Возникновение «психологического романа» во Франции: «Принцесса Клевская» Э.А. Кревер
В диапазоне гуманитарного знания. Сборник к 80-летию профессора М.С. Кагана. Серия «Мыслители», выпуск 4. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001. ------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- ("Элиазар Александрович Кревер родился в 1919 г. в Петрограде в семье научного работника. В 1936 г. он с отличием окончил среднюю школу №16 Куйбышевского района и поступил на литературный факультет ЛИФЛИ. Позже обучался на кафедре романо-германской филологии филологического факультета ЛГУ. С началом Великой Отечественной войны добровольцем вступил в Народное ополчение. Принимал участие в обороне Ленинграда. Пропал без вести в декабре 1941 г.»
Такая справка помещена в «Книге Памяти Ленинградского — Санкт-Петербургского университета. 1941 — 1945» (СПб. Вып. 1. С. 146). Оно и понятно — составители могли опираться только на опубликованные и сохранившиеся материалы, а какие материалы могли сохраниться о студенте, который ничего не успел опубликовать из своих замыслов и ранних исследований. Между тем, одна его работа, выполненная непосредственно перед войной, сохранилась в архиве проф. М.С. Кагана и несомненно заслуживает того, чтобы она была опубликована, а в настоящем сборнике это тем более уместно. В 1940-41 г. Э. Кревер был дружен с группой студентов-филологов, в которую входил и я. Беседы наши касались самых различных тем — научных, политических, художественных. В книге воспоминаний М.С. Кагана «О времени и о себе» рассказывается о происхождении темы данного исследования: «близкими оказались наши научные интересы— близкими до такой степени, что мы избрали для… курсовых работ смежные темы, характеризующие две линии зарождения и развития французского романа — “верхнюю”, психологическую, представленную романом мадам де Ла Файет “Принцесса Клевская”, начал исследовать он, а я — “нижнюю”, комическую, через которую пролегала дорога раннего реализма…» В публикуемой статье молодой ученый старался определить место рассматриваемого им романа в истории не только французской, но европейской литературы в целом. При этом он не ограничился анализом художественных достоинств этого произведения, но выявлял его связи с философской мыслью эпохи. Читая эту статью, не перестаешь сокрушаться: какого мыслителя и ученого унесла от нас война…
Ю.Д. Левин, доктор филологических наук, Почетный доктор Оксфордского университета, член Британской Академии) ------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- В XVI-XVII вв. появляются и противостоят друг другу два типа романа: роман пасторальный, любовный, и роман комический, плутовской. Это высокий и низкий жанры романа. Высокий жанр изображает идеальную любовь и подвиги героев, низкий — карьеру среднего человека из «низов», бытовые характеры и ситуации. Эти два жанра противостоят друг другу как аристократический и буржуазный. Комический роман часто пародирует идеальный роман. Но оба типа романа имеют те же принципы построения: они состоят из ряда эпизодов, связанных друг с другом единством героя, претерпевающего самые разнообразные приключения. И там и здесь отсутствует закономерное развитие действия, ибо отсутствует в сущности конструктивный принцип, организующий сюжет, превращающий его в единое, развертывающееся из самого себя действие; судьбами героев управляет случай.
Идеальный любовный роман является, конечно, господствующим. Собственно говоря, только этот тип романа и признается критиками и теоретиками классицизма. «Романы суть вымыслы (fictions) любовных приключений» [1] — такое определение дает этому жанру Daniel Huet в «Трактате о происхождении романов», предпосланном 1-ому изданию романа М-me de La Fayette “Zaide”. Многотомный авантюрный роман Скюдери, Гомбервилля, Ла Кальпренеда с трудом укладывался в классицистическую формулу «поучать, развлекая». Такую цель ставят ему теоретики, но роман этой задачи не выполняет. Он ориентируется, прежде всего, на развлечение, которое, согласно классицистической эстетике, есть лишь средство для поучения: «человеческое самолюбие восстает против наставлений», и человека надо привлечь к морали удовольствием [2]. Моральная цель достигается изображением реальных человеческих страстей и нравов. Отец Le Bossu требует от романиста “le coeur de l’homme”, “le jeu des passions et l’analyse des sentiments” [3]. Cами авторы десяти- и двенадцатитомных авантюрных романов осуждают нагромождение авантюр, «приличное скорее древней хронике, чем роману», и объявляют, что главная их цель — изобразить «движения души» героя [4]. Психологический анализ и изображение психологических конфликтов имеются уже в «Астрее» д’Юрфе (1607-1627), пасторальном романе ренессансного типа; д’Юрфе колеблется между «селадонической», мистической, идеальной любовью “heros parfaits” и изображением реальной эмпирической любви, её различных видов, соответствующих различным типам женщин. В романах 1630-1660 гг. получает преобладание тенденция к идеальному в «психологии», но сама психология вытесняется авантюрным элементом. Сорель удивляется «искусству» романистов, которые «нагромождают приключение на приключение». Изображаемые ими события, по его мнению, слишком многочисленны, но не слишком разнообразны; их герои слишком совершенны: “tous jeunes, tous amoureux et tous beau, et tous blonds”, даже если они мавританцы [5].
Одновременно с борьбой за изображение «человеческого сердца» и «анализ переживаний» идёт бо
Отправлено: 22.07.09 20:23. Заголовок: Мадам де Лафайет - автор первого психологического романа
Тамара Ляленкова "Мадам де Лафайет — автор первого психологического романа"
Мари Мадлен де Лафайет (1634—1693)
Мадам Мари Мадлен де Лафайет (Marie-Madeleine Pioche de La Vergne; по мужу графиня де Лафайет, фр. Comtesse de La Fayette) — автор первого любовно-психологического романа «Принцесса Клевская», родоначальница столь популярного в современной литературе жанра. Конечно, мадам де Лафайет не единственная женщина-писательница во Франции XVII века. Но единственная, кто оставил столь значительный след в истории мировой литературы. Хотя о достоверном авторстве ее произведений специалисты судят исключительно по стилистическим особенностям и свидетельствам современников. По той простой причине, что в литературе той эпохи женщины выступали под прикрытием мужских псевдонимов. Подробнее о литературных традициях, принятых во времена мадам де Лафайет, я попросила рассказать Лору Сифурову, переводчика и одного из подготовителей книги «Мари Мадлен де Лафайет. Сочинения», недавно вышедшей в серии «Литературные памятники»: «Конечно же, при ее жизни эти произведения не выходили под ее именем. Не было принято, чтобы женщины вообще занимались такими сферами деятельности, которые традиционно считались мужскими. Скажем, предшественница мадам де Лафайет на литературном поприще, мадемуазель де Скюдери, также не подписывала свои огромные произведения своим именем, ее сочинения подписаны именем ее брата. И то же самое касается и мадам де Лафайет. Тем более что она была еще и аристократка, и к тому же она была одной из служительниц королевского двора, близкой подругой и приближенной дамой герцогини Орлеанской», — говорит Лора Сифурова. — Какое обычно образование, какое воспитание было принято давать девушкам? — Как раз если говорить о Франции, там ситуация достаточно интересная, потому что вообще в Европе считалось, что девушкам не надо сильно много знать. Но поскольку во Франции в тот момент, еще во время фронды, играли большую роль многие аристократки, которые составляли окружение мятежных принцев, то, соответственно, девушки уже стали обращать внимание на это и стали задумываться, почему бы им ни участвовать также в этих сферах, которые традиционно считались мужскими. С точки зрения умственных способностей никаких препятствий к этому не было. Мадам де Лафайет была одной из женщин, которые играли достаточно значительную роль в аристократических кругах при Людовике XIV. Хотя она не имела значительного титула и не занимала какого-то высокого положения, тем не менее, в силу своей эрудиции, ума она оказывала влияние, можно сказать, в идеологическом плане, в том числе на своих авторов, друзей — мужчин. Среди ее соавтором был известный герцог де Ларошфуко, и он очень высоко оценивал литературные достоинства мадам де Лафайет. У них у всех были огромные библиотеки, по несколько тысяч томов, они, естественно, свободно владели практически всеми европейскими языками, включая древнегреческий и латинский язык. Практически не разделялась философия и литература, то есть если какой-то автор был литератором, то он же был и философом, и наоборот. — Как-то узнаваем женский почерк? — Безусловно. Там есть, естественно, психологический портрет, там тонкие душевные переживания, что, может быть, если мужчины и замечали, то сильно позднее, то есть не в это время. Женские жанры Мари Мадлен, урожденная Пиош де ла Вернь, не принадлежала к особо знатному роду, что, впрочем, не помешало ей в восемнадцать лет стать постоянной гостьей салона Рамбуйе, куда захаживали известные поэты и философы. Другое дело, что женщины, которые активно участвовали в обсуждении произведений и тех и других, сами редко выступали в серьезных жанрах. Свой следующий вопрос я адресовала Марии Неклюдовой, переводчику и преподавателю Российского государственного гуманитарного университета. — Женские жанры — это мемуары и письма как будто бы... — Роман вырастает из мемуаров, он связан с мемуарами. Но при этом я не могу сказать, что мемуары — чисто женский жанр. Другое дело, что женские мемуары больше ориентированы на внутреннюю жизнь. Женщина не имеет публичных должностей, поэтому она пишет больше о своей внутренней жизни и о событиях бытовой жизни, нежели мужчина, у которого есть обязательно социальная функция, и которые будет больше писать о том, как он исполнял свою социальную функцию. Отсюда, видимо, и происходит это переключение на область психологии. И неслучайно роман госпожи де Лафайет «Принцесса Клевская» вызывает гигантскую дискуссию в журналах, в салонах — не как литературное произведение, а как произведение, ставящее определенные жизненные, моральные проблемы. В частности, наиболее горячо обсуждалась проблема — должна ли замужняя дама, влюбленная не в мужа, признаваться мужу в том, что она влюблена в другого, как быть с этой моральной дилеммой. В принципе, можно проследить, как из реакции на «Принцессу Клевскую» вырастают и некоторые другие литературные произведения. Так что после «Принцессы Клевской» все французские романы немножко похожи на «Принцессу Клевскую». — Главное действующее лицо — героиня, как правило, а не герой. — Конечно, в основном это дамы, это женские истории, это вполне женская литература. Здесь сохраняется куртуазная логика: дама — объект для поклонения, ей служат, но при этом женщина может быть в достаточно активной позиции. Есть, скажем, «Письма португальской монахини» — более ранний роман, нежели «Принцесса Клевская», автор которого неизвестен наверняка, но судя по всему, это был мужчина, который пишет от лица влюбленной женщины, причем монахини, которая преследует своей любовью возлюбленного. Но, конечно, это ситуация такая скандальная. Естественное положение для женщины, притом светской женщины — это быть объектом поклонения. — Как правило, это все равно любовно-романтические сюжеты. — Любовные сюжеты, естественный для дамской литературы любовный сюжет. Хотя дело в том, что и роман, и повесть находились за рамками нормативных жанров, и поэтому эти жанры воспринимались как незаконные жанры, для которых нет особых правил и которыми не занимаются серьезные люди, которые и не читают серьезные люди, и как бы не пишут серьезные люди. Поэтому во многом это было чтение для женщин, и неслучайно, конечно, многие писатели XVIII века — женщины, и они занимаются именно романами. Это такой женский жанр. Это любовно-романтические сюжеты, это героические сюжеты одновременно с этим. Собственно, и роман госпожи де Лафайет — это исторический роман. Все действующие лица, кроме главной героини, являются историческими персонажами. И одна из исподволь существующих тем, которая нами не читается сейчас, — это тема конца прекрасной эпохи. Через несколько лет после описываемых событий начнется религиозная и гражданская война одновременно, будет Варфоломеевская ночь, будет все то, что будет, что приведет к концу династии Валуа, к смене династии. И Франция погрузится, действительно, в очень мрачный период. И все персонажи, практически все персонажи погибнут. Действительно, индивидуальная тема госпожи де Лафайет — тема отказа от любви. Финальный, достаточно загадочный для нас до сих пор отказ главной героини воссоединиться с главным героем, который ее любит, казалось бы, когда нет никаких материальных препятствий к их союзу. Та философию, которую исповедует госпожа де Лафайет, во многом как раз и состоит в том, что если войти в чувство, то неизбежно настанет и конец. Все, что имеет начало, имеет и конец. — До нее были такие решения? Потому что, как правило, заканчивается браком. — Насколько я знаю, это ее изобретение. Финал без финала в каком-то смысле, потому что конец остается открытым. Вообще такого рода психологическое развитие — его просто еще не было. Неслучайно «Принцесса Клевская» считается первым психологическим романом. В сущности в первый раз прослежено зарождение, развитие, особенности любовного чувства. И это завоевание оказывается настолько важным — то, что сделала госпожа де Лафайет, это действительно революция, если смотреть на это из XVII века по направлению к XVIII. Конечно, если бы не было госпожи де Лафайет, не было бы Дюма.
Безусловно, произведения де Лафайет принадлежат к вершинам французской прозы. И не только XVII века. Более того, сделанные ею жанровые открытия иногда именуются даже изобретением французского романа. А к изучению ее наследия обращались не только литературоведы, но писатели и философы, включая Руссо и Стендаля, Анатоля Франца, Камю и Фуко. Однако о том, что первый психологический роман был написан женской рукой, сегодня помнят немногие.
Обруганный Саркози роман стал хитом Во Франции спрос на знаменитый роман XVII века "Принцесса Клевская" резко вырос после того, как президент республики Николя Саркози признался, как он ненавидит эту книгу и с каким отвращением читал ее в юности. Газета The Guardian приводит недавнюю цитату из Саркози: "Только садист или идиот, кто именно - решите сами, включил вопросы о "Принцессе Клевской" в экзамен для чиновников государственного сектора". Далее президент заметил, что беседа рядовых клерков о трудной книге мадам де Лафайет, напечатанной в 1678 году, должна выглядеть как "спектакль". По данным газеты, на проходящей на этой неделе в Париже книжной выставке распроданы все значки с надписью "Я читаю 'Принцессу Клевскую'". Протест против критики Саркози выразился в десятках публичных чтений романа, в том числе в Сорбонне. Накануне The Guardian опубликовала рейтинг самых любимых авторов и книг у современных французских писателей. "Принцесса Клевская" в нем разделила третье и четвертое места с поэмами Гомера. Журнал Telerama, организовавший опрос писателей, утверждает, что если бы не Саркози, то такого успеха "Принцесса Клевская" бы не добилась. Зато теперь роман превратился в "удивительный политический и литературный феномен". -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ругань Саркози подняла продажи полузабытого французского романа «Принцесса Клевская» 20 марта 2009, 21:07 Взгляд Деловая газета Текст: Светлана Феоктистова
На книжном салоне в Париже прошел самый удивительный аттракцион: повсюду суетились люди, на груди которых пестрели значки «Я читаю «Принцессу Клевскую». Сейчас этот роман Мадам де Лафайет, который стал манифестом против антикризисной политики Саркози, во Франции можно услышать повсюду: в театрах, автобусах, кафе и на центральных площадях – актеры, философы, шоумены, студенты читают по ролям «Клевскую» и отсылают книги в Елисейский дворец с пометкой «для Саркози». Французы, которые славятся своей общественной и политической активностью, а также обладают хорошей исторической памятью, преподали нынешнему президенту Франции поучительный урок. Символом нынешнего сугубо политического протеста (во Франции сейчас проходят многочисленные манифестации и акции против антикризисной программы Николя Саркози, в которых участвуют до двух миллионов человек) стали не требования повысить зарплату или, скажем, увеличить пособия по безработице– а... имя известной во Франции писательницы Мадам де Лафайет, чей любовный роман «Принцесса Клевская» был опубликован в 1678 году. «Этот политический протест, приобретший культурные формы, стал самым удивительным феноменом за последнее время», – отмечает агентство Reuters. Дело в том, что нынешние протестующие вспомнили одно из неосторожных замечаний Сарко (или, как называют своего президента французы за его тесную связь с шоу-бизнесом, – «Старко») по поводу памятника французской литературы. Во время одной из своих президентских кампаний в 2006 году Саркози как-то обмолвился, что в юности, будучи студентом, он воспылал ненавистью к роману «Принцесса Клевская» и с грехом пополам, плюясь и брюзжа, дочитал его до конца. При этом он отметил, что не понимает, почему это произведение включено в обязательную учебную программу для подготовки госчиновников. Дословно: «Только садист или идиот мог внести в учебную программу «Принцессу Клевскую». Не знаю, много ли есть людей, которые интересуются мнением госслужащего о романе Лафайет». С момента прихода в Елисейский дворец Саркози продолжал изредка публично поругивать эту книгу, которая, по его мнению, не дает никаких практических навыков и не учит самостоятельно мыслить. Массовые волнения, вызванные неэффективностью антикризисной программы Саркози и выведшие на улицы 2 млн людей, совпали с проведением международного книжного салона в Париже. Во время выставки-ярмарки организаторы устроили акцию в защиту «Клевской»: на стендах продавались значки с надписью «Я читаю «Принцессу Клевскую». Это, в общем, была довольно типичная по нынешним меркам культурная провокация – но ее организаторы неожиданно, что называется, попали в точку народных ожиданий. За считанные часы, как утверждает пресса, две тысячи значков были раскуплены. Роман Лафайет вмиг стал звездой книжного салона. Неудивительно, что большинство участников этой акции были студенты. К ним присоединились преподаватели, которые таким образом выразили свое несогласие с правительственной реформой образования, которая, в частности, предусматривала сокращение университетских кадров. На главных площадках Парижа организуются публичные чтения этой книги:«Клевскую» читают вслух в театрах, кампусах, кафе, транспорте и в символических местах вроде Сорбонны и Пантеона. К преподавателям и студентам подключились и артисты. Например, актер Луи Гаррел декламировал«Клевскую» у подножья Пантеона. Продажи книги подскочили до невиданных прежде масштабов: «Клевская» стала настоящим бестселлером. Представители книжных издательств и торговых магазинов отмечают ажиотаж и высокий спрос на книгу. Последние добавляют, что в феврале – марте им пришлось запрашивать дополнительный тираж книг из-за высоких продаж. Все экземпляры романа «Принцесса Клевская», представленные на парижском салоне, были раскуплены. На салоне Саркози припомнили его пренебрежение классической культурой и коверканье великого французского. Одна из участниц выставки-ярмарки Паскаль заметила, что культурный фон эпохи Саркози истончился. «С именами таких правителей, как Франсуа Миттеран и Жак Ширак, у любого француза возникает ассоциация с определенным культурным наследием, чего нельзя сказать о Саркози. В Елисейском дворце культуры больше нет», – заключила она. Дебаты вокруг «Клевской» и Саркози развернулись и на радиостанциях и в телеэфире. Писатели, философы и общественные деятели обсуждали это явление. В администрацию Елисейского дворца ежедневно присылаются сотни книг Лафайет, адресованных Саркози. Комментировать ситуацию пресс-служба Елисейского дворца отказалась. Сюжет романа – история о платонической любви женщины во времена правления Генриха III – приобретает еще и некоторую двусмысленность в связи с личной жизнью самого Саркози. Французы заодно припомнили Саркози его нефранцузские корни, его связь с «итальянской дамой», а также тесную дружбу с шоу-бизнесом и олигархами. Во всей этой интеллектуально-политической баталии победу пока одержала собственно французская литература. На прошлой неделе издание Télérama опубликовало результаты опроса среди французов по поводу самых любимых книг. Срез общественного мнения показал, что современный французский читатель весьма требовательно относится к литературе и прежде всего языку, выдвинув на первые два места такие серьезные произведения, как «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста и «Улисс» Джеймса Джойса. Стоит отметить, что «Принцесса Клевская», которая в аналогичных рейтингах оставалась где-то на задворках, в этот раз стала третьей, разделив место с Гомером (!).
Безусловно, эти показатели стали результатом реакции на слова президента и стихийной антипрезидентской кампании. Едва ли за всем этим стоит адекватная читательская оценка романа. Зато смело можно утверждать, «Принцессу Клевскую» теперь уж точно не исключат из учебной программы.
Отправлено: 23.07.09 21:07. Заголовок: 3.В Гуковская МАРИ М..
3.В Гуковская МАРИ МАДЛЕН ДЕ ЛАФАЙЕТ (1634—1693) Из книги "Писатели Франции" М, 1964 (Гуковская Зоя Владимировна, урожд. Артамонова (1907, Царицын – 21.09.1973, Ленинград ) – кандидат филологических наук, доцент Ленинградского и Саратовского университета, лингвист, литературовед и переводчик. ) Среди критических очерков Стендаля есть небольшой этюд, озаглавленный "Вальтер Скотт и «Принцесса Клевская»". Здесь Стендаль, говоря о том, что в романе гораздо важнее и гораздо труднее верно описать движения человеческого сердца, чем костюмы или обстановку той или иной эпохи, противопоставляет «Принцессу Клевскую» историческим романам Вальтера Скотта. «Принцесса Клевская» — небольшой роман, почти повесть по размеру, вышел в свет в 1677 году. Он имел большой успех у читателей и, в отличие от других романов этой поры, не был забыт последующими поколениями, но до сих пор входит в почетный список шедевров французской литературы, и не только как образец превосходной прозы эпохи классицизма, но как книга, которая ив наши дни может доставить читателю поэтическую радость. Роман появился под именем литератора Сегре, но весь читающий Париж скоро узнал, что подлинным автором этой книги была знатная дама, известная в придворных и литературных кругах столицы, графиня де Лафайет. Мари Мадлен Пьош де Ла Вернь родилась в Париже в 1634 году. Ее отец, дворянин весьма скромного происхождения, сделал карьеру и нажил хорошее состояние на королевской службе. С детства Мари Мадлен бывала в доме маркизы де Рамбулье, хозяйки знаменитого салона, сыгравшего большую роль в культурной жизни Франции начала XVII века. Здесь юная мадемуазель де Ла Вернь получила культурную и светскую шлифовку. В «голубой комнате» Артенисы (так завсегдатаи салона называли мадам де Рамбулье) светские сеньеры и дамы встречались с профессиональными литераторами, поэтами и учеными; с начала века здесь перебывали почти все известные писатели эпохи, начиная с Малерба и Геза де Бальзака. Здесь бывали Пьер Корнель и его племянник Тома, драматург и филолог, законодатель хорошего слога Вожла, его коллеги по Академии Менаж и Шаплен; любимцем салона маркизы был Вуатюр, сын простого виноторговца, автор остроумных писем и изящных эпиграмм и мадригалов. Здесь обсуждались новинки французской, итальянской и испанской литературы, велись дискуссии по вопросам языка, поэзии и морали, обсуждались черты человеческой психологии — «страсти» (passions), в том числе, конечно, и проблемы любви. Корнель читал здесь своего «Полиевкта», здесь бывали молодой Боссюэ, впоследствии знаменитый проповедник, и молодой князь де Марсильяк, ставший впоследствии герцогом де Ларошфуко. Для юной Мари Мадлен дом маркизы был полезной культурной школой. В 16 лет мадемуазель де Ла Вернь была высокой и статной девушкой, не очень хорошенькой, но живой и неглупой. Попав, благодаря протекции герцогини Эгильонской, в число младших фрейлин двора, она рано знакомится с условностями светской жизни, с атмосферой политических и придворных интриг, с необходимостью рассчитывать свои поступки. Прямая и открытая по натуре, она рано научилась размышлять и сознательно регулировать свое поведение; это было в стиле эпохи: в трагедиях Корнеля, который тогда был в зените славы, долг и разум были призваны управлять страстями. Ведя жизнь светской молодой девушки, мадемуазель де Ла Вернь вместе с тем много читает, увлекается поэзией и модными романами — Кальпренеда и мадемуазель де Скюдери «Артамен, или Великий Кир», который тогда только что появился в печати. Она занимается итальянским языком с поэтом и филологом Менажем. Будучи в восторге от ума и способностей своей ученицы, он становится ее усердным поклонником и воспевает ее в стихах и прозе на трех языках под именем «прекрасной Иолы». Она сближается с молодой мадам де Севинье, «Письма» которой впоследствии вошли в число крупнейших памятников французской прозы XVII века. В 1655 году Мари Мадлен выходит замуж за вдовца, почти вдвое старше ее, графа де Лафайет, отпрыска очень знатного, но разорившегося рода; жених гораздо знатнее невесты, но зато мадемуазель де Ла Вернь молода, имеет связи при дворе и хорошее приданое в звонких экю, столь необходимых владельцу многочисленных, но запущенных замков и поместий. Так Мари Мадлен Пьош де Ла Вернь становится супругой графа де Лафайет, барона де Шувиньи и д'Эспинас, сеньера де От-Сер, де От-Фей и других владений. Это был брак по рассудку, как большинство браков в светском обществе той эпохи. Но вначале супруги как будто довольны друг другом: графа пленяет благородная внешность, светская воспитанность и серьезность Мари Мадлен; молодая графиня видит в муже доброго человека и в письмах к друзьям говорит о его влюбленности и внимательности к ней. Граф увез молодую супругу в свои поместья в Центральном Массиве, в замок Над, средневековый chateau-fort, приспособленный для жилья в XV—XVI веках: высокие башни, каменные лестницы, огромные камины и мало мебели. Граф целые дни то объезжает свои владения и фермы, то охотится в своих лесах; графиня в своих письмах стремится показать бодрость духа, но, в сущности, томится: провинциальные дворяне, изредка наезжающие в замок, могут говорить только о сельском хозяйстве и охоте, их жены вообще не умеют разговаривать. Под предлогом семейных дел или лечения молодая графиня ежегодно приезжает в столицу; и если граф каждый раз стремится скорее вернуться в Овернь, она старается как можно дольше задержаться в своем доме в Париже. Литературные интересы, общение с друзьями, светская жизнь — все удерживает ее в столице. С годами глубокое несходство интересов обоих супругов становится все отчетливее. Граф был совершенно равнодушен к литературе, без которой не могла жить мадам де Лафайет. Ей же было чуждо все, что заполняло сельскую жизнь мужа. Любви не было. В Париже друзья, кипит светская и литературная жизнь, питающая наблюдательность графини, ее способность анализировать людей. После рождения втоpoгo сына, когда граф уехал в свои поместья, мадам де Лафайет осталась в Париже — на этот раз навсегда. Это было, в сущности, полюбовное расхождение: граф жил еще довольно долго, но, по-видимому, никак не докучал графине. Материально она была от него независима. Мадам де Лафайет одна занимается воспитанием двух сыновей и делит свою жизнь между литературными и светскими кругами, отчасти соприкасающимися в модных салонах. Она сближается с двумя молодыми светскими литераторами, сыгравшими некоторую роль в ее дальнейшей литературной судьбе: это Гюэ, нормандский дворянин эффектной внешности, широко образованный, будущий автор трактата о жанре романа («О происхождении романа», 1670), и Сегре, молодой человек меланхолического вида, автор поэмы «Атис» и ряда новелл в испанском духе, пользующийся большим успехом у светских дам. Сегре стал впоследствии чем-то вроде литературного секретаря мадам де Лафайет: под его именем вышли в свет оба романа графини — «Заида» и «Принцесса Клевская». Под влиянием Гюэ и Сегре мадам де Лафайет пробует свои силы как писательница: для сборника литературных «портретов» (такие описания современников, обычно под условным именем, были одним из модных жанров в эту эпоху) она пишет «портрет» своей приятельницы, мадам де Севинье. Вслед за этим очерком, под воздействием того же Сегре, возможно и в сотрудничестве с ним, мадам де Лафайет пишет небольшую новеллу «Принцесса Монпансье» (опубликованную под именем Сегре в 1662 году). Эта новелла кое в чем перекликается с «Принцессой Клевской» (обстановка — Франция XVI века, сюжет — любовь замужней женщины). Так начинается деятельность мадам де Лафайет как писательницы. В 1670 году появляется первый ее роман «Заида»; в виде предисловия к нему был напечатан трактат Гюэ о жанре романа. В 1665 году графиня сближается с замечательным человеком, с которым она встречалась и раньше в салоне мадам де Сабле, — с герцогом де Ларошфуко. В молодости один из видных участников Фронды, блестящий кавалер, герцог сейчас был уже немолодым человеком (ему перевалило за пятьдесят), разочарованным в политике, в светской жизни, отказавшимся от придворной карьеры и занятым размышлениями, беседами с друзьями и литературным творчеством. Еще с начала 60-х годов в свете стали известны его мемуары (опубликованные в 1662 году без его ведома), а в 1665 году появились в печати (без имени автора) знаменитые впоследствии «Максимы». Ясность анализирующего ума, сжатость и точность языка этих работ Ларошфуко поразили мадам де Лафайет, которая давно уже разочаровалась в романах Скюдери и находила слишком цветистым (trop fleuri) стиль прозы Вуатюра. Грустный и горький скепсис Ларошфуко также находил какой-то отклик в ее душе. Хотя она была на двадцать лет моложе герцога, к тридцати годам она стала зрелым человеком, имевшим достаточный и невеселый жизненный опыт —и неудачного брака, и сложных светских отношений, и имущественных дел, и вместе с тем опыт обильного и разнообразного чтения. Она сильно изменилась: то, что когда-то питало ее молодое тщеславие — светские успехи, восхваление ее в качестве неприступной красавицы в стишках Менажа,— все это уже не представляло для нее никакого интереса; с годами она все больше удалялась от придворной и светской жизни, предпочитая светским удовольствиям общение с друзьями и занятие чтением у себя дома. В обществе она была сдержанна и немного меланхолична (эта меланхоличность видна и на единственном портрете, сохранившем ее облик для потомства). Знакомые называли ее «Туманом» (le Brouillard), но вместе с тем восхищались ее ясным умом (sa divine raison), тем «чувством истинного» (le sentiment du vrai), которое она проявляла в своих суждениях. Под сдержанной и несколько холодной оболочкой в ней таилось сердце, ищущее дружбы и привязанности. Она тоже по-своему была разочарованной — в возможности счастья, в любви; в то время тридцать лет для женщины считались уже немолодым возрастом. В ее разочарованности была и грустная примиренность, и «корнелевское» чувство долга, и душевная твердость, предписывающая всегда сохранять достоинство. Мадам де Лафайет сумела оценить действительно значительного человека, достойного ее уважения и нежности, близкого ей умственно и духовно. Глубокая и прочная привязанность эта, крепнувшая с годами и очень обогатившая интеллектуальную жизнь мадам де Лафайет, продолжалась до самой смерти Ларошфуко (1680). Для Ларошфуко близость с одаренной, тонкой душевно и преданной ему Мари Мадлен явилась также даром, скрасившим его невеселый мир скептика и мизантропа. «Я думаю, что никакая страсть не может превзойти силу подобной привязанности»,— сказала о них мадам де Севинье. Для мадам де Лафайет эта привязанность не только составила ее немного запоздалое и поэтому несколько окрашенное грустью женское счастье: она помогла ей стать автором романа, сохранившего ее имя для потомков. В истории художественной прозы XVII века «Принцесса Клевская» занимает особое место. В плане жанра, как любовный роман, произведение мадам де Лафайет примыкает к серии романов, процветавших в первой половине века, романов, которыми зачитывалась молодая Мари Мадлен, равно как и ее приятельница мадам де Севинье. Вместе с тем «Принцесса Клевская» противостоит этим романам, принципиально отличаясь от них в существе своем и в форме, и близка в идейно-художественном плане установкам прогрессивной литературы классицизма, утвердившей свою победу в 60-х годах XVII века. Поэтому «Принцессу Клевскую» обычно законно рассматривают как один из образцов прозы классицизма, в которой произведение мадам де Лафайет все же занимает особое место, так как сам жанр романа не входил в систему жанров классической школы, культивировавшей главным образом несюжетную прозу. Историю французского романа XVII века начала «Астрея» Оноре д'Юрфе (1610) — пасторальный роман в прозе и стихах, подражающий роману испанского писателя XVI века Монтемайора «Диана». На фоне «изящно-дикой» природы Фореза, в совершенно фантастической Галии IV века, излагается история любви Селадона и Астреи, а также других любовных пар рыцарей-пастухов и дам-пастушек. Роман д'Юрфе, явившийся для Франции новинкой, имел огромный успех, имя Селадона вошло во французский язык почти как нарицательное имя любовного вздыхателя; этот успех вызвал к жизни целую серию любовно-приключенческих романов, из которых наибольшей популярностью пользовались роман Гомбервиля «Полександр», псевдоисторические романы Кальпренеда и романы мадемуазель де Скюдери, в особенности «Артамен, или Великий Кир» и «Клелия». Все эти романы, несмотря на некоторые особенности, отличающие манеру отдельных авторов, имеют между собой много общего и построены по одному типу. Все они тесно связаны с жизнью светского общества и эпохи, отражением которой они являются. Это отражение довольно своеобразно: помещая действие романа в некие отдаленные времена, используя иногда в качестве персонажей имена лиц, известных из истории, авторы романов на самом деле изображали своих современников. Так, в романах мадемуазель де Скюдери читатели находили «портреты» мадам де Рамбулье и ее дочери Жюли, Вуатюра, Менажа и других, и даже автопортрет самой писательницы, изобразившей себя в лице поэтессы Сафо. Отгадывание портретов — кто изображен под видом какого персонажа — составляло для читателей интересную игру и немало способствовало успеху романов Скюдери. Это был откровенный маскарад, отчасти продолжающийся и в жизни: ведь в салоне мадам де Рамбулье и хозяйка, и завсегдатаи ее дома имели условные имена, и если сама маркиза была Артенисой, то Кальпренед был Кальпюрном, а Вуатюр — Валером. Все «портреты» в романах были откровенно идеализированы: мужчины представляли собой образец храбрости, мужественной красоты и галантности, а героини наделялись необыкновенной красотой, всеми добродетелями и талантами; при этом обычно главная героиня — сильная личность — выше всего ставила свою «gloire» — гордость собственной безупречностью. Сюжеты всех романов развиваются по типу «любовь с препятствиями»: герой и героиня любят друг друга, но события разлучают их (часто началом служит недоразумение, обусловленное гордым характером героини). Герои переживают массу всяких приключений, изложенных во многих томах, чтобы в конце энного тома счастливо соединиться в браке. Сражения, похищения, «переодевания» (появление героя под вымышленным именем), «узнавания» и т. д. заполняют сотни страниц романов, перемежаясь рассказами о прошлых событиях, вставными новеллами, длинными описаниями, диалогами персонажей, их письмами и проч. Романы эти имели большой успех у публики, особенно зачитывались ими женщины — от светских дам и барышень, вроде молодой мадам де Севинье и мадемуазель де Ла Вернь, до провинциальных дворяночек и буржуазок, вроде героинь мольеровских «Смешных жеманниц». Однако этот успех не был длительным. «Клелия», вышедшая в свет в 1654 году, была последним романом Скюдери, хотя она прожила еще много лет. Представление «Смешных жеманниц» Мольера, первые сатиры Буало, первые трагедии Расина ознаменовали появление новой литературной школы, в существе своем враждебной духу любовно-приключенческого романа. Остроумный диалог Буало «О героях романов», распространявшийся автором около 1665 года (опубликован он был гораздо позже, после смерти мадемуазель де Скюдери), нанес любовно-авантюрному роману решительный удар. Романы мадам де Лафайет появились позже. «Заида», вышедшая в свет в 1670 году и написанная в сотрудничестве с Сегре, примыкает по структуре к романам первой половины века, впрочем, отличаясь от них гораздо большей краткостью, сжатостью изложения (роман этот совсем невелик по размеру). В «Заиде» есть и препятствия, разлучающие любовников, похищения, нападения пиратов, нечаянные встречи героев и т. д. Вместе с тем в романе есть эпизоды, которые по тонкости психологического анализа уже предвещают «Принцессу Клевскую». «Принцесса Клевская» написана, несомненно, целиком самой мадам де Лафайет (хотя Сегре, после того как определился успех романа, претендовал на соавторство и в этой книге). В отличие от «Заи-ды», «Принцесса Клевская» не только не связана со старым любовным романом, но в своей идейно-художественной сущности принципиально противостоит ему. Вместо условной отдаленности места и времени — точная локализация: действие происходит во Франции, в середине XVI века; вместо «необычности» обстановки и характеристик героев — вполне реальная среда придворного общества, трактованная к тому же очень сжато; описания доведены до минимума. Никаких «героических» подвигов, никаких приключений — частная жизнь частных людей, причем число персонажей крайне невелико: всего три героя и два-три второстепенных персонажа. Весь сюжет романа развивается в чисто психологическом плане. Необычайна для романа XVII века и основная коллизия — любовь замужней женщины. Развитие переживаний героини рационально мотивировано и реалистически оправдано. Тем не менее в романе есть и «препятствия» и «необыкновенное», но и то и другое существует только в связи с внутренней жизнью персонажей. Внешне препятствие в том, что героиня замужем, но это само по себе еще не являлось препятствием для любовников ни в XVI веке, ни в эпоху мадам де Лафайет. Препятствие заключено в характере героини, в ее абсолютной порядочности и честности, в ее верности долгу и уважении к мужу. Именно в характере и поступках героини проявляется и «необыкновенное», как его понимала мадам де Лафайет. «Заида» была явлением второстепенным прежде всего потому, что это — произведение, написанное, так сказать, не «от жизни», а «от литературы», при этом литературы не передовой, не отражающей прогрессивных черт художественного мышления эпохи. В «Принцессе Клевской» тоже можно найти влияние литературы эпохи, но иной, новой литературы, созданной крупнейшими писателями школы классицизма. Роман мадам де Лафайет сравнивали с трагедиями Расина, и действительно, строгое единство действия и относительное, возможное для романа единство места и времени (все действие происходит в Париже и в сравнительно короткий срок), три протагониста, объединенные между собой трагической связью, драматическое обострение внутренних конфликтов и печальная развязка — все это сближает роман мадам де Лафайет с классической трагедией Расина, хотя в характере принцессы Клевской наряду с женственной прелестью расиновских героинь есть нечто и от волевых героинь трагедий Корнеля. Но главное достоинство «Принцессы Клевской», определившее долговечность этого романа,— это то, что в основе его лежит непосредственный опыт автора, опыт ее жизненных наблюдений и размышлений над поведением и переживаниями людей. Сюжет романа крайне прост. Очаровательная молодая девушка, воспитанная добродетельной и разумной матерью, впервые появляется при дворе и покоряет всех своей красотой; вскоре она выходит замуж за принца Клевского, влюбившегося в нее с первого взгляда; своим благородством и своей преданной любовью он вызывает в ней симпатию и уважение, но не ответное чувство. Вскоре после брака она встречает при дворе молодого красивого вельможу, герцога Немурского, который влюбляется в нее со всем пылом страсти. Все дальнейшие страницы романа посвящены развитию чувств молодой женщины, которая сперва не сознает любви, все более и более разгорающейся в ней, но в конце концов понимает, что страсть к Немуру овладела ее сердцем. Мать ее умерла; гордость и честь не позволяют ей рассказать о своей внутренней трагедии кому-нибудь из приятельниц; она сама должна справиться со своей бедой. Она просит мужа увезти ее из Парижа, но муж не может бросить свою службу при дворе, не понимает странного для него желания жены и отказывает ей. Тогда героиня решается на шаг, который она сама признает «совершенно необычным» для женщины в ее положении (вот оно «необычное» в романе мадам де Лафайет!): не называя имени Немура, она признается мужу в своей любви к другому человеку. Хотя ее муж, человек высокого благородства, глубоко ее любящий, по достоинству оценивает высокий душевный порыв героини и ее исключительную честность, в результате все трое несчастны: и героиня, и муж, который ревнует, не зная сам к кому, хотя постепенно начинает подозревать Немура, и Немур, который начинает понимать безнадежность своей страсти и не может и не хочет преодолеть ее. Однако близится развязка: донос слуги о том, что Немур тайно проник в сад пригородного дома героини и провел там всю ночь, потряс мужа; он тяжело заболел, и хотя за несколько дней до смерти уверился в том, что жена его невинна, его продолжала мучить мысль, что она любит другого. Он не в силах сопротивляться болезни и умирает. Тем самым, несмотря на героическую борьбу принцессы со своей страстью и благородство ее поведения, над ней тяготеет теперь бремя трагической вины, поскольку она не может не винить себя (и любимого человека) в смерти мужа. Она, так сказать, без вины виновата — как и полагается благородному протагонисту трагедии. После смерти мужа и после того как несколько утихла острота ее горя, Немуру удается встретиться с нею; пылая любовью и надеясь на счастье, он просит принцессу стать его женой. Но хотя теперь она свободна и хотя она прямо признается Немуру, что любит его, она ему отказывает. Размышления и наблюдения героини убедили ее в неустойчивости счастья, основанного на страсти; она не уверена в постоянстве чувства Немура и не может забыть, что в конечном счете он является причиной смерти ее мужа, памяти которого, как бы в искупление своей собственной вины, она хочет остаться верной. «Основания, которые она имела, чтобы не выходить замуж за графа де Немур, казались ей достаточно вескими с точки зрения ее долга и непреодолимыми с точки зрения ее покоя. Конец любви Немура и все беды ревности, которую она считала неизбежной в браке, показывали ей достоверность несчастья, в которое она может попасть...» Чтобы избежать встреч с убитым ее отказом Немуром, она покидает двор и после перенесенной ею тяжелой болезни в конце концов поселяется в качестве светской отшельницы при одном монастыре. Что касается Немура, то «время и отсутствие принцессы уменьшили его горе и угасили его страсть». Эта фраза — одна из последних в романе — как бы подтверждает основательность опасений героини. Таким образом, концовка романа мадам де Лафайет прямо противоположна счастливым развязкам традиционного романа. Ее сравнивали с трагедией Расина «Береника», также оканчивающейся разлукой. В развязке «Принцессы Клевской» нет никакой внешней патетики: написанная тем же ясным, ровным, чуть суховатым стилем, как и весь роман, она оставляет впечатление грусти, безнадежность которой умеряется силой духа, проявленной героиней. Жизнь часто оборачивается трагедией, и не только страсти приводят к беде, но и строгое выполнение долга не спасает от несчастья. Тем не менее надо все же действовать так, как велят долг и разум: героиня романа отходит от искушений и волнений жизни, но не как сломленная жертва, а как сильный духом человек. «Принцесса Клевская» имела большой успех у читателей, но вместе с тем вызвала много споров среди светских знакомых мадам де Лафайет. Споры разгорелись вокруг центрального эпизода романа — признания в любви к другому, которое героиня сделала своему мужу. Этот поступок многим показался странным, даже безумным — признаться мужу, не будучи фактически ни в чем перед ним виновной, посеять в его душе семена ревности, которая способствовала его смерти! И при этом отвергнуть любовь Немура тогда, когда она могла уже стать законной! Признание это никак не укладывалось в привычные нормы нравов светского общества, что, впрочем, сознавала сама мадам де Лафайет, подчеркнув в тексте романа необычность поступка своей героини. Между тем эпизод этот играет в романе важнейшую роль — и для развития сюжета, и для характеристики героини: именно в этом эпизоде ярче всего проявилось художественное новаторство книги. Психологически поступок принцессы в романе мотивирован двояко: с одной стороны — это отчаянная попытка героини воздвигнуть еще одно препятствие между собой и Немуром. С другой (и это главное) — в признании раскрывается до конца искренность, прямота и мужественность принцессы, которая с того момента, как она осознала свое влечение к Немуру, мучается тем, что скрывает от мужа происходящее в ее душе: она говорит мужу, что уже несколько раз намеревалась признаться ему, но до сих пор ей не хватало силы, ибо «чтобы сказать такую правду, требуется мужества больше, нежели для того, чтобы попытаться ее утаить». Здесь у мадам де Лафайет явная идейная близость с Ларошфуко, который искренность и мужественное признание своих недостатков и проступков считал высшим достоинством в человеке: «Люди мнимо благородные скрывают свои недостатки от других и от себя; люди истинно благородные их прекрасно сознают и открыто о них заявляют». Вместе с тем в этом эпизоде ярче всего видно то новое, что внесла в разработку романа как жанра художественной литературы мадам де Лафайет: впервые в романе напряженность, острота сюжета обусловлены не внешними событиями, но развитием чувств героини, развитием ее характера. Сюжет романа — судьба героини, и эта судьба определена прежде всего ее характером. При этом личность героини показана не статично (как, например, изображены характеры в знаменитой книге Лабрюйера), а в развитии: в начале книги мы видим юную принцессу Клевскую, только что вышедшую замуж, не знающую еще счастья любви, но спокойную и веселую, с удовольствием принимающую участие в придворных празднествах и развлечениях; мы видим ее затем в слезах у ног мужа, признающуюся в своей роковой любви, и в конце книги, после пережитой ею трагедии — печальную и сдержанную женщину, отказывающуюся от любви, которая еще жива в ней, потому что эта любовь несовместима с тем, что является для нее долгом и правдой. Именно эту правдивость в описании «движения человеческого сердца» имел в виду Стендаль, сопоставляя «Принцессу Клевскую» с романами Вальтера Скотта.
Сообщение: 5695
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
28
Отправлено: 23.12.10 23:15. Заголовок: Оказывается, что мар..
Оказывается, что маркиз де Брезе и госпожа де Комбале являлись крестными родителями Мари-Мадлен де Лафайет.
Как известно, Мари-Мадлен, урожденная Пьош де Лавернь, происходила из небогатого, но весьма знатного рода. Отец её, Марк Пьош де Лавернь, носил титул конюшего, самый мелкий из дворянских чинов. Правда, участвие в судьбе Ришелье помогло ему продвинуться по военной службе, а после выхода в отставку стать гувернером племянника кардинала. Библиофил и любитель искусств, отец Мари-Мадлен скончался в 1649; годом позже мать (Изабель Пена) сочеталась вторым браком с Рено де Севинье, дядей мадам де Севинье; в 1652 состоялось знакомство двух будущих писательниц.
В 16 лет Мари-Мадлен начала брать уроки итальянского языка и латыни у писателя и филолога Жиля Менажа. Менаж (он в конце концов влюбился в свою юную ученицу) не только приохотил её к занятиям литературой, но и ввёл в наиболее значительные литературные салоны эпохи — салон мадам де Рамбуйе и салон Мадлен де Скюдери. Она вошла сместе со своей подругой Севинье в салон Рамбуйе в эпоху его заката. Мари-Мадлен де Лавернь присутствовала в салоне под именем Фелисианы, о чем свидетельствует в "словаре прециозниц" Сомез. "Фелисиана - обходительная, молодая и остроумная прециозница, веселого нрава, приятна в общении, прекрасно обучена манерам, обязательно и немного насмешлива; но высмеивает она вас с таким изяществом, что те, с кем она сурово всего обходиться, только крепче любят её". Но она не любила излишнюю напыщенность и вскоре отошла от прециозности.
В 1655 г. Мари-Мадлен вступила в брак с Жаном-Франсуа Мотье, графом де Лафайетом (братом Луизы Лафайет, фаворитки Луи XIII), который был на восемнадцать лет старше своей избранницы, и уехала вслед за ним в имение Надд в Оверни, откуда возвращается в 1659 г. — и, поселившись снова в Париже, погружается в гущу литературной жизни. Мари-Мадлен всегда в душе горожанкой. "Когда приезжаешь в Париж, всегда чувствуешь себя лучше", - заметила она как-то Менажу.
В марте 1658-го года у госпожи де Лафайет рождается первенец Луи (1658-1729), год спустя - второй сын, Арман (1659-1694). Старший стал аббатом, а младший - офицером.
В 1659-м году у Мари-Мадлен появились новые друзья - Жан Реньо де Сегре и Пьер-Даниэль Юэ. Последний сообщает в мемуарах, что познакомился с писательницей благодаря Менажу.
Пьер-Даниэль Юэ
Юэ сочетал в себе ученого-латиниста, математика, физика, юриста, теолога и философа. Юэ родился в Кане. Сын богатого протестанта, обратившегося в католичество, он был воспитан иезуитами. Об отце Юэ писал в своих «Мемуарах» как о стихотворце, любителе музыки, поэзии и балета. Окончив коллеж, Юэ изучал право и древние языки, занимался филологией в самом широком смысле слова. В 22 года отправился в путешествие по Европе и, будучи в Стокгольме, нашел там дотоле неизвестные сочинения Оригена. Возвратившись во Францию, он обнародовал свою находку с присоединением перевода и ученого предисловия. Боссюэ пригласил его к себе в помощники по должности воспитателя дофина Франции. В этой должности Гуеций составил «коллекцию классиков», известную под общим заглавием «Ad usum Delphini» (то есть «для дофина»; это выражение обратилось в синоним необременительного, легкого приспособления научного материала с исключением всего могущего смутить молодой ум).
Юэ был знаком с голландскими учеными Гейнзиусом, Фоссиусом и др., был дружен с Конраром и Пелиссоном, был частым посетителем салона Мадлен де Скюдери, к нему благоволил Шаплен. В «Споре Древних и Новых» принял сторону Древних. В 1652 году Юэ избрали членом Академии города Кана, а в 1674 году он стал членом Французской Академии. Он семь лет занимал пост епископа Суассонского, прожил 91 год и умер в 1721-м году.
Сочинения Юэ об Оригене настолько высоко ценились, что перепечатывались при изданиях Оригена еще в XIX веке (Минь). Кроме того, Юэ написал обширную апологию христианской религии (Demonstratio evangelica), «О слабости человеческого ума», обширный трактат по философии («Censura philosophiae cartesianae») и др. От него осталось до 300 писем, имеющих значение для истории его времени. Еще при жизни своей (в 1718 году) он издал свою автобиографию, имеющую значение для характеристики придворной и политической жизни во Франции того времени. Юэ был сторонник принципов философии Декарта и отчасти скептик.
В молодые годы Юэ написал роман «Диана де Кастро» в подражание «Астрее» Оноре д'Юрфе. При жизни Юз роман издан не был (опубликован в 1728 году), но распространялся в списках. Судя по всему Юэ и не хотел официально подтверждать свое авторство в жанре, заслужившем весьма отрицательную оценку в среде «ученых мужей», к которой сам был причастен.
Его «Трактат о возникновении романов» — это первая в своем роде работа, где о романе написано в историческом аспекте, в соотнесении с разными эпохами — Античностью, Средневековьем, Возрождением и XVII веком.
С 1672-го года главным литературным доверенным лицом Мари-Мадлен становится поэт, прозаик и переводчик Сегре (1624-1701).
Жан Реньо де Сегре
Сегре окончил коллеж иезуитов в Кане, в 1647 г. перебрался в Париж и на протяжении 24 лет служил секретарём у Великой Мадмуазель. Поддерживал дружеские отношения с Полем Скарроном, Менажем, Пьером-Даниэлем Юэ и Никола Буало. В 1662 г. был избран членом Французской академии (кресло № 6). В 1672 г. отрицательно отозвался о взаимоотношениях Великой Мадмуазель с Лозеном и потерял место; поступил на службу к мадам де Лафайет в качестве секретаря. Первые издания её сочинений — «Принцесса Монпансье», «Принцесса Клевская» и «Заида» — были опубликованы под именем Сегре. В 1677 вернулся в Кан, где год спустя женился на своей родственнице. Вернулся в Париж по приглашению мадам де Ментенон.
Сегре
Несомненно, роль Сегре в написании "Заиды" (которую он именовал "моей Заидой") была весьма значительной. Среди других сочинений Сегре: пасторальные стихотворения, в том числе "Ацис" (Athys, (1653). незавершённый четырёхтомный роман "Береника" (Bérénice,1648 - 1651). двухтомный сборник "Французские новеллы, или Развлечения принцессы Аврелии" (Les Nouvelles françaises, ou les Divertissemens de la princesse Aurélie, 1656-1657). трагедия "Любовь, излеченная временем" (L'Amour guéri par le Temps). перевод "Энеиды" Вергилия (Traduction de l'Énéide de Virgile, 1668-1681). В 1721 г. вышла антология забавных историй, воспоминаний и шуток, связанных с Сегре (Segraisiana).
После беззавестного двадцатичетырехлетнего служения Великой Мадмуазель, он впал в немилость и всё чаще бывал у Лафайет, которая в конце концов предоставила ему жильё в собственном доме.
Около 1665 г. начались близкие (но, возможно, платонические) отношения мадам де Лафайет с Ларошфуко, который познакомил её со всеми виднейшими литераторами эпохи, от Расина до Буало. Сама писательница отвергала возможность какой бы то ни было близости с Ларошфуко. Будучи расчетливой, она могла воспринимать герцога не столько как кавалера, сколько как знатного вельможу, способного открыть ей новые двери. После смерти Ларошфуко в 1680 г. и своего мужа в 1683 мадам де Лафайет вела более уединённый образ жизни и не публиковала новых сочинений. В 1689-м году госпожа де Лафайет женила сына Армана на Анне-Мадлен де Марийак, а затем обратилась к религии, устроив свою судьбу и судьбу сына. Надо отметить, что она никогда напрямую не была связана с Пор-Роялем, но всё же идеи янсенистов привлекали её внмиание - ещё в 1656-м году она просит прислать ей Менажа "Письма к провинциалу" Паскаля. Её духовником становится известный аббат Рансе, основавший орден траппистов. 25 мая 1693-го года Мари-Мадлен де Лафайет скончалась, похоронили её на кладбище при церкви Сен-Сюльпис. В некрологе, опубликованным на страницах "Меркюр Галан", графиня охарактеризована в самых лестных выражениях: "Она столь блистала умом и заслугами, что завоевала уважение самых именитых французов".
Хочется немного поподробнее поговорить о Жиле Менаже, который воспитал Мари-Мадлен:
Жиль Менаж (15 августа 1613, Анжер — 23 июля 1692, Париж) — французский филолог.
Сын адвоката, начинал свою карьеру как многообещающий юрист, однако по состоянию здоровья отказался от юридической карьеры. В 1630—1640-е годы жил в Париже в окружении кардинала Реца. В 1650-е гг. вокруг Менажа начинает собираться кружок литераторов (в том числе Жан Шаплен и Поль Пелиссон). Каждую среду он проводил в своём доме литературные собрания (Mercuriales). Среди воспитанников Менажа наиболее важное место занимает Мари Мадлен де Лафайет, автор выдающегося французского романа «Принцесса Клевская». Мазарини назначил Менажу пенсию как большому знатоку итальянской культуры.
Жиль Менаж. 1652-ой год. Автор Робер Нантейль
Менаж писал стихи на латыни, французском, итальянском и древнегреческом языках — четырёхъязычным, в частности, был сборник его стихотворений 1656 года (лат. Poemata latina, gallica, graeca, et italica). Однако основные его заслуги лежат в области языкознания, особенно лексикографии и этимологии: следует назвать такие его труды, как «Происхождение итальянского языка» (итал. Origini della lingua italiana; 1669), «Наблюдения над французским языком» (фр. Observations sur la langue française; 1672—1676) и в особенности «Этимологический словарь» (фр. Dictionnaire etymologique), над которым Менаж работал долгие годы.
Благодаря язвительному нраву Менаж нажил множество противников, в том числе в литературном лагере, — язвительную сатиру на него представляет собой образ Вадиуса в комедии Мольера «Учёные женщины».
Сообщение: 5697
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
28
Отправлено: 24.12.10 15:14. Заголовок: Н. В. Забабурова Он..
Н. В. Забабурова Онтология трагического во французской культуре XVII века:
Паскаль и мадам де Лафайет
Трудно предположить, что мадам де Лафайет не была знакома с сочинениями Паскаля или во всяком случае с его идеями, потому что они оставались людьми одной эпохи и во многом одного круга, если учесть разнообразные дружественные и мировоззренческие связи мадам де Лафайет с янсенистами. Если же исключить факт рецепции автором «Принцессы Клевской» паскалевских идей, то проблема, интересующая нас в данной работе, окажется еще более интригующей, ибо речь идет о совпадениях и «странных сближениях», которые сами по себе служат индикаторами нового эпохального умонастроения.
Именно у Паскаля трагическое впервые осмыслено как онтологическая категория, что объективно сближает его философию с экзистенциализмом ХХ века. Он не раз подчеркивал, что трагизм объективно заложен в сюжете любой человеческой жизни, имеющем неизбежную развязку: «Пусть сама комедия и хороша, но последний акт кровав: две-три горсти земли на голову – и конец. Навсегда»[1]. Характерно, что в данном случае Паскаль воспользовался привычными для публики XVII века театральными образами. Парадоксальное совмещение в драме жизни комического (в том значении, как понимал «комическое» XVII век, т. е. повседневного, тривиального, низкого) и трагического – истинно паскалевский прием соединения противоположностей. Он лежит в основе всей его антропологии, где человек – «мыслящий тростник» – одновременно велик и ничтожен. Этот тезис, восходящий к Августину, составлял основу янсенистской концепции земного бытия.
Жизнь человеческая осмыслена у Паскаля, вслед за Монтенем, как текучий процесс, как существование, отмеченное определенными онтологическими признаками. Главный из них - это неизбывное ощущение тоски, с которым люди обречены бороться: "Человек до того несчастен, что томится тоской даже без всякой причины, просто в силу особого своего положения в мире…» (142). Паскаль по существу исходил из того, что имеются два фундаментальных модуса существования. Их можно определить в сущности по Хайдеггеру: состояние забвения бытия и состояние его осознания. Второе неизбывно трагично: «Вообразите, что перед вами множество людей в оковах, и все они приговорены к смерти, и каждый день кого-нибудь убивают на глазах у остальных, и те понимают, что им уготована такая же участь, и глядят друг на друга, полные скорби и безнадежности, и ждут своей очереди. Такова картина человеческого существования» (150). Именно осознание бытия оформляется в экзистенциальные эмоции страха и тоски. У Паскаля это состояние, осмысленное как субъективный опыт, передано удивительно глубоко: «Когда я размышляю о мимолетности моего существования, погруженного в вечность, которая была до меня и пребудет после, и о ничтожности пространства, растворенного в безмерной бесконечности пространств, мне неведомых и не ведающих обо мне, – я трепещу от страха и спрашиваю себя, – почему я здесь, а не там, ибо нет причины мне быть здесь, а не там, нет причины быть сейчас, а не потом или прежде?» (151). Поэтому люди так охотно выбирают забвение бытия: одни бегут от истины, обманывая себя иллюзиями и погружаясь в развлечения, другие ищут покоя и независимости от страстей. Для Паскаля обе позиции ложны и покоятся на иллюзии, ибо как христианский философ он неизменно подразумевает третий путь: «Счастье не вне и не внутри нас; оно – в боге, вне нас и внутри» (183). Но человек как существо телесное по природе своей неспособен руководствоваться разумом: «Из-за этой междоусобицы разума и страстей люди, стремившиеся жить в мире с собой, разделились на две секты: одни решили отказаться от страстей и стать богами, другие – от разума и уподобиться тупым животным. Но все их усилия оказались тщетны, и разум по-прежнему клеймит страсти за их низость и несправедливость, нарушая покой тех, кто им предается, и страсти по-прежнему бушуют в тех, кто жаждет от них избавиться» (179). Таким образом, и второй модус существования – забвение бытия – онтологически трагичен и никогда не дает человеку счастья.
В творчестве Мари де Лафайет это новое понимание трагического выразилось, на наш взгляд, вполне последовательно. Проблема смерти, по-видимому, специально не интересовала писательницу, ибо онтологически смерть означала только завершение, бытийный итог, к которому каждый приходит в свой час.
В романе «Принцесса Клевская» Лафайет, не облекая свою мысль в авторские сентенции, развивает тему суетности человеческих стремлений и страстей, и судьбы главных героев заключаются в общую историческую рамку, призванную иллюстрировать неизменные законы бытия. Первая и четвертая части романа открываются краткой внесюжетной экспозицией, представляющей сначала придворную ситуацию, предшествующую действию романа, а затем, в финале, придворный мир после ухода из жизни Генриха II, неожиданная смерть которого становится для всех персонажей своеобразным отрезвляющим ударом. Начало романа выдержано в торжественном, почти одическом тоне. Все персонажи представлены на вершине славы и во всем блеске их великолепия. В экспозиции четвертой части этот же мир, казавшийся вначале незыблемым, абсолютным в своей раз и навсегда установленной иерархии и красоте, рушится. Лафайет передает ощущение нестабильности, катастрофической переменчивости человеческих судеб (блестящая герцогиня Валентинуа удалена от двора, коннетабль отстранен от дел, король Наваррский сослан в свои земли). Но читателю хорошо известно и будущее тех, кто переживает краткий миг триумфа. Королева-дофина через год отправится в Шотландию навстречу своему ужасному жребию. Елизавета Французская, пышное бракосочетание которой описано на страницах романа, через несколько лет погибнет на чужбине. Общество, занятое в романе интригами, развлечениями и злословием, словно скользит над бездной, заполняя собственное существование миражами: «Ни один из придворных не оставался бездеятельным или безразличным: каждый стремился возвыситься, понравиться, услужить или навредить; никто не знал ни скуки, ни праздности, все постоянно были заняты то развлечениями, то кознями»[2]. Изображенную Лафайет ситуацию можно обобщить словами Паскаля: «Люди не властны уничтожить смерть, горести, полное свое неведенье, вот они и стараются не думать об этом и хотя бы таким путем обрести счастье» (148).
Важнейшей для концепции романа Лафайет становится идея покоя и отречения как альтернатива суетности. Она была близка самой писательнице. Сегре в «Мемуарах» представил ее философию жизни примерно в тех же понятиях: «Достаточно того, что существуешь. Это изречение мадам де Лафайет, смысл которого состоит в том, что для достижения счастья следует жить без честолюбия и страстей, по крайней мере без страстей неистовых»[3]. В романе в качестве одной из опаснейших и разрушительных страстей представлена любовь, от которой так настойчиво предостерегает свою юную дочь мадам де Шартр. В «Принцессе Клевской» немало примеров на сей счет и ни одной истории любви счастливой. В этом отношении Паскаль высказался с особой резкостью, почти как моралист: «Чтобы до конца осознать всю суетность человека, надо уяснить себе причины и следствия любви. Причина ее – «неведомо что» (Корнель), а следствия ужасны. И это «неведомо что», эта малость, которую и определить-то невозможно, сотрясает землю, движет монархами, армиями, всем миром» (147). Для Лафайет, естественно, не способной рассуждать по поводу управляющей ее героями страсти столь категорично, важны как раз следствия. Весь драматизм романа определяется столкновением умозрительных этических принципов с реальным опытом, с живым движением чувств и стечением житейских обстоятельств. Потеря матери означает для героини крушение готовых жизненных формул и в то же время становится зловещим знаком – это первая жертва, как бы принесенная на алтарь вспыхнувшей страсти. Второй жертвой оказывается принц Клевской. Третьей должна, по логике жизни, стать сама героиня, о чем она говорит при последнем объяснении с Немурским. Героиня Лафайет в финале уже не доверяет ни себе, ни Немурскому, и эта боязнь жизни облекается в рассуждения о долге и покое. Идея покоя венчает все ее сомнения, но это не путь к счастью, а уход от несчастья и, быть может, шаг к осознанию бытия. При этом важным онтологическим фактором, укрепляющим героиню в принятом решении, становится пережитая ею болезнь. Она, как замечает Лафайет, заставила принцессу «взглянуть на все в этой жизни» не так, как это делают здоровые люди. Паскаль полагал, что болезни составляют еще один важный источник человеческих заблуждений: «Они искажают и способность здраво судить, и показания чувств» (130). Состояние покоя, обретенное героиней, есть путь к смерти, ибо, по справедливому замечанию Паскаля, «полный покой означает смерть» (139). «И жизнь ее, продолжавшаяся недолго, останется примером неповторимой добродетели», – так завершает мадам де Лафайет свой роман. Она остается в рамках обозначенной изначально антитезы, хотя и не соединяет с идеей покоя обретение счастья. Впрочем, можно предположить, что для героини, укрывшейся в монастыре, возможен и паскалевский путь к истине – соединение с богом, хотя данная проблема остается за рамками романа. Если следовать концепции Паскаля, то существование героини, возможно, переходит в еще более трагичный онтологический модус: «Всего невыносимей для человека покой, не нарушаемый ни страстями, ни делами, ни развлечениями, ни занятиями. Тогда он чувствует свою ничтожность, заброшенность, несовершенство, зависимость, бессилие, пустоту. Из глубины его души сразу выползают беспросветная тоска, печаль, горечь, озлобление, отчаянье» (139).
Философия романа Лафайет многими его поклонниками издавна воспринималась как неприемлемо-пессимистическая. Стендаль на этот счет выразился вполне категорично: «… принцессе Клевской следовало ничего не говорить мужу и отдаться герцогу Немурскому»[4]. При этом он высказал весьма тонкое замечание, отражающее свойственную ему, как мыслителю и художнику, психологическую (но отнюдь не онтологическую) мотивацию человеческих поступков: «Мне кажется, что если бы принцесса Клевская дожила до старости, до того времени, когда мы судим свою жизнь и когда наслаждения гордости предстают перед нами во всем их ничтожестве, она раскаялась бы» (там же). В том же духе высказывался и А. Франс, упрекнувший героиню Лафайет в эгоизме и жестокости. Важно отметить, что в ранних новеллах Лафайет, предшествующих «Принцессе Клевской» (и имеющих, кстати, аналогичные названия, ориентирующие на определенную сюжетную модель – «Принцесса де Монпасье», «Графиня де Танд»), уже обыграны мотивы погони за призрачным счастьем. Обе новеллы развивают тему адюльтера, т. е. практически буквально очерченную Стендалем ситуацию (ничего не говорить мужу и отдаться возлюбленному), и создавшаяся коллизия разрешается в них неизбежно трагически, хотя и при совершенно различных обстоятельствах. Если в «Принцессе де Монпасье» отображен скорее тот неизбежный ход времени, который так тревожно воспринимает любая героиня Лафайет, то в «Графине де Танд» ситуация противоположная: здесь судьба управляется трагическими случайностями, которые также составляют онтологическую канву бытия. В последнее время существует соблазн трактовать прозу Лафайет через призму гендерной проблематики[5], что, разумеется, имеет под собой основания (быть может, Лафайет стоит у истоков так называемого "женского романа"), но ни в коем случае не снимает тех универсальных онтологических проблем, которые, как представляется, являлись для мадам де Лафайет, вслед за Паскалем, навсегда решенными и неразрешимыми одновременно.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Паскаль. Мысли // Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры. – М., 1974. – С. 151. В дальнейшем все ссылки на данную работу даются по указанному изданию. В скобках после цитаты указывается страница.
[2] Мари М. де Лафайет. Принцесса Клевская. Принцесса де Монпасье. Графиня де Танд. – Ростов-на-Дону, 1991. – С. 21. В дальнейшем все ссылки на произведения Лафайет даются по этому изданию. В скобках после цитаты указывается страница.
[3] Segrais de. Memoires // Segrais de. Oeuvres diverses. T. 1-2. – Amsterdam, 1726. – T. 1. – P. 86.
[4] Стендаль. О любви // Стендаль. Собр. соч. В 15-ти тт. – М., 1959. – Т. 4. – С. 429.
[5] Miller Nancy K. D'une solitude a l'autre: Vers un intertexte feminin // The French Review. – Vol. 54. N. 6 (1981), May. – P. 797 – 803; MacRae Margaret J. Diane de Poitiers and Mme de Cleves: A Study of Women's Roles, the Victim and the Conqueror // PFSCL. – Vol. 12, N 23 (1985). – P. 559 – 573; Larimore de Lara Sylvie. La Princesse de Cleves ou l'invention de «l'individu feminin» // Romance Notes (RomN). – Vol. 35, N. 1 (1994). – P. 63 – 69; Schiffer Karin. A la recherche d'une voix feminine: Etude de La Princesse de Montpensier et de La Princesse de Cleves de Madame de Lafayette // Paroles Gelees: UCLA French Studies (PG). – Vol. 11 (1993). – P. 17 – 30; Posfay Eva. L'Architecture du pouvoir feminin dans La Princesse de Cleves // PFSCL. – Vol. 23, N 45 (1996). – P. 527 – 538.
Отправлено: 09.03.12 22:16. Заголовок: К. А. Чекалов пишет:..
К. А. Чекалов пишет:
цитата:
Годы учения Мари-Мадлен совпали с вынужденным пребыванием ее в провинции. Вторая Фронда внесла свои коррективы в жизнь семьи. Несомненно, события вокруг парижской ратуши (кульминация восстания) коснулись будущей писательницы. После того, как восстание было подавлено и король вновь взял власть в Париже в свои руки (это произошло в октябре 1652 года), Рене-Рено де Севинье (*отчиму Мари-Мадлен) приходится покинуть Париж и поселиться в мрачном замке Шампире в окрестностях Анжера. Визиты Менажа и чтение книг скрашивают "пасторальную" жизнь Мари-Мадлен. Возвращение в столицу произошло лишь в 1655 году. Считается, что именно в период ссылки будущая писательница впадает в меланхолию, которая затем не отступает от нее до конца жизни.
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 50
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
<\/u><\/a> 
- участник сейчас на форуме