуть на меня, кроме м-м де Гершевиль ». Мария Медичи, напротив, приняла его как спасителя. «Он приехал, когда дела дошли до последней крайности, - пишет его биограф, - и королева, не знавшая, что делать, в объятия какой партии броситься, приняла его как посланника небес ». Г-н де Люсон быстро отстранил заинтересованных друзей королевы, злоупотреблявших ее доверием, и настоятельно посоветовал ей примириться с сыном. Вскоре, благодаря его посредничеству был подписан мирный договор, предоставлявший королеве-матери полную свободу действий, с тремя безопасными местами и постом губернатора в Анжу. В награду за услуги Мария Медичи назначила маркиза де Ришелье губернатором в город Анжер. Г-н де Люсон надеялся, что это вернет брата к жизни. Но Темин, капитан стражи королевы, также претендовавший на этот пост, впал от этого предпочтения в отчаяние. Гнев побудил его дурно отзываться об этом выборе, и дело завершилось многочисленными ссорами. «Первая из них, - пишет Ришелье в своих Мемуарах, - была ссорой с г-ном Шантелубом, который вызвал маркиза де Теминя на дуэль, где их разняли. Эта ссора показала моему брату, как плохо говорил о нем маркиз, и он дал ему знать, что желает его видеть со шпагой в руке. Однажды они с этой целью вышли из города, но эта встреча окончилась безрезультатно из-за множества секундантов, которые появились отовсюду и уговаривали соперников перенести поединок на другой день. Королева, узнав о происшедшем, позаботилась о том, чтобы они при ней помирились. Но так как мало на свете болезней, которые надежно излечиваются, так и примирение после этой ссоры не было прочным, и осталось несколько семян, побудивших моего брата разыскивать маркиза де Теминя изо всех сил. С этой целью он постоянно ходил один в сопровождении только мальчика-пажа, и не прошло и трех дней, как они встретились перед цитаделью. Как только они встретились, они спешились и, получив три или четыре укола, маркиз де Теминь дошел до того, что, спрятавшись за лошадь, он нанес последний удар, который, пройдя через репицу хвоста лошади, поразил моего брата в сердце. Это не помешало Ришелье, собрав остаток сил, еще присутствующих у смертельно раненного человека, броситься на горло Теминю, но его скоро оттащили несколько подошедших человек и смерть, удивившая его. Но все-таки он умер не сразу, и отец де Берюль, по счастью, проходивший мимо, успел дать ему отпущение грехов в ответ на знаки боли, которые он сумел от него получить. Я не хотел бы и не мог бы сказать, что этот бой прошел с каким-то мошенничеством, и я на самом деле не считаю, что Теминю угодно было так поступить. Но правдой будет сказать, что все время поединка моего брата с ним двое слуг Теминя, которые сопровождали его, держали шпаги глубоко в ножнах, что не было большим преимуществом. Я не смог бы передать то состояние, в которое меня поверг этот несчастный случай, и ту чрезвычайную скорбь, какую я от него испытал. Она так велика, что превосходит возможности моего пера, и после того случая я оставил бы партию при дворе, если бы не заботился об интересах королевы так же, как о своих собственных». Несколько дней спустя Ришелье, испытывая необходимость написать отцу Коттону, духовнику короля, сообщал ему: «Боль от потери моего брата, погибшего недавно, так цепко держит меня, что мне невозможно ни поговорить об этом с друзьями, ни написать им о ней. Что облегчает мою боль, так это то, что Господь оказал ему милость, дав немного времени покаяться в грехах, и то, что г-н де Берюль оказался рядом, чтобы дать ему отпущение грехов в том же месте, где он принял удар ». Здесь снова видна тайная сторона натуры Ришелье. Он до глубины души скорбит о брате и рассказывает об этом по-христиански. Останки маркиза перевезли в Пуату и, согласно записям Брэ, 22 июля 1619 состоялись похороны и тело было предано земле в склепе этой церкви. Только м-ль де Понкурлэ вместе с отцом и тетей, м-м де Брезе, присутствовала на грустной похоронной церемонии. Со времени ее приезда в Ришелье смерть постоянно кружила вокруг нее. Уже в четвертый раз видела она, как родовая усыпальница Ришелье принимает одного из членов ее семьи. «Узнав о смерти моего брата, - пишет Ришелье, - королева передала губернаторство в Анжере моему дяде, командору де Ла Порту , а должность капитана своей стражи – маркизу де Брезе, моему свояку. После всех этих несчастий Ее Величество отправила меня в Тур подготавливать свою встречу с королем». Считалось, что мать и сын, встретившись, легко забудут разлад, который их окружение стремилось создать между ними. Король отправил отца Жозефа в Ангулем предложить королеве встретиться с ним в Туре, а Мария Медичи, склоненная к примирению советами г-на де Люсона, согласилась приехать в этот город, где король и весь двор приняли ее с большой пышностью 29 августа 1619. В то же время королева не хотела возвращаться в Париж. Она предпочла уединиться в своем губернаторстве в Анжу, где ей легче было сохранить свою компанию, и Ришелье воспользовался этим мигом свободы, чтобы навестить свою семью и свое епископство, которых он не видел уже полтора года.
Отправлено: 11.11.08 21:35. Заголовок: Глава IV. Свадьба м-..
Глава IV. Свадьба м-ль де Понкурлэ. 1620-1622.
I. Ее обручение с графом де Бетюном. – Договор Пон-де-Се, условием которого является брак. – Г-н де Ботрю и дипломатия орудий. – Ответ Ришелье отцу обрученного. – III. Брак м-ль де Понкурлэ с маркизом де Комбале в покоях королевы. – Замок Милли-ле-Мегон в Сомюруа. – Обет, данный Ришелье. – IV. Письма Марии Медичи. – Смерть г-на Комбале при осаде Монпелье.
I
Как цветы, что Господь сеет на руинах и могилах, чтобы украсить их, м-ль де Понкурлэ выросла посреди семейных несчастий, и очарование ее юности служило ее родным утешением. Ей скоро должно было исполниться шестнадцать. Ребенок, которого г-н де Люсон оставил хрупким и нежным, вырос и похорошел, но стал обладать той чистой и трогательной красотой, что сочетает невинность ребенка с грацией молодой девушки. Глядя на нее после полутора лет разлуки, ее дядя был потрясен изменениями, произошедшими в ней, и зрелостью, которую ум ее обрел в несчастьях. Юный Франсуа, в свою очередь, очень вырос, и настала пора заняться его образованием. В тишине этого пустынного замка, который он недавно унаследовал от брата, у Ришелье не было более приятного развлечения, чем заниматься, вместе с г-ном де Понкурлэ, будущим его детей. Прошло еще несколько дней, и старинная родовая обитель вновь опустела. Ришелье, назначенный Марией Медичи канцлером, поехал в Анжер, куда вскоре приедет и она. Г-н де Понкурлэ уехал вместе с ним, а м-м де Брезе, чей муж был губернатором этого городка, также вернулась туда. Таким образом, решено было, что дети последуют за родней в Анжу, там мальчику дадут воспитателя, тогда как м-ль де Понкурлэ останется подле тети, пока приемлемый брак не решит ее судьбу. Красавица, какой она уже была, и племянница министра, который вскоре снова войдет в милость, м-ль де Понкурлэ не могла не уехать. В начале 1620 года ее дядя, маркиз де Брезе, представил г-ну де Люсону одного из своих друзей, графа де Бетюна, племянника Сюлли, который был горячо влюблен в м-ль де Понкурлэ. Но так как ему еще не было семнадцати лет, его отец, Филипп де Бетюн, граф де Селль, французский посол в Риме, позвал его к себе, чтобы отвлечь от нарождающейся у юноши страсти. Тем временем, лично убедившись, насколько глубоко было это чувство, он одобрил стремление своего сына и просил за него руки м-ль де Понкурлэ. Гордое имя Бетюнов, отмеченное дружбой Генриха IV с Сюлли, вкупе с богатством и личными заслугами графа, определили ему благосклонный прием, и г-н де Люсон тоже без колебаний дал согласие на этот брак. Г-н де Понкурлэ, польщенный таким знатным союзом, договорился с послом, что обручение их детей состоится летом в сельской местности. В следующем мае, когда вся семья снова собралась в замке Ришелье, молодой Бетюн, как с ним было договорено, был представлен м-ль де Понкурлэ как жених, предназначенный ей родителем. Знатный, худощавый, хорошо сложенный и приятный лицом, Ипполит де Бетюн, граф де Селль, слуга покоев Гастона Орлеанского, обладал всем необходимым, чтобы нравиться. Робость, сдержанность и уважение, которые придавали ему искренность и пыл его чувств, также прибавились к его соблазнительной внешности. М-ль де Понкурлэ, впрочем, нисколько не пыталась укрепить свое сердце против заслуг молодого графа. В ее глазах г-н де Бетюн был супругом, которого выбрал ей отец, которого предназначило ей провидение, и которого чистота его любви сделала достойным взаимности. Вскоре свобода, которую дает жизнь в сельской местности, и одобрение близких породили между двумя обрученными самую нежную симпатию. Несколько дней, проведенных ими вместе, были для них самым счастливым временем в жизни, так как оба они любили друг друга, не говоря об этом, и верили в будущее. Родители благоволили к этой любви и счастливо созерцали очарование юности, красоты и невинности этих двух детей, словно созданных для любви друг к другу. Кому из нас не приятно было, подобно им, глядеть на юную и красивую пару, увенчанную любовью, и кто из нас не говорил себе, что нет в природе более приятного зрелища? После нескольких дней, проведенных рядом с невестой, пролетевших, как часы и прекрасных, как сон, г-н де Бетюн уехал с сердцем, исполненным любви, надежды и радости. Посреди своего счастья м-ль де Понкурлэ испытывала какое-то беспокойство: она разумно опасалась распрей двора и влияния, которое они могли оказать на их союз.
II
Несчастье высокого положения состоит в том, что оно ставит тех, кто его занимает, в полнейшую зависимость от всех политических событий. С того времени, как Ришелье стал министром, немилость и ссылка уже коснулись его семьи. Какое новое несчастье принесет им теперь смута между группировками? Герцог де Люинь стал более могуществен, чем когда-либо. «Его правление было столь жестоким и абсолютным, что причиняло боль всему свету». Он оттолкнул от себя все дворянство раздачей герцогских и пэрских титулов себе и своим братьям в ущерб самым уважаемым семействам. Недовольные «обосновались в Анжере», где только и делали, что мешали королеве и епископу Люсонскому, препятствуя их политике примирения. «Все хотели денег и обещали золотые горы, они принимали одного, пренебрегали другим, но никого не обманули, так как от них ничего не ожидали ». Большая часть губернаторов провинций заняли сторону противников фаворита, и от Сены до Адура было поднято знамя мятежа во имя королевы. Никогда лига не казалась столь угрожающей. Герцог де Люинь, страшась судьбы маршала д’Анкра, предложил королю договориться с матерью, и отец Жозеф был выбран Его Величеством для посольства к Марии Медичи. С помощью г-на де Люсона он сумел убедить ее принять договор о примирении. Было договорено о скорой встрече, но между тем король, установив мир в Нормандии, внезапно помчался в Анжу, где его войска атаковали армию сторонников королевы и отбили у них Пон-де-Се 28 августа 1620. Ботрю, командовавший в том бою пехотным полком, сказал тогда своей государыне: «Для людей войны, мадам, этого хватит; что до людей сердца, то это другое дело». Раздраженная королева хотела бежать в Пуату через Ансени и продолжать войну, но г-н де Люсон довел до ее сведения, что это означало бы оставить Анжер на разграбление и опустошить всю Францию. Она прислушалась к его советам и согласилась подписать мир. После того, как договор был подписан, король вернулся в замок Бриссак , где должна была состояться встреча, и королева направилась туда из Анжера. Людовик XIII, ехавший впереди матери, сошел с лошади сразу же, как только увидел ее носилки, корлева вышла и оба они, смеясь, обнялись. Кто бы тогда поверил, что это королевское примирение, обещавшее, казалось, только надежды и радость, навсегда поколеблет счастье неведения, которым наслаждалась в своем одиночестве м-ль де Понкурлэ? Как такое значительное событие могло коснуться такой скромной жизни? Вот что сообщает нам Ришелье в своих Мемуарах, так как волнения м-ль де Понкурлэ относительно раздиравшей двор злобы были весьма обоснованны. «С самого начала, - пишет Ришелье о встрече в Бриссаке, - Люинь хотел установить какую-нибудь связь с королевой и часто свидетельствовал ей желание этого. Чтобы укрепить его в этой мысли, я сказал ему, что пусть он только живет с королевой в добром согласии, которого заслуживали ее положение и хорошее поведение, и не будет ничего, что я не сделал бы, служа ему. Но вскоре я увидел, что на это надеяться не следовало. Тем не менее, желая показать, что он тоже думает о примирении, он предложил мне брак между своим племянником, г-ном де Комбале, и м-ль де Понкурлэ, моей племянницей. Королева приняла это предложение и велела мне прислушаться к нему, боясь, как бы Люинь, в случае, если от него отдалятся, не расценил это как угрозу и, боясь ее, не развязал новое насилие. Но заключение этого брака было отложено до возвращения двора в Париж». Ботрю, узнав о заключении этого брачного договора, заявил, что «в сражении при Пон-де-Се пушки короля говорили: Комбале, а орудия королевы отвечали им: Понкурлэ». Этот несчастливый союз и в самом деле стал основным итогом этих «шалостей при Пон-де-Се». Это был брак по расчету, ставкой в котором стало счастье м-ль де Понкурлэ. Но от этого союза, возможно, зависело будущее и величие семейства г-на де Люсона, и при таком выборе его предпочтения, как легко понять, будут принесены в жертву интересам государства, подобно тому, как маркиз де Шиллу принес в жертву самого себя, став епископом Люсонским. Со своей стороны, король отправляя отца Берюля в Пон-де-Се к епископу Люсонскому, чтобы договориться об условиях примирения с королевой просил «в качестве залога примирения между двумя партиями и гарантии доброй дружбы между двумя своими главными советниками, чтобы м-ль де Понкурлэ, племянница епископа, вступила в брак с маркизом Комбале, единственным сыном сестры г-на де Люиня». Мария Медичи, полагавшая, что этот союз будет так же полезен прелату, как и ей самой, убедила его согласиться. Король в то же время обещал маркизу сто пятьдесят тысяч ливров, а королева – двести тысяч ливров и драгоценных камней на двенадцать тысяч экю в подарок будущей супруге. Таким образом, брак м-ль де Понкурлэ был одним из условий договора в Пон-де-Се. Для Ришелье брак племянницы с племянником фаворита станет важным событием в жизни. Старый протеже маршала д’Анкра, он вызывал неприязнь у Людовика XIII, и в момент, когда он еще разделял опалу с королевой-матерью, когда его собственный успех зависел от примирения Марии Медичи с сыном, он понял, что брак его племянницы может решить его будущее. Среди малозначительных причин, которые порой могут определять самые великие события, брак этой шестнадцатилетней девочки стал, таким образом, для епископа Люсонского отправной точкой его успеха. Теперь следовало разорвать помолвку с г-ном де Бетюном, и хотя Ришелье ничего не подозревал о чувствах своей племянницы, ему дорого стоило – после одобрения этого шага – отвергнуть столь могущественную семью. Г-н де Понкурлэ, чьему самолюбию льстил этот новый замысел брака, взялся устроить ставший необходимым разрыв. Он и правда не верил, что двое столь юных детей могли испытывать друг к другу серьезные чувства и надеялся, что дочь безболезненно повинуется его воле. Впрочем, граф де Бетюн был не более, чем племянником опального министра, тогда как у г-на де Комбале дядя был всемогущим советником при короле столь слабом, что от него можно было ожидать всего. Несмотря на реверансы в свою сторону, г-н де Бетюн-отец, не замедлил почувствовать оскорбительный отказ, приготавливаемый для него, и, с глубоко уязвленной гордостью, он сперва принял с деланной поспешностью свободу, которую хотели возвратить его сыну. Но позднее, видя слезы и отчаяние бедного обрученного, сердце отца дрогнуло, а гордость унизилась до того, чтобы написать г-ну де Люсону, что его сын вернулся из Ришелье таким безумно очарованным достоинствами м-ль де Понкурлэ, что он горячо умоляет его дать согласие на брак, от которого он ждет счастья на всю свою жизнь. Это прошение было подано епископу молодым влюбленным, который, обретя в своем отчаянии отвагу, решил, что сам добьется для себя благоприятного исхода. Но видя, как его приняли, он понял что любимая девушка была безнадежно потеряна. Следующее письмо, которым Ришелье ответил г-ну де Бетюну, и впрямь стало окончательным приговором: «Сударь, Я был очень рад узнать от вас, что г-н ваш сын вернулся столь довольным из поездки к любимой, по поводу чего мне нечего вам сказать. Завершение этого дела зависит от г-на де Понкурлэ (разве только, что когда он даст свое согласие, я охотно дам свое, чтобы засвидетельствовать вам свое уважение к отцу и сыну, и что я истинно ваш… [отрывок, помещенный нами в скобки, был зачеркнут и заменен на следующее:] Именно к нему вы должны обратиться. От себя лично скажу, что буду содействовать всему, что будет служить вашему удовлетворению, и уверяю вас, что нет никого, кто уважает вас более, чем я, который остается поистине, сударь… вашим ревностным слугой ». Этот ответ, пусть и уклончивый, был тем более тревожным, что г-н де Понкурлэ, как известно было, никогда ничего не делал без одобрения свояка. Всякий раз исправления, которыми Ришелье старается заменить слова горячего согласия, которые можно прочесть под зачеркиваниями, позволяют считать, что только с большими колебаниями и сожалениями разорвал он помолвку по любви, чтобы повиноваться желаниям властной королевы, и навязать племяннице брак, основанный на рассудке и честолюбии. Не будучи дочерью короля, м-ль де Понкурлэ разделила судьбу самых знатных принцесс. Ее рукой распорядились без ее ведома, она была залогом сомнительного мира, а ее будущее и счастье были принесены в жертву политической необходимости.
Отправлено: 11.11.08 21:37. Заголовок: III Г-ну де Люсону ..
III
Г-ну де Люсону хотелось выиграть время, чтобы подготовить племянницу к своим новым замыслам. Но королева-мать по своем возвращении в Париж попросила, чтобы брак, который обеспечит ему доброе расположение герцога де Люиня, был заключен без промедления. Епископ, не видевший срочности в этом союзе, ходатайствовал у королевы по этому поводу, но она ответила ему, что «горячо желает его», и Ришелье понял, что следует подчиниться. Он привез племянницу в Париж, но как эта поездка, так давно желанная, была жестока для м-ль де Понкурлэ! Через несколько дней, среди приготовлений и сложностей своего представления при дворе, она узнала, что ее брак с г-ном де Бетюном разорван и что следует выйти замуж за г-на де Комбале, «такова воля короля и королевы». Что мог шестнадцатилетний ребенок противопоставить этому решению? Она плакала и говорила, что умрет от этого. Скорбь м-ль де Понкурлэ была настолько глубока, насколько искренна была ее любовь. Но чувство долга, благородство характера не позволяли ей показывать это свету, и она затаила свою боль в глубине души. Воспитанная в христианском послушании и смирении, она сказала себе, что сам Бог требует от нее этой жертвы, что такое счастье было бы слишком большим для ее жизни, и что было бы слишком нравиться Господу в том, что нравится и нам, тогда как подлинное послушание предписывает, чтобы мы нравились ему даже в том, что не нравится нам самим. Итак, она принесла Ему эту жертву и повиновалась. 26 ноября 1620, спустя неделю после своего приезда в Париж, м-ль де Понкурлэ прошла через торжественную церемонию при дворе. Ее дядя, епископ Люсонский, представил ее королю, обеим королевам и всем знатным сановникам короны. Одетая в прекрасный наряд и осыпанная драгоценностями, подаренными королевой, она ослепляла своей юностью и красотой. Но, вопреки этому, она оставалась столь безразличной ко всему, что происходило вокруг нее, будто все это происходило с кем-то другим. Именно тогда она услышала в зале верховного совета текст брачного договора, который мы кратко приведем здесь: «Перед нотариусами и писарями короля в его Замке в Париже предстали нижеподписавшиеся: благородный и могущественный сеньор мессир Шарль д’Альбер, герцог де Люинь, пэр и обер-егермейстер Франции, кавалер орденов короля, советник всех его советов, губернатор Пикардии, Кале, Булоннэ и отвоеванных краев; выступающий в этом союзе от имени мессира Антуана де Рура, шевалье, сеньора Комбале, и поручающийся за мессира Клода де Рура, шевалье, сеньора Бонваль, и за Мари де Люинь, его супругу, отца и мать вышеназванного сеньора Комбале, которым он обещает ввести в силу содержание сего. И почтенный отец перед Богом, мессир Арман-Жан дю Плесси де Ришелье, епископ Люсонский, советник короля во всех его государственных советах и, в частности, управляющий делами дома королевы-матери; и Рене де Виньеро, сеньор Пон-де-Курлэ, поручающиеся за демуазель Мари де Виньеро, дочь вышеназванного сеньора де Курлэ, и покойной дамы Франсуазы дю Плесси; племянницу вышеназванного епископа… В присутствии и с согласия короля… королевы-матери… королевы… монсеньора брата Его Величества, Мадам его сестры, принцессы Конде, и т.д. … и, подписав подлинник, присутствующие признают следующие условия брака: что упомянутый сеньор де Комбале и упомянутая демуазель де Виньеро обещают взять друг друга в супруги, силою веры и брачного закона, перед лицом нашей матери Святой Церкви, так скоро, как это будет возможно… - Пусть король, учитывая большие и достойные уважения услуги, которые ежедневно оказывает ему упомянутый герцог де Люинь… даст сеньору Комбале сумму в сто пятьдесят тысяч ливров. Подобно тому, как королева-мать… даст упомянутой демуазель де Виньеро сумму в шестьдесят тысяч ливров. – Пусть упомянутый епископ Люсонский, из дружбы, испытываемой им к племяннице, даст ей сорок тысяч ливров и, помимо того, драгоценностей, перстней и мебели, служащих ее быту. – Пусть сеньор и дама де Бонваль, отец и мать будущего, с настоящего момента отдадут своему сыну половину своего имущества, движимого и недвижимого. – Пусть демуазель будущая супруга, располагая вышеназванным, откажется от наследования упомянутой даме дю Пон-де-Курлэ, своей матери, и своему отцу в пользу Франсуа де Виньеро, своего единственного брата. Учинено и проведено в кабинете королевы-матери, в замке Лувра, в четверг после полудня, в двадцать шестой день ноября тысяча шестьсот двадцатого, а Их Величества и указанные стороны подписали подлинник сего. Шаплен и Лемерсье ». Сразу же после подписания этого договора была сыграна свадьба «в покоях молодой королевы, Анны Австрийской, где новобрачным было дано благословение кардиналом де Ларошфуко в присутствии короля, обеих королев, принцев крови, принцесс и самых влиятельных лиц двора». В тот же вечер королева-мать, чтобы отпраздновать этот союз и счастливое примирение, которое она вскоре скрепит печатью, дала бал и торжественный обед в большой галерее Лувра. Так она надеялась сблизить старые партии и положить конец их разладу. Герцог де Люинь, в свидетельство своей доброй дружбы, обещал просить папу Римского от имени короля, о скором произведении епископа Люсонского в кардиналы, а Людовик XIII, радуясь этому доброму согласию, сказал, что сделает г-на де Люиня коннетаблем Франции. Так Ришелье вскоре станет кардиналом, а Люинь коннетаблем. Вот каким был тайный движитель брака м-ль де Понкурлэ и честолюбивая надежда, ради которой она пожертвовала своим счастьем. Пока свадьбу праздновали с поистине королевской пышностью и пока вокруг нее царила радость, печальная супруга, как это часто бывает у принцесс, вышла замуж почти без своего участия, с отчаянием в душе и глубокой грустью, которую ей в то же время следовало скрывать. Так как двор есть театр, где у каждого своя роль, из которой нельзя выходить, не оказавшись за кулисами. Племянница Ришелье только чтопоявилась на светской сцене, и впоследствии приковывала к себе все взгляды. Как эта жизнь представлений и пустых удовольствий была далека от ее вкусов, и контрастировала со скромной и благочестивой жизнью, которую она вела до тех пор в тени своей провинции! Еще днем раньше шум света едва достигал уединенных мест, где счастливая обрученная мечтала о своем женихе. И уже сегодня она стала маркизой Комбале, супругой человека, которого она не знала, и мишенью для завистливого двора. Маркиз де Комбале , полковник Нормандского полка, которого Ришелье недавно избрал супругом для своей племянницы и которого она никогда не видела, был юношей едва двадцати лет, единственным сыном богатых родителей, которые хорошо воспитали его, «но плохо сложенный и покрытый красными пятнами (couperosé), имевший за собой только молодость и надежды, которые давало ему всемогущество дяди, герцога де Люиня ». Некоторые Мемуары пишут, что м-м де Комбале «испытывала поначалу такое отвращение к мужу, что не могла его выносить и впадала в ужасную меланхолию». Но другие авторы, постоянно повторяя то же утверждение, добавляют, что «этот юноша засвидетельствовал ей такую любовь и почтение, что смягчил ее печали и намного уменьшил ее отвращение к нему». Эти два рассказа кажутся одинаково правдоподобными, но было бы правильнее сказать, что ничего узнать об этом нельзя, так как м-м де Комбале никогда ничего не писала о своих чувствах к мужу. Что точно, так это то, что жила она подле него, в то короткое время, что они провели вместе, очень хорошо. Время это и впрямь было очень коротким, так как спустя шесть месяцев после свадьбы маркизу пришлось оставить жену и последовать за дядей на войну. 2 апреля 1621 король сделал герцога де Люиня коннетаблем Франции и дал ему под командование большую армию с заданием осадить Монтобан и усмирить восставших гугенотов на юге страны. Для юного полковника это была блестящая возможность поучаствовать в первом бою, на глазах у короля и рядом со своим дядей, который сделал двух своих братьев генерал-лейтенантами. Война замышлялась короткой, и он надеялся вскоре вернуться покрытым славой и гораздо более достойным любви молодой жены. Две королевы, в сопровождении своего двора, сопровождали короля часть пути, и епископ Люсонский, как и м-м де Комбале, также ехали с ними, так что молодые супруги могли встречаться. Двор уезжал на эту войну, как на праздник, и в начале этого путешествия были лишь овации, триумф и забавы. Все города, через которые должен был проехать король, соревновались в том, чтобы лучше его принять и засвидетельствовать ему повиновение. После блистательного приема в Туре и Пуатье, где епископ, г-н де Ла Рошпозэ и все друзья Ришелье произвели эффект, Мария Медичи рассталась с сыном, чтобы провести несколько дней с епископом Люсонским, в его скромном приорстве Куссэ, в сопровождении м-м Брезе и м-м Комбале. Письмо королевы-матери, датированное Куссэ, 2 июня 1621, и адресованное некоему г-ну Сен-Анжу, дает нам даже точную дату этого королевского визита, который, не имея большой важности сам по себе, показывает в то же время, какой вес имел тогда Ришелье в глазах королевы. Несколькими днями позднее обе королевы и их двор собрались в замке Мата, в пяти лье от города Сен-Жан-д’Анжели, в осаде которого принимал участие лично Людовик XIII. Но после взятия города и радостей по этому поводу королева-мать попросила у сына отпуск и оставила его 5 июля 1621, чтобы уехать провести несколько месяцев в своем губернаторстве в Анжере. Епископ Люсонский, сюринтендант ее финансов, г-н де Понкурлэ и дамы де Брезе и де Комбале, входившие в состав ее двора, сопровождали ее туда. Пребывание Марии Медичи в Анжу стало поводом для больших праздников, вошедших в анналы этой провинции. Каждый хотел получить от нее милость. Маркиз деБрезе, губернатор Анжера и свояк г-на де Люсона, приготовил для нее много выездов на охоту, сопровождавшихся пиршествами и блистательными представлениями, в своем замке Милли-де-Мегон в Сомюруа. Именно там м-м де Комбале оставалась в течение пребывания королевы в Анжере. Она любила скакать на лошади по лесу Милли, одной из самых пересеченных местностей на берегах Луары. Его зеленые холмы, чередующиеся с грустными равнинами, усеянными кусками песчаника и едва затененными редкими соснами, напоминали ей дикие края, в которых протекло ее детство. Верховая езда была одной из ее любимых забав. Ее отец, большой любитель охоты, и ее дядя де Брезе, «самый яростный псовый охотник Франции», с раннего детства приучили ее к этому жестокому развлечению, которое было также самым любимым у короля. Посреди всех этих развлечений м-м де Комбале оставалась грустной. Жестокая действительность жизни слишком рано разбила ее мечты о счастье. Едва вышедшая замуж, она оказалась разлучена с супругом и стала предметом ухаживаний легкомысленного двора. Она искала убежища в молитве, и вскоре стала образцом благочестия. Епископ Люсонский, почитавший христианское смирение и высокие соображения, которые она доказала этим браком, не мог долго оставаться безразличным, видя такие добродетели. Вскоре стало ясно видно, как кроткая безмятежность, которую его племянница черпала в вере, проникла в от природы благочестивую душу Ришелье, и вызвала у него порывы набожности, которые за ним не подозревали. Правда, что болезнь, которая часто приближает душу к Богу, также вскоре настигла его. С 1621, пишет г-н Авенель, в записках, которые он издал вместе с письмами кардинала, Ришелье жалуется на непреходящие мигрени, и именно в это время он дает следующую клятву: «Если божественной доброте угодно будет через посредство счастливейшего и любимейшего апостола святого Иоанна вернуть мне здоровье и через неделю избавить меня от чрезвычайных головных болей, изматывающих меня, я клянусь основать в своем доме в Ришелье мессу, которая будет служиться каждое воскресенье, и с этой целью дам капеллану тридцать шесть ливров жалованья ежегодно, чтобы он служил мессы в память об этой милости». Видя этот документ, который позволяет нам проникнуть в частную жизнь и даже в мысли самого Ришелье, невозможно сомневаться в вере кардинала и искренности его религиозных порывов.
VI
К концу сентября г-н Комбале вернулся с войны и повел несколько дней с женой. Король, проводивший осаду Монтобана, поручил ему отвезти в Париж важные донесения. На обратном пути, заехав за указаниями от королевы-матери в Анжер, он остановился в замке Милли. Старинный замок, где м-м Комбале в последний раз встречалась с мужем, ныне почти исчез. Четыре башни в руинах, густо увитых плющом, с романской церквушкой, затерянной в остатках крепостных стен – вот и все, что осталось от этого благородного жилища. Г-н Комбале вернулся в армию, везя следующую записку Марии Медичи к королю: «Монсеньор мой сын! Сеньор Комбале заехал ко мне по пути, и я очень рада, что его поездка к вам дает мне средство сообщить вам о моих новостях, которые, слава Богу, очень хорошие, и засвидетельствовать вам, что для меня нет большей радости, где бы я ни находилась, чем получать известия от вас, особенно когда они таковы, что я жду их с нетерпением». Это письмо должно было быть передано королю герцогом де Люинем, и королева-мать написала несколько слов и коннетаблю: «Кузен мой, я не сумела бы найти, чтобы сообщить вам о моих новостях, никого, более приятного вам, чем сеньор Комбале, ваш племянник. Он расскажет вам о состоянии, в котором меня оставил». Эти два письма застали короля и герцога де Люиня еще на осаде Монтобана, но этот город отбил все штурмы, и армия отступила 15 ноября 1621 и напала на городок Монер на Гаронне. Месяц спустя Люинь заболел чумой, бродившей по армии, и умер через несколько часов. Он умер вовремя, говорят современники, так как король устал от него и больше не скрывал этого от близких. «Этот столь знатный и могущественный человек оказался таким брошенным и презираемым, как во время болезни, так и после смерти, что во время его агонии едва ли был рядом с ним кто-нибудь, желавший остаться в его покоях. Двери их были открыты настежь, и туда мог войти, кто хотел, как будто это был наименьший из людей. А когда его тело везли предавать земле в его герцогство Люиньское, на месте священников, которые молились бы за него, - пишет Фонтенэ-Морей, - я видел его слуг, которые играли в пикет на его гробу, пока лошади паслись». Король вернулся в Париж, оставив в Гиени часть войск, в составе которых был и Нормандский полк, которым командовал г-н Комбале, и бедный полковник, милость которого завершилась со смертью дяди, грустно остался в заключении на юге на всю зиму. Людовик XIII, впрочем, встретил по дороге принца Конде, который, узнав о смерти герцога де Люиня, поспешил занять его командный пост. Благодаря его влиянию, война разгорелась с новым ожесточением, несмотря на королеву и Ришелье. Весной король снова уехал в поход, но на этот раз без сопровождения блистательного кортежа королев, прелатов и молодых придворных. Мария Медичи была больна, и ее врачи прописали ей воды Пуга в Нивернэ, и она уехала туда вместе с епископом Люсонским, г-ном Понкурлэ, м-м Комбале и некоторыми своими придворными. Из писем Ришелье, относящихся к этому времени, видно, что он также очень жаловался на свое здоровье. Еще находясь в Пуге, королева узнала, что король осаждает Монпелье, город, который герцог Роанский поклялся защищать до последнего. Конде, который хвалился, что город разграбят его солдаты, с жаром начал осаду в конце августа. Начало не было успешным. 2 сентября королевские войска заняли холм Сен-Дени, господствовавший над городом, но на другой день, третьего числа, осажденные отбили высоту в результате яростной вылазки, стоившей жизни многим дворянам, среди которых был и маркиз Комбале. У нас нет иных подробностей этой смерти, кроме тех, что дает Бассомпьер в следующем рассказе: «В пятницу (2 сентября 1622), около полудня я был в постели, когда услышал три последовательных пушечных выстрела, что заставило меня выйти из палатки. Я сразу же увидел большую вылазку, которую противник предпринял против наших людей, находившихся на Сен-Дени, холме, где теперь находится цитадель, и что в числе вышедших из города было тридцать хорошо вооруженных всадников. Я попросил лошадь и направился к позициям швейцарцев, а король, пообедав, пребывал на лоджии наверху своего жилища вместе со многими принцами и сеньорами, которые увидели эту вылазку и побежали оттуда в таком беспорядке, что так и не увидели, как наши сражались с противником, пока не увидели, как их окружили, и все, кроме Монморанси, были убиты, то есть: г-н герцог де Фронзак, молодой принц, подававший большие надежды, который однажды стал бы прекрасным капитаном; вместе с ним убиты были г-н маркиз де Беврон, очень ценный сеньор; дворянин из Лангедока по имени Кюссо, и сеньор Удето. Когда противник заметил выдвижение швейцарцев, он отступил в город и отдали нам это место, откуда мы унесли убитых, среди которых были, кроме тех, что я уже назвал, двое начальников лагеря: Фабрег и Ла Рокетт, убитые в самом начале; потом Комбале, капитан из Нормандии, племянник покойного коннетабля де Люиня, который держался храбро… Это был единственный несчастный случай, произошедший с нами в эту осаду ». К несчастью, г-н де Комбале погиб еще печальнее, чем полагал Бассомпьер, так как «Меркюр де Франс» и Туара утверждают, что после тяжелого ранения 3 сентября, подобранный среди убитых, он очнулся и был перенесен в город, чтобы получить помощь, которой требовало его состояние, но, вопреки заботе, которую человечность велит оказывать побежденному противнику, «он был хладнокровно убит гугенотами». Г-н Комбале, последний представитель богатого и старинного семейства , которое связывало с ним все свои надежды на будущее, погиб в двадцать два года, вдали от очаровательной женщины, с которой прожил всего шесть месяцев в течение двухлетнего брака и которую оставил бездетной вдовой. Все те, кто вблизи видели жестокости гражданской войны и страдали от ее жестоких последствий, поймут боль семьи Комбале, когда те узнали новость об этой смерти.
Отправлено: 12.11.08 19:44. Заголовок: Глава V. М-м Комбале..
Глава V. М-м Комбале хочет остаться вдовой. 1622-1625.
I. Первый монастырь кармелиток во Франции. – М-м Комбале проводит там два года. – Знаменитые настоятельницы Кармеля: м-ль де Фонтен и м-м де Броте. – II. М-м Комбале принята послушницей. – Смерть ее отца, г-на де Понкурлэ. – Ришелье становится первым министром, его благодарности отцу Жозефу. – III. Как Ришелье обязывает свою племянницу вернуться в свет. – Письмо г-на де Берюля к м-м Комбале.
I
«В саду церкви, - сказал святой Франсуа Сальский , - вдовы всегда сравниваются с фиалками - маленькими, низкими цветками, чьи краски неярки, аромат не резок, но удивительно нежными. О, каким прекрасным цветком выглядит христианская вдова, маленькая и низкая от своего унижения! Она нисколько не привлекает глаза света, так как избегает их и больше не украшает себя, чтобы стать заметной. Да и зачем ей желать взглядов тех, чьи сердец ей более не хочется?» По примеру христианской вдовы, что вызвало восхищение у епископа Женевского, м-м Комбале, узнав о жестоком конце мужа, думала лишь об одном: бежать от света и навсегда заточить себя в уединении монастыря. Она попросила отпуск у королевы и сразу же после этого оставила двор, чтобы уехать в монастырь кармелиток в Париже. Овдовев в восемнадцать лет, после брака без любви и детей, она была совершенно свободна распорядиться своим сердцем. Как она воспользуется этой вновь обретенной свободой? В каждой жизни есть решающий момент, когда Бог требует благородного решения, от которого будет зависеть вся дальнейшая жизнь. Не стремясь искать во вдовстве – по примеру легкомысленных женщин двора – повода к свободе и раскрепощению, что противоречило бы благородству ее характера, м-м Комбале могла бы перенести горе с тайной надеждой вскоре сбросить его бремя и вступить в новый брак. Но для нее это значило бы не ответить на призыв, который Бог, казалось, подал ей. Впрочем, как мысль о втором браке могла бы зародиться в ее уме, когда столь чистая любовь, вынашиваемая ею когда-то, так жестоко угасла в слезах? когда г-н де Бетюн, вероятно, уже забыл ее в своих путешествиях, в которые отправился, чтобы утолить свою боль? Вступи она в новый брак, ей захотелось бы отдаться всем сердцем и душой. Впоследствии Бог стал единственным супругом, способным ответить на ее любовь. Она решила остаться вдовой, как поступали христианские вдовы, о которых говорит святой Павел: с добровольным пожертвованием своей жизни, семейных радостей, с чистотой души и достойной жизнью, которой полагается всяческое уважение. После того, как м-м Комбале провела несколько дней в уединении монастыря, преклонив колена перед алтарем, она приняла решение: она подарила свое сердце Богу и поклялась не иметь более иного супруга, кроме Него. Монастырь кармелиток, в который недавно ушла племянница Ришелье, и правда казался наилучшим местом для исполнения столь благородного замысла. Никто никогда не пересекал этот порог, не проникнувшись восхищением от добродетелей, таившихся там. В монастыре царил такой мир, такая проникающая в душу кротость, что новый посетитель, уезжая из этого места, мог бы мысленно повторять слова м-м Акарии: «Поистине, я ухожу вместе с ангелами, а сей дом есть рай на земле». М-м Комбале часто сопровождала Марию Медичи, когда она приезжала в монастырь кармелиток, и эта община казалась ей – вопреки всем печалям ее жизни – самым завидным местом, какое только можно было найти на свете. Монастырь кармелиток находился на окраине предместья Сен-Жак, перед Долиной Милости. В то время это было хорошо выстроенное здание , чьи большие подсобные пространства доходили до улицы Ада. К тому же, вход в него со стороны улицы Св. Жака, в глубине тупика Кармелиток, сохранился до наших дней почти таким же, каким он был два века тому назад . Святая Тереза отважно преобразовала в Испании выродившийся орден Кармеля, и со времени его смерти в 1582 доброе имя новых Кармелиток быстро разнеслось по Италии и Франции. В Париже замечательная женщина, м-м Акария , воспользовавшись советами господ Марийяка и Берюля, задумала поехать в Испанию набрать кого-нибудь из воспитанниц Св. Терезы, чтобы поселить их в пригороде Сен-Жак. Две принцессы из королевской семьи, Екатерина и Маргарита Орлеанские , заинтересовались этим делом и стали, вместе с королевой Марией Медичи, первыми основательницами. Со времени его создания в 1604 доброе имя монастыря только крепло под умелым руководством двоих настоятельниц, которые прославились своим умом и добродетелями: м-ль де Фонтен и маркизы де Броте . Первая принадлежала к замечательной семье Туреней. Ее отец был послом во Фландрии, а ее мать – сестрой канцлера Силлери. Г-н де Берюль, познакомившись с нею в Туре в детстве, проводил ее к кармелиткам на улицу Св. Жака. «Она не шла, а бежала туда», - пишет м-м Акария. Вскоре после этого к ней присоединились две ее сестры. В течение некоторого времени у нее перед глазами был пример испанских монахинь, и она переняла у них этот святой пыл, что позволяет преодолеть трудности, всегда возникающие при создании нового учреждения. М-ль де Фонтен, таким образом, была Св. Терезой Французской. «Она была среди своих дочерей, - писала м-ль де Бань, как факел, освещавший их, как пламя, которое их согревало, и как живое правило, по примеру которого они учились быть святыми». Сохранилось много замечательных ее фраз, мы приведем только одну: «Да, - говорила она своим дочерям, которые все занимали высокое положение, - да, мы все из очень хороших домов. Мы дочери короля, сестры короля, супруги короля, так как мы – дочери Вечного Отца, сестры Иисуса Христа, супруги Святого Духа.. Вот наш дом, и нет у нас иного дома». М-м Комбале, вступая в кармелитки, была волею счастливого случая представлена м-ль де Фонтен королевой, которая была подругой этой почтенной матери. Вторая настоятельница, маркиза де Броте, была одной из красивейших женщин при дворе Генриха IV. Изящество ее манер еще прочитывалось под монашеским платьем, говоря всем о ее благородном происхождении. Она была второй дочерью маркиза д’Арлэ де Санси, полковника швейцарцев. Овдовев в двадцать один год, она не нашла в себе достаточно смелости навсегда проститься со светом, когда воля Провидения побудила ее разорвать связи, еще связывавшие ее с обществом. Однажды на водах Спа, когда она танцевала на балу во время грозы, раздался сильный раскат грома. Она хотела уйти, но дворянин, подавший ей руку, посмеялся над ее испугом, и она осталась. В тот же миг сверкнула молния, убившая юношу на ее глазах. Некоторое время спустя, прочитав писания Св. Терезы, она была так тронута ими, что решила оставить двор и стать кармелиткой. М-м де Броте в монастыре сохранила ту победоносную кротость, которая покоряла все сердца при дворе, и в монастыре ее обожали, как и в свете. Позднее она подружилась с Анной Австрийской, как подружилась с Марией Медичи м-ль де Фонтен, но от этого в ней не прибавилось ни гордости, ни кротости. Среди послушниц монастыря была тогда м-ль де Бань, бывшая фрейлина Марии Медичи, которую м-м Комбале видела в Лувре во время своей грустной свадьбы, и которая приняла ее тогда с большой добротой. С этого дня девушка и фрейлина, влекомые друг к другу тайной симпатией, оставались глубоко едиными. М-ль де Бань стала кармелиткой в конце 1620 года, несмотря на возражения королевы и вопреки успеху, который создавала ей ее красота. Возможно, этот пример, поданный любимым человеком, сыграл свою роль в твердости решения м-м Комбале. Как только она увидела свою старую подругу, , она захотела принять ее за образец и прожить свою жизнь рядом с нею, за решетками монастыря Кармель. Часовня этого монастыря была одной из богатейших в Париже. Ее стены украшали полотна Гида, Филиппа де Шампеня и лучших современных мастеров. Алтарь был беломраморный, с позолоченным балдахином, поддерживаемый четырьмя колоннами и защищенный богатой балюстрадой, которой предшествовали двенадцать ступеней также из белого мрамора. Хоры, отделенные от нефа колонами из зеленого мрамора, были так же богато украшены, как и большой алтарь. Духовником кармелиток был отец де Берюль, позднее ставший кардиналом, о котором Боссюэ написал, что «римский пурпур ничего не добавлял к его достоинству, так высоко оно было заслугами его добродетели и учености». М-м Комбале познакомилась с ним еще в детстве в замке Ришелье, а когда брак привел ее ко двору, добродетельный священник, ставший духовником королевы, первым принял ее с поистине отеческим радушием. Оказавшись теперь под таким известным руководством, молодая вдова не могла не сделать быстрых успехов в благочестии. Она провела в уединении едва несколько месяцев, когда почувствовало, что в ней просыпается истинное призвание, и, пользуясь советами Берюля, она стала готовиться к принятию в кармелитки. В то же время, не было, как известно, устава, более строгого, чем в Кармеле. Дочери святой Терезы носили только грубые одежды. У них не было ни сидений, чтобы присесть, ни зимнего отопления, которое согревало бы их изящные тела. Их пища состояла только из овощей, а в церкви, где они могли только стоять или опускаться на колени, они читали псалмы долгих служб в требниках, слишком больших для их рук. Повсюду соблюдалась тишина, а в рекреациях, где им разрешалось ее нарушать, это не слишком хотелось делать, настолько серьезна была их жизнь и настолько занято было их время работой.
«Вот дочери Терезы, - писал Фенелон, - они страдали за грешников, которые не страдали, и именно они отвратили готовое свершиться возмездие, Они более не смотрели на свет, и он на них также. Их рты раскрывались только при пении святых гимнов, а всякая плоть здесь, за исключением времени дифирамбов, хранит молчание перед Господом. Нежные и изящные тела доводятся здесь до крайней старости власяницей и тяжелой работой. Здесь утешается вера, здесь видна благородная простота, добровольная бедность, покаяние веселое и смягченное любовью Господней».
Отправлено: 12.11.08 19:46. Заголовок: II Несмотря на все ..
II
Несмотря на все страдания, которые получит м-м Комбале от этих строгостей, никто не повысил уважение к уставу обители более, чем она. Она легко привыкла ко всем унижениям плоти, обычным для людей церкви. Спокойная и равномерно заполненная делами жизнь монастыря нравилась ей, и когда ее об этом спрашивали, она отвечала, что «там она была более счастлива, чем во всех прежних развлечениях при дворе». После одного года в уединении она получила сан среди послушниц, получила платье из рук г-на Берюля и произнесла первые клятвы. Во время этого послушничества ей дали монашескую одежду собора Монкармельской богоматери одновременно с одной из дочерей королевы, юной Генриеттой Французской, этой отважной принцессой, которая позднее выйдет замуж за Карла I Английского и которую ожидает столь жестокое будущее. Эта церемония, на которой м-м Комбале разделяла почести, отдаваемые дочери Генриха IV, тесно связала ее с печальной судьбой этой благочестивой принцессы. На следующий год, 16 марта 1624, как указывает дон Мазе, она узнала, находясь в монастыре, что ее отец недавно умер. Г-н Понкурлэ угас под грузом лет и недугов в час, когда Ришелье, опалу которого он разделял, недавно стал кардиналом, а вскоре, 19 апреля 1624, будет назначен первым министром. Боль м-м Комбале была непритворной. Барон, никогда не испытывавший к ней той нежности, которой он одаривал наследника своего имени, всегда свидетельствовал ей большую привязанность. Он гордился красотой дочери и строил множество новых замыслов, касавшихся ее будущего. Г-н де Понкурлэ был ее последней связью с прошлым, с ним умерло все, что составляло ее прежнюю жизнь. Овдовев и осиротев в двадцать лет, м-м Комбале не имела теперь иной опоры, кроме дяди, кардинала Ришелье, которому доверил ее отец. Именно к нему она должна будет относиться с уважением и послушанием. Но скольких разочарований позволит ей избежать это могущественное опекунство Молодая вдова уже почти год носила вуаль послушницы и не изменила своего решения. Едва войдя в жизнь, она разочаровалась в свете. Возможно, ее сердце еще болело от первой любви, и она хотела задушить воспоминания о ней через пожертвование всеми земными привязанностями. В конце своего послушничества м-м Комбале настоятельно просила принять ее в монахини. но ее духовник, г-н де Берюль, и м-ль де Фонтен, вторично назначенная настоятельницей, решительно воспротивились этому. Они возражали, во-первых, против ее слишком юного возраста, слишком хрупкого здоровья и, наконец, в силу формального отказа ее дяди. У Ришелье были совсем иные планы на будущее его племянницы, которую он хотел сделать наследницей своего богатства и славы своей семьи. Постоянно поддерживаемый благосклонностью королевы, он недавно вступил в государственный совет, где сан кардинала дал ему преимущество над всеми влиятельными чиновниками короны. С момента своего прихода к делам он сумел придать себе значимости и пользовался большой властью, увлекая короля за собой высотой своих замыслов и величием программы, изложенной им. Кажется, Ришелье, безусловно, обладавший честолюбием, которое порождается гениальностью, должен был бы, придя к власти, жадно пользоваться ею. В то же время верно, что перед занятием поста первого министра он очень колебался, ссылался на плохое здоровье и даже предлагал стать советником короля, не принимая никакой должности. Но так как Людовик XIII и его мать настояли на своем, он согласился, прося, чтобы никто не говорил с ним о делах вне совета, и умолял Ее Величество простить его, если он если он часто не будет выезжать, «не в силах долго стоять на ногах и находиться в толпе». Некоторые историки уже писали, что его недуги были притворными, но сегодня мы знаем из его переписки, что он поистине был так же болезнен, как и король. Если Ришелье своим возвышением обязан был усилиям Марии Медичи, как это известно всем, следует в то же время сказать, так как это менее известно, что его назначение было плодом усилий отца Жозефа, который имел большое влияние на ум короля. И чтобы рассеять сомнения по этому поводу, мы приведем письмо, полное признательности, которое кардинал адресовал ему сразу же после назначения, приведенное в собрании Авенеля:
«Так как вы главное действующее лицо, которым Господь воспользовался, чтобы привести меня к тем почестям, до которых я поднялся, я чувствую себя обязанным в первую очередь сообщить эту новость вам и сказать, что королю угодно было дать мне должность его первого министра, по мольбе королевы; но в то же время я очень прошу вас собраться в дорогу и как можно скорее приехать разделить со мной управление делами. Есть неотложные дела, которые я не могу ни доверить кому-либо, ни разрешить без вашего совета. Так что приезжайте скорее принять свидетельства всяческого уважения, которое испытывает к вам Кардинал Ришелье». Это письмо, написанное из Компьеня 29 апреля 1624, было передано отцу Жозефу, в Париже, его братом маркизом дю Трамблэ. Преподобный отец выехал вместе с ним сразу же, чтобы возвратиться в Сен-Жермен, где его ожидал новый министр. Узнав о новом успехе дяди, о его возражениях относительно ее вступления в монахини, м-м Комбале поняла, что ей бесполезно было бы упираться перед духовником и настоятельницей кармелиток. Итак, она печально повиновалась и ждала, доверившись воле Господа. Кардинал, дав племяннице время подумать и подчинив ее всеми имевшимися в его распоряжении средствами, много раз сам приезжал к ней в приемную монастыря. Во время этих встреч он сперва блеснул перед ней высотой своего положения и всеми правами, вытекавшими из него. Но увидев, что ее не соблазнить гордостью и честолюбием, он обратился к ее сердцу и открыл ей заботы, злобу, заговоры, которые зависть порождала вокруг него и заботы из-за которых отравляли ему жизнь. М-м Комбале любила дядю, она глубоко восхищалась его гением, а к его личности испытывала преданность, не ослабевшую с годами. Ее тронули зрелища лишений и тревог, которые окружают величие. Говоря о своих бедах, Ришелье сбрасывал маску политического деятеля. Он показал ей жестокое одиночество и пустоту, в которую ее удаление ввергнет его среди всего этого всемогущества, если она будет упорствовать в своем решении стать монахиней. По мере того, как он говорил, сочувствие племянницы возрастало, и ее душа склонялась к его просьбе. А когда в конце этой встречи кардинал умолял ее не принимать никакого определенного решения, не пройдя последнего испытания, то есть не оставшись на несколько месяцев рядом с ним, девушка могла ответить лишь слезами и обещала ему прислушаться к его пожеланиям. Вводя племянницу в свет Ришелье рассчитывал если и не привлечь ее к нему через соблазны величия, то по крайней мере удержать ее рядом с собой тем, как благородно она могла бы воспользоваться его влиянием. М-м Комбале, со своей стороны, надеялась, что, видя, как несчастна она в свете, дядя перестанет сопротивляться ее призванию и вернет ей свободу. Племянница кардинала уходила из монастыря с надеждой вскоре туда вернуться, и когда ей пришла пора порвать с алтарем Кармеля и расстаться со своими благочестивыми подругами, она разрыдалась, и все поверили, что жизнь разлучает ее с ними. Ее укрепляла доброта дяди. Но даже уезжая из монастыря, она осталась верна призванию, и решила создать в глубине своей души неприступное убежище, в которое не проникнут радости и распутства света.
III
В конце 1624 м-м Комбале в сопровождении дяди появилась в обществе королевы Марии Медичи. Покинув монастырь, она вновь надела платье вдовы, строгий и почти монашеский костюм, который, как она думала, покажет всем, что она не отказалась от духовной жизни. В Париже уже начинались блестящие празднества по случаю свадьбы принцессы Генриетты Французской и короля Англии. При дворе все дышало лишь роскошью и величием. Посол Бэкингем первым подал пример этой новой роскоши, и Ришелье, не желавший отставать от иностранца, истратил огромные средства на чудесный замок в Рюэле, который только что купил. Среди стольких распутств разум м-м Комбале, понятно, был неспокоен. Она считала, что в ней ослабело первоначальное рвение, и постоянно просила совета у г-на де Берюля, который удерживал ее от упадка и научил той терпеливой вере и тому благосклонному милосердию, образцом которых она стала. Следующая записка, адресованная им м-м Комбале в один из таких моментов беспокойства, когда она считала себя оставленной Богом, ясно показывает, каким всегда убедительным и живым языком говорил с ней отец де Берюль, указывая ей, как поступать:
«Бедная душа, - писал он, - взгляните на любовь Иисуса Христа. Столько сделав для вас и так за вас пострадав, он достаточно силен, чтобы возродиться в вашем сердце. Я хотел бы обратиться в пепел, во что-нибудь более грязное, чтобы иметь возможность сохранить в вашем существе эту любовь, рождающуюся, живущую и умирающую: рождающуюся в яслях, живущую в бедности и умирающую на кресте за то, чтобы быть вечно любимой вами. Неужели вы никакой взаимностью не ответите на эту любовь? Неужели вы, напротив, поддадитесь чужим, зловредным и тлетворным привязанностям?»
Вся последующая жизнь м-м Комбале была победным ответом на этот вопрос.
Отправлено: 14.11.08 15:36. Заголовок: Глава VII. М-м де Ко..
Глава VII. М-м де Комбале удалена от двора. 1628-1632.
I. Подруги м-м Комбале в доме Рамбуйе. – II. Враждебность королевы против Ришелье. – Осада Ла Рошели. – Письма Ришелье к м-м Комбале. – III. Болезнь Людовика XIII в Лионе. – Гнев Марии Медичи обрушивается на м-м Комбале. – День одураченных. – Ришелье торжествует, а королева бежит в Брюссель.
I
Уже более шести месяцев, то есть с начала зимы 1628 Ришелье, назначенный генерал-лейтенантом королевской армии, находился под Ла Рошелью, лично руководя осадой этого города, последней цитаделью всех повстанцев. Во время его отсутствия м-м Комбале была в Париже одна, постоянно задерживаемая королевой, которая больше не могла обходиться без ее услуг. Кардинал, перед тем, как уехать, горячо рекомендовал свою племянницу «доброй м-м Бутийе », равно как и маркизе Рамбуйе , которую очень ценил, и эти дамы окружили девушку предупредительностью и дружбой, но уважение, которого требовал их возраст, мешало м-м Комбале довериться им. Она не решалась признаться им о своих беспокойствах по поводу плохого здоровья кардинала, угрозах войны и окружавших его заговорах. В своей грусти она чувствовала необходимость более близкой по возрасту подруги, с которой она могла бы говорить без стеснения. Такой подругой стала для нее дочь м-м Рамбуйе, Жюли д’Анженн, чей замечательный ум, красота и добродетельность воспевались всеми поэтами-современниками. Дом Рамбуйе , который маркиза только что построила по своим собственным чертежам и со всем изяществом итальянской архитектуры, уже был местом встречи для самых вежливых прекрасных умов эпохи. М-м Рамбуйе и ее дочь на деле обладали всеми качествами, необходимыми для того, чтобы привлечь к себе и удержать элитное общество. Мать была крупной, с лицом красивым и кротким, как и ее душа, но ее ум и сердце далеко превосходили ее красоту. Не было никого, более щедрого: «Дарить есть нечто большее, чем удовольствие королей, - говорила она, - это удовольствие Господа». У нее был вкус ко всему красивому, и, как мы читаем сегодня у Гран-Сира, можно сказать, что божественная Артенис , как звали маркизу среди жеманниц, уже тогда угадала всю утонченность нашей современной роскоши. «Лампы в ее доме не такие, как в прочих местах, - писала м-ль Скюдери, - ее комнаты полны редкостей. Воздух в этом дворце всегда ароматизирован, а в ее покоях стоят изумительные корзинки, полные различных цветов, создающие атмосферу непреходящей весны». Это та голубая гостиная, чьи богатства и чудеса вызывали тогда всеобщее восхищение и которой впоследствии много подражали. М-ль Рамбуйе была столь же грациозна, как ее мать, и к тому же очень живая и всегда готовая помочь. Она вызывала любовь у самых непохожих друг на друга людей. М-ль де Бурбон не могла ее оставить, а маркиза де Саблé любила ее настолько, что вызывала этим досаду у своей подозрительной подруги м-ль Аттиши. Из этого понятно, что м-м Комбале, которая чаще всего лишь очень уставала и скучала на шумных ассамблеях в Лувре, любила бывать в доме Рамбуйе каждый раз, когда королева отпускала ее. Там ее душа, робкая и нежная, но страстная к славе и большой преданности, могла наконец жить и общаться совершенно свободно. Там ее угнетенное сердце могло любить без страха, и ей больше не требовалось прятать слез. Впрочем, никто не был более достоин снискать дружбу м-м Комбале, ни более способен ее разделить, чем м-ль Рамбуйе. Она быстро стала ее лучшей подругой, и чувства, которые она с тех пор питала к этой девушке, остались самыми нежными и серьезными в ее жизни. Почти все женщины, входившие в общество дома Рамбуйе, общества, чьи услуги были слишком забыты, а капризы, возможно, преувеличены, мало-помалу стали близкими подругами м-м Комбале. Трое из них были связаны с нею особенно тесно, и это были: м-м Саблé , эта остроумная маркиза, чью красоту, ум и даже слабости в столь пленительной манере описал нам г-н Кузен; м-ль Аттиши , фрейлина королевы-матери, которую м-м Комбале встречала в Лувре во время долгих вечеров службы; и наконец, баронесса дю Вижан , эта очаровательная женщина, о которой Вуатюр писал в этом катрене:
Баронесса, полная кротости, Вы мать или сестра Тех двух очаровательных красавиц, Которых называют вашими дочерьми?
Ни широко образованная, ни жеманная, м-м Комбале обладала вкусом к остротам. Указания, полученные ею, были менее поверхностными, чем те, какие обычно давались придворным дамам, и ее счастливая натура, ставшая общаться с избранным обществом, завершила свое образование. Со времени своего прибытия в дом Рамбуйе она получила там большое влияние. Ее окружали почестями, и многие литераторы просили о милости посвятить ей свои творения. Эти невинные успехи и столь приятные часы, что она любила проводить среди этого избранного окружения, в то же время породили зависть и злобу, чьи последствия вскоре стали угрожать ее покою.
II
Две женщины, приближенных к королеве-матери, принцесса Конти и герцогиня д’Эльбеф , недовольные интересом Марии Медичи к своей фрейлине, заметили Ее Величеству, что «племянница кардинала, вероятно, найдя себе общество более приятное и близкое по возрасту, чем в Лувре, иногда пренебрегала домом, где требовались ее услуги ». Королева, чья первая холодность к Ришелье начала зарождаться во время осады Ла Рошели, была уязвлена этим совпадением и воспользовалась этим предлогом, чтобы излить на племянницу кардинала все плохое настроение, какое вызвал у нее ее дядя. М-м Комбале безропотно перенесла упреки, с которыми королеве угодно было к ней обратиться и немедленно перестала, чего бы ей это ни должно было стоить, посещать дом Рамбуйе. С первыми признаками этой немилости весь свет стал строить козни против кардинала, и никогда у м-м Комбале не было больше поводов для грусти и беспокойства. К своему несчастью, она наделена была чрезвычайной чувствительностью, но, пусть и пылкая натура, она сдерживала в себе все чувства. Эта чрезвычайная холодность часто представляла ее холодной или надменной, и она от этого страдала. Весной король уехал к кардиналу под Ла Рошель, и придворные интриги против кардинала начались с большей смелостью, чем когда-либо. Его смерти желали даже открыто, когда взятие Ла Рошели положило конец интригам и успокоило умы. 30 октября 1628 Ришелье с победой въехал в этот город на лошади, но страдая и будучи очень ослабленным лихорадкой, которую он подхватил, когда однажды сопровождал короля вне лагеря с непокрытой головой, чтобы выказать ему больше уважения. Через день, 30 октября, отслужив благодарственную мессу в церкви Св. Маргариты, он поехал в лагерь отвезти королю ключи от этого города, который со времен Людовика XI сопротивлялся восьми королям, и таким образом отдать ему честь покорения. Ришелье в одиночку противостоял всему. Никогда до него во французской армии не видели подобной дисциплины, и справедливо то, что Ришелье, любимый и уважаемый солдатами, мог в своем завещании сравнить ларошельский лагерь с хорошо организованным монастырем. Впоследствии можно было смеяться, представляя кирасу всадника поверх сутаны священника. Но не кажется, что такая странность костюма кого-то в то время веселила, так как главнокомандующего в ярко-красной мантии слушались лучше, чем коннетабля Франции. «Король, со своей стороны, во время осады Ла Рошели, так высоко оценил способности кардинала, что больше не правил иначе, как через него». Королева-мать, видя, что Ришелье, несмотря на ее возражения и приказы, выходил из-под ее власти, не могла ему этого простить и поклялась его низвергнуть. Первая часть программы, осуществляемой Ришелье в течение уже пяти лет, была выполнена, Знать была усмирена, а гугенотская партия разгромлена. М-м Комбале с нетерпением ждала возвращения кардинала в Париж, когда она узнала, что в ходе усмирения юга ее дядя опасно заболел в Пезенаке. Беспокойство из-за этого, вкупе с возражением, которое она обязана была сделать королеве, вызвало сильное недомогание у нее самой. Бутийе, верный корреспондент Ришелье писал ему из Парижа 12 августа 1629: «Мы все очень беспокоимся за вас, не получая от вас новостей с 1 числа этого месяца. Мадам ваша племянница неузнаваема». Другой его друг, Ножан-Ботрю, сообщал ему в тот же день о «великой скорби, выказанной королем при виде слез м-м Комбале». Как только стало известно, что она нездорова, М-м Бутийе и все ее подруги из дома Рамбуйе поспешили к ней, чтобы окружить своими заботами. К счастью, новость о выздоровлении и скором возвращении кардинала ускорила ее выздоровление. В самом деле, 13 сентября Ришелье после триумфальной поездки по всей Франции, присоединился к королю в Фонтенбло. Но предупрежденный письмами племянницы о враждебности к нему королевы, он неохотно возвращался ко двору, где его ждали угрозы без славы и соперничество, недостойное его. По своем прибытии в Фонтенбло Мария Медичи на глазах у всего двора скорчила ему такую враждебную и гневную рожу, что м-м Комбале, едва оправившаяся от болезни, потеряла от этого самообладание и не смогла сдержать слез.
«На другой день кардинал на заседании всего совета решил отстаивать права герцога Мантуанского и защитить Казаль, несмотря на возражения королевы, которая на это разразилась упреками, оскорбляла его и дошла даже до того, что назвала его неблагодарным! Ришелье уважительно извинился, говоря, что никогда не пренебрегал своим долгом, но что он полагал, что следует предпочесть ему славу государя, и сказал, что лучше оставит пост министра, чем из любезности сделает что-либо, служащее бесчестью короля и урону для Франции ».
В тот же вечер Ришелье отправил свое прошение об отставке королю и в то же время известил об этом королеву-мать уважительным, но достойным письмом, в котором он объявлял ей, что «хочет увезти с собой всех членов семьи, занимающих придворные должности, чтобы освободить место для новых ставленников». Король, оказавшийся между Сциллой ставшего необходимым министра и Харибдой безрассудной матери, плакал два дня и отклонил эту отставку, обязывая королеву к примирению, «которое удовлетворило весь двор», писал Бассомпьер. Три месяца спустя, среди зимы и снегов, кардинал, не руководивший войной из своего дома, снова уехал верхом, в кирасе, со шпагой на боку и с пистолетами в седельных сумках, чтобы вести армию на защиту Казаля, атакованного испанцами. М-м Комбале пришлось снова остаться одной в Париже. Но на этот раз кардинал, понимая, как мучительна для племянницы будет придворная служба, с учетом расположения духа королевы, получил для нее отпуск, на срок которого разрешил ей вернуться к кармелиткам.
«Вы видели, девы Иисуса Христа, - сказал позднее Флешье в своем красноречивом выступлении, намекая на это событие, вы видели, с какой радостью и на каких крыльях голубки полетела она тогда в Кармель, чтобы вести там, как и вы, у подножия алтарей строгую и покаянную жизнь и спрятать там под вуалью докучливую славу, повсюду преследовавшую ее».
Кармелитки, любившие ее как сестру, с радостью приняли ее, и вскоре м-м Комбале, видя себя окруженной этой такой кроткой и равной дружбой, такой отличной от вероломств двора, сказала себе, что вернулась в убежище и мечтала завершить там свою жизнь. Кардинал, предвидевший, что такое чувство не преминет появиться у племянницы, на другой день после отъезда написал своему старому другу Бутийе:
«Я поручаю вам добрую м-м Комбале в свое отсутствие, чтобы она не уходила в мысли, известные вам, о большем уединении, чем то, в котором она находится ».
Чтобы исполнить это поручение, м-м Бутийе и ее муж часто ходили в приемную кармелиток к м-м Комбале, напоминая ей, как нуждается ее дядя в ее любви среди злобы и угроз, окружавших его. Кардинал, со своей стороны, писал ей о том же, убеждая ее возвратиться в Лувр почтить королеву, чтобы вновь завоевать ее милость. Чтобы дать ей повод к этому, он написал ей из Лиона следующее письмо: «Лион, сегодня, 27 января 1630
Племянница, моя, Я отправляю вам кусочек подлинного креста, который королева желала получить от авиньонского генерала , который отправил его мне для передачи Ее Величеству. Я прошу вас подарить королеве этот кусочек вместе с письмом, которое я пишу ей по этому поводу. Я рад, что ее дух, который все более убеждается, что я всегда был таким, каким мне подобало быть, находится, как вы мне сообщаете, в добром расположении. Я очень прошу вас сказать ей, что, оказавшись перед необходимостью ответить на просьбу господ маршалов Франции, присутствующих здесь, которую они мне однажды подавали; если я не получу никаких писем от Ее Величества, я умоляю ее оказать мне честь написать что-нибудь, что я смогу им показать и, чтобы окончательно обязать меня, пусть те письма, что она найдет полезным мне отправить, будут написаны ее рукой: мне больше по душе три строчки в таком роде, чем целые листы в духе 40-16-22 , которые хороши для других, но не для старого слуги. Я очень боюсь, что она не канонизирует этот кусочек, предрекающий мир, не видя, к моему большому сожалению, что обстановка к этому располагает. Я убежден, что этого хотят и испанцы, но боюсь, что они не сумеют избрать верный путь к тому, чего желали бы более всего. Господь, возможно, распорядится всем наилучшим образом. Я не вижу ничего, что вызвало бы войну, но равным образом и того, что обещало бы мир. Что бы ни случилось, следует подождать. Будьте уверены, племянница моя, что я Горячо любящий вас дядюшка и слуга Кардинал Ришелье ».
М-м Комбале вернулась в Лувр на другой день и опустилась на колени перед королевой, чтобы представить ей ценнейшую реликвию, к которой прилагалось письмо от кардинала. Мария Медичи, казалась удовлетворенной и подняла свою фрейлину с большей добротой, чем она свидетельствовала ей уже давно. Тогда м-м Комбале отважилась сказать ей, как ее дядя несчастен оттого, что не получает никаких писем от Ее Величества, свидетельствующих ему, что он не утратил еще ее милости. И она настойчиво попросила ее написать ему несколько слов. Королева, смягчившись от ее покорности, обещала ей лично ответить на письмо, которое адресовал ей кардинал. Вот каким было содержании сопроводительной записки Ришелье: «Ее Величеству Королеве Мадам, Г-н генерал Авиньона отправил мне кусочек подлинного креста, который я просил у него некоторое время тому назад для Вашего Величества, и я не хотел пренебречь тем, чтобы сразу же отправить его вам. Мне кажется, что тот кусочек, что он мне показал, когда я был в Авиньоне, был больше того, каким является сейчас этот, но это оттого, что он дал его нескольким кардиналам и охотно оставил кусочек и себе. Ваше Величество можете быть уверены, что этот кусочек также состоит из дерева подлинного креста Господа нашего, как и тот, что хранится в Святой Часовне, зная, что генерал взял его для авиньонских целестинцев, у которых находится большой кусок с многочисленными достоверными свидетельствами его древности и подлинности. Ваше Величество, если ему будет угодно, найдет полезным засвидетельствовать указанному сеньору генералу запиской от своего имени благодарность за этот подарок. Тем временем я продолжу свои молитвы к Господу за здравие и процветание Вашего Величества, которому являюсь и всегда буду, Мадам, Ваш покорнейший, послушнейший, вернейший и обязаннейший подданный и слуга, Кардинал Ришелье Лион, сегодня, 27 января 1630. Кардинал, искренне желавший примириться с королевой, вероятно надеялся этим драгоценным религиозным подарком смягчить ее возмущение и получить от нее несколько добрых слов, которые мог бы повторять окружающим. Королева и впрямь нимало не пренебрегла тем, чтобы адресовать ему письменное свидетельство «своей признательности и своего совершенного удовольствия», но можно усомниться в искренности чувств этой принцессы, зная, как она тогда была настроена против него.
Отправлено: 14.11.08 15:38. Заголовок: III Весной король у..
III
Весной король уехал в сопровождении обеих королев встречать кардинала в Гренобле, и м-м Комбале получила приказ присоединиться к королевскому кортежу. Ее печаль была чрезвычайной, когда ей пришлось оставить своих благочестивых подруг и мир их монастыря и вновь надеть цепи своей тяжелой покорности. Но влияние ее дяди было в опасности, а жизнь под угрозой, и в этот момент не стоило его оставлять одного. Две королевы остановились в Лионе со всем своим домом, чтобы ожидать там возвращения короля, который уехал встречать армию. Для них уже готовились блистательные празднества, когда король, заболев царившей в лагере дизентерией, спешно вернулся в этот город, где вскоре оказался при смерти. Ришелье был поражен. Он с болью видел, как угаснет звезда его власти вместе с жизнью Людовика XIII, а его дело, едва начавшись, ускользнет из его рук. Вокруг постели, где лежал король, приговоренный врачами и астрологами, в открытую начались тысячи заговоров. Обсуждали смерть или ссылку кардинала и брак Анны Австрийской с Гастоном, любимым сыном Марии Медичи, когда успешный кризис 30 сентября 1630 спас жизнь Людовику XIII. «Милостью Божией король вне опасности, - восклицал Ришелье в письме, которое он писал на другой день маршалу д’Эффиа, - и сказать по правде, я еще не знаю, что будет со мной. Я молю Бога послать мне скорую смерть во имя Его, вместо возможности вернуться в то состояние, в котором мы находились. Никогда государь не обладал таким благочестием, такой добродетельностью, и никогда не свидетельствовал такого постоянства, какое выказал король, думая, что покидает этот мир. Его болезнь удвоила любовь и уважение к нему подданных, я надеюсь, Господь дарует ему долгие годы жизни ». Вот крик души, свидетельство истины, и именно Ришелье его произносит. Две королевы окружили выздоравливающего короля своими заботами и просили его в награду за свою преданность удовлетворение их злобы против министра, которого они представляли как единственную причину своих тайных страданий и всех государственных несчастий. Король, ослабевший, обещал все, чего от него хотели, но только когда будет подписан мир с Германией, «ведя с ним дело до тех пор », сказал он им. В то же время он предупреждал кардинала, что «королеву не удовлетворяло его поведение и советовал ему искренне примириться с нею ». Ришелье, однажды вечером узнав от короля, что королева-мать по своем прибытии в Роан пойдет встречаться с церковниками этого города, поехал туда, и покорно подойдя к ней, он умолял ее, в этот час мира и милосердия, простить его, но и на этот раз королева отказала ему и «она оттолкнула его», пишет Таллеман. Из Роана в Париж, Бриарским каналом, кардинал добирался на том же судне, что и Мария Медичи и пустил в ход все, чтобы смягчить ее, тем более, что двор, видя «с какой большой вольностью » общались они друг с другом, мог поверить в их примирение. Но королева, несмотря на внешнюю обманчивость, сохранила всю свою злобу и теперь, желая его падения столь же страстно, как она когда-то добивалась его возвышения, она воспользовалась снятием осады с Казаля, чтобы склонить короля сдержать обещание. Раздраженная противодействием сына, Мария Медичи хотела, во-первых, дать признак немилости Ришелье, в то же время , как и доказательство своей власти. Со времени своего прибытия в Париж она отстранила кардинала от управления ее домом и прилюдно приказала маркизе Комбале, своей фрейлине, маркизу де Ла Мейерэ, капитану своей стражи, и всем родным министра, прикрепленным к ее дому, оставить службу и покинуть ее дворец. М-м Комбале безропотно повиновалась приказам королевы, но вместо того, чтобы вернуться в Малый Люксембург, она поехала к кармелиткам. Ей разрешено было приезжать туда, когда она захочет, указом дамы-основательницы монастыря. Но на этот раз, боясь навлечь на этот святой дом гнев и жажду мести королевы, она осталась в приемной и не хотела пересекать ее порог, не предупредив настоятельницы (м-ль де Бань, своей лучшей подруги) о трудном положении, в котором она оказалась, и об опасности, которую она могла представлять для их общины. Эта милосердная мать, слушая лишь голос религии, напротив, приняла ее в немилости с большей готовностью и уважением, чем она делала это в счастливые для м-м Комбале времена. Возвратившись в Париж, Мария Медичи закрылась в Люксембургском дворце, который себе выстроила, а кардинал, со своей стороны, не покидал дома, который королева подарила ему в дни его милости, Малого Люксембурга. Оба с нетерпением ждали приезда короля, остановившегося в Версале. В промежутках кардинал умолял многих своих друзей вступиться за него перед королевой, но все было бесполезно. Председатель де Верден сказал королеве-матери, что Его Преосвященство плакал перед ним от сожаления по поводу того, что не нравится ей: «Я не удивлена этим, - сказала она, - он плачет, когда хочет». А когда маркиз де Бонней добавлял, что «кардинал так изменился и был так подавлен, что его было не узнать», она повернулась к нему спиной. В отчаянии Ришелье хотел покинуть Париж до приезда короля. Он даже велел приготовить свой багаж, но его друг, кардинал де Ла Валлетт, придя к нему, посоветовал остаться и «придал ему храбрости». Как только король возвратился в Париж, королева объявила ему, что ему пришел час сдержать свое обещание. Но Людовик XIII на этот раз противился настояниям матери с такой твердостью, что «эта принцесса, бывшая очень ловкой в искусстве скрытности, перестала взывать к его разуму и обещала сыну, что из любви к нему она пожертвует своей жаждой мести ». Тогда король обещал ей на другой день встретиться с кардиналом на совете, и, чтобы завершить примирение, они условились, что в одиннадцать часов утра король сам приведет кардинала и его племянницу в покои королевы, чтобы она засвидетельствовала им обоим, что больше не держит на них зла. В самом деле, 9 ноября, в указанный час, м-м Комбале, которую предупредили заранее, приехала из Кармеля в Люксембург исполнить приказ короля, и он первой провел ее к королеве. «Она опустилась на колени перед Марией Медичи, и очень уважительно умоляла ее, с большим умом и красноречием, вернуть ей честь своей благосклонности. Королева приняла ее с ледяным видом, холодность сменилась досадой, затем пришел гнев, потеря самообладания, и наконец, хлынул поток оскорблений, и эти оскорбления мало-помалу стали теми, какие известны лишь рыночным торговцам». Король тщетно пытался напомнить ей о своем присутствии, о том, что она не держит своего слова, что она поступает предосудительно, но «ничто не могло остановить этот поток». Наконец король вскричал, что его терпение кончилось. Он поднял м-м Комбале и сказал ей, что она уже слишком много услышала, и что теперь ей остается лишь уйти. Девушка вышла вся в слезах и встретила на пороге дядю. По грусти племянницы кардинал понял, что от королевы ничего хорошего ждать не стоит. Он мгновение поколебался, настроил себя и вошел. Королева, в ответ на упреки сына, сказала тогда, что «ей следовало лишь быть более сдержанной к этой Комбале, которая никак не служила государству, и что по отношению к кардиналу она не отрекалась от своего обещания простить его ради блага дел. Ришелье в этот момент ступил вперед, опустился на колено и начал очень покорные любезности. Королева довольно искренне подняла его, но мало-помалу поднялся прилив, яростная натура королевы возобладала над нею снова, сломила ее решимость скрыть это, и с дядей было то же, что с племянницей, сменились только эпитеты». Его назвали плутом, неблагодарным, вероломным. Он обманывал короля, он предавал государство. Король, запинаясь от чувств и гнева, тщетно пытался прервать этот поток сумасбродств, он уверял ее, что кардинал человек чести, который верно служит ему и которым он удовлетворен. Королева не слушала его, все больше распаляясь, и кончила тем, что прогнала кардинала и запретила ему когда-либо приходить к ней. «Ришелье, сохранявший самообладание до конца, вынес все это, как приговоренный к смерти, и вышел ». Мария Медичи заявила тогда королю, что министр замышляет заговор, чтобы свергнуть его, что он хочет выдать свою племянницу м-м Комбале за графа Суассонского и сделать его королем Франции. Затем она предложила ему, чтобы вести дела, двух братьев Марийяков . Король умолк и пешком вернулся на улицу Турнон, в старый дом маршала д’Анкра, где он жил, пока ремонтировали Лувр. Королева, уверенная в своей победе весело провела вечер с врагами Ришелье.
IV
На другой день, 10 ноября, король вернулся в Люксембургский дворец, чтобы посоветоваться с матерью и в последний раз попытаться образумить ее. Королева, со своей стороны, надеялась получить себе преимущество. Как только король вошел, Мария Медичи велела привратнику закрыть все двери. Но едва встреча началась, как открылась дверь маленькой часовни, ведущая в покои королевы, и на пороге появилась бледная фигура кардинала. Ришелье, обнаружив, что дверь закрыта, и услышав, что говорят о нем, вошел через потайной ход, который забыли перекрыть. «Он входил совсем не с гордым видом человека, дающего бой сопернику, но с уважительной скромностью и грустью обвиняемого, обязанного защищаться от покровителя, без весомых причин превратившегося в гонителя. Каковы бы ни были истинные чувства Ришелье к королеве, держался он без малейших оплошностей. Он был то ловок, то красноречив, то патетичен, он торжественно заявил, что его личная преданность несправедливо отрицается его добродетельницей. «Мария Медичи на это ответила лишь новыми оскорблениями, и спросила короля, предпочитает ли он слугу матери, сказав, что ему следует пожертвовать либо одним, либо второй. «Будет естественнее, если пожертвуют мною!» - сказал Ришелье, уходя. «У Людовика XIII не было сил ответить немедленно. Он поспешно вышел, а затем отправил к матери, одного за другим, своего духовника Сюффрена и папского нунция монсеньора Баньи, чтобы вести переговоры с королевой, но все было тщетно . «Как только король вернулся, он бросился на кровать, рывком распахнув на себе камзол так, что оторвались пуговицы, и сказал, что он весь будто горит, что королева своим безрассудным упрямством и грубостью, с которой она обошлась с м-м Комбале и кардиналом в его присутствии, так расстроила его, что он не мог найти своей печали ни успокоения, ни облегчения ». Людовик XIII, вероятно, с ужасом чувствовал, что ему настал момент решительного выбора между матерью и министром. Он не любил ни одного, ни вторую: матери он не переносил, а превосходство министра часто уязвляло его самолюбие. Разум выступал за Ришелье, а предрассудки, угрызения совести, за неимением природных чувств, высказывались в пользу королевы. Окажись в этот момент рядом с королем интриган и заговорщик, все было бы потеряно. Но грустный и несчастный Людовик XIII, тяготившийся самим собою, нуждался лишь в фаворите, который бы его развлекал или облегчал его тоску, разделяя ее. Слугу из Вермандуа, Сен-Симона , устроил к королю Ришелье, и этот слуга в данный момент хорошо служил своему добродетелю и государству. Король поделился с ним частью своих горестей, и Сен-Симон ответил, что кардинал необходим Франции, что он уже выполнил свой сыновний долг и теперь обязан думать о своем долге короля. Наконец, он повторил своему господину «доводы, которые король часто повторял сам себе». Людовик XIII, казалось, решился, и вечером того же грозового дня он приказал брату, уже схваченному маркизом Рамбуйе, примириться с кардиналом. Но на другой день, 11 ноября, король, который должен был оставаться в Париже, на своем утреннем выходе внезапно объявил, что уезжает в Версаль, и велел министру юстиции Мишелю де Марийяку сопровождать его туда. При этой новости весь двор решил, что Ришелье погиб, и направился в Люксембургский дворец, где королева мать, «любившая свои радости», осталась праздновать победу, вместо того, чтобы следовать за королем, как ей это советовали. Толпа там была такая, что было не повернуться, писала Монгла. Отовсюду отправлялись курьеры, несущие эту весть во все концы Европы, тогда как Ришелье, отчаявшись, отдал приказ заложить экипаж для возвращения в Гавр, где был губернатором. Между тем кардинал Ла Валет, напротив, приехал убедить его остаться, и так как Сен-Симон передал ему тайное послание, кардинал Ла Валет сразу же уехал в Версаль, где Его Величество, увидев его, сказал «У господина кардинала в моем лице есть добрый хозяин, пойдите и скажите ему, что я полагаюсь на него, и пусть он без промедления приезжает в Версаль». В час, когда Мария Медичи торжествовала победу и принимала поздравления от двора, Ришелье, которого считали уехавшим в ссылку, прибыл в Версаль, где король выказал ему «такую большую радость и принял его с такой любовью, что этим ясно дал ему понять, что он очень ошибся бы, поступив иначе ». Они сразу же заперлись в покоях короля и вместе решили, что должно быть сделано в целях безопасности королевства. Мария Медичи внезапно поняла по одиночеству, в котором оказалась, что только что проиграла последнюю партию, которую хотела сыграть против кардинала в этот знаменитый день 10 ноября 1630, который история справедливо назвала Днем Одураченных. Выходя из покоев короля Ришелье первым делом подумал о племяннице, которую оставил в большой тревоге о том, что должно случиться, и он готовился написать ей, когда кардинал Ла Валетт предложил сам поехать обнадежить м-м Комбале, на что Ришелье согласился. Кардинал, всегда очень заботившийся о семье, обратился тогда к своей сестре м-м де Брезе, которая болела в Сомюре, со следующим письмом:
«Версаль, 12 ноября 1630. Сестра моя, Я не хотел медлить сообщить вам, как королева дала мне понять, что больше не желает ни моих услуг, ни услуг моей племянницы Комбале, ни услуг моего кузена Ла Мейерэ, и мы должны были подчиниться ее воле. Я нисколько не сомневаюсь, что эта новость доставит вам лишь удивление, и однако я заклинаю вас, насколько могу, что бы вы нисколько не печалились по этому поводу, так как новость эта основывается лишь на нашем несчастье, а не на какой-либо ошибке, которую мы совершили. В этой неприятности мне остается то утешение, что король, при котором я нахожусь, сделал все, что мог, чтобы этому помешать, и, не в силах покончить с этим, засвидетельствовал свое крайнее неудовольствие от случившегося. Время докажет королеве мою невиновность, и как бы она со мной ни обходилась, я я всегда буду говорить о своих больших обязательствах перед нею, понуждающих меня жить и умереть ее слугой. Что касается вас, я заклинаю вас верить, что в каком бы состоянии я ни находился, вы всегда застанете меня все с той же любовью к вам, которую вы знаете в человеке, являющемся, Сестра моя, Вашим любящим братом и слугой Кардиналом Ришелье».
С конца этого дня маршал Мариийяк и его брат Мишель, которые полагали, что низвергли Ришелье, попали в немилость. Король передал государственные печати Шатонефу и обещал милости двум фаворитам своего брата, герцога Орлеанского. Первый, Пюилоран, получит герцогский титул, а второй, Лекуане, значительную сумму. Но за эту цену оба советника уверяли, что их господин пообещает любить Ришелье так же, как он его до того ненавидел. Гастон и впрямь очень не любил кардинала. Впоследствии, подстрекаемый отомстить за унижения собственные и матери, он забыл свои обещания, потерял голову и возглавил эскорт из слуг, чтобы вторгнуться в дом кардинала, которому грозил кулаком и которого осыпал оскорблениями. Король, получив весть об этой подготовленной глупости, немедленно поехал к Ришелье и сказал ему, что «Будет его тенью и открыто защитит его ото всех ». Несколько дней спустя король, собрав весь совет, объявил об удалении Марии Медичи. Принцесса Конти , герцогиня д’Эльбеф и коннетабльЛедигьер, все трое обвиненные в подстрекательстве злой воли королевы, были, как и она, высланы от двора. Королева-мать получила приказ поселиться в Компьене, но почти сразу же бежала оттуда, чтобы строить новые козни в Брюсселе, где враги Ришелье приняли ее как известную союзницу. Людовик XIII написал тогда парламенту, что «злые умы настроили его мать против кардинала», что он «сделал все возможное, чтобы смягчить ее», что «кардинал, со своей стороны, ничего от этого не выиграл» и что, «не в силах согласиться позволить такому слуге оставить свою персону, он не хотел рвать с матерью в течение некоторого времени, надеясь, что доброта ее натуры вскоре возобладает в ней ». В то же время король произвел земли Ришелье в ранг герцогства-пэрии в знак милости к кардиналу, и добавил губернаторство в Бретани к губернаторствам в Гавре, Онфлере, Бресте, Понтуазе и Ла Рошели, которыми он уже обладал. По этому ответу короля на нападки противников Ришелье все поняли, что союз между Людовиком XIII и кардиналом станет с этих пор нерушимым.
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 4
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме