|
|
| |
Сообщение: 2732
Настроение: радостное
Зарегистрирован: 18.03.09
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
15
|
|
Отправлено: 25.07.11 17:13. Заголовок: Уваров П.Ю. Ролан «М..
Уваров П.Ю. Ролан «Мунье – историк с репутацией консерватора»
(предисловие к «Убийству Генриха IV» Р.Мунье. Спб, Евразия, 2008)
Хорошо, что начинается знакомство российской публики с творчеством выдающегося французского историка Ролана Мунье.
Плохо, что это происходит так поздно.
То, что наша культура франкоцентрична – общеизвестно со времен Грибоедова.
К тому же за последние два десятка лет благодаря издательским программам французского правительства перевод и публикация практически любого французского автора могла стать безубыточным коммерческим предприятием. Да и писал Мунье на темы, заведомо интересные для наших читателей, взращенных на книгах Дюма. Так почему же имя этого автора до сих пор практически неизвестно в России?
В советские времена это можно было бы объяснить идеологическими причинами – Мунье не скрывал своих консервативных взглядов, и его часто его именовали антикоммунистом. Но и во времена постсоветские Мунье также не везло. Он явно не принадлежал к движению «Анналов» - а издатели почему-то уверовали в то, что современную историческую мысль Франции представляют только «анналисты» (одного лишь Жака Ле Гоффа издали восемь раз). Не походил он и на историков, пробавляющихся занимательными биографиями королей или сулящих читателю распутывание разнообразных тайн истории (кто скрывался за «Железной маской», в чем состояла «тайна Тамплиеров» и кем была «настоящая Жанна д’Арк»). Но, возможна и другая причина - угловатая старомодность Мунье. Всем своим творчеством он опровергал мнение о том, что традиционную историю надо списать в утиль после стольких «коперниканских революций», произведенных в гуманитарных науках. Можно ли писать исторический текст без терминов «симулякр», «эпистема», без анализа дискурсов, темпоральностей и телесностей? Оказывается, можно, и совсем неплохо. Более того, проходит время - и «симулякры» с «темпоральностями» смотрятся на фоне его книг как ржавеющий корпус центра Помпиду на фоне особняков соседнего квартала Маре. Впрочем, последнее соображение уже походит на «теорию заговора», а к этим теориям Мунье обычно относился скептически…
Ролан Мунье родился в 1907 году. Обучаясь в Сорбонне, он посещал еще и курсы «Высшей школы практических исследований». Это учреждение было основано еще в 1866 г. с целью ликвидировать наметившееся отставание французской исторической школы от школы германской. Если в традиционной французской системе преподавания определяющая роль отводилась красноречию лектора, читающего общие курсы, то в «Высшей школе» занятия строились по системе, разработанной Леопольдом фон Ранке, где упор делался на практических занятиях с источниками и на исследовательских семинарах. Один из рецептов творческого успеха «школы Мунье» заключался в последовательной реализации мэтром этих научно-педагогических принципов, воспринятых в годы обучения ремеслу историка. Окончив университет, молодой преподаватель работал с 1932 г. в престижном коллеже Корнеля в Руане. Здесь, опираясь преимущественно на норманнские архивы, он начал работу над своей диссертацией под руководством Жоржа Пажеса, специалиста истории XVII в. Другим его учителем был знаток французского права А. Оливье-Мартен, прививший Ролану Мунье редкую для историков его поколения любовь к сочинениям юристов. Вскоре Мунье начал преподавать и в столичных коллежах, оставаясь при этом связанным с Руаном. Во время войны Мунье участвовал в Сопротивлении и был арестован руанским гестапо. Чудом ему удалось избежать концлагеря.
В 1945 г. он защитил диссертацию и опубликовал ее в виде объемной книги, посвященной продаже королевских должностей при Генрихе IV и Людовике XIII.[1]
Историки, изучающие институты старой французской монархии, обычно видели в практике продажи должностей («venalité des offices”) коррупцию, абсолютное зло, разрушающее работу механизма государственного управления. Мунье, развивая идею, некогда высказанную Пажесом, подошел к этой практике как к социальной проблеме, концентрируя внимание на том, какие группы в первую очередь становились собственниками должностей. В его работе новым был выбор источников – анализ данных парижских центральных архивов (где были сконцентрированы сведения об актах продажи должностей и их реальной стоимости) сочетался с доскональным знанием локального нормандского материала. В итоге получилась стереоскопическая картина прошлого, основанная на массовом источниковом материале. Порывая с традиционной практикой историков цитировать лишь отдельные примеры, Мунье продемонстрировал свою завидную исследовательскую интуицию, и стремление докопаться до социальных причин наблюдаемых явлений, доскональное знание изучаемого общества, включая умение разбираться в экономических тонкостях. Социальный анализ практики продажи должностей давал в руки Мунье ключ к пониманию такого сложнейшего феномена как Фронда, которая трактовалась им как защитная реакция владельцев должностей на самоуправство чрезвычайных комиссаров – интендантов времен Ришелье.
Работу заметили. То, что именно в сфере социального следует искать объяснение крупных политических событий, было вполне созвучно настроениям авангарда французской историографии, к которому принято причислять круг историков, сформировавшийся вокруг журнала «Анналы».
Судьба все время будет сталкивать Мунье с «анналистами». Вот и свою карьеру университетского преподавателя он начал в 1947 году именно в Страсбурге, там, где после предыдущей войны преподавали Люсьен Февр и Марк Блок, начавшие издавать в этом городе свои «Анналы экономической и социальной истории».
В Страсбургском университете Ролану Мунье удается воплотить в жизнь свой идеал исторического семинара. Профессор объединял вокруг себя учеников – дипломников и аспирантов, выдвигая единый исследовательский план. Каждому доставался определенный участок работы, и раз в неделю очередной докладчик отчитывался сперва о характере избранных источников, об избранном методе исследования, о первых полученных результатах. Затем под руководством профессора каждый из участников брал слово, чтобы вносить критические замечания, задавать вопросы, предлагать свой способ интерпретации наблюдаемого явления. В ходе каждого заседания семинара велся протокол, и в конце года готовился заключительный доклад. В идеале итогом работы семинара становился коллективный труд. Сегодня в этом демарше трудно усмотреть нечто удивительное, но, повторяю, во Франции с ее аподиктическими традициями преподавания это было большой новацией. А педагогом Мунье был чрезвычайно требовательным и умел добиваться от учеников хороших результатов. При этом Мунье продолжал выпускать книги - в 1947 г. вышла монография, посвященная королевскому Совету времен Людовика XIII[2], в 1954 – обобщающий труд, рассказывающий о великих преобразованиях в европейской культуре XVI-XVII вв., приведших в итоге к мировому доминированию Европы.[3] За эту работу Мунье получил престижную премию Академии моральных и политических наук.
В 1955 г. он был избран профессором Сорбонны. По воспоминаниям современников, его занятия всегда проходили при переполненной аудитории. Мунье умел подбирать все новые неожиданные факты к своим лекциям. Но он не ограничивался демонстрации своей незаурядной эрудиции, а всегда пытался найти некое глубинное объяснение наблюдаемым процессам, создать новые объяснительные модели. Его вполне можно назвать сторонником «истории-проблемы», столь востребованной в послевоенной Франции.
В ту пору необычайно популярным был «квантитативный» подход к истории извечного оппонента Мунье Эрнеста Лабрусса[4], профессора кафедры экономической истории Сорбонны. Властителем дум был также и возглавивший «Анналы» Фернан Бродель с его «историей большой длительности». Но самым важным увлечением поколения послевоенных историков был марксизм. Сегодня трудно представить, что едва ли не большинство ярких французских историков были в ту пору членами Компартии и убежденными сталинистами.
На этом фоне Ролан Мунье оставался белой вороной. Он не боялся открыто заявлять о своем философском идеализме, не скрывал того, что был глубоко верующим католиком. Он не терпел догматизма в любом его проявлении, но это не препятствовало ему выступать с обобщениями и ратовать за оживленный диалог истории с социальными науками. Целый год он провел в США, где знакомился с методами социологии и антропологии. Вернувшись, он создал для студентов Сорбонны особый теоретический курс, кроме того - междисциплинарные исследования поощрялись и на семинаре Мунье. Еще задолго до утверждения среди французских историков моды на социологию, он знакомил своих учеников с трудами Питирима Сорокина и Толкотта Парсонса, примеряя, в какой мере заимствования из арсенала социальных наук позволяют лучше разобраться в хитросплетениях семейных и социальных связей во Франции Старого порядка.
Но в учебниках по историографии Мунье обычно упоминается не как оригинальный исследователь и харизматический педагог, но как яростный полемист. Он бросил вызов марксистской истории в лице Б.Ф. Поршнева. Книга советского историка « Народные восстания во Франции накануне Фронды», удостоенная в 1949 г. Сталинской премии, стала доступной западным коллегам в немецком переводе, изданном в ГДР в 1953 г., а затем была опубликована в 1963 г . во Франции[5].
Многие французы были впечатлены смелой трактовкой истории XVII века. Оказывается, все это столетие было преисполнено многочисленными «Жакериями», тщательно скрываемыми буржуазной историографией. Общество того времени понималось советским историком как феодальное по своей природе. То, что большую часть своего «прибавочного продукта» крестьянин отдавал вовсе не своему сеньору, а сборщикам королевских налогов, роли не играло. «Феодальная рента» собиралась централизовано, а затем перераспределялась в пользу господствующего класса. Буржуазия, приобретая должности также «феодализировалась», свершая предательство по отношению к своей исторической миссии. Изменив своему классу, вчерашние буржуа становились агентами феодального государства, высшей стадией которого был абсолютизм - дворянская диктатура, призванная подавлять нарастающий вал классовой борьбы трудящихся города и деревни. Соблазнительная простота концепции, железная логика, подкрепленная обильным цитированием источников, завоевали Поршневу многих сторонников во Франции.
Мунье начал полемику с Поршневым еще до перевода его книги на французский язык. Он вновь и вновь перечитывал источники, на которые ссылался советский историк[6] и обнаруживал, что во всех анализируемых восстаниях руководителями и застрельщиками выступали как раз те, кого Поршнев относил в лагерь «феодалов» – духовенство, представители провинциальных дворянских линьяжей, местные офисье – собственники должностей, недовольные самоуправством королевских интендантов, наделенных чрезвычайными полномочиями по сбору налогов. Мунье не понимал, как можно было игнорировать роялистское сознание восставших крестьян, кричавших: «Да здравствует король без габели!». Классовый анализ виделся ему слишком грубым инструментом для изучения общества Старого порядка, и еще меньше - абсолютистского государства.
Но стиль Мунье – полемиста заключался в том, что, вступив в дискуссию, он не ограничивался указанием на слабые места в построениях оппонента, но непременно сам старался углубиться в новую для себя проблематику. Он всерьез заинтересовался природой крестьянских волнений, на некоторое время сделав их сюжетом своего исследовательского семинара. И позже его ученики опубликуют исчерпывающие монографии по этой теме[7]. Сам же Мунье занялся компаративными исследованиями и сравнил крупнейшие крестьянские восстания XVII столетия – во Франции, России и Китае.[8]
Не меньшую известность, чем полемика с Поршневым, получил спор Ролана Мунье с Эрнестом Лабруссом, безусловным лидером социально-экономического направления в истории, блестящим педагогом. Лабрусс отстаивал классовый подход при изучении общества Старого порядка, инициировав масштабный анализ массовых источников- фискальных и нотариальных- с тем, чтобы получить в итоге «объективные» данные о классовой стратификации, не зависимые ни от иллюзий современников, ни от предвзятых идей историков. Полемика «школы Лабрусса» и «Школы Мунье» началась еще в 50-ые г, но кульминационным ее моментом стали знаменитые коллоквиумы в Сен-Клу.[9]
С точки зрения Мунье и его учеников, изучаемое ими общество было не классовым, а сословным. Впрочем, мы должны отметить досадную невозможность адекватного перевода. В нашей традиции, в том числе и в переводе данной книги, словом «сословия» передают два разных термина: “оrdres” и “etats”. Во Франции было три «Etats» ( лишь иногда фигурально говорили о «дворянстве мантии» как о «четвертом сословии»- quatrième état). Число “оrdres” было намного большим, и критерии их выделения были более сложными. Так, например, приходские священники и монахи принадлежали к одному «état” но к разным «“оrdres”, то же можно сказать о советниках судов и адвокатах. Можно было бы предложить в качестве эквивалента термин “чин”, но и он в русском языке нагружен особыми коннотациями. Вместе с тем, в наших словарях и учебниках сословие часто определяют как общность, выделяемую на основе юридических критериев. Мунье же был с этим категорически не согласен, неоднократно возражая, что в XVI и XVII вв. классификация на основе «orders» была социальной реальностью, лишь часть из которой находила юридическое выражение. И положение той или иной группы на иерархической лестнице определялось не уровнем дохода, не обладанием наследственным или благоприобретенным имуществом, и уж, конечно, не местом в системе производства, но, прежде всего, тем социальным престижем, который отводился обществом данной группе, в соответствии с закрепленными за этой группой социальными функциями. В подтверждение своего видения Ролан Мунье ссылался не на авторитет Маркса или социологов XX в., но на труды французских юристов начала XVII столетия. «Общество orders» скреплялось не столько горизонтальными связями, сколько иерархическими отношениями вертикальной солидарности. Отношения верности патрона и клиента традиционно находились в центре внимания школы Мунье,[10] сделавшего эти сюжеты темой нескольких своих семинаров. Мунье отмечал, что его интересуют не только структура общества, но и реальные принципы его функционирования. В клиентелах и иных вертикальных связях Мунье видел ключ к раскрытию политических механизмов французской монархии.
Дискуссии в Сен-Клу, находившиеся в ту пору на переднем крае историографических дискуссий, позже обрели славу «образцов методологической бесплодности». Однако именно в ходе этих дебатов происходило осмысление необходимости поворота к культуре, к ценностям изучаемого общества, к имманентным культурным принципам. Трудно не заметить, что, хотя Мунье и не использовал термин «менталитет», его позиция представлялась более приближенной к тому, что вскоре будет без ложной скромности названо «Новой историей» или «Новой культурной историей».
Тогда, в Сен-Клу, отвечая на возражения Мунье, Лабрусс сказал: “Есть два рода умов, в равной степени достойных уважения: те, которые ищут решения проблем и те, которые ищут дополнительные трудности на пути их решения. Я принадлежу к первой”[11]. Подразумевалось, что его оппонент принадлежит к категории извечных скептиков. Это верно лишь отчасти, поскольку и сам Мунье охотно конструировал генерализирующие теории.
Задумавшись над принципами социальной организации, Мунье вновь прибегнул к компаративному методу. Он опубликовал небольшой обзор разных типов социальной стратификации, основанных на определенных принципах социальной иерархии: кастовые, сословные, “литургические” (к нему он относил Московское государство), “философские” (основанные на принципе личных заслуг и принесенной пользе общему делу). Общества, основанные на классовом делении в зависимости от отношений собственности на средства производства, возникают после промышленного переворота. Но классы являются, таким образом, не универсальным свойством всех исторических сообществ, но лишь частным случаем стратификации.
Эту книгу, переведенную на многие языки, в СССР поместили в «спецхран» - то ли не без основания увидев в ней антимарксистский пафос, то ли приняв на свой счет язвительные слова Мунье в адрес тоталитарных режимов. К советскому строю этот историк, действительно, относился весьма критически. В 1975 г. он, будучи председателем национального комитета французских историков, выступил в Сан-Франциско на XIVом Международном конгрессе исторических наук с пленарным докладом по истории понятия «права человека». В результате советская делегация всерьез засобиралась демонстративно покинуть конгресс. Но при этом Мунье очень интересовался историей России, с уважением относился к советским коллегам и опекал молодых советских историков, проходивших в Сорбонне стажировку.
Но Лабрусс был прав, намекая на склонность Мунье к гиперкритицизму. В условиях, когда Э. Ле Руа Ладюри писал, что историк будущего будет «клиометристом» или его не будет вовсе, Мунье любил предупреждать против увлечения историков количественными методами, и подчеркивал искусственность налагаемых на общество внешних рубрикаций. Он вспоминал характерную сцену, когда некий исследователь обнаружил 18 иерархических групп среди лиц наемного труда в Париже. Но на «механографической карточке» (забытой теперь перфокарте 60-х) для учета социальной принадлежности было предусмотрено лишь 10 позиций, и тогда руководитель проекта велел сократить число групп до десяти, прибегнув к их укрупнению. “Бесполезно подчеркивать всю произвольность этого действия, — возмущался Мунье, — если восемнадцать категорий существовали в реальности, то надо было их сохранить, и отказаться от использования механографии вплоть до того момента, пока историк не будет обладать соответствующим для его целей оборудованием. То же самое относится и к статистике. Если общество реально фрагментировано на очень большое число слишком мелких категорий, то в этом и может состоять его определяющая черта, сущностный характер этого общества; следовательно, нужно с уважением относиться к этим категориям, даже если они и затрудняют статистическую обработку, и даже если временно придется отказаться от статистики. Статистика и механография должны быть на службе у историка, а не наоборот”[12] — в таком духе были выдержаны многочисленные реплики Мунье на коллоквиумах по социальной истории. Он настаивал на том, что подсчетам должны предшествовать кропотливые монографические изыскания в рамках отдельных семей, кварталов, приходов.
Но это не мешало Ролану Мунье руководить коллективами, увлеченно занимавшимися анализом массовых источников c целью «ухватить» общество в его эмпирической реальности, восстановить “подлинную” социальную структуру. Для этого им был выбран такой важный источник, как нотариальные брачные контракты. Социальный строй покоился на важнейшем, по мнению Мунье, правиле: французы Старого порядка женились на ровне. Случаи неравных браков и мезальянсов, конечно, были, более того, они играли роль важнейшего канала социальной мобильности, но брачные контракты чутко реагировали на подобные отклонения от нормы соответствующим изменением состава приданного. Действительно, информативная ценность брачных контрактов огромна — помимо размеров приданного невесты и вклада жениха, позволяющих учесть и даже “взвесить” компоненты этого социального уравнения, в нем содержались ценнейшие сведения о социальных связях — горизонтальных (родственники) и вертикальных (свидетели), в число которых приглашались, как правило, вышестоящие люди. Коллектив, в состав которого входили не только историки, но и представители точных наук, сумел обобщить громадный статистический материал брачных контрактов,[13] чтобы создать свою модель социальной иерархии парижского общества.
В мае 1968 г. грянула «студенческая революция». Забастовки охватили все университеты Франции. И только созданный Мунье «Центр исследований по истории Европы Нового времени» продолжал свою работу. Ролан Мунье организовал со своими коллегами группу, несущую круглосуточное дежурство в библиотеке Сорбонны, чтобы спасти ее фонды от поджога и разграбления. Вместе с тем, он призывал серьезно отнестись к урокам студенческого восстания и увидеть за левацкими лозунгами и экономическими требованиями прежде всего метафизический протест против общества потребления и бездуховности современного мира.
Можно приводить еще немало примеров того, что Мунье никогда не боялся идти против течения. Не поддался он и искушению «эгоистории», завоевавшей сердца многих французских мэтров. Поэтому нам остается лишь гадать о том, какой труд Мунье считал для себя самым главным, и с чего он сам захотел бы начать знакомство с российской публикой. Возможно – с фундаментальной истории французских институтов времен абсолютной монархии[14] или с последней своей книги, вновь посвященный компаративному исследованию государственности,[15] а может быть – с работ по истории Парижа[16]?
И все же правильно, что перевод наследия Мунье на русский язык начинается именно с «Убийства Генриха IV». Проходит время, и многие труды историков сохраняют лишь историографический интерес, в лучшем случае – ценность справочного пособия. Можно сказать это и работах Ролана Мунье. Но только не об этой книге, опубликованной в далеком 1964 г.
Данная монография – редкий образец успешного исследования. Этот текст успешен не только в том смысле, что его чтение доставляет удовольствие, но и в подзабытом уже требовании к историческому сочинению устанавливать научную истину. До книги Мунье существовала традиция негласно предполагать существование мощного заговора, слепым орудием которого явился Равальяк. Это мнение, возникшее сразу же в 1610 г. кочевало из книги в книгу. Никто не мог представить себе, чтобы ничтожный человек решился на такое великое злодеяние. Удобный термин «фанатик» освобождал от необходимости обращать внимание на внутренний мир Равальяка. Само собой разумелось, что его направляли либо иезуиты, либо испанские агенты, либо Римская курия, либо королева с герцогом д’Эперноном и маршалом д’Анкром. Это было старое как мир мнение[17], но оно до 60-х годов сохранилось в учебниках, в том числе и в советских.[18]
Историкам крайне редко удается в чем-то переубедить своих коллег. Но у Мунье это получилось. После его книги все серьезные историки признали его версию наиболее вероятной. Тезис об иезуитском или каком-нибудь ином заговоре остался уделом лишь любителей исторических сенсаций.[19]
Сегодня это исследование выглядит абсолютно современным. И при этом в ней легко можно обнаружить черты времени.
В 1962 г. конспиративная организация ОАС развернула настоящую охоту на генерала Де Голля – покушения следовали одно за другим. Мунье не принадлежал к числу убежденных голлистов, но террор, с которым столкнулось французское общество, побудил его, как всякого хорошего историка искать в изучаемом обществе прошлого ответы на вопросы, актуальные для современной ему эпохи.
К актуальной для того времени историографической ситуации отсылают и первые фразы авторского предисловия «…в наши дни довольно много историков демонстративно игнорируют события. Они с пренебрежением относятся к тому, что называют ужасным выражением «событийная история». С искусством фехтовальщика Мунье вновь делает выпад в сторону «Анналов», законодателей моды в сообществе историков. Бродель сравнивал события с пеной на гребнях морских волн. Они – первое, что бросается в глаза наблюдателю, но определяется жизнь моря вовсе не красивыми белыми барашками, но скрытыми глубинными течениями «истории большой длительности». Лабрусс был более лоялен к изучению событий, но как «певец экономической истории» отмечал, что в этой сфере, в отличие от того, что наблюдается в других областях истории, все, что есть важного – повторяемо. Политические события, в значительной мере продиктованные случайным стечением обстоятельств не могли быть надежной базой исследования. Научной истории, по Лабруссу, требовалось устанавливать еще так называемые «чистые факты», очищенные от событийной шелухи случайностей. Позднее , уже в 70-ые годы новая редакция «Анналов» в значительной мере отошедшая от постулатов Броделя и Лабрусса, и переключившая свое исследовательское внимание на «историю ментальностей», по-прежнему не жаловала политическую историю, считая ее историей «событийной». И только в 1980-ые годы начинается триумфальное «возвращение политического» в центр внимания французских историков. Но это было возвращением на новой основе, с учетом достижений движения «Анналов» и «школы Лабрусса», с укреплением междисциплинарных контактов в социальными науками – социологией, историей права, политологией, социальной психологией и исторической антропологией. Что-то надлежало заимствовать из микроистории, что-то из рефлексий о множественности исторического времени, что-то из методов исторической лингвистики. Для этого надо было в значительной мере переработать способы историописания, характерные для традиционной политической истории.
И только Ролану Мунье не надо было никуда перестраиваться. Все это уже было в его старой работе 1964 г.
Значит ли это, что в нынешней ситуации постоянной «смены парадигм» хороший историк должен быть консерватором? Конечно, нет. Достаточно таланта, умения и желания работать и – самостоятельности в выборе исследовательской (да и жизненной) позиции. И поэтому не устарел урок, преподанный нам Роланом Мунье, как не стареет и предлагаемая читательскому вниманию его замечательная книга.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Mousnier R. La venalité des offices sous Henri IV et Louis XIII. Rouen: Maugard, 1945.
[2] Mousnier R. Les reglements du Conseil du Roi sous Louis XIII, Paris: Société de l’Histoire de France, 1949.
[3] Eodem, Les XVIe et XVIIe siécles. La grande mutation intellectuelle de l’humanité. L’avenement de la science et l’expansion de l’Europe. Paris: PUF, 1954; См. также его работу: Progrès scientifique et technique au XVIII siècle, Paris: Plon, 1958.
[4] Оживленная полемика никогда не мешала Мунье сотрудничать со своими оппонентами. Лабрусс и Мунье совместно издали книгу: Labrousse E, Mousnier R. Le XVIIIe siécle. L’époque des Lumieres ( 1715-1815). Paris: PUF, 1953, которая затем была авторами дополнена и переиздана в 1966 г.
[5] Porchnev B. F. Les soulèvements populaires en France de 1623 à 1648 / ed. Par Robert Mandrou. Paris: S.E.V.P.E.N., 1963.
[6] Не случайно вскоре после выхода книги Поршнева (основанной главным образом на донесениях местных властей центральному правительству), Мунье опубликовал сборник писем, адресованных канцлеру Сегье : Lettres et mémoires addressés au chancelier Séguier ( 1633-1649), recueillis et publiés par R. Mousnier. Paris: PUF, 1964. Выяснилось, что многие построения Поршнева ущербны именно с источниковедческой точки зрения. Впрочем, задолго до Мунье это было подмечено А.Д.Люблинской.
[7] Bercé Y.- M. Histoire des Croquants. Etudes des soulevements populaire au XVIIe siècle dans le sud-ouest de la France. Paris, Genève: Droz, 1974; Foisil M. La révolte des Nu-pids et les révoltes normandes de 1639 Paris: PUF, 1970
[8] Mousnier R. Fureures paysannes. Les paysans dans les révoltes du XVIIe siècle, France, Russie, Chine. Paris: Calman-Lévy, 1968.
[9] L’histoire sociale: Source et méthodes. Colloque de l’Ecole normale supérieure de Saint-Cloud (15–16 mai 1965). Paris:PUF, 1967; Problèmes de stratification sociale. Actes du colloque international (1966) / Еd. рar. R. Mousnier. Paris: PUF, 1968. Niveaux de culture etgroupes sociaux. Actes du colloque réuni du 7 au 9 mai 1966 à L’Ecole normale supérieure. Paris, La Haye: Mouton, 1967. Ordres et classes: Communications. Colloque d’histoire sociale, Saint-Cloud, 24-25 mai 1967 / Еd. рar D.Roche & E.Labrousse. Paris, La Haye: Mouton, 1973.
[10] См. например: Clientènteles et fidélités en Europe à l’Epoque moderne. Hommage à Roland Mousnier/ Рublié sous la dir. De Yves Durand. Paris:PUF,1981
[11] Цит. по: Noiriel G. Qu’est-ce que l’histoire contemporain? Paris, 1996. P. 163.
[12] Mousnier R. La plume, la faucille et le marteau: Institutions et société en France du Moyen Age à la Révolution. Paris: PUF, 1970. P. 15–16.
[13] Mousnier R/ La stratification sociale à Paris aux XVIIe et XVIIIe siecle. I: L’échantillon de 1634, 1635,1636. Paris, Pedon , Publication de la Sorbonne, Nouvelle sèrie “Recherches”, 22 Travaux du Centre de recherches sur la Civilisation de l’Europe moderne, 1976.
[14] Mousnier R. Les institutions de la France sous la Monarchie absolue. . Paris, PUF, 1974-1980
[15] Eadem, Monarchies et royautés de la préhiatoire a nos jours. Paris^ Perrin, 1989
[16] Paris, capitale au temps de Richelieu et de Mazarin. Paris: PUF, 1978
[17] «Короля Ендрукса францужского зарезал мужик, тому семой год. А зарезал де тем обычаем: Ездил король на Пушечный двор в корете, а с ним сидел в корете думный человек дюк дю Парнон…. А говорят про королевское убойство, что умыслил его убити дюк дю Парнон да королева, потому что король у дюк дю Парнона хотел отнятии чин, чем он пожалован при прежнем короле, при третьем Ендрике. И для де того дюк дю Парнон, умысля, сказал королеве, что бутто король то сведал, что она с приданным своим с маршал Денкром ворует и хочет король маршал Денкра казнить. А ее хочет отослать в Ытальянскую землю. И для де того королева с ним короля убить удумала…» так по свежим следам излагало расхожую версию убийства Генриха IV первое русское посольство во Францию. См: 1615 августа 30. - 1616 июня 29. - Статейный список посольства И.Г. Кондырева и М.Неверова в Голландию и Францию / Публ. Т.А. Лаптевой // Русский Архив. Вып. 1 1997. С. 195.
[18] История Средних веков ч.2. /Под ред . С.Д.Сказкина, А.С.Самойло А.Н. Чистозвонова. М.: Гос. Полит. Издат., 1954. С. 313.
[19] См. на русском языке Амбелен Р. Драмы и секреты истории М. «Прогресс-Академия», 1993; Черняк Е.Б. Пять столетий тайной войны. М. «Международные отношения» , 1991.
|
- участник сейчас на форуме