Отправлено: 10.12.08 22:22. Заголовок: Мемуары Филиппа де Коммина
Мемуары Филиппа де Коммина
Часть 1.
МЕМУАРЫ ПРОЛОГ
Монсеньор архиепископ Вьеннский, удовлетворяя Вашу просьбу, коей Вы соблаговолили ко мне обратиться,— вспомнить и описать то, что я знал и ведал о деяниях короля Людовика XI, нашего господина и благодетеля, государя, достойного самой доброй памяти (да помилует его господь!), я изложил как можно ближе, к истине все, что смог и сумел вспомнить.
О временах его юности я могу рассказать только с его слов. С того момента, как я прибыл к нему на службу, и до самой его кончины, при которой я присутствовал, я общался с ним чаще, чем кто-либо другой, по роду своих обязанностей, связанных с выполнением ответственных поручений или же, по крайней мере, с постоянным отправлением должности камергера. В нем, как и в других государях, которым я служил или которых знал, я обнаружил и добрые и дурные свойства; они ведь люди, как и мы, а совершенен один господь.
Все же, когда у государей добродетели и добрые чувства перевешивают пороки, они заслуживают всяческой похвалы, особенно если учесть, что они больше склонны к произволу, чем другие люди, как из-за недостаточно строгого воспитания в юности, так и по той причине, что в их зрелые годы большинство людей стремится им угодить, потакая их нравам и склонностям.
Я хотел бы ни в чем не отступать от истины, и поэтому может статься, что где-нибудь в этом сочинении будет сказано о короле нечто, не заслуживающее похвалы, но я надеюсь, что те, кто прочтет это, примут во внимание указанную причину.
Осмелюсь, однако, сказать во славу ему, что я, кажется, не знал ни одного другого государя, у кого было бы меньше пороков, чем у него. А я ведь, как никто другой во Франции в мое время, часто общался и хорошо знал и светских, и духовных владык как нашего королевства, так и Бретани, Фландрии, Германии, Англии, Испании, Португалии, Италии, а если не знал лично, то имел о них представление по сообщениям их послов, по их письмам и инструкциям. Поэтому у меня была возможность получить достаточно сведений об их характерах и нравах. Но, восхваляя короля в этом отношении, я вовсе не склонен задевать честь и доброе имя других государей.
Я посылаю Вам то, что сумел в короткий срок вспомнить, и надеюсь, что это Вам пригодится для какого-нибудь труда, который Вы собираетесь написать на латинском языке, в коем Вы весьма искусны. Этот труд сможет прославить государя, о котором я Вам поведаю, а также и Вас самих. Если в чем-то мой рассказ окажется неудовлетворительным, обратитесь к монсеньору де Бушажу и другим, кто это сделает удачней и лучшим языком. Но по долгу чести и по причине многих благодеяний и милостей короля по отношению ко мне, не иссякавших вплоть до его смерти, я обязан сохранить о нем более добрую память, чем кто-либо другой. Ущерб и горести, что я претерпел после его кончины, также заставляют меня вспоминать о его милостях, хотя это вещь обычная, что после смерти столь великих и могущественных государей происходят большие перемены, в результате которых одни теряют, а другие приобретают. Ведь блага и почести распределяются отнюдь не по желанию тех, кто их домогается.
Чтобы поведать о временах, когда я познакомился с упомянутым сеньором королем, как Вы просите, я должен начать с того, что произошло до моего прибытия к нему на службу; затем я по порядку буду излагать события с того момента, как я стал слугой короля, вплоть до самой его кончины.
КНИГА ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
Когда я вышел из детского возраста и мог уже ездить верхом, меня привезли в Лилль к герцогу Карлу Бургундскому, бывшему тогда еще графом Шароле, и он принял меня к себе на службу. Это было в 1464 году. Примерно три дня спустя в Лилль прибыли послы короля, среди которых были граф д'Э, канцлер Франции Морвилье и епископ Нарбоннский. Послы были выслушаны при открытых дверях в присутствии герцога Филиппа Бургундского, графа Шароле и всего их совета. Упомянутый Морвилье говорил очень вызывающе, утверждая, что граф Шароле, будучи в Голландии, велел захватить вышедшее из Дьеппа небольшое военное судно, на борту которого был бастард Рюбанпре, и заключить последнего в тюрьму, обвинив его в том, что тот-де прибыл, чтобы схватить и увезти графа; об этом граф через бургундского рыцаря мессира Оливье де Ла Марша возвестил повсюду, и особенно в Брюгге, куда постоянно приезжает множество иностранцев. По этой причине, продолжал Морвилье, король, восприняв как оскорбление эти ничем не оправданные действия, требует, чтобы герцог Филипп отправил мессира О. де Ла Марша под стражей в Париж, где он понесет заслуженное наказание.
Герцог Филипп на это ответил, что мессир О. де Ла Марш — уроженец бургундского графства и его, герцога, майордом, а потому никоим образом не подвластен короне, но если он сказал или сделал что-либо, затрагивающее честь короля, и это будет установлено с помощью дознания, то его накажут подобающим образом; что же касается бастарда Рюбанпре, то его действительно арестовали за речи и поступки, совершённые как им самим, так и его людьми близ Гааги, в Голландии, где тогда же находился и его, герцога, сын — граф Шароле; и что если граф обнаружил излишнюю подозрительность, то это свойство он унаследовал не от него, своего отца, никогда его не проявлявшего, а от своей матери, которая была самой мнительной из всех ему известных женщин. Но хотя сам он никогда не был подозрительным, говорил герцог, окажись он на месте сына в то время, когда поблизости был Рюбанпре, он бы его тоже приказал арестовать; однако если окажется, что как утверждают послы, упомянутый бастард не намеревался захватить его сына, то его незамедлительно отпустят на свободу и отправят к королю в соответствии с их просьбой.
Затем слово опять взял Морвилье. Он возвел тяжкие и порочащие честь обвинения на бретонского герцога Франциска, сказав, что герцог встретился с графом Шароле, когда тот был в Type у короля, и заключил с ним боевой союз, скрепив его грамотами, заверенными рукой мессира Танги дю Шастеля, позднее приобретшего большую власть в королевстве и ставшего губернатором Руссильона. Это событие в изображении Морвилье выглядело столь чудовищным и преступным, что ничего более позорного и постыдного для государя сказать было бы невозможно.
Граф Шароле, возмущенный тем, что оскорблен его друг и союзник, несколько раз порывался ответить на эту речь. Но Морвилье постоянно прерывал его словами: «Монсеньор де Шароле, я прибыл сюда говорить не с Вами, а с монсеньором Вашим отцом». Граф не раз умолял своего отца, чтобы тот позволил ему ответить, но герцог возражал: «Я ответил за тебя так, как, мне кажется, отцу следует отвечать за сына. А если тебе все же очень хочется высказаться самому, то подумай сегодня, а завтра скажешь все, что пожелаешь». Еще Морвилье говорил, что заключение графом союза с герцогом Бретонским он может объяснить только тем, что король отнял у графа пенсию и губернаторство в Нормандии, которые ранее даровал.
На следующий день на совете в присутствии тех же лиц граф Шароле, преклонив колени на бархатный коврик, взял слово первым и, обращаясь к отцу, сказал о бастарде Рюбанпре, что его арестовали по справедливой и разумной причине и это обнаружилось во время следствия (я, однако, думаю, что причины вовсе не существовало, а были лишь сильные подозрения. Я был свидетелем его освобождения из тюрьмы, где он провел пять лет). После этого он стал опровергать обвинение, выдвинутое против него и герцога Бретонского, заявив, что они действительно заключили дружеский союз и стали братьями по оружию, но что этот союз создан не в ущерб королю и его королевству, а чтобы ему служить и помогать, если понадобится; что же касается пенсии, которую у него отняли, то он получил лишь четвертую ее часть — 9 тыс. франков — и никогда не требовал вернуть ни ее, ни губернаторство в Нормандии, ибо благодаря милости своего отца он может вполне обходиться без других благодетелей.
Думаю, что, если бы не страх перед присутствовавшим отцом, к которому была обращена его речь, граф высказался бы гораздо резче. Под конец герцог Филипп произнес весьма кроткие и мудрые слова: он умолял короля не торопиться принимать на веру то, что порочит его и сына, и быть всегда милостивым к ним.
Затем принесли вино и угощение и послы откланялись. Когда граф д'Э и канцлер отошли от графа Шароле, простившись с ним, тот, находясь довольно далеко от отца, сказал епископу Нарбоннскому, подошедшему к нему последним: «Передайте королю, что я смиренно препоручаю себя его доброй милости, и скажите ему, что он неплохо мне намылил здесь шею через своего канцлера, но не пройдет и года, как он в этом раскается». Епископ Нарбоннский по возвращении передал эти слова королю, о чем Вы позднее узнаете. Это породило взаимную ненависть между королем и графом Шароле, и король почти потерял надежду выкупить города в верховьях Соммы — Амьен, Абвиль, Сен-Кантен и другие, переданные королем Карлом VII герцогу Филиппу Бургундскому по Аррасскому договору с условием, что герцог и его наследники мужского пола будут владеть ими, пока король не выкуп
Отправлено: 10.12.08 22:24. Заголовок: ГЛАВА V Позднее к Э..
ГЛАВА V
Позднее к Этампу подъехали также мессир Карл Французский — единственный брат короля, бывший в то время герцогом Беррийским, герцог Бретонский, монсеньоры Дюнуа, де Данмартен, де Лоеак, де Бюэй и де Шомон с сыном Карлом Амбуазским, ставшим впоследствии значительным лицом в королевстве. Всех перечисленных король по восшествии на престол разжаловал и лишил должностей, несмотря на то что они хорошо служили его отцу и королевству при отвоевании Нормандии и в других войнах.
Сеньор де Шароле и все самые знатные сеньоры из его армии вышли им навстречу и пригласили в Этамп, где для них были приготовлены квартиры, а их конница стала лагерем в полях. В их армии было 800 знатных кавалеристов, очень красиво одетых, в большинстве своем бретонцев, недавно покинувших королевскую службу, о чем я уже говорил, и они составили ядро их сил. Было также много лучников и других пеших воинов, хорошо обмундированных. И около шести тысяч прекрасно снаряженных конников, из чего видно, что герцог Бретонский был могущественным сеньором, ибо все это войско существовало благодаря его сундукам.
Король, как я говорил, отошел в Корбей и отнюдь не бездействовал. Оставив часть своей конницы в Париже, что было необходимо, он устремился в Нормандию, дабы набрать там людей и предотвратить возможные волнения в этой области.
В первый вечер по прибытии вышеназванных сеньоров в Этамп все пересказывали друг другу новости. Бретонцы говорили, что взяли в плен нескольких беглецов из армии короля и что, подойди они чуть раньше, разбили бы и пленили треть его армии. Они решили отправиться в разведку, полагая, что королевское войско стоит неподалеку. Их стали отговаривать, но Карл Амбуазский вместе с другими тем не менее вышел за пределы лагеря посмотреть, не видно ли чего, и вернулся, захватив пленных и несколько орудий.
Пленники уверяли, что король погиб (так им казалось, потому что они дезертировали в самом начале боя). Когда новость дошла до бретонского войска, все поверили в это и возликовали, предвкушая те блага, которыми осыпет их, сделавшись королем, Карл Французский. Как потом мне рассказал один достойный человек, присутствовавший при этом, они стали совещаться о том, как бы побыстрее спровадить бургундцев. Кто-то даже предложил, и его почти все поддержали, отобрать у них по возможности все имущество. Но радость была недолгой. Из всего этого Вы можете видеть, какие распри начинаются в королевстве при любых переменах.
Вернемся к армии, что стояла в Этампе. После ужина все высыпали на улицу. Монсеньоры Карл Французский и де Шароле стояли у окна и вели дружескую беседу. Среди бретонцев был любитель пускать ракеты, которые, падая на землю, крутились и взрывались. За это его прозвали мастером Жаном-Пусти-огонь или мастером Жаном Змеевиком. Он-то и запустил с высокого дома, дабы его не заметили, две или три ракеты, завертевшиеся над толпой. Одна из них ударила в переплет окна, у которого, высунув головы, стояли рядом. в футе друг от друга, эти два сеньора. Оба в испуге отскочили и недоуменно поглядели друг на друга, заподозрив, что это было сделано специально. К сеньору Шароле подбежал сеньор де Конте и, пошептав ему что-то на ухо, спустился во двор, где велел вооружиться лучникам из охраны и вообще всем в доме. Сеньор Шароле быстро переговорил с герцогом Беррийским, и тот также велел собраться лучникам их охраны. У дверей дома сошлось 200 или 300 пеших кавалеристов и множество лучников. Все начали искать, откуда взялся огонь. И тогда несчастный, пустивший ракету, бросился в ноги и признался, что это сделал он, и в доказательство запустил еще три или четыре ракеты. После этого подозрения рассеялись, поднялся всеобщий смех и все стали расходиться, снимать оружие и устраиваться на ночлег.
На следующее утро собрался представительный совет, где присутствовали все сеньоры со своими особо доверенными слугами. На нем решали, что делать дальше. Поскольку во главе никого не было, то, как обычно бывает на таких собраниях, и речи произносились самые разные. Хорошо приняли и внимательно выслушали речь герцога Беррийского. Еще совсем молодой и не участвовавший прежде в крупных военных операциях, он дал понять, что война его удручает. При этом он упомянул о множестве раненых среди людей монсеньора де Шароле, выразив им сочувствие, и сказал, что ввиду стольких причиненных бед лучше было бы, чтобы эта война вообще не начиналась. Речь эта не понравилась монсеньору де Шароле и его людям, о чем я расскажу ниже.
Однако на совете постановили идти на Париж, чтобы попытаться заставить город вставать на защиту общественного блага королевства, во имя которого сеньоры, по их словам, и собрались. Они полагали, что если парижане внемлют их призыву, то и остальные города королевства поступят так же.
Речь монсеньора Карла Французского на совете повергла монсеньора де Шароле и его людей в сомнения, и последний сказал им: «Вы слышали, что говорил этот человек? Его испугали семь или восемь сотен раненых, которых он увидел, проходя по городу, хотя они ему никто и он не знает их. А случись что-либо, что коснется его самого, так он испугается еще больше и сразу же нас бросит, если сочтет нужным. Судя по прошлым войнам между его отцом королем Карлом и моим — герцогом Бургундским, против нас все объединяются с легкостью. Следовательно, нужно искать друзей».
И только по этой причине к королю Эдуарду Английскому, правившему в то время, был послан протонотарий Гийом де Клюни, умерший впоследствии в сане епископа Пуатье. Прежде монсеньор де Шароле был настроен враждебно к этому королю и поддерживал дом Ланкастеров, с которым его связывало родство по линии матери. Де Клюни должен был начать переговоры о браке графа с сестрой английского короля Маргаритой, однако не доводить дела до конца, а, памятуя о том, что король явно заинтересован в этом браке, лишь заручиться его обязательством ничего не предпринимать против графа, а в случае необходимости оказывать ему поддержку. И хотя граф и в мыслях не держал заключить этот брачный договор, всем сердцем ненавидя дом Йорков, события тем не менее обернулись так, что через несколько лет договор был все же заключен и, более того, граф получил орден Подвязки и носил его всю жизнь.
Дела, подобные тем, о которых я только что рассказал, очень часто случаются в этом мире, особенно среди могущественных государей, которые куда более подозрительны, чем прочие люди, по причине сомнений и недоверия, внушаемых им обычно без всякой нужды их льстивыми приближенными.
ГЛАВА VI
Итак, в соответствии с принятым решением все сеньоры оставили Этамп, проведя в нем несколько дней, и направились в Сен-Матюрен де Ларшан и в Море-ан-Гастинуа. В этих двух городах остановились монсеньор Карл Французский и бретонцы, а граф Шароле расположился на обширных лугах по берегу Сены. Он распорядился, чтобы все раздобыли колья, чтобы привязывать лошадей, и приказал доставить на повозках семь или восемь лодок, а также несколько разобранных бочек — он намеревался возвести мост через Сену, так как иной переправы не было. Его сопровождал монсеньор де Дюнуа, который из-за подагры не мог ехать верхом и передвигался на носилках, а сзади носили его штандарт. Когда они подошли к реке, то велели спустить на воду доставленные лодки и переправились с лучниками на небольшой островок посреди реки. Оттуда лучники обстреляли группу кавалеристов маршала Жоакена и Салазара, пытавшихся помешать им переправиться на их берег. Позиция этих последних на высоком берегу среди виноградников была очень неудачной. К тому же у бургундцев была сильная артиллерия, коей командовал очень искусный канонир мэтр Жиро, служивший ранее королю и взятый в плен в битве при Монлери. В конце концов королевские кавалеристы были вынуждены очистить место для переправы и вернуться в Париж. В этот вечер мост был доведен до острова и граф Шароле велел там сразу же раскинуть большой шатер, где и провел ночь вместе с 50 своими кавалеристами.
На заре собралось много бочаров, которые принялись изготовлять бочки из подвезенного материала. До полудня мост был перекинут на другой берег реки, туда немедля перешел граф Шароле и распорядился поставить там шатры, которых у него было множество. Затем он приказал переправиться по мосту всему своему войску и артиллерии; они расположились на пологой части берега, так что идущим сзади любо было смотреть на них. В тот день успели переправиться только люди графа, а на следующий, рано утром, переправились со всеми своими воинами герцоги Бретонский и Беррийский, которые сочли прекрасным мост, возведенный столь быстро. Они прошли немного дальше и тоже раскинули лагерь.
Едва стемнело, как мы увидели вдали чуть заметные огни. Кое-кто предположил, что это королевская армия, но еще до полуночи мы получили известие, что это герцог Жан Калабрийский, единственный сын короля Рене Сицилийского, и с ним 800 кавалеристов из герцогства и графства Бургундского в сопровождении большого числа конных воинов и немногочисленной пехоты. Я не встречал лучшего и более искушенного в военном деле войска, чем войско этого герцога, хотя оно и было невелико. У него служило примерно 120 закованных в латы итальянских и других кавалеристов, которые участвовали с ним в боевых действиях в Италии. Среди них были Джакомо Галеотто, граф Кампобассо, сеньор де Бодрикур, в настоящее время губернатор Бургундии, и другие — все очень опытные военные. Учитывая их малое число, можно сказать, что они составили поистине цвет нашей армии. Герцог привел также 400 конных арбалетчиков, которых ему предоставил пфальцграф,— они выглядели истинными вояками — и 500 швейцарских пехотинцев; последние впервые появились в нашем королевстве, проложив путь другим, которых стали впоследствии призывать, так как они, где бы ни воевали, всюду проявляли большую храбрость.
Это войско подошло к нам утром и в течение того же дня переправилось по нашему мосту. По нему, можно сказать, прошла вся военная мощь французского королевства, не считая сил короля. И уверяю вас, что эту мощь представляло огромное и прекрасное воинство, насчитывавшее большое число благородных и опытных людей. Но хотелось бы их видеть друзьями и сторонниками королевской власти, к которой им следовало бы относиться с должным почтением, а не ее врагами, постоянно опасающимися короля.
Во главе бургундцев в армии герцога Калабрийского стоял маршал Бургундии монсеньор де Нефшатель, а под его началом были его брат сеньор де Монтегю, маркиз де Ротлен и много рыцарей и оруженосцев, часть которых участвовала в экспедиции в Бурбонне, о чем я выше говорил. Они примкнули к герцогу Калабрийскому, чтобы обеспечить безопасность в пути и потому, что герцог был владетельной особой и самым крупным военным предводителем в своем войске. Между ним и графом Шароле установились самые дружеские отношения.
Когда собралась вся эта армия, численность которой, по-моему, определяли в 100 тысяч всадников или около того, сеньоры постановили двинуться на Париж и для этого объединили все свои авангарды. Бургундский повел граф Сен-Поль, а авангард герцогов Беррийского и Бретонского — Оде д'Эли, ставший позднее графом Комменжа, и маршал де Лоеак. За ними тронулась в путь остальная армия, при которой находились все государи. Граф Шароле и герцог Калабрийский с трудом поддерживали порядок и командовали своими отрядами. Оба были хорошо вооружены, и чувствовалось, что они полны желания до конца выполнить свой долг. Герцоги же Беррийский и Бретонский удобно устроились на небольших иноходцах, одев полудоспехи, слишком легкие для боя. Поговаривали даже, что на них были просто атласные рубахи с нашитыми позолоченными бляхами, дабы не тяжело было, но я не знаю, правда ли это.
Когда армия дошла до Шарантонского моста, расположенного в двух малых лье от Парижа, она быстро отбила его у засевшего там небольшого отряда вольных лучников и переправилась по нему через Сену. Граф Шароле разбил лагерь вдоль реки, окружив повозками и артиллерией обширное пространство между мостом и своим Конфланским дворцом, находившимся невдалеке. Вместе с ним остановился и герцог Калабрийский, а герцоги Беррийский и Бретонский со своими людьми разместились в Сен-Мор-де-Фоссе. Все же остальные отправились в Сен-Дени, от которого до Парижа было тоже два лье. Здесь армия простояла одиннадцать недель, и за это время произошли события, о которых я далее расскажу.
Уже на следующий день начались стычки, доходившие до ворот Парижа, где засели монсеньор де Нантуйе, королевский главный майордом, державшийся доблестно, и маршал Жоакен. Народ в городе был перепуган, но кое-кто из других сословий рад был бы видеть сеньоров в городе, полагая, что те действуют на благо и пользу королевства. Были и такие люди среди подданных сеньоров, которые, приняв их сторону, надеялись таким образом добиться высоких постов и должностей, которых в этом городе жаждут сильнее, чем в любом другом. Ведь те, кто их занимают, выжимают из них все, что можно, а не то, что им положено. Должности бывают без жалованья, и они продаются за 800 экю, а бывают с незначительным жалованьем, и они продаются за сумму, превышающую общее жалованье за 15 лет, но те, кто приобретают их, редко остаются в накладе. Парламент поддерживает такой порядок вещей, и не без причины — ведь в нем заинтересованы все советники парламента, среди которых достаточно добрых и почтенных лиц, но немало и дурных. То же самое можно сказать и об остальных сословиях.
ГЛАВА VII
Я говорю об этих должностях и постах потому, что ради них люди жаждут перемен, и так обстоит дело не только в наше время.
При короле Карле VI в наше королевство вторглись англичане и началась война, тянувшаяся до Аррасского мира. Переговоры о мире в Аррасе шли в течение двух месяцев, и в них участвовали: со стороны короля — четыре или пять принцев, герцоги, графы, пять или шесть прелатов и десять или двенадцать советников парламента; со стороны герцога Филиппа Бургундского — еще большее число важных персон того же ранга; папу представляли два кардинала, англичан — знатные лица. Герцог Бургундский не хотел нарушать свои обязательства по отношению к англичанам, с которыми был связан договором и взаимными обещаниями, прежде чем отмежеваться от них, и потому английскому королю и его сторонникам были предложены герцогства Нормандия и Гиень, но при условии, что король по примеру своих предшественников принесет за них оммаж французскому королю и вернет все другие земли, захваченные им в нашем королевстве помимо упомянутых герцогств. Но англичане отказались, не пожелав приносить оммаж; и впоследствии за это на них обрушились беды: их перестал поддерживать Бургундский дом, а с потерей такого союзника они утратили силу и стали терпеть поражения.
Правителем Франции от имени английского короля был тогда брат короля Генриха V герцог Бедфорд, женатый на сестре герцога Филиппа Бургундского. Он жил в Париже и даже в худшие времена получал, как регент, 20 тысяч экю в месяц. Но англичане потеряли Париж, а затем мало-помалу и остальную часть королевства. По возвращении в Англию никто из них не пожелал смириться с такой потерей. Однако в самом английском королевстве не было возможности удовлетворить все их претензии, и разгорелась борьба за власть, тянувшаяся долгие годы. Король Генрих VI, увенчанный в Париже короной Англии и Франции, был заключен в Лондонский замок и обвинен в измене и оскорблении величества; там он провел большую часть своей жизни и под конец был убит.
Герцог Йоркский, отец короля Эдуарда IV, провозгласил себя королем, но несколько дней спустя был разбит и погиб в сражении. Уже мертвому, ему отрубили голову, как поступили позднее с графом Варвиком, весьма влиятельным человеком в Англии. Последний в сопровождении небольшого числа людей, бежавших с поля сражения, увез из Англии в Кале графа Марча, позднее ставшего королем Эдуардом IV. Граф Варвик поддерживал дом Йорков, а герцог Сомерсет — дом Ланкастеров.
Эта борьба длилась столь долго, что все представители дома Варвика и Сомерсета погибли в сражениях или были обезглавлены. По приказу короля Эдуарда был утоплен в бочке с мальвазией его брат герцог Кларенс, который, как говорили, сам намеревался стать королем. А после смерти Эдуарда его второй брат, Глостер, убил двух сыновей Эдуарда, объявил его дочерей незаконнорожденными и венчался на царство. Вслед за этим в Англию прибыл граф Ричмонд, долгие годы бывший узником в Бретани, а ныне являющийся королем. Он разбил в сражении и убил жестокого короля Ричарда, который, как уже сказано, незадолго до этого умертвил своих племянников. Таким образом, насколько мне помнится, в этих английских междоусобицах погибло 80 человек из королевского рода. Некоторых из них я знал лично, а о других слышал от англичан, состоявших при герцоге Бургундском, когда я ему служил.
Так что не только в Париже и не в одной Франции люди бьются за блага и почести мира сего. Поэтому государи и могущественные сеньоры должны остерегаться раздоров в своем доме, ибо оттуда огонь распространяется по всей стране. И по-моему, все это происходит по божьему соизволению: когда государи и королевства процветают, упиваясь богатством, и не сознают, откуда проистекает такая милость, бог посылает им неожиданно одного или нескольких врагов. В этом убеждает история библейских царей или недавние события в Англии, Бургундии и других странах — словом, все, что Вы наблюдали и наблюдаете ежедневно.
ГЛАВА VIII
Я, однако, увлекся, и пора вернуться к моей теме. Подойдя к Парижу, сеньоры вступили в переговоры с горожанами, обещая им должности, деньги и все прочее, что могло их соблазнить. Через три дня в парижской ратуше состоялось большое собрание, и после долгих и бурных словопрений по поводу публично оглашенных предложений и требований, выдвинутых сеньорами якобы ради великого блага королевства, было решено послать к ним людей для переговоров о мире.
Многочисленная депутация из уважаемых горожан прибыла на встречу с сеньорами в Сен-Мор. Речь от ее имени держал знаменитый мэтр Гийом Шартье, в ту пору епископ Парижский, а от сеньоров выступил граф Дюнуа. Герцог Беррийский, брат короля, председательствовал, сидя в кресле, все остальные сеньоры стояли: с одной стороны — герцоги Бретонский и Калабрийский, а с другой — сеньор де Шароле, который был при полном вооружении, за исключением шлема и налокотников, и в роскошной накидке поверх кирасы. Он приехал из Конфлана через Венсеннский лес, который охранялся многочисленными королевскими людьми, и поэтому вынужден был взять с собой сопровождение.
Сеньоры стремились войти в Париж, чтобы по-дружески договориться с горожанами о реформах в королевстве, которое, как утверждали они, дурно управляется; при этом выдвигались тяжкие обвинения против короля. В ответ они выслушали весьма обнадеживающие речи, но при этом депутация попросила дать ей время для принятия решения. С тех пор король невзлюбил епископа и всех, кто был с ним.
Депутаты уехали, но переговоры продолжались, и каждый из сеньоров вел их в отдельности. Убежден, что некоторые в тайне дали согласие на то, чтобы сеньоры под видом простолюдинов пробрались в город и провели, если пожелают, своих людей небольшими группами. Эта измена позволила бы не только захватить город, но и одержать полную победу над королем. Ибо по многим причинам народ быстро бы переметнулся на их сторону, а затем примеру Парижа последовали бы и прочие города королевства.
Но бог подал мудрый совет королю, и он успешно им воспользовался. Предупрежденный обо всех этих событиях еще до того, как посланные к сеньорам горожане вступили в переговоры, он появился в Париже с военными силами, способными укрепить верность народа. Он привел значительное войско и разместил в городе две тысячи кавалеристов из нормандских дворян, большое число вольных лучников, а также своих придворных, состоящих у него на жалованьи, и других благонадежных людей, которые не покидали его в это тяжелое время.
Таким образом, сговор не состоялся и умонастроение народа изменилось настолько, что никто из тех, кто был ранее за нас, не осмелился бы высказаться за соглашение с нами, иначе ему бы не сдобровать. Король, однако, не проявил в связи с этим делом никакой жестокости, хотя кое-кто лишился службы, а некоторых выслали из города. Похвально, что мстить иным способом он не стал. А ведь если бы сговор состоялся и задуманное доведено до конца, то ему ничего бы не оставалось, как только бежать из королевства. Он сам мне не раз говорил, что если бы Париж изменил ему и он не смог бы войти в город, то бежал бы к швейцарцам или к миланскому герцогу Франческо, которого почитал за наилучшего друга, что тот и доказал, во-первых, послав ему в помощь 500 кавалеристов и три тысячи пехотинцев под командой своего старшего сына, Галеаццо, ставшего затем герцогом (они дошли до Форе и начали военные действия против монсеньора де Бурбона, но ввиду смерти герцога Франческо вернулись назад), а во-вторых, дав совет вступить в переговоры о мире и не отвергать ни одного требования сеньоров, дабы внести разлад в их коалицию и в то же время сохранить верность своих людей. Эти переговоры завершились Конфланским миром.
Помнится, не более трех дней мы простояли под Парижем, как в него вошел король. Он сразу же вступил в сражение с нами, особенно преследуя фуражиров, которым приходилось далеко ходить за фуражом и поэтому для их охраны требовалось много людей. Надо сказать, что Париж и Иль-де-Франс расположены в очень благодатном крае, вполне способном прокормить две столь мощные армии. Мы не испытывали никакого недостатка в продуктах, да и в Париже едва ли почувствовали присутствие лишних людей. Там подорожал только хлеб — на одно денье за хлебец. Мы ведь не перекрывали движения по трем рекам — Марне, Ионне и Сене, как и по речкам, впадающим в них. Вообще, из всех известных мне городов Париж пользуется тем преимуществом, что он окружен чрезвычайно плодородными и изобильными землями. Количество продуктов, поступающих в него, просто невероятно. В этих местах, а именно в Турнеле, я прожил позднее полгода, состоя при короле Людовике, обычно обедая и почивая вместе с ним, а после его кончины провел против своей воли 12 месяцев узником в его дворце, из окон которого наблюдал, сколько всего поступало в Париж из Нормандии вверх по Сене. Это намного больше того, что только можно вообразить.
Таким образом, из Парижа каждый день производились многолюдные вылазки, завершавшиеся крупными стычками. Наш дозор, насчитывавший 50 копий, стоял у Гранж-о-Мерсье. Но, кроме того, мы держали всадников как можно ближе к Парижу, и они часто вступали в схватку с парижанами, но обычно им приходилось отступать до самого нашего обоза, иногда шагом, а иногда рысью. Но когда им приходила подмога, они отгоняли противника к воротам Парижа. И так было все время. Ведь в городе насчитывалось более 2500 хорошо экипированных и разместившихся со всеми удобствами кавалеристов, а также много нормандских дворян и вольных лучников; они ежедневно встречались с дамами, перед которыми им хотелось покрасоваться во всеоружии.
У нас тоже народу было достаточно, но не хватало всадников, конными были лишь бургундцы — около двух тысяч копий, но они были хуже экипированы, чем те, что стояли в Париже, поскольку слишком привыкли к мирной жизни, о чем я уже говорил. К тому же 200 из них располагались в Ланьи, где находился герцог Калабрийский. Но зато у нас было очень много хороших пехотинцев.
Армия бретонцев разместилась в Сен-Дени, и они вступали в сражения, где только могли. Прочие же сеньоры рассредоточились по округе, чтобы армия могла прокормиться. Позднее к нам присоединились еще граф Арманьяк, герцог Немурский и сеньор д'Альбре. Своих людей — почти шесть тысяч всадников, творивших массу бесчинств,— они оставили вдалеке от нас, так как те не получали никакой платы и могли бы уморить нашу армию голодом, если бы им не выдали жалованья. Но граф Шароле, насколько мне известно, выдал им деньги — пять или шесть тысяч франков — при условии, что они не будут приближаться к нам.
Отправлено: 18.12.08 10:23. Заголовок: Глава IX Возвращаяс..
Глава IX
Возвращаясь к парижским делам, следует сказать, что здесь каждый день приносил успех или неудачу обеим сторонам, но серьезных военных действий не было, так как король, не имевший ни малейшего желания искушать судьбу в крупном сражении, не выпускал из города большие отряды. Он стремился к миру, но, как подобает мудрому человеку, хотел его достичь, разъединив силы противника.
Тем не менее как-то утром вдоль противоположного берега реки, напротив Конфланского дворца, выстроились четыре тысячи королевских вольных лучников, нормандские дворяне и немного кавалеристов. А в четверти лье от них, в деревне, расположилась другая группа кавалеристов, между ними лежала прекрасная равнина. Нас же от них отделяла Сена. Люди короля начали рыть у деревни Шарантон траншею и сооружать из земли и дерева вал. Траншея прошла напротив Конфлана, по другому берегу реки. За нею они поставили мощную артиллерию, которая сразу же выбила из деревни Шарантон людей герцога Калабрийского. Потеряв убитыми несколько пехотинцев и всадников, те поспешили перебраться к нам, и герцог Жан остановился в небольшом доме над рекой, совсем рядом с дворцом монсеньора де Шароле.
Затем эта артиллерия начала обстреливать наше войско и повергла всех в смятение, поскольку первый же залп скосил нескольких человек, а два ядра попали в комнату графа Шароле, когда он обедал, и убили поднимавшегося по ступенькам трубача, который нес блюдо с мясом. Граф Шароле перебрался на нижний этаж, приказав там все устроить поудобней, и решил никуда оттуда не двигаться.
Наутро все сеньоры явились на совет, который всегда собирался у графа Шароле; после совещания обычно все оставались обедать, Герцоги Беррийский и Бретонский усаживались на скамье, а граф Шароле и герцог Жан Калабрийский — перед ними. Граф всем оказывал честь, приглашая к столу, как и подобало хозяину дома.
На совете было решено пустить в ход нашу артиллерию. Орудий было много у графа Шароле, прекрасные пушки имелись также у герцога Калабрийского и герцога Бретонского. В стене, тянувшейся вдоль реки позади Конфланского дворца, проделали большие бреши и в них установили лучшие пушки (кроме бомбард и других тяжелых орудий, которые не стреляли), а все остальные расставили, где только можно. В итоге артиллерия, которую выставили сеньоры, оказалась гораздо более мощной, чем королевская.
Траншея, проделанная людьми короля, была очень длинной и тянулась к Парижу; ее продолжали рыть дальше, выбрасывая землю в нашу сторону, чтобы уберечься от артиллерийского обстрела. В эту траншею все они и попрятались, не осмеливаясь высунуть голову. Кругом были прекрасные луга, и местность была ровной, как ладонь. Я никогда еще не видел столь ожесточенной перестрелки, продолжавшейся несколько дней. Мы надеялись выбить их артиллерийским огнем, но они, каждый день получая подкрепление из Парижа, держались стойко и тоже не жалели пороха. Многие из наших вырыли окопы возле своих домов, другие же воспользовались рвами, которых здесь было множество, ибо в этой местности добывали камень. Так в течение трех или четырех дней все спасались от обстрела. Правда, страху было больше, чем потерь. Ни один именитый человек тогда не погиб.
Когда сеньоры увидели, что, к их стыду, королевское войско не понесло никакого урона, они поняли, сколь опасно их положение. Ведь это придало смелости парижанам, которых во время перемирия можно было видеть столько, что, казалось, в городе никого не осталось. И тогда на совете было решено построить мост из лодок, срезав у них узкие части и по широким настлав доски, а две последние лодки закрепив якорями. Для этого по Сене были подвезены большие лодки, по которым могло бы сразу пройти много пеших людей.
Итак, переправа через реку была делом решенным. Обеспечить ее безопасность поручили канониру мэтру Жиро, который говорил, что бургундцы выиграли от того, что противники набросали столько земли, поскольку атакующие окажутся теперь намного выше королевских людей, которые засели в траншее и не осмелятся выйти из нее, опасаясь артиллерийского огня. Эти доводы придали храбрости нашим людям накануне переправы, для которой все лодки были уже подведены, за исключением двух последних, стоявших наготове, так что мост был почти полностью сооружен. Но как только его закончили, появился королевский герольд и заявил, что мы нарушаем перемирие. Оно было заключено на два дня, и в тот вечер его срок истекал. Герольд, приехавший в действительности посмотреть, как у нас обстоят дела, разговаривал со случайно оказавшимися на мосту монсеньором де Бюэем и другими.
По мосту могли пройти бок о бок три кавалериста с копьями у бедер. Кроме того, у нас имелось шесть больших судов, на которых могла сразу разместиться тысяча человек, и много маленьких. Для прикрытия переправы расставили артиллерию. Были составлены списки отрядов для переправы и назначены ее руководители — граф Сен-Поль и сеньор де Обурден. После полуночи все начали вооружаться и еще до восхода солнца были готовы. Некоторые, пока еще не рассвело, прослушали мессу и сделали все, что должны в подобных случаях делать добрые христиане. В ту ночь я стоял в карауле, от которого никто не освобождался, и находился в большой палатке, разбитой посреди лагеря. Начальником караула был монсеньор де Шатогион, погибший впоследствии в битве при Муртене. Все мы ждали часа выступления. Но вдруг из траншеи, где сидели королевские люди, раздались крики: «Прощайте, соседи, прощайте!», а затем они подожгли свой лагерь и отвели артиллерию. Начало светать. Те, кто готовились к переправе, собрались у реки и увидели, что противник отошел уже очень далеко, к Парижу. Радуясь такому исходу, все отправились снимать оружие.
Как оказалось, король разместил за рекой своих людей лишь для того, чтобы обстреливать наше войско; вступать же в сражение, как я уже говорил, он не желал, чтобы не испытывать судьбу, хотя сил у него было не меньше, чем у всех сеньоров, вместе взятых. В его намерение входило расколоть лигу и добиться мира, не подвергая опасности в таком ненадежном деле, как сражение, своего столь высокого и могущественного положения, каковым является положение государя великого и покорного Французского королевства.
Несколько дней длилось перемирие, во время которого в Гранж-о-Мерсье, поблизости от нашего войска, встречались представители обеих сторон, чтобы заключить мир, там ежедневно в тайне договаривались о переходе кого-нибудь на сторону противника. От короля там бывал наряду с прочими граф Мэн, от сеньоров — граф Сен-Поль и другие представители. Много раз они собирались, так ничего и не решив. Перемирие тем не менее продолжалось, и множество людей встречалось возле большого рва, на полпути между обеими армиями,— его никто не имел права перейти даже в дни перемирия. В результате не проходило и дня, чтобы десять или двенадцать человек не перебегало от короля к сеньорам и наоборот. Позднее это место прозвали Торжком — из-за того, что там заключались сделки.
По правде говоря, встречи и общение в подобных условиях очень опасны, особенно для той стороны, которой явно грозит поражение. Ведь естественно, что большинство людей думает о том, как бы спастись или возвыситься, и поэтому с легкостью готово переметнуться на сторону того, кто сильнее. Есть, правда, столь добродетельные и твердые люди, что не имеют таких побуждений, но их мало. Особенно же опасно, когда сманивают людей государи, и если они умеют это делать, значит, господь милостив к ним, ибо это признак того, что им не свойственна безрассудная гордыня, которая порождает презрение к людям. По этой причине, если приходится вести переговоры о мире, нужно использовать самых верных слуг, какие только есть у государя, причем среднего возраста, чтобы молодые по слабости своей не вступили в какую-нибудь бесчестную сделку, а возвратившись, не напугали слишком дурными вестями своего господина, и предпочтение следует отдавать тем, кто был государем облагодетельствован и обласкан; но в любом случае посылать следует людей мудрых, ибо от глупца никогда пользы не будет. Вести же переговоры лучше где-нибудь подальше, а когда послы возвращаются — выслушивать их наедине или в узком кругу, чтобы можно было, если новости окажутся тревожными, внушить им, что следует говорить остальным, коли их начнут расспрашивать. Ведь когда они возвращаются с переговоров, все хотят знать новости, а кое-кто при этом станет утверждать, что от него ничего не скроют. И если послы таковы, какими они, по-моему, должны быть, то они и поступят так, что всем ясно станет, какой у них мудрый господин.
Глава X
Я завел разговор на эту тему, потому что видел в этом мире много лжи, особенно со стороны слуг по отношению к своим господам; и чаще всего обманутыми остаются гордые государи и сеньоры, не желающие прислушиваться к словам других людей, в отличие от смиренных, которые с охотой им внимают. Из всех, кого я знал, самым мудрым человеком, способным выпутаться из беды в тяжелое время, был наш господин — король Людовик XI, смиреннейший в своих речах и одежде и весьма настойчивый, когда ему нужно было привлечь на свою сторону полезных или опасных для него людей. Он не унывал, если с первого раза получал отказ от того или иного человека, и продолжал свои усилия, не жалея посулов и даров в виде денег или тех должностей, которые, как он знал, того прельщали. В мирное и спокойное время он, бывало, лишал доверия и прогонял некоторых людей, а затем, когда появлялась в них нужда, возвращал их, щедро одаряя, и пользовался их услугами, не держа на них никакого зла за прошлое. Он был, естественно, другом людей невысокого положения и врагом всех могущественных, способных обойтись без него. Никто, кроме него, не изъявлял желания знать стольких людей, и не прислушивался к людям столь внимательно, и не осведомлялся о столь многих вещах. Поистине он знал, как своих подданных, всех могущественных и значительных людей в Англии, Испании, Португалии, Италии и во владениях герцогов Бургундского и Бретонского. Благодаря таким способностям и приемам, о которых я рассказал, он удержал корону, несмотря на многочисленных врагов, коих сам себе нажил, вступив на престол.
Но в особенности его выручала великая щедрость. Дело в том, что если в трудную минуту он вел себя мудро, то, как только чувствовал себя в полной безопасности или хотя бы получал передышку, он начинал во вред себе уязвлять людей по мелочам, ибо с трудом переносил спокойную жизнь. Он с легкостью злословил о людях и в глаза, и за глаза, исключая лишь тех, кого побаивался,— а таких было немало,— поскольку по природе своей был довольно-таки боязливым. Но когда его болтливость приносила ему неприятности или же он опасался их и хотел как-то поправить дело, он говорил обиженному: «Я знаю, что язык мой причиняет мне много вреда, но он же иногда и доставляет радость. Однако я готов повиниться». Слова эти он обязательно подкреплял каким-нибудь подарком, и дары его были щедрыми.
Большая милость божья для государя, когда он умеет различать добро и зло, а в особенности когда он больше следует добру, чем злу, как делал наш господин — король. По моему мнению, ему пошли на пользу трудности, перенесенные в юности, когда он бежал от отца и укрывался у герцога Филиппа Бургундского, у которого прожил шесть лет,— ведь он вынужден был угождать тем, в ком нуждался, и познал невзгоды, а это немало значит. Когда он обрел силу, став королем, он поначалу помышлял лишь о мести, но очень скоро из-за этого приключилось немало бед, и тогда к нему пришло раскаянье. И он исправил все, что, заблуждаясь, безрассудно натворил, и снова расположил к себе тех людей, которых раньше считал виновными, о чем Вы позднее узнаете. Если бы он не был воспитан иначе, чем, как я видел, воспитывают сеньоров в этом королевстве, то ни за что не сохранил бы власть. А тех ведь воспитывают так, что ни о каком чтении они понятия не имеют и ни одного мудрого человека в их окружении не бывает, умеют они лишь наряжаться да говорить глупости. Они держат управляющих, которые ведают их делами и к которым только и можно обращаться, а к ним самим нет, ибо, не имея подчас дохода даже в 13 ливров серебром, они надменно отвечают: «Обратитесь к моим людям», подражая тем самым большим вельможам. Потому-то мне часто приходилось видеть, как слуги наживаются за их счет и дают им понять, что они глупцы. А если случайно кто-нибудь среди них возьмется за ум и пожелает знать, каково же его состояние, то оказывается, что уже поздно и поправить ничего нельзя. Так что следует заметить: все люди, которые когда-либо были великими и совершали великие дела, подготавливались к этому смолоду и успехи их объясняются либо воспитанием, либо милостью божьей.
ГЛАВА XI
Я задержался на этой теме, но ведь она такова, что даже при желании мне трудно от нее оторваться. Возвращаясь к войне, напомню, что, как Вы уже слышали, люди короля, засевшие в траншее вдоль Сены, покинули ее в то время, когда их должны были атаковать. Перемирие продлилось не более одного или двух дней, и вскоре боевые действия возобновились с особенным ожесточением. Стычки происходили с утра до вечера. Из Парижа выходили небольшие отряды, но они тем не менее часто опрокидывали наш дозор, которому приходилось высылать подкрепления. Не припомню ни одного дня, чтобы он прошел без столкновений, хотя бы совсем незначительных. Если бы король пожелал, то уверен, что они были бы гораздо более крупными, но он относился с крайней недоверчивостью ко многим своим людям, причем без причины. Позднее он мне рассказал, что как-то ночью застал открытой в Сент-Антуанской башне дверь, ведущую в поля, и заподозрил в измене мессира Карла де Мелена, поскольку его отец охранял башню. Я же о мессире Карле ничего не скажу, кроме того, что уже говорил, но замечу, что лучшего слуги, чем он, у короля в то время не было.
В один прекрасный день в Париже решили дать нам бой (полагаю, что это было решение не короля, а капитанов), атаковав с трех сторон: одним, самым большим отрядом, — возле Парижа, другим — у Шарантонского моста (этот отряд не сумел причинить нам вреда), а третьим, в 200 кавалеристов,— через Венсеннский лес. Об этом намерении наше войско было предупреждено одним пажом, который посреди ночи прокричал с другого берега реки, что добрые друзья сеньоров извещают их об атаке, назвал имена некоторых и немедленно скрылся.
Едва начало светать, как перед Шарантонским мостом появился мессир Понсе де Ривьер, а монсеньор дю Ло и другие через Венсеннский лес добрались до нашей артиллерии и убили одного канонира. Повсюду забили тревогу, полагая, что началось то, о чем ночью предупредил паж. Монсеньор де Шароле быстро вооружился, а еще раньше это сделал герцог Жан Калабрийский, который в любое время по тревоге был первым при полном вооружении и на боевом коне. Он был одет так же, как и его итальянские кондотьеры, но выглядел, как подобает государю и главнокомандующему. Он сразу же рванулся к нашим передовым отрядам, чтобы не допустить преждевременного выступления людей, ведь все войско с радостью повиновалось ему так же, как и сеньору де Шароле, и он действительно заслуживал такой чести.
Мгновенно все были на ногах и при оружии, укрываясь за цепью повозок. По другую сторону было только около 200 всадников в дозоре. Все были полны ожидания, но я никогда не видел, чтобы люди возлагали столько надежд на сражение.
На шум прискакали герцоги Беррийский и Бретонский, которых я лишь в этот день и видел вооруженными. Герцог Беррийский был при полном вооружении, но людей с ним было мало. Они проехали через весь лагерь и остановились неподалеку, чтобы встретиться с мессиром де Шароле и герцогом Калабрийским и переговорить с ними. Тем временем усиленный конный дозор подошел поближе к Парижу и заметил группу всадников, направлявшихся в нашу сторону, чтобы выяснить, в чем причина поднявшегося шума.
Наши пушки открыли огонь, когда люди монсеньера дю Ло подошли на близкое расстояние. Король располагал сильной артиллерией, и орудия, расположенные на стенах Парижа, дали в ответ несколько залпов. Удивительно, что их ядра долетели до нашего войска, ведь расстояние было в два лье, но, вероятно, они очень высоко подняли дула пушек. Пальба с обеих сторон убедила всех, что началось большое сражение.
Погода была хмурая и туманная. Наши конные дозорные, приблизившись к Парижу, заметили отряд всадников, а вдалеке от него, как им показалось, множество поднятых копий, и они вообразили, что в поле вышли все королевские батальоны и все парижане. Но это был обман зрения, вызванный пасмурной погодой. Наши повернули назад, к сеньорам, расположившимся за пределами лагеря, и сообщили им свою новость, уверив их в том, что схватки не избежать. Всадники же, вышедшие из Парижа, увидев, что наши дозорные повернули назад, стали приближаться, и это еще более убедило всех в том. что сообщение дозорных соответствует истине. И тогда герцог Калабрийский подъехал к тому месту, где был штандарт графа Шароле и где собралось большинство знатных людей его дома, готовых его сопровождать с развернутым знаменем. Наготове был и паж, носивший, по обычаю Бургундского дома, его гербы. Герцог Жан обратился к нам: «Ну, вот мы и дождались того, чего желали! Смотрите, король со всем народом вышел из города и они идут на нас, как говорят дозорные. Так что наберитесь мужества: коли, они вышли из Парижа, мы измерим их силу парижским аршином, а он велик!» — и поскакал дальше воодушевлять людей.
Наши дозорные малость оправились от первоначального испуга, увидев, что отряд вражеских всадников невелик, и вновь приблизились к городу. Королевские батальоны оставались на том же месте, где их заметили раньше, и это заставило наших призадуматься. Они подошли к ним как можно ближе. Солнце уже поднялось, было светло, и они увидели, что это высокий чертополох, заросли которого доходили до городских ворот,— ничего другого там не было. Об этом сообщили сеньорам, и те отправились слушать мессу и завтракать. Ложным донесением дозорные опозорили себя, хотя их можно извинить, если учесть плохую погоду и вспомнить о ночном предупреждении пажа.
Отправлено: 23.12.08 00:07. Заголовок: Глава XII Переговор..
Глава XII
Переговоры о мире велись главным образом между королем и графом Шароле, поскольку они представляли главные силы. Сеньоры предъявляли большие требования, особенно герцог Беррийский, желавший получить Нормандию, но король на это не соглашался. Граф Шароле хотел вернуть города на Сомме — Амьен, Абвиль, Сен-Кантен, Перонн и прочие, которые король выкупил у герцога Филиппа за 400 тысяч экю за три года до этого и которые в свое время герцог получил от короля Карла VII по Аррасскому миру. Граф Шароле был крайне огорчен потерей этих земель, утверждая, что при его жизни король не имел права выкупать их, и напоминал ему, сколь многим он обязан его дому, когда, скрываясь от отца короля Карла, он был принят в Бургундии и прожил там шесть лет, получая деньги на содержание, а затем в сопровождении членов этого дома совершил поездки в Реймс на коронацию и в Париж.
Мирные переговоры зашли столь далеко, что однажды утром король переправился через реку к нашему войску, оставив многочисленных всадников, сопровождавших его, на берегу. В лодку с ним сели, не считая гребцов, всего лишь четыре или пять человек: монсеньоры дю Ло, де Монтобан — адмирал, де Нантуйе и другие. Их поджидали по ту сторону реки графы Шароле и Сен-Поль. Король обратился к графу Шароле со словами: «Брат мой. Вы обещаете мне безопасность?» (граф был ранее женат на его сестре) — и тот ответил: «Да, монсеньор». Я, как и многие другие. слышал это сам. Тогда король вышел на берег со своими спутниками, и графы оказали ему подобающие почести. Дабы не остаться в долгу, король произнес следующее: «Теперь, брат мой, я знаю, что Вы поистине благородный человек, достойный своего происхождения от французского королевского дома».—«Почему, монсеньор?»— спросил граф Шароле. «Потому что, когда я отправил послов в Лилль к дядюшке, Вашему отцу, и к Вам, этот глупец Морвилье наговорил Вам такого, что Вы передали мне через архиепископа Нарбоннского — человека благородного, что он не раз доказал, сумев всех умиротворить,— что не пройдет и года, как я раскаюсь в том, что Вам довелось услышать от Морвилье, и Вы выполнили свое обещание, причем задолго до истечения срока»,— ответил король, добродушно усмехаясь, ибо, зная натуру собеседника, был уверен, что тот получит удовольствие от этих слов. Они и впрямь ему пришлись по душе. «А с людьми, которые выполняют обещания, я люблю иметь дело»,— закончил король и затем отмежевался от слов Морвилье, заявив, что не поручал ему говорить что-либо подобное.
Король, прохаживаясь, долго беседовал с обоими графами, и за ними наблюдало много вооруженных людей, стоявших поблизости. Тогда-то и были высказаны требования насчет герцогства Нормандского, городов на Сомме и другие, выдвинутые ранее сеньорами как лично для себя, так и во имя блага королевства. Но сейчас о благе королевства речь уже не шла — его вытеснила забота о благах частных. О Нормандии король и слышать не хотел, но требование графа Шароле удовлетворил и по его настоянию согласился предоставить должность коннетабля графу Сен-Полю. Они распрощались очень любезно. Король, сев в лодку, вернулся в Париж, а остальные — в Конфлан.
Так шли дни — то мирные, то заполненные военными действиями. Все соглашения, достигавшиеся в Гранж-о-Мерсье, где обычно собирались представители обеих сторон, нарушались. Но переговоры между королем и сеньором де Шароле не прерывались, и они обменивались посланцами, несмотря на вооруженные столкновения. В переговорах участвовали Гийом Биш и Гийом д'Юзи. Оба они действовали от имени графа Шароле, однако ранее король благоволил к ним, приняв их по просьбе графа после того, как их прогнал герцог Филипп. Эти переговоры были не всем по душе; среди сеньоров росло взаимное недоверие, и все стало им уже надоедать, так что, не случись через несколько дней некоторых событий, они, к своему позору, разошлись бы по домам.
Сеньоры трижды, как я видел, держали совет, собравшись вместе в одной комнате; однажды я заметил, как недоволен был граф Шароле, когда после двух совещаний, проходивших в его присутствии, они не пригласили его на заседание в его же собственную комнату; чего не следовало бы делать, учитывая, что в составе нашей армии его военные силы были наиболее крупными. Сеньор де Конте, человек очень мудрый, как я уже отмечал, убеждал его проявлять терпение и говорил, что если он их прогневит, то они придут к соглашению без него, и что поскольку он самый сильный, то ему нужно быть и самым благоразумным, то есть избегать ссоры с ними, всячески заботиться о том, чтобы действовать совместно, и ради этого скрывать свой гнев, и что, если говорить правду, многие даже в его окружении весьма удивлены тем, что столь ничтожные личности, как две вышеупомянутые, участвуют в столь важных делах, ибо это очень опасно, особенно когда имеешь дело с таким щедрым королем, как наш. Де Конте ненавидел Гийома Биша, но я уверен, что его заставило так говорить не недоверие к нему, а забота о пользе дела, так как он высказал то же самое, что и другие. Граф Шароле согласился с этим мнением и стал чаще устраивать для сеньоров пиршества, более обильные, чем раньше; благодаря этому он смог теснее сойтись с ними самими и с их людьми, которых прежде не имел привычки приглашать.
По-моему, в этом действительно была необходимость, поскольку опасность раскола была велика. В подобном сообществе мудрый человек всегда полезен и его услуги трудно переоценить, лишь бы к нему прислушивались. Но я не знал государей, которые способны были распознавать людей, пока они не оказывались в беде, а если они и умели это делать, то не пользовались этим. Они ведь вверяют власть тем, кто им более приятен — либо потому, что у них подходящий возраст, либо потому, что их взгляды совпадают с их собственными, а иногда они подпадают под влияние тех, кто умело организует их развлечения. К людям же разумным они обращаются, только когда в них появляется нужда. Такими были в свое время, насколько я мог видеть, король, граф Шароле, король Эдуард Английский и многие другие. Этих троих я наблюдал, когда им приходилось особенно трудно из-за того, что они пренебрегали разумными людьми. А графа Шароле, когда он стал герцогом Бургундии и фортуна вознесла его выше любого другого представителя его дома, сделав столь могущественным и прославленным, что он перестал страшиться равных ему государей, господь настолько лишил рассудка, что он начал пренебрегать любыми советами, полагаясь только на себя самого. И вскоре он горестно закончил жизнь, погубив многих своих людей и подданных и разорив свой дом, как Вы и сами можете видеть.
Отправлено: 23.12.08 00:09. Заголовок: Глава XIII Причины,..
Глава XIII
Причины, по которым я обстоятельно говорил об опасностях, подстерегающих во время переговоров, и о том, что государям надлежит проявлять мудрость и хорошо знать людей, коим они поручают их вести, сейчас станут ясными, и тем, кто не постиг еще сути дела, будет понятно, что именно заставило меня столь долго рассуждать об этом предмете.
Во время переговоров, проходивших на общих собраниях, где все могли общаться друг с другом, вместо договора о мире в тайне от короля было заключено соглашение о передаче Нормандского герцогства герцогу Беррийскому, единственному брату короля, который, получив этот удел, вернул бы королю Берри. Сделка удалась потому, что великая сенешальша Нормандии с согласия некоторых своих приближенных и родственников впустила в цитадель Руана герцога Жана Бурбонского, и тот, таким образом, вошел в город. Она сразу же согласилась на эти перемены, поскольку очень уж хотела, чтоб Нормандией управлял принц королевской крови, и того же самого желали почти все нормандские города и селения. Нормандцам всегда казалось и кажется по сей день, что их столь великому герцогству подобает быть под властью не меньше чем у герцога. По правде говоря, оно и впрямь могущественное и приносит огромные доходы. В мое время там собирали по 950 тысяч франков, а некоторые говорят, что и больше.
Отступившись от короля, все жители Руана принесли присягу герцогу Бурбонскому, выступавшему от имени герцога Беррийского, за исключением Уата, который был любим королем, ибо был им воспитан и служил у него во Фландрии камердинером, а также Гийома Пикара, ставшего впоследствии генеральным сборщиком налогов в Нормандии. Не пожелал принести присягу и нынешний великий сенешал Нормандии; он вопреки воле матери, совершившей, как сказано, эту сделку, вернулся к королю.
Когда король узнал о переменах в Нормандии, он понял, что не сможет исправить случившегося, и решил заключить мир. Он немедленно дал знать сеньору де Шароле, находившемуся в своем войске близ Конфлана, что желает переговорить с ним, и назначил час, когда он прибудет в поле к его лагерю. Он выехал к урочному часу со случайно подвернувшимися ста всадниками — по большей части шотландскими гвардейцами и другими. Граф же Шароле отправился почти без сопровождения и без всяких церемоний. Однако к нему по пути присоединилось много народа, так что его свита оказалась гораздо большей, чем королевская. Он приказал всем остаться в стороне и встретился с королем наедине. Король сказал ему, что мир на деле достигнут, и рассказал о еще неизвестных графу событиях в Руане, заявив, что по своей воле он никогда не дал бы брату этого удела, но раз сами нормандцы пожелали подобного новшества, то он дает согласие и готов заключить договор целиком в той форме, в какой он был представлен несколько дней назад. Помимо этого, оставалось договориться лишь о немногих вещах.
Сеньор де Шароле чрезвычайно обрадовался, так как его войско крайне нуждалось в продовольствии и особенно в деньгах и, не случись этого, все сеньоры, сколько их там ни было, вынуждены были бы с позором разойтись. Правда, в тот день или несколько дней спустя к графу прибыло подкрепление, посланное отцом, герцогом Филиппом Бургундским, которое привел монсеньор де Савез, и оно насчитывало 120 кавалеристов и 15 сотен лучников, а с ними было доставлено 120 тысяч экю наличными на шести вьючных лошадях и большое количество луков и стрел. Так что войско бургундцев, опасавшихся, как бы другие не заключили договора без них, получило хорошее пополнение.
Переговоры о соглашении были настолько приятны королю и графу де Шароле, и они с таким воодушевлением стремились довести их до конца, что, по словам последнего, не замечали, куда идут. А направлялись они прямо к Парижу и зашли так далеко, что вступили на вал, который по приказу короля был выведен довольно далеко за городские стены, в конце траншеи, дабы под его прикрытием можно было проходить в город. За графом следовало четверо или пятеро его людей. Оказавшись на валу, они перепугались, но граф держался превосходно. Полагаю, что с этого времени оба эти сеньора стали более осторожны в проявлении своей радости, поняв, что она может обернуться бедой.
Когда в войсках стало известно, что сеньор де Шароле взошел на вал, поднялся шум. Граф Сен-Поль, маршал Бургундский, сеньоры де Конте и де Обурден и многие другие стали упрекать сеньора де Шароле и людей из его свиты в безрассудстве, вспоминая о том, как с его дедом приключилось несчастье в Монтеро в присутствии короля. Всем, кто находился в поле, приказали немедленно вернуться в лагерь, и маршал Бургундский сказал: «Если этот юный государь, безрассудный или потерявший голову, погубит себя, то не дадим погибнуть его дому и делу его отца и нашему. А потому пусть все вернутся на свои места и будут наготове, не страшась грядущей судьбы, ибо вместе мы представляем достаточную силу, чтобы отойти к границам Эно, Пикардии или Бургундии». Произнеся эти слова, он вскочил на коня.
Граф Сен-Поль тем временем покинул лагерь, высматривая, не появится ли кто со стороны Парижа. Прошло немало времени, и вот показались 40 или 50 всадников — это был граф Шароле в сопровождении королевских лучников и других. Как только граф Шароле заметил своих, он велел сопровождавшим его вернуться назад и обратился к маршалу де Нефшателю, которого побаивался, поскольку тот, будучи добрым и честным рыцарем, высказывался крайне смело и даже отваживался говорить ему: «Я служу Вам до поры до времени, пока Ваш отец жив». Граф сказал: «Не браните меня, я прекрасно понимаю свое безрассудство, но я слишком поздно заметил, что нахожусь возле вала». Маршал высказал ему в глаза больше, чем говорил в его отсутствие, и граф, не молвив ни слова в ответ, понурив голову, вернулся к войску, где все обрадовались, увидев его, и стали с похвалой отзываться о честности короля. Однако никогда более граф ей себя не вверял.
Отправлено: 24.12.08 12:23. Заголовок: Глава XIV В конце к..
Глава XIV
В конце концов по всем вопросам было достигнуто согласие, и на следующий день после этого граф Шароле устроил общий смотр, чтобы узнать, сколько у него осталось людей и сколько он потерял. На смотр без предупреждения приехал король с 30 или 40 всадниками и осмотрел все отряды один за другим, кроме отряда маршала Бургундского, который не любил короля, поскольку тот ранее подарил ему Эпиналь в Лотарингии, а затем отнял и передал герцогу Жану Калабрийскому, что нанесло маршалу немалые убытки.
Мало-помалу король, осознавший свою ошибку, примирился со служившими его отцу добрыми и знатными рыцарями, которых он сместил с их постов, взойдя на престол, и которые по этой причине объединились против него. Было объявлено, что король примет на следующий день в Венсеннском замке всех сеньоров, которые должны ему принести оммаж, и что ради их безопасности замок будет отдан под охрану графу Шароле.
В назначенный день там у короля собрались все до единого сеньоры; вход охранялся хорошо вооруженными людьми графа Шароле. Тогда-то и был подписан мирный договор. Монсеньор Карл принес королю оммаж за Нормандское герцогство, граф Шароле — за пикардийские и другие земли, которые он вытребовал, а граф Сен-Поль дал клятву верности, вступив в должность коннетабля. Но не бывает пиршеств, где все были бы сыты, и одни получили все, чего желали, а другие ничего.
Король перетянул на свою сторону некоторых добрых мужей невысокого положения. Большинство же присоединилось к новоиспеченному герцогу Нормандскому и герцогу Бретонскому, которые направлялись в Руан, чтобы вступить во владение Нормандией. Когда были оформлены все бумаги и сделано все прочее, необходимое для установления мира, все распрощались друг с другом и, покинув Венсеннский замок, разъехались по своим местам.
Граф Шароле выехал во Фландрию в тот же день, когда тронулись в путь герцоги Нормандский и Бретонский. По дороге графа нагнал король, старавшийся убедить его в своих дружеских чувствах, и проводил до Вилье-ле-Бель, деревни в четырех лье от Парижа, где они заночевали. Короля сопровождало немного людей, но он приказал, чтобы к нему явилось 200 кавалеристов, дабы проводить его обратно, и об этом приказе сообщили графу Шароле, который уже улегся спать. Тот заподозрил неладное и велел вооружиться своим людям. Как видите, двум могущественным сеньорам почти невозможно пребывать в добром согласии из-за постоянных подвохов и подозрений. Два могущественных государя, если они желают жить в дружбе, не должны видеться, а общаться им следует через опытных и мудрых людей, которые будут вести переговоры и улаживать споры.
На следующее утро оба упомянутых сеньора расстались, обменявшись добрыми словами. Король вернулся в Париж в сопровождении своих людей, и подозрения насчет цели их приезда рассеялись. Граф же Шароле двинулся по дороге на Компьень и Нуайон (по приказу короля ему везде был открыт путь) в Амьен, где он принял оммаж от дворян, живущих в долине Соммы и в Пикардии, на землях, за которые король, как я выше говорил, уплатил 400 тысяч золотых экю три года назад и которые возвратил ему по мирному договору. Затем он без промедления отправился в Льежскую область, поскольку ее жители вот уже на протяжении пяти или шести месяцев воевали с его отцом, которого самого в это время там не было — он находился то в Намюре, то в Брабанте. Среди льежцев уже начались распри, однако зимняя пора не позволяла предпринять против них решительные действия: были сожжены многие деревни и в мелких стычках нанесено льежцам несколько поражении, после чего был заключен мир. Льежцы обязались его соблюдать под угрозой большого штрафа. После этого граф уехал в Брабант.
Отправлено: 24.12.08 12:25. Заголовок: Глава XV Обратимся ..
Глава XV
Обратимся к герцогам Нормандскому и Бретонскому, которые отправились принимать герцогство Нормандию. Как только они въехали в Руан, начались споры из-за добычи. С ними ведь были названные мною рыцари, привыкшие к высоким должностям и большим почестям при короле Карле; они решили, что их выступление достигло цели, и потому все желали захватить места получше, не полагаясь более на обещания короля. Герцог Бретонский требовал своей доли, поскольку его участие в деле было наибольшим. И страсти накалились настолько, что герцог Бретонский вынужден был, опасаясь за свою жизнь, перебраться на гору Святой Екатерины близ Руана, а когда дело дошло до того, что люди герцога Нормандского вместе с руанцами готовы были осадить его в этом месте, ему пришлось ретироваться прямиком в Бретань.
Король меж тем продвигался к Нормандии. Вы понимаете, что он следил за событиями и ускорял их, ибо мастерски владел искусством разделять людей. Некоторые из тех, что держали укрепленные местечки, начали их ему сдавать, заключая с ним соглашения. Об этом я знаю лишь по его рассказам, так как меня в тех местах тогда не было. Он вступил в переговоры с герцогом Бретонским, в руках которого была часть крепостей Нижней Нормандии, в надежде заставить его порвать все отношения с его братом. Он провел вместе с герцогом несколько дней в Кане и подписал там с ним договор, по которому город Кан и другие с определенным числом солдат оставались в руках монсеньора де Лекена. Договор этот, однако, был таким неопределенным, что ни тот ни другой, полагаю, его никогда в расчет не принимали. Герцог Бретонский затем уехал, а король вернулся назад и двинулся на своего брата.,
Герцог Нормандский, видя, как король захватил у него Пон-де-л'Арш и другие места, понял, что не может оказать сопротивление, и решил бежать во Фландрию. Граф Шароле, находившийся тогда в Сен-Троне, городке Льежской области, испытывал огромные трудности: его вконец измученной армии приходилось вести борьбу со льежцами, и к тому же в зимнее время. Ему очень горько было видеть эти раздоры, так как он больше всего на свете хотел бы видеть герцога в Нормандии, что, как он полагал, на треть ослабило бы короля. Он велел собрать людей по Пикардии и разместить их в Дьеппе, но еще до того, как они собрались, комендант города заключил соглашение с королем. Таким образом, король вернул себе всю Нормандию, за исключением мест, оставшихся по Канскому соглашению в руках монсеньора Лекена.
Глава XVI
Герцог Нормандский, как я уже сказал, решил немедля бежать во Фландрию, но тут он примирился с герцогом Бретонским. Оба они признали свои ошибки и согласились, что из-за раздора гибнет все лучшее в мире.
Могущественные люди примерно одинакового положения, когда они заключают союз, почти не в силах сохранять его в течение долгого времени, если только над ними нет кого-то главного, который должен быть мудрым и уважаемым человеком, дабы ему все подчинялись; я говорю это не понаслышке, так как собственными глазами видел много тому подтверждений. Ведь, к нашему горю, все мы склонны к раздорам, не учитывая их последствий, и, как я заметил, это происходит во всем мире. Мне кажется, что один мудрый государь, имея под рукой десять тысяч человек и средства для их содержания, внушает больше почтения и более опасен, чем десяток союзников, собравшихся вместе и имеющих по шесть тысяч человек каждый, поскольку у них будет столько вопросов, которые надо разрешить, что они потеряют половину времени, прежде чем придут к согласию.
Итак, герцог Нормандский, без средств и покинутый всеми своими рыцарями, некогда служившими королю Карлу, а теперь перешедшими к королю Людовику, от которого они получили больше, нежели имели при его отце, скрылся в Бретани. Оба герцога, как говорили бретонцы, поумнели после нанесенного им удара и держались вместе в Бретани. Их главным представителем был сеньор де Лекен, через которого шли взад и вперед многочисленные посольства: от обоих герцогов к королю и от него к ним, от них к графу Шароле, будущему Бургундскому герцогу, и от него к ним, от короля к герцогу Бургундскому и наоборот; одни из них направлялись, чтобы узнать новости, другие — переманить на свою сторону нужных людей и со всякими темными целями, прикрытыми благовидными предлогами. Некоторые послы имели действительно добрые намерения добиться умиротворения, но с их стороны было великим безумием мнить себя столь мудрыми и добродетельными, чтобы полагать, будто их личное содействие поможет примирить столь могущественных, ловких и упорных в достижении своих целей государей, как эти, тем более что у них не было основания желать примирения. Добрые души, мнящие себя способными добиться того, о чем они понятия не имеют, поскольку их господа нередко скрывают от них свои тайные помыслы, всегда найдутся. Такие люди, о которых я говорю, чаще всего служат для парадности и отправляются обычно за свой счет. Но с ними всегда едет какой-нибудь скромный человечек с особым поручением. Все это я постоянно наблюдал в посольствах, по крайней мере, того времени, о котором рассказываю. И насколько государи должны, как я говорил, проявлять мудрость при выборе людей, которым они поручают свои дела, настолько же и те лица, что отправляются за границу представлять их интересы, должны хорошо все обдумать, прежде чем браться за эти дела; и проявит большую мудрость тот, кто воздержится и не станет в них вмешиваться, если поймет, что мало в них смыслит и не пригоден для их ведения, ибо многие способные люди из тех, кого я знал, оказывались сбитыми с толку и беспомощными, когда брались за них.
Я видел государей двух типов: одни столь неуравновешенные и подозрительные, что не знаешь, как с ними и обходиться, так как им все время мерещится, что их обманывают; другие же вполне доверяют своим слугам, но столь мало смыслят в своих обязанностях, что не понимают, кто им приносит добро, а кто зло. Причем первые постоянно переходят от любви к ненависти и от ненависти к любви, И поскольку среди государей обоих типов редко встречаются добрые, то положение при них не слишком надежно и прочно. Я, однако, предпочел бы жить при мудром государе, нежели при глупом, поскольку при нем легче найти средства и способы избежать его гнева и заслужить его милость. А к невежественным не знаешь, как и подойти, так как приходится иметь дело не с ними лично, а с их слугами, но тем не менее им все равно следует служить и подчиняться, если живешь там, где они правят, ибо таковы обязанность и долг.
Но если хорошо посмотреть, то мы должны возлагать надежды единственно на бога, ибо в нем одном мы обретаем уверенность и благость, коих нельзя найти ни в чем, принадлежащем к этому миру. Однако каждый из нас очень поздно это постигает, и то лишь когда оказывается в беде. Но лучше поздно, чем никогда.
Отправлено: 28.12.08 00:57. Заголовок: Часть II Глава 1 Та..
Часть II Глава 1
Так шло время; герцог Бургундский каждый год воевал с льежцами, а король, когда видел, что герцог сталкивается с трудностями, старался предпринять что-либо против бретонцев, тем самым в какой-то мере помогая льежцам. Герцог Бургундский тогда выступал против короля, чтобы помочь своим союзникам, но нередко они без него заключали какой-нибудь договор или перемирие с королем.
В 1466 г. герцог Бургундский взял расположенный в Льежской области Динан — город очень большой, сильный и богатый благодаря торговле медными изделиями, которые назывались динандерией и были в действительности горшками, сковородками и тому подобными вещами. Случилось это еще до смерти его отца, герцога Филиппа, который скончался в июне 1467 г. Герцог Филипп, уже совсем старый, повелел доставить себя к месту событий на носилках, настолько он ненавидел динанцев из-за их жестокости по отношению к его подданным в графстве Намюр, а особенно к жителям Бувиня — городка, расположенного в четверть лье от Динана за рекой Мезой. Сам город динанцы не осаждали, поскольку их разделяла река, но на протяжении восьми месяцев они опустошали его окрестности и обстреливали из двух бомбард и других тяжелых орудий бувиньские дома, вынуждая несчастных горожан прятаться по погребам и там жить. Взаимная ненависть этих двух городов была невероятной, она доходила до того, что их жители не позволяли своим детям вступать в браки друг с другом и те искали себе пару каждый в своем городе, поскольку другие добрые города находились далеко.
За год до разрушения Динана, когда граф Шароле вернулся из-под Парижа, где он был, как Вы слышали, с другими сеньорами Франции, динанцы заключили с ним мирное соглашение и выплатили некоторую сумму денег. Сделали они это сепаратно от города Льежа, сами по себе. А это верное предвестие поражения — когда те, кто должны держаться вместе, разобщаются и бросают друг друга, будь то объединившиеся в союз государи и сеньоры или города и общины. Примеров я не привожу, ибо полагаю, что все сами были очевидцами подобных случаев или же читали о них. И следует заметить, что наш господин, король Людовик, лучше любого другого из мне известных государей постиг это искусство разделять людей, ради чего он не жалел ни денег, ни богатств, ни трудов, расточая их не только перед господами, но и перед слугами.
Так, динанцы очень быстро раскаялись в том, что заключили названное соглашение, и подвергли жестокой казни четырех видных горожан, заключавших договор. По этой причине, а также из-за действий жителей Бувиня они возобновили войну в графстве Намюр. Герцог Филипп, армией которого командовал его сын, осадил город; на помощь герцогу прибыл граф Сен-Поль, коннетабль Франции, но он действовал от своего имени, а не по приказу короля и привел не королевских кавалеристов, а людей, набранных в Пикардии.
Динанцы самонадеянно совершили вылазку, но понесли большой урон. На восьмой день после того, как городские стены были пробиты, их взяли приступом, так что друзья динанцев не успели даже подумать, стоит ли им оказывать помощь. Город был сожжен и стерт с лица земли; пленники — до 800 человек — по настоятельной просьбе бувинцев были утоплены перед Бувинем. Не знаю, было ли это наказанием господним за их великие злодеяния, но месть свершилась слишком жестокая.
На следующий день после взятия города ему на помощь пришел большой отряд льежцев, нарушивших свое обещание герцогу, так как они по соглашению с герцогом отложились от динанцев, как те, следуя их же примеру, отложились от них. Герцог Филипп (а он был очень стар) тем временем уехал, и на льежцев со всей своей армией двинулся его сын. Мы встретили их раньше, чем предполагали: наш авангард случайно, из-за ошибки проводников, сбился с пути и наткнулся на ядро их армии с главными военачальниками. Время было уже позднее, но тем не менее мы приготовились их атаковать. В этот момент к графу Шароле прибыли их депутаты с просьбой, чтобы он во имя девы Марии — а был канун Рождества богородицы — возымел жалость к их народу, и оправдывали свою вину, как только могли.
Льежцы, однако, держали себя так, как будто вопреки речам своих послов желали сразиться. Но после того как депутаты раза два или три сходили туда и обратно, они согласились сохранять мир, заключенный в прошлом году, и выплатить определенную сумму денег, а в залог того, что они впредь будут лучше держать свое слово, обещали дать 300 заложников, названных находившимися при нашей армии епископом Льежским и его служителями, и привести их на следующий день в восемь часов утра. В эту ночь бургундское войско пребывало в большой тревоге, так как оно лишено было какого-либо прикрытия и занимало позицию, удобную для атаки со стороны льежцев, которые все были пешими и лучше нас знали местность. Кое-кто из них горел желанием нас атаковать, и, по-моему, им бы сопутствовала удача. Но те, кто заключил договор, не допустили этого.
На рассвете все наше войско, насчитывавшее, много ли мало, три тысячи кавалеристов, 12 или 13 тысяч лучников и большое число пехотинцев из соседней области, собралось, выстроилось в боевом порядке и двинулось прямо на них, чтобы или взять заложников, или, если их не дадут, сразиться с ними. Мы нашли их войско уже распавшимся, люди расходились в беспорядке отдельными отрядами, как и подобает дурно управляемому народу. Было уже около полудня, но заложников они все еще не выдали.
Граф Шароле спросил находившегося при нем маршала Бургундского, следует ли организовать погоню за льежцами. Маршал ответил утвердительно и сказал, что их можно разбить без всякого риска и со спокойной совестью, ибо вся вина ложится на них. Затем граф спросил сеньора де Конте, которого я уже не раз поминал, и он тоже настаивал на немедленных действиях, указывая на то, что льежцы расходятся отдельными группами и что такой прекрасной возможности их разбить никогда более не представится. Потом был спрошен коннетабль Сен-Поль, который держался противоположного мнения, полагая, что поступить таким образом значило бы бесчестно нарушить данное обещание; он утверждал, что такому множеству людей трудно за столь короткий срок прийти к соглашению относительно выдачи заложников, притом столь большого числа, и предлагал послать к ним кого-нибудь, чтобы выяснить их намерения. Все трое долго и упорно убеждали графа, приводя свои доводы. С одной стороны, ему говорили, что есть возможность разгромить его старых и закоренелых врагов, пока они не способны оказать сопротивление, а с другой — ему напоминали о его обещании. Кончилось тем, что к льежцам послали трубача, который и встретил высланных графу заложников.
Так закончился этот спор, и все разошлись по своим местам. Кавалеристы были очень недовольны советом коннетабля, поскольку предвкушали богатую добычу. В Льеж были немедленно отправлены послы для утверждения мирного договора. В городе народ, по своему непостоянству, все время твердил им, что мы-де не осмелились вступить в сражение; в послов стреляли из кулеврин и всячески их оскорбляли.
Граф Шароле вернулся во Фландрию. Когда, позднее, умер его отец, он устроил торжественные и очень пышные службу и похороны в Брюгге и сообщил о его смерти королю.
ГЛАВА II
Принцы не переставали в тайне вынашивать новые замыслы. Король был крайне разгневан на герцогов Бургундского и Бретонского, так что они с большим трудом могли обмениваться вестями. Их гонцам часто чинили препятствия, и во время военных действий им приходилось пользоваться морским путем: из Бретани, например, они вынуждены были плыть в Англию, там по суше добираться до Дувра, а оттуда — в Кале. Прямым же путем ехать было очень рискованно.
Все это время, пока продолжались распри (а они длились лет 20 или более, и одни годы проходили в войнах, а в другие годы заключались перемирия и велись тайные приготовления, и каждый государь включал в договоры о перемирии и своих союзников), господь оказывался милостив к французскому королевству в том смысле, что в Англии не прекращались начавшиеся за 15 лет до этого войны и раздоры и в кровопролитных сражениях там погибло много знатных людей. Все говорили, что англичане плохие верноподданные, поскольку у них два дома претендовало на корону Англии — дом Ланкастеров и дом Йорков. Нет сомнения, что если бы положение дел у англичан было таким же, как и прежде, то у нашего королевства было бы немало забот.
Король всегда стремился покончить прежде всего с Бретанью — потому что ему казалось, что ее завоевать легче, чем владения Бургундского дома, поскольку она хуже защищена, и потому что бретонцы принимали к себе его недругов, в том числе его брата, а также имели своих сторонников в королевстве. По этой причине он неоднократно разными способами оказывал давление на герцога Бургундии Карла, дабы тот разорвал отношения с бретонцами, а взамен король обещал порвать с льежцами и другими его противниками, но такое соглашение не состоялось.
Герцог Бургундский вновь двинулся на льежцев, которые, несмотря на то что за год до этого выдали заложников и заключили договор, несоблюдение которого влекло бы за собой казнь заложников и выплату крупного штрафа, тем не менее нарушили мир и взяли город Юи, изгнав жителей и предав город огню. Он собрал войско у Лувена, что в области Брабант близ границы с Льежем. Туда к нему прибыл граф Сен-Поль, коннетабль Франции, который в то время был тесно связан с королем и держал его сторону, а вместе с ним кардинал Балю и другие королевские посланцы. Граф сказал герцогу Бургундскому, что льежцы — союзники короля, на которых распространяется договор о перемирии, и предупредил, что король окажет им помощь, если герцог нападет на них. В то же время он предложил: если герцог согласится на то, чтобы король начал войну с Бретанью, то король предоставит ему свободу действий против льежцев. Их аудиенция была краткой, при скоплении народа, и пробыли посланцы лишь один день.
Герцог Бургундский объяснил, что нарушили договор и совершили нападение льежцы, а не он и поэтому он не может бросить своих союзников-бретонцев. Послы поспешили обратно. Когда они садились на коней (это было на следующий день после их приезда), он во всеуслышание заявил им, что умоляет короля соблаговолить ничего не предпринимать против Бретани, на что коннетабль возразил: «Монсеньор, вы все что угодно оборачиваете в свою пользу. Вы желаете воевать с нашими друзьями и в то же время сдерживать нас, дабы мы не смели преследовать наших врагов, как Вы преследуете своих. Но так быть не может, и король этого не потерпит». На прощание герцог сказал им: «Льежцы в сборе. Надеюсь, не пройдет и трех дней, как мы сразимся. Если я проиграю, то уверен, что вы поступите по-своему, но если я выиграю, то вы оставите бретонцев в покое»,— после чего он сел на коня. Послы разошлись по домам, чтобы приготовиться к отъезду, а он при оружии и с большой свитой выехал из Лувена к городу Сен-Трону, чтобы осадить его. У него была огромная армия, так как к нему из Бургундии съехались все, кто только мог. Я никогда еще не видел вблизи столь великого сборища.
Незадолго до его отъезда обсуждался вопрос о заложниках — казнить их или поступить как-то иначе. Некоторые высказывались за то, чтобы их всех казнить, особенно сеньор де Конте, о котором я не раз уже говорил. Ни разу до этого я не слышал, чтобы он выступал столь зло и жесткосердно. Вот почему государю необходимо иметь в своем совете нескольких человек — ведь порой и самые мудрые впадают в заблуждение, проявляя пристрастность при обсуждении дел, либо любовь или ненависть, либо из желания сказать что-нибудь в пику другому, а нередко и из-за своего настроения, а потому не стоит совещаться в послеобеденное время. Некоторые, пожалуй, скажут, что людей, способных так ошибаться, нельзя допускать в совет государя. На это следует ответить, что все мы люди и если кто пожелает найти таких, которые всегда говорят мудро и никогда не сбиваются, то должен будет их искать на небесах, ибо среди людей он таких не отыщет. Но зато в совете всегда найдется такой человек, который выступит хорошо и мудро, даже если он и не привык это часто делать, и таким образом одни сглаживают ошибки других.
Возвращаясь к совету, скажу, что двое или трое, преклоняясь перед могуществом и умом упомянутого Конте, присоединились к его мнению. Ведь на совещаниях всегда найдется немало людей, которые высказываются только после других и, ничего не понимая в деле, желают лишь угодить тому, кто уже выступил, особенно если это человек могущественный. Затем был спрошен монсеньор де Эмберкур, родом из-под Амьена, один из самых опытных и разумных рыцарей, известных мне. Он выразил мнение, что следует поступить истинно по-божески и освободить всех 300 заложников, показав тем самым, что герцог не жесток и не мстителен; при этом надо еще учесть, что они вернутся домой с добрыми чувствами и надеждой на сохранение мира; но на прощание им необходимо напомнить о милости, оказанной им герцогом, и просить, чтобы они постарались обратить свой народ к доброму миру, а если они не пожелают внять этому, то пусть в благодарность за доброту герцога, по крайней мере, не участвуют в войне против него и своего епископа, который находился в его свите. Это мнение было принято, и заложников при освобождении заставили дать соответствующее обещание. Им было сказано, что если кто-либо из них объявится на поле боя и будет взят в плен, то ему отрубят голову. С этим они уехали.
Мне кажется, стоит добавить, что после того, как сеньор де Конте вынес свой жестокий приговор заложникам, о котором Вы слышали, и когда они (а часть их присутствовала на совете) уже воспряли духом благодаря проявленной к ним истинной доброте, один из членов совета сказал мне на ухо: «Вы видите этого человека? Несмотря на глубокую старость, он еще полон сил; но я осмелюсь что угодно поставить за то, что теперь он не проживет и года, высказав столь страшное суждение». Так и случилось — прожил он недолго, но успел хорошо послужить своему господину в сражении, о котором я расскажу ниже.
Возвращаясь к нашему изложению, напомню, что, как Вы уже слышали, герцог покинул Лувен и осадил Сен-Трон, подтянув артиллерию. В городе находилось около трех тысяч льежцев под командованием великолепного рыцаря, который участвовал в переговорах о мире в предыдущем году, когда мы встретились с ними на поле боя. На третий день после начала осады подошло еще много льежцев — около 30 тысяч воинов, худых ли, хороших, все пешие, кроме 500 всадников, и с многочисленной артиллерией — чтобы снять осаду. В 10 часов утра они были в укрепленной и хорошо защищенной болотами деревне Брюстем, в пол-лье от нас. Среди них был бальи Лиона Франсуа Руайе, в то время посланный королем к льежцам. Это сразу же посеяло тревогу в нашем войске. По правде говоря, порядка у нас не было, так как, хотя и был отдан приказ держать в поле хороших конных разведчиков, предупредили нас об этом, однако, фуражиры, бежавшие от льежцев.
В тот день я впервые увидел, как умело герцог Бургундский самолично отдает приказы. Он немедленно выдвинул все отряды в поле, кроме нескольких, которым он приказал продолжать осаду. Среди последних он оставил 500 англичан. По обе стороны деревни он расставил 1200 кавалеристов, а сам с 800 кавалеристами расположился напротив деревни, подальше, чем другие. Кавалеристов было немало, и многие знатные люди спешились и примкнули к лучникам.
Монсеньор де Равенштейн с авангардом герцога, состоявшим из спешившихся кавалеристов и лучников с несколькими орудиями, подошел к рвам, большим и глубоким, наполненным водой, огнем орудий и стрельбой лучников вынудил льежцев отступить и захватил эти рвы и артиллерию. Но когда один наш залп оказался неточным, льежцы воодушевились и, вооруженные длинными пиками, дававшими им преимущество над нами, ударили по нашим лучникам и их предводителям. В один миг они перебили 400 или 500 человек, пошатнув тем самым все наши штандарты. Мм были на грани полного поражения, но в этот момент герцог бросил в бой лучников из своего отряда под командованием мессира Филиппа де Кревкера, сеньора де Корда и других знатных людей, которые с громкими криками устремились на льежцев и молниеносно их разбили.
Конница, которая, как я говорил, расположилась по обе стороны Деревни и не могла, равно как и герцог Бургундский, из-за болот ничего предпринять против льежцев, лишь держалась настороже, чтобы встретить их, если они опрокинут наш авангард и прорвутся на равнину. Но льежцы бежали вдоль болот, и гнали их одни пехотинцы. Герцог Бургундский отрядил в погоню и часть бывших при нем конников, но им пришлось искать объезд и проскакать два лье, чтобы отыскать проход, и тут их застала ночь, спасшая жизнь многим льежцам. Другие конники были отправлены к городу, поскольку оттуда доносился шум, вызывавший подозрение, что это вылазка. В действительности горожане трижды совершали вылазки, но были отбиты, причем очень хорошо себя при этом проявили оставленные там англичане.
Разбитые льежцы собрались возле своего обоза. Их осталось мало. Погибло около шести тысяч человек, что составляет в глазах человека, не любящего прикрас, большое число (за свою жизнь я часто сталкивался с тем, как люди, чтобы угодить своим господам, из одного убитого делают сотню и такой ложью нередко заслуживают благоволения). А если бы не ночь, то их погибло бы более 15 тысяч.
Было уже очень поздно, когда с этим делом покончили, и герцог Бургундский отошел назад со всем своим войском, кроме 1000 или 1200 всадников, которые, преследуя бегущего противника, проскочили на два лье вперед, ибо иначе из-за небольшой речки не могли бы его настигнуть. Ночью, правда, они не сумели многого сделать, но кое-кого они убили и взяли в плен, остальные же льежцы — и это была большая часть их войска — спаслись в городе. В этот день немалую помощь в управлении войском оказал сеньор де Конте, который через несколько дней умер в городе Юи, и кончина его была славной. Это был храбрый и мудрый человек, но он не прожил долго после того, как высказал безжалостное мнение по поводу заложников-льежцев, о чем Вы уже слышали.
Когда герцог снял доспехи, он вызвал секретаря и продиктовал ему два письма — коннетаблю и другим послам, бывшим с ним за четыре дня до того в Лувене, где сообщил им о победе и просил ничего не предпринимать против бретонцев.
Через два дня после битвы гордыня этого безумного народа, хотя потери его были и невелики, оказалась сломленной. Так что всем без исключения следует опасаться превратностей сражения и не делать на него ставку, если только его можно избежать. Ведь даже небольшая потеря людей сильно подрывает дух воинов, проигравших сражение, и вселяет в них страх к врагу и презрение к своему господину и его служителям, из-за чего они начинают роптать и поднимать голос смелее, чем обычно, предъявляя требования и возмущаясь, если им отказывают. И трех экю тогда не хватит на то, на что прежде вполне хватило бы и одного. Если проигравший битву — человек мудрый, он в этот сезон не пойдет ни на какое рискованное дело с людьми, бежавшими с поля боя, а будет лишь держаться настороже и вступать в бой в таких местах, где его люди смогут взять верх и победить, чтобы изгнать страх из их сердец и вернуть им храбрость.
Проигранное сражение в любом случае имеет дурные и далеко идущие последствия для проигравшего. Завоевателям, правда, необходимо искать сражений, дабы быстрей добиться цели, особенно если у них хорошая пехота, лучшая, чем у их соседей, а лучшая нынче— у англичан и швейцарцев. Говорю это не желая принизить другие народы, а потому, что на счету этих последних крупные победы и их людям недолго нужно пробыть на поле боя, чтобы добиться успеха, в отличие от французов и итальянцев, которые зато мудрее и ими легче управлять.
Победитель, напротив, приобретает в глазах своих людей больший, чем прежде, почет и уважение; все его подданные выказывают ему повиновение и из почтения соглашаются на все, что он потребует. Его воины становятся отважнее и храбрее. Поэтому такие государи иногда столь возносятся в своей славе, что впоследствии за это бывают наказаны. Ведь всем управляет господь, который в соответствии с заслугами людей предопределяет судьбы.
Когда жители Сен-Трона узнали, что сражение проиграно и что они со всех сторон блокированы, то они, считая поражение более крупным, чем оно было на самом деле, сдали город, сложили оружие и выдали заложников — десять человек, выбранных герцогом Бургундским, который приказал их обезглавить. Среди них было шестеро из числа тех заложников, что были накануне освобождены на условиях, о которых говорилось выше.
Герцог снял свое войско и двинулся на Тонгр, который уже ждал осады. Однако город был не способен сопротивляться и потому, не дожидаясь бомбардировки, сдался на тех же условиях и выдал десять человек, среди которых было еще пять или шесть вышеупомянутых заложников. Все десять человек были казнены, как и предыдущие.
Отправлено: 29.12.08 15:59. Заголовок: Часть II Глава 3. ..
Часть II
Глава 3.
Оттуда герцог двинулся к Льежу. Среди его жителей возникли разногласия: одни хотели держаться и защищать город, утверждая, что людей для этого достаточно; особенно отстаивал это мнение один рыцарь по имени Рэз де Линтер. Другие, напротив, видя, как вся их область разрушена и сожжена, желали заключить мир на любых условиях.
Когда герцог подошел к городу, переговоры о мире были все же начаты при посредничестве людей невысокого звания — пленников герцога; некоторые из этих заложников не в пример тем, о которых я говорил выше, испытывали благодарность за оказанную им герцогом милость и добились того, что к герцогу пришли 300 наиболее влиятельных горожан — в одних рубашках, босые, с непокрытыми головами—и принесли ключи от города, сдаваясь на его милость и ничего не требуя, кроме как избавления их от грабежей и пожарищ. При этом в тот день присутствовал посол короля монсеньор де Муа и королевский секретарь мэтр Жан Прево, которые прибыли, чтобы высказать те же предостережения и требования, что за несколько дней до этого высказал коннетабль.
В день сдачи города герцог, намеревавшийся в него войти, послал туда первым монсеньора де Эмберкура, поскольку тот управлял городом в мирные годы и имел там связи. Но в тот день горожане впустить его отказались, и он расположился в небольшом аббатстве близ одних из городских ворот примерно с 50 кавалеристами. А всего у него было около 200 воинов, и я среди них. Герцог Бургундский посоветовал, чтобы он не выходил оттуда, если чувствует себя там в безопасности, если же это место укреплено слабо, то пусть возвращается назад, так как из-за плохой дороги, проходившей через гористую местность, помощь оказать будет трудно. Де Эмберкур решил не покидать аббатства, поскольку укрепления были хорошие; при себе он задержал пятерых или шестерых видных горожан — из тех, что пришли сдать ключи от города,— дабы использовать их, а как — Вы об этом узнаете позднее.
В девять часов вечера мы услышали звон городского колокола, по которому собирался народ, и де Эмберкур стал опасаться: не для того ли это, чтобы двинуться на нас, ибо он знал, что монсеньор де Линтер и некоторые другие противились заключению мира. Его подозрения были обоснованными и послужили нам на благо, потому что горожане обсуждали именно этот вопрос и были готовы к нападению.
Сеньор де Эмберкур сказал: «Если мы их отвлечем до полуночи, то будем спасены, ибо они устанут и захотят спать, а те, кто злоумышляет против нас, разбегутся, когда увидят, что затея их не удалась». И, прибегнув к хитрости, он послал двух горожан из тех, кого задерживал у себя (о них я говорил), и вручил им письмо, содержавшее довольно выгодные предложения. Сделал он это исключительно ради того, чтобы выиграть время и дать горожанам повод для словопрений, поскольку у них был и до сих пор сохраняется обычай собираться всем народом в епископском дворце по звону находящегося в нем колокола, когда необходимо обсудить какое-либо общее дело.
Итак, двое наших заложников-горожан, людей честных, подошли к воротам, до которых было менее двух полетов стрелы, и нашли там множество вооруженных людей, одни из которых хотели напасть на нас, а другие нет. Они громко объявили бургомистру, что пришли с добрыми предложениями от сеньора де Эмберкура и что хорошо было бы пойти их обсудить во дворце. Так и было сделано. Вскоре мы услышали звон дворцового колокола и поняли, что они занялись делом.
Назад два наших горожанина не вернулись. Через час мы услышали еще более сильный, чем прежде, шум у ворот, поскольку там собралось еще больше людей и они стали кричать и осыпать нас со стен оскорблениями. Де Эмберкур понял, что опасность возросла, и послал вслед за первыми остальных четырех заложников, что были у него, с письмом, в котором напоминал, что в качестве губернатора города, назначенного герцогом Бургундским, он милостиво обходился с жителями и что он ни в коей мере не желает их погибели, ибо совсем недавно принадлежал к одному из их цехов — кузнецов и литейщиков — и носил их ливрею, а потому будет лучше, если они поверят его словам, сдадут, как обещали, город и выполнят все, о чем договорились, и что только тогда они спасут свою страну и обретут добрый мир. Он дал наставления этим четырем, и они, как и первые двое, направились к воротам, которые нашли распахнутыми. Одни горожане встретили их грубыми оскорблениями и угрозами, а другие с удовлетворением выслушали их и вернулись во дворец. И вновь услышали мы звон дворцового колокола и очень обрадовались, тем более что шум у ворот утих.
Они оставались во дворце долго, почти до двух часов пополуночи, и постановили, что будут придерживаться заключенного соглашения и утром передадут сеньору де Эмберкуру городские ворота. Затем все разошлись, чтобы отдыхать, как и предсказывал сеньор де Эмберкур. А мессир де Линтер со всеми своими сторонниками бежал из города.
Я столь долго рассказывал об этом незначительном событии для того, чтобы показать, как с помощью подобных ловких и хитрых приемов, требующих немалой сообразительности, можно подчас избежать опасности и крупных потерь и убытков.
На следующий день рано утром к сеньору де Эмберкуру явилось несколько бывших заложников; они сообщили, что горожане просят его приехать во дворец, где все собрались, и дать клятву, что город будет избавлен от грабежей и поджогов, поскольку эти пункты договора более всего беспокоят народ, и что затем ему передадут ворота. Он известил об этом герцога Бургундского и отправился в город. Дав клятву, он вернулся к воротам, велел спуститься вниз страже, находившейся наверху, и взамен поставил своих кавалеристов и лучников, а над воротами водрузил знамя герцога Бургундского. Потом проехал к другим воротам, которые были замурованы, и передал их под охрану бастарду Бургундскому, расположившемуся в соседнем квартале; следующие ворота он поручил маршалу Бургундскому, а последние — одном дворянину, состоявшему при нем. Таким образом, у всех четырех въездов в город были поставлены люди герцога Бургундского, а над воротами развевались его знамена.
Следует иметь в виду, что Льеж в то время был одним из самых населенных и могущественных городов страны; он был пятым или шестым городом. Туда стеклось много беженцев из окрестных районов, и поэтому потери, понесенные в сражении, были совсем не ощутимы. Горожане не терпели нужды ни в чем. А нам не хватало продуктов и денег. Стояла уже зима, шли невероятно сильные дожди, и земли вокруг были настолько топкими и заболоченными, что только диву даешься. Герцог Бургундский не имел никакого желания осаждать льежцев, да и не смог бы, поскольку армия была совершенно измотана. Так что если бы они повременили со сдачей дня два, он ушел бы восвояси.
Из этого я хочу заключить, что великая честь и слава, обретенные герцогом в этом походе, достались ему исключительно по милости божьей и без всяких обращений к господу, ибо герцог не осмелился бы просить его о таком благе. По общему же мнению, он удостоился такого блага и почета за милосердие и доброту, проявленные к заложникам, о чем я выше говорил. Я специально веду речь об этом потому, что государи и другие люди нередко жалуются, что им платят злом за то доброе и приятное, что они делают другим, и говорят, что впредь не станут с такой легкостью прощать, проявлять радушие и прочие милости, хотя это и входит в их обязанности. По-моему, это недостойные слова, и они — от недомыслия тех, кто так говорит и поступает. Ведь если государя или другого какого человека никогда не обманывали, то он подобен животному, не имеющему понятия о добре и зле и разнице между ними. К тому же все люди разные, и из-за зла, причиненного одним или двумя нельзя отказываться от благодеяний по отношению к другим, особенно когда в этом бывает необходимость. Я полагаю, что хорошо бы уметь различать людей, поскольку не все достойны наград. Мне даже странно помыслить, что мудрый человек способен проявить неблагодарность за оказанное ему кем-либо благодеяние. А вот если удостаивают отличия глупца, то пользы это никогда не принесет, и этого-то государи могут не понимать. Мне кажется, что лучше всего проявляется настоящий ум, когда сеньор отличает и окружает себя людьми добродетельными и честными: ведь люди будут судить о нем по его приближенным.
В заключение скажу, что, по-моему, никогда не следует переставать делать добро, поскольку и один человек, даже самый неприметный, который никогда не был облагодетельствован, неожиданно может оказать такую услугу и проявить такую признательность, что искупит все зло и неблагодарность других.
На примере этих заложников Вы сами убедились, что бывают люди добрые и признательные, а бывают, и таких большинство, дурные и неблагодарные. Из них ведь только пять или шесть человек поступили так, как того желал герцог Бургундский.
ГЛАВА IV
На следующий день после передачи ворот герцог с триумфом вступил в город Льеж, и для этого было снесено 20 саженей стены и засыпан ров близ главной дороги. Вместе с ним вошли пешими около двух тысяч кавалеристов при всем оружии и десять тысяч лучников; прочие же остались за пределами города. Он въехал верхом в окружении своих придворных и командующих войском, разодетых в свои лучшие одежды, и у собора сошел с коня. Он пробыл в городе несколько дней и казнил пять или шесть человек из бывших своих заложников, а также городского гонца, которого сильно ненавидел. Для горожан он установил кое-какие законы и обычаи и обложил их большим денежным побором, сказав, что они обязаны заплатить за то, что все эти годы нарушали условия мира и другие соглашения.
Он захватил также всю их артиллерию и оружие и приказал снести все городские башни и стены, после чего вернулся в свои земли, где его встретили с большим почетом и выказали полное повиновение, особенно жители Гента, которые вместе с некоторыми другими городами еще до его похода в Льежскую область начали смуту. Но в этот час его встретили как победителя, и самые знатные гентцы пешими несли перед ним свои знамена до самого Брюсселя.
А все началось с того, что после смерти своего отца герцог прежде всех остальных городов своих земель въехал в Гент, полагая, что там его любят больше всего и что примеру этого города последуют и другие. На следующий день после его приезда горожане, вооружившись, собрались на рынке, когда там проносили мощи святого Льевена. Они поднесли раку к стенам домика сборщика хлебной пошлины, установленной для уплаты городского долга, который был сделан, чтобы рассчитаться с герцогом Филиппом Бургундским по условиям мирного договора, заключенного с ним после двухлетней войны, и закричали, что святой желает пройти через дом не сворачивая, и в миг разнесли постройку.
Тогда герцог пошел на рынок и поднялся в один из домов, чтобы переговорить с ними. По пути к нему подошли многие нотабли и предложили пойти с ним, но он велел им остаться у ратуши и ждать его. Однако простой народ заставил их пойти на рынок. Там герцог приказал поднять раку и отнести в церковь. Одни, повинуясь ему, взялись ее поднимать, но другие удержали их. Они потребовали от герцога сократить денежные поборы и обвинили в злоупотреблении властью некоторых лиц в городе. Он обещал восстановить справедливость и, поняв, что не сможет заставить их разойтись, вернулся к себе. А они оставались на рынке в течение восьми дней.
На следующий день герцогу были представлены статьи договора с требованием вернуть все, что отнял у города герцог Филипп по миру в Гавере, и среди прочего — разрешить всем цехам (а их было 72) иметь свои знамена согласно обычаю. Не чувствуя себя в безопасности, он вынужден был согласиться на все их требования и предоставить им привилегии, которых они добивались. И как только он, несколько помедлив, дал свое разрешение, все эти знамена, уже заранее сшитые, были выставлены на рынке, из чего видно, что они были у них еще до того, как герцог принял решение.
Так что герцог оказался прав: после въезда в Гент у него были все основания сказать, что примеру этого города последуют остальные. Ведь возмущение началось и в других местах, где убивали служащих и совершали прочие бесчинства. А вот если бы он помнил о словах своего отца, говорившего, что гентцы любят сына государя, а самого государя — никогда, то ему не пришлось бы раскаиваться. По правде говоря, после льежцев гентцы — самый неверный народ, но при всей своей нечестивости они наделены и добрым свойством: они никогда не поднимали руку на личность государя и у них добропорядочные буржуа и нотабли, которые совсем не разделяют безумств народа.
Герцогу пришлось смириться с их неповиновением, чтобы не воевать сразу и со своими подданными, и с льежцами, но он правильно рассчитал, что если его поход завершится удачно, то он заставит гентцев образумиться. Так и случилось. Ведь, как я уже сказал, они пешком несли перед ним до самого Брюсселя знамена и грамоты с привилегиями, которые они вынудили его подписать перед отъездом из Гента, и при большом стечении народа в огромном брюссельском зале, где присутствовали многие послы, они сложили перед ним эти свои знамена и грамоты, дабы он поступил с ними, как ему заблагорассудится. По его приказу герольды сорвали знамена с копий и отправили их в Булонь-сюр-Мер, что в десяти лье от Кале, поскольку там находились те знамена, которые его отец, герцог Филипп, в свое время отнял у них, после того как победил и подчинил их. А канцлер герцога взял грамоты со всеми привилегиями и разорвал одну из них, касавшуюся судопроизводства. Ведь во всех других городах Фландрии государь ежегодно назначал всех эшевенов, отчитывавшихся перед ним, а в Генте в соответствии с этой привилегией он назначал лишь четырех, которые затем подбирали еще 22 человека, как что всего у них было 26 эшевенов. Ну а когда служители закона устраивают графа Фландрского, то и живут они целый год в мире и все его просьбы охотно удовлетворяются, а когда нет, то постоянно бывают неожиданности. Кроме того, гентцы уплатили 30 тысяч флоринов герцогу и 6 тысяч его приближенным, а также кое-кого изгнали из города. Все прочие привилегии были им возвращены. Другие города, ничего не предпринимавшие против герцога заключили с ним соглашения, выплатив деньги.
Из этого ясно видно, какие блага извлекаются из победы и какой урон влечет за собой поражение. А потому нужно остерегаться сражений и не полагаться на их превратности, если только этого можно избежать. Но если обстоятельства принуждают, то прежде, чем принимать бой, следует взвесить все страхи и сомнения, ибо люди, действующие под влиянием страха, более предусмотрительны и чаще выигрывают, чем те, кто одержим гордыней. Правда, когда господь прикладывает руку, то все это ничего не значит.
Льежцы в течение пяти лет были отлучены от церкви из-за раздоров со своим епископом, к которому не питали никакого почтения, но тем не менее продолжали безрассудно творить зло, так что даже непонятно было, что, кроме чрезмерного богатства и великой гордыни, ими движет. По-моему, очень мудро говорил король Людовик: когда шествует гордыня, следом за ней идут бесчестье и убыток. Сам же он этим пороком запятнан не был.
После подчинения Льежа герцог въехал в Гент, где ему устроили пышную встречу. Въехал он туда при оружии. Жители вышли ему навстречу за пределы города, дабы он по своей воле мог одних изгнать, а другим дозволить вернуться. К нему туда прибыли послы короля, а в ответ он отправил своих. Кажется, к нему приезжали и из Бретани, куда он также направил послов.
Так прошла зима. Король всячески старался добиться от герцога согласия на свободу действий против Бретани и делал выгодные предложения. Но соглашение не состоялось, и король, помня еще и о том, как он поступил с его союзниками-льежцами, был недоволен герцогом.
Отправлено: 30.12.08 22:49. Заголовок: Глава V В конце кон..
Глава V
В конце концов король не вытерпел и, как только наступило лето, ввел войска в Бретань и захватил два небольших замка — Шантоссе и Ансени. Эта новость сразу же дошла до герцога Бургундского, которого герцоги Нормандский и Бретонский стали настоятельно просить о помощи. Он немедленно собрал армию и написал королю, умоляя его, чтобы он соблаговолил отказаться от своей затеи, поскольку на обоих этих герцогов распространялся мирный договор и они были союзниками Бургундии. Не получив удовлетворительного ответа, герцог с большим числом людей подошел к Перонну и разбил там лагерь. Король в это время находился в Компьене, а его армия продолжала оставаться в Бретани.
Через три или четыре дня к герцогу явился в качестве королевского посла кардинал Балю. Он начал вести переговоры и убеждать герцога, что бретонцы смогут прекрасно договориться с королем и без него. Говорил он так потому, что король всегда старался расколоть их. Кардиналу был оказан почетный и радушный прием, но он очень торопился и пробыл у герцога недолго. Обратно он возвращался, получив заверения в том, что герцог собрал армию вовсе не для того, чтобы обременять заботами короля и воевать с ним, его единственная цель — помочь своим союзникам. В общем с обеих сторон звучали лишь почтительные речи.
Сразу же после отъезда кардинала к герцогу прибыл герольд по имени Бретань и привез письмо от герцогов Нормандского и Бретонского, сообщавших, что они заключили мир с королем и отреклись от всех своих прежних соглашений, в том числе и от союза с Бургундией, и что по условиям мира герцог Нормандский получил 60 тысяч ренты и отказался от Нормандии, которая ему раньше была выделена в качестве удела (монсеньор Карл Французский был этим не очень доволен, но ему пришлось смириться).
Новость потрясла герцога Бургундского, ибо он собрал армию только для того, чтобы оказать поддержку упомянутым герцогам. Герольд оказался в опасном положении, так как возникло подозрение, что письмо подделано королем, через чьи владения он проехал. Однако те же самые известия дошли до герцога и иными путями.
Король считал, что достиг своей цели и без труда сможет склонить герцога к тому, чтобы и он отрекся от союза с вышеназванными герцогами. Они стали тайно обмениваться посланиями, и в конце концов король выплатил герцогу 120 тысяч золотых экю, причем половину наличными, чтобы возместить ему расходы по сбору армии, и сделал он это еще до того, как армия была распущена.
Герцог направил к королю ближайшего к себе человека — камердинера Жана Бошизена. Король проникся большим доверием к герцогу и пожелал лично встретиться с ним, надеясь полностью склонить его на свою сторону после того, как от него отступились союзники и ему была выплачена крупная сумма денег. Он передал об этом герцогу через упомянутого Бошизена, с которым вновь послал к нему кардинала Балю и губернатора Руссильона мессира Танги дю Шастеля, велев им также сообщить герцогу, что он чрезвычайно заинтересован в этой встрече. Они застали герцога в Перонне, но тот не выразил особого желания встретиться, потому что опасался восстания льежцев, к которому их подталкивали два королевских посланца, отправленных еще до того, как было заключено перемирие с герцогами и их союзниками. (Но льежцы тогда ответили этим посланцам, что вряд ли осмелятся выступать после прошлогоднего поражения и разрушения их стен, а если они еще узнают о заключении мирного договора, то у них и вовсе пропадет всякое желание, даже если бы оно и было.) Однако в конце концов было-решено принять короля в Перонне, раз уж он так хотел. Герцог собственноручно написал ему письмо и заверил в полной безопасности, после чего послы уехали обратно к королю, находившемуся в Нуайоне. Герцог же, намереваясь навести порядок в Льеже, предложил епископу Льежскому, с которым вели борьбу горожане, покинуть город; вместе с ним уехали сеньор де Эмберкур, герцогский наместник в области, и некоторые другие.
ГЛАВА VI
Вы уже слышали, как было принято решение о поездке короля в Перонн. И он отправился туда без всякой охраны, решив во всем положиться на герцога и его гарантии. Он пожелал, чтобы в качестве сопровождающего ему дали служившего в то время герцогу монсеньора де Корда с бургундскими лучниками. Так и было сделано. С королем отправилось немного людей, но это все были важные лица — герцог Бурбонский и его брат кардинал Бурбонский, коннетабль граф Сен-Поль, который был против этой поездки. В то время коннетабль не боялся герцога и не выражал к нему почтения, как раньше, почему и любви между ними не было. Поехали также губернатор Руссильона, кардинал Балю и другие.
Когда король приблизился к Перонну, герцог выехал ему навстречу с большой свитой и проводил в город, где поместил его в прекрасном доме сборщика налогов возле замка, поскольку в самом замке помещения были плохие и их было мало.
Между двумя великими государями войны начинаются с легкостью, но примирение достигается с большим трудом из-за всех подвохов, которые делаются противниками. Ведь каждая сторона прилагает немало усилий, чтобы ухудшить положение соперника, и все, что ради этого делается, не всегда даже помнят, как случилось с этими двумя государями, которые столь неожиданно решили встретиться, что не предупредили своих людей, продолжавших повсюду выполнять то, что им было поручено их господами.
Герцог Бургундский велел собрать бургундскую армию, с которой была высшая знать, в том числе три брата из савойского дома — монсеньор де Бресс, епископ Женевский и граф Ромон (между савойцами и бургундцами всегда была большая дружба). В их отряде были и немцы, жившие на границе с Савойей и графством Бургундским. А следует сказать, что король в свое время заключил сеньора де Бресса в тюрьму за то, что он приказал убить двух рыцарей в Савойе, так что особой любви между ними не было. Вместе с ними прибыли также монсеньор дю Ло, которого король, после того как приблизил к себе, также надолго заключил в тюрьму, откуда тот бежал и скрылся в Бургундии, мессир Понсе де Ривьер и сеньор д'Юрфе, ставший впоследствии обер-шталмейстером Франции.
Весь этот отряд подъехал к Перонну, когда в него въезжал король; де Бресс и трое других, названных мною, вошли в город с крестом св. Андрея; они надеялись сопровождать герцога Бургундского, когда тот будет встречать короля, но немного опоздали. Они вошли прямо в покои герцога, отвесили поклон, и монсеньор де Бресс обратился к нему с просьбой, чтобы он, невзирая на прибытие короля, оставил их всех троих при себе ради их безопасности, как он обещал им это еще в Бургундии, куда они к нему приезжали: сеньор де Бресс сказал также, что они готовы ему служить во всем и против всех. Просьбу эту герцог удовлетворил, поцеловав и поблагодарив их. Армия, которую привел маршал Бургундский, расположилась в соответствии с приказом за городом. Маршал был зол на короля не менее других из-за города Эпиналь в Лотарингии, который король сначала отдал ему, а затем отнял и передал герцогу Жану Калабрийскому, о ком я не раз говорил в этих воспоминаниях.
Короля сразу же предупредили о приезде всех вышеупомянутых лиц и о том, как они одеты. Это его напугало, и он попросил, чтобы герцог Бургундский позволил ему расположиться в замке, поскольку все эти прибывшие люди были его недоброжелателями. Герцог приказал устроить ему новое жилье и заверил в том, что бояться нечего.
Великое безумие — одному государю предавать себя во власть другого, особенно если они воюют друг с другом, и потому государям чрезвычайно полезно в юности читать об исторических событиях, из которых явствует, как часто при подобных встречах древние хитрили и обманывали друг друга, совершали вероломные поступки, захватывали в плен и убивали тех, кому обещали безопасное и кто полагался на эти заверения.
Как мне кажется (а я сужу по своему опыту, приобретенно в этом мире, где в течение 18 или более лет я состоял при государе и имел ясное представление о наиболее важных и тайных дел вершившихся как во французском королевстве, так и в соседних сеньориях), одно из лучших средств, делающих человека мудрым-это читать древние истории и на прошлых событиях и примере наших предшественников учиться тому, как себя мудро вести, действовать и чего остерегаться. Ибо наша жизнь так коротка, что не хватает для того, чтобы приобрести опыт в стольких вещах. Прибавьте также и то, что мы подчас умираем до срока, и жизнь человеческая не столь продолжительна, как могла бы быть, и телом мы не так уж крепки, да и доверие и верность друг к другу у нас невелики. Я даже не представляю себе, какие узы могли бы oбecпечить доверие друг к другу, особенно среди великих мира сего, весьма склонных к своеволию и не признающих каких-либо доводов, а что того хуже — часто окруженных людьми, которые готовы на все, лишь бы понравиться своим господам, и потому восхваляют любые их деяния, и добрые и дурные, а если и найдется среди них такой, кто пожелает сделать добро, то его же и обругают.
Не могу также удержаться, чтобы не укорить невежественных сеньоров. Ведь при всех сеньорах непременно состоят, как положено, клирики и люди длинной мантии, и когда это люди добрые они на месте, а когда нет — они очень опасны. По любому поводу они сошлются на закон или пример из истории, но даже самый добрый пример они преподносят в дурном смысле. Однако при мудрых государях, которые сами начитаны, они не могут злоупотреблять своей осведомленностью и не осмеливаются лгать. Поверьте, господь учредил королевскую должность, как и вообще должности правителей, совсем не для того, чтоб их занимали глупцы или те, что бахвалятся, говоря: «Я не служитель и предоставляю все делать моему совету, я доверяю ему»,— и, не приводя иных резонов, предают развлечениям. А если бы их хорошо воспитывали в детстве, то oни бы разговаривали иначе и старались, чтобы люди их уважали за достоинства.
Я не хочу сказать, что все государи пользуются услугами людей дурного нрава, но большая часть из тех, кого я знал, отнюдь пренебрегали ими. Однако, когда приходится туго, мудрые государи, как я заметил, сразу научаются использовать самых достойных людей и ничего не жалеют, чтобы привлечь их. Из всех государей с которыми я был знаком, лучше всего это умел делать наш господин, король, который больше всех почитал и уважал людей добропорядочных и доблестных. Он был достаточно начитан и любил обо всем расспрашивать и слушать. У него был совершенный природный ум, превосходящий все науки, какие только можно изучить в этом мире. Все написанные книги были бы бесполезны, если бы не напоминали о прошлых событиях, и из одной только книги за три месяца можно узнать больше, чем увидели бы своими глазами и познали бы на опыте 20 человек из сменяющих друг друга поколений.
В заключение скажу, что господь, как мне кажется, не может сильнее покарать страну, как только послав ей неразумного государя, ибо отсюда — все прочие беды. В первую очередь это раздоры и войны, поскольку такой государь передает свою власть в чужие руки, хотя должен бы ее беречь более всего остального. А раздоры влекут за собой голод, мор и прочие бедствия войны. Так что сами судите, разве не должны подданные скорбеть, когда видят, что дети их государя плохо воспитываются, окруженные людьми дурного нрава.
ГЛАВА VII
Вы уже слышали о том, как бургундская армия подошла к Перонну почти одновременно с королем, так как герцог не успел отменить приказ (она находилась уже в Шампани, когда шли переговоры о встрече с королем), и поэтому праздник был испорчен, поскольку у короля зародились подозрения насчет цели ее прибытия. Однако оба государя через своих людей договорились собраться и обсудить дела самым дружеским образом; а через три или четыре дня, когда в ходе переговоров удалось достичь многого, в Льеже произошли важные события, о которых я Вам расскажу.
Король, направляясь в Перонн, не подумал о том, что отправил в Льеж двух посланцев, дабы они возмутили жителей против герцога. Эти посланцы так хорошо постарались, что собрали массу людей, которые ринулись на город Тонгр, где находились епископ Льежский и сеньор де Эмберкур с двумя или более тысячами человек. Льежцы схватили только епископа и де Эмберкура, а также нескольких приближенных епископа, убили же немногих, поскольку все разбежались, побросав свое имущество. Затем льежцы тронулись обратно в свой город, расположенный неподалеку от Тонгра. По пути сеньор де Эмберкур договорился с одним рыцарем, мессиром Жаном де Вильде, что значит по-французски Дикий, и этот рыцарь спас его от расправы безумствовавшего народа. Он взял с де Эмберкура обещание помочь ему в случае опасности, которого тот не сдержал, ибо позднее рыцарь был убит.
Схватив своего епископа, сеньора Льежа, люди ликовали. Испытывая ненависть к некоторым каноникам, захваченным в тот день, они убили как бы для затравки пятерых или шестерых из них. Среди пленных был мэтр Робер, человек очень близкий епископу, которого я несколько раз видел при полном вооружении (таков обычай прелатов в Германии) рядом со своим господином. Так его они убили на глазах епископа, разрубили тело на куски и со смехом бросали их друг в друга. По пути, а им надо было пройти всего лишь семь или восемь лье, они убили 16 человек — каноников и других добропорядочных людей, почти всех служителей епископа. Памятуя о мирном договоре, они, однако, успокаивали себя, говоря, что воюют только против своего епископа, которого в качестве пленника вели в город.
Беглецы, о которых я сказал, посеяли панику в тех местах, куда бежали. Одни из них утверждали, что льежцы перебили всех, другие говорили иначе; эти новости быстро дошли до герцога. О таких событиях один человек берется сообщать без всякой охоты, поэтому прибыло несколько людей, которые видели, как вязали каноников, и полагали, что среди пленников оказались и епископ с сеньором де Эмберкуром и что все были убиты. Они уверяли, что видели в толпе королевских посланцев и называли их по именам. Все это было передано герцогу, который сразу же в это поверил и пришел в ярость, говоря, что король приехал, дабы обмануть его. Он немедленно приказал закрыть ворота города и замка и велел распустить слух, будто это сделано из-за того, что пропала шкатулка с дорогими перстнями и деньгами.
Нельзя сказать, чтоб король не испытывал беспокойства, когда обнаружил, что заперт в этом небольшом замке под охраной множества лучников, стоявших у ворот; он уже видел себя заключенным в ту большую башню, где граф Вермандуа умертвил одного из его предшественников, короля Франции.
В то время я был еще с герцогом, служил у него камергером и спал, когда хотел, в его комнате, ибо таков обычай этого дома. Когда ворота заперли, герцог велел людям выйти из его комнаты и сказал нам, оставшимся в ней, что король настоял на встрече против его воли и приехал с коварными замыслами, всячески утаивая цель своего приезда; затем он пересказал льежские новости — как король обманул его с помощью своих посланцев и как все его, герцогские, люди были перебиты. Он был страшно разгневан на короля и сыпал угрозами; уверен, что если бы в этот час среди нас, к кому он обращался, нашелся бы такой, кто поддержал его и посоветовал отомстить королю, то он бы так и поступил и по меньшей мере заключил бы короля в эту большую башню. Но, кроме меня, его речи слышали только два камердинера, один из которых —-Карл де Визен, уроженец Дижона, человек честный и пользовавшийся доверием своего господина. Мы не стали распалять его чувств, но, сколь могли, успокоили его.
Вскоре кое-что из этого разговора стало известно другим людям и разошлось по городу, вплоть до комнаты короля, и тот сильно испугался — как и любой другой, кто оказался бы в таком положении. Теперь Вы понимаете, как много надо учитывать, чтобы завершить миром распрю, начавшуюся между столь могущественными государями, и сколь велика ошибка, которую оба они совершили, не предупредив своих слуг, занимавшихся их делами вдалеке от них, и представляете, что могло бы из этого произойти.
Отправлено: 31.12.08 10:17. Заголовок: Глава VIII Это вели..
Глава VIII
Это великое безумие — встречаться двум одинаково могущественным государям, если только они не в юных летах, когда на уме одни лишь развлечения. Ведь когда с возрастом у них появляется стремление возвыситься за счет других, их взаимное недоброжелательство и зависть растут с невероятной быстротой, даже если они и не угрожают друг другу. Поэтому было бы лучше, если бы они разрешали споры с помощью мудрых и добрых слуг, о чем я уже говорил и в связи с чем хочу привести еще несколько известных мне случаев из событий моего времени.
Вскоре после своей коронации и еще до войны лиги Общественного блага наш король встретился с королем Кастилии. Они были самыми верными союзниками во всем христианском мире, ибо их союз был союзом короля с королем, государства с государством и человека с человеком и они обязаны были беречь его даже под страхом проклятия. Для этой встречи Генрих Кастильский с большой свитой прибыл в Фонтараби, а наш король остановился в четырех лье от него, в Сен-Жан де Люз, так что каждый из них оставался в пределах своего королевства.
Я там не был, но о встрече мне рассказывали король и монсеньор дю Ло, слышал я о ней и в Кастилии от тех сеньоров, что ездили вместе с кастильским королем: от великого магистра ордена Сант-Яго и архиепископа Толедского — двух самых могущественных в то время людей в Кастилии. На ней присутствовал также любимец короля Генриха граф Ледесма, поражавший своим великолепием и большой охраной, насчитывавшей около 300 всадников.
По правде говоря, король Генрих был человеком нестоящим. Все свое родовое имущество он раздал, или же оно было расхищено при его попустительстве всеми желающими.
Наш король, по своему обыкновению, также прибыл в сопровождении большой свиты. Особенно хороша была его гвардия. Приехала туда и королева Арагона, у которой была тяжба с кастильским королем из-за Эстеллы и других местечек в Наварре. Наш король взялся их рассудить.
Продолжая разговор о том, что свидания могущественных государей отнюдь не являются необходимыми, замечу, что между этими двумя королями прежде никогда не возникало разногласий—им нечего было делить. Они виделись всего лишь раз или два на берегу реки, разделяющей оба королевства, в маленьком замке Юртюби, куда кастильский король приплывал со своего берега, и очень не понравились друг другу. Наш король понял, что Генрих Кастильский ничего не может предпринять без ведома великого магистра ордена Сант-Яго и архиепископа Толедского, и поэтому стал искать согласия с ними. Те посетили его в Сен-Жан де Люз, и они прекрасно поняли друг друга, а их короля он уважать перестал.
Большая часть людей из обеих свит разместились в Байонне, и, несмотря на союзные отношения, между ними из-за различия языков сразу же возникли недоразумения. Направляясь на встречу с королем, граф Ледесма переплывал реку на лодке под парусами из золотой парчи, а на ногах у него были сапоги, усыпанные драгоценными камнями. Французы поговаривали, что камни и парчу он позаимствовал из церквей, но это неправда. Он был очень богат, и впоследствии я встретил его, когда он уже имел титул герцога Альбукеркского и владел обширными землями в Кастилии.
Люди двух национальностей стали насмехаться друг над другом. Король Кастилии был некрасив, и его одежда, необычная для французов, вызывала их смех. Наш же король был одет столь плохо, что хуже и быть не может: на нем был короткий костюм невиданного фасона и шляпа со свинцовым образком на макушке. Кастильцы смеялись над ним, поговаривая, что это от скупости. В конце концов все разъехались с насмешками и издевками на устах, и два короля никогда после этого не проявляли друг к другу симпатии.
В окружении кастильского короля позднее началась грызня, продолжавшаяся до его смерти и долгое время спустя. Покинутый своими приближенными, он был самым несчастным монархом, какого мне только приходилось видеть.
Королева Арагона, в свою очередь, осталась недовольна решением нашего короля, высказавшегося в пользу Кастилии, и возненавидела его, хотя немного ранее, когда она вела борьбу с восставшими горожанами Барселоны, получала от него помощь. Их дружба, таким образом, длилась недолго, вспыхнувшая же между ними война тянулась более 16 лет, а разногласия сохраняются и по сей день.
Следует рассказать и о других встречах. Ныне здравствующий император Фридрих по настоятельной просьбе бургундского герцога Карла встретился с ним в Трире. Герцог, дабы продемонстрировать там свое богатство, истратил массу денег. Они провели вместе несколько дней и обсудили кое-какие вопросы, договорившись, между прочим, о брачном союзе своих детей, который позднее был заключен. И вдруг император уехал, даже не простившись, к великому стыду и бесчестию герцога; и уже никогда впоследствии ни они, ни их люди не выказывали взаимного благорасположения. Немцы презрительно отзывались о роскоши и высокомерных речах герцога, приписывая их его гордыне, а у бургундцев вызвала презрение слишком маленькая свита императора и убогое одеяние немцев. Так зародился конфликт, который привел позднее к военному столкновению при Нейсе.
Я был также очевидцем встречи герцога Бургундского с королем Эдуардом Английским в Сен-Поле, что в графстве Артуа. Герцог был женат на сестре короля, и к тому же они были собратьями по орденам. Они пробыли вместе два дня. В ту пору в Англии шла ожесточенная война и обе враждующие партии обращались за помощью к герцогу, который прислушивался то к одним, то к другим, чем еще более разжигал их взаимную ненависть. Но все-таки, предоставив людей, деньги и суда, он помог королю Эдуарду вернуть королевство, откуда тот был изгнан графом Варвиком. Однако, несмотря на эту услугу, благодаря которой Эдуард восстановил свою власть, они после встречи невзлюбили друг друга и никогда друг о друге не отзывались добрым словом.
Я видел, как герцога посетил пфальцграф Рейнский, которого в течение нескольких дней с почетом принимали в Брюсселе, устроив в его честь большое празднество и разместив его в богато украшенных палатах. Но люди герцога говорили о немцах, что они хамы, бросают сапоги на роскошные постели и вообще в отличие от нас люди непорядочные. А немцы судачили и злословили, завистливо взирая на все это великолепие, так что впоследствии герцог и пфальцграф Рейнский никогда не проявляли взаимных симпатий и ни разу не оказали друг другу услуги.
Видел я и встречу герцога с герцогом Сигизмундом Австрийским, который продал ему за 100 тысяч золотых флоринов графство Феррета, расположенное близ Бургундского графства, поскольку не мог защищать Феррету от швейцарцев. Эти два сеньора друг другу не понравились, и позже Сигизмунд, примирившись со швейцарцами, отнял у герцога Феррету, сохранив и деньги, и это стало источником бесконечных бед для герцога Бургундского.
В ту же пору приезжал и граф Варвик, который после этого никогда больше не выражал дружеских чувств к герцогу Бургундскому, как и герцог к нему.
Еще я присутствовал при свидании нашего короля с королем Англии Эдуардом в Пикиньи, о чем расскажу позднее, в соответствующем месте. Они вели двойную игру и из того, что друг другу обещали, выполнили немногое. Правда, войн между ними больше не было, ибо их разделяло море, но не было и доброй дружбы.
В заключение скажу еще раз, что могущественным государям, как мне кажется, вообще не нужно видеться, если только они хотят оставаться друзьями. И вот по каким причинам. Их слуги не могут удержаться, чтоб не помянуть прошлого, что всеми принимается в обиду; в свите одного люди обязательно окажутся лучше одетыми, чем в свите другого, что порождает насмешки, которые чрезвычайно раздражают; а если это люди разных национальностей, то недоразумения возникают из-за различий в языке и покрое одежды, ибо то, что нравится одним, другим не по душе. Из двух государей один окажется более представительным и видным собой, чем другой, и возгордится, слыша со всех сторон похвалы, а это. не может не бросить тени на другого. В первые дни после того, как они разъедутся, обо всем этом люди будут переговариваться потихоньку, на ушко, а затем начнут судачить, как обычно, и за обедом, и за ужином; разговоры же эти дойдут и до одного, и до другого государя, ибо в этом мире мало что можно сохранить в тайне, тем более то, о чем все болтают.
Отправлено: 01.01.09 19:45. Заголовок: Глава IX Я отвлекся..
Глава IX
Я отвлекся, чтобы высказать свое суждение о подобных встречах, и теперь возвращаюсь к тому, как король оказался в заключена в Перонне. В течение двух или трех дней ворота замка оставались закрытыми и охранялись. Герцог Бургундский с королем не виделся; все люди короля были оставлены при своем сеньоре, и они проходили изредка в замок через калитку в воротах; из герцогских же людей, по меньшей мере влиятельных, в комнату к королю почти никто не заходил.
В первый день в городе повсюду было тревожно, люди перешептывались. На следующий день герцог поостыл и созвал совет, заседавший большую часть дня и часть ночи. Король через посредников обращался ко всем, кто, по его мнению, мог ему помочь, и не скупился на обещания. Он велел раздать 15 тысяч экю золотом, но тот, кому это было поручено, дурно выполнил свою обязанность, ибо часть денег оставил себе, о чем король позднее узнал. Особенно король боялся тех, что некогда состояли у него на службе, а теперь приехали, как я говорил, с бургундской армией, объявив, что нынче они служат его брату герцогу Нормандскому.
На упомянутом совете обсуждали несколько предложений. Большинство высказывалось за то, чтобы не нарушать обещания, касающегося личной безопасности короля, тем более что король соглашался сохранять мир на тех условиях, что записаны в договоре; другие желали просто, без всяких церемоний посадить короля под стражу, третьи же предлагали немедленно призвать его брата герцога нормандского и заключить новый мир к вящей выгоде всех принцев Франции. И казалось этим последним, что в случае заключения такого мира столь могущественный король, испытав сильное унижение, смирится и если к нему приставить охрану, то он вряд ли когда либо сможет восстановить свои силы. Дело зашло так далеко, что я видел уже человека, совсем одетого и готового ехать к герцогу Нормандскому в Бретань; у него было несколько писем к нему, и он дожидался лишь письма герцога Бургундского. Однако этот план был отвергнут.
Король тем временем приступил к переговорам и предложил выдать в качестве заложников герцога Бурбонского с его братом кардиналом, коннетабля и некоторых других, чтобы после подписания мира он смог вернуться в Компьень, где немедленно заставил бы льежцев раскаяться в содеянном или же объявил бы им войну Названные королем лица сами предлагали себя в качестве заложников, по меньшей мере на людях, но не знаю, так ли они говорил промеж себя. Думаю, что нет, ибо, по правде говоря, я уверен, что он бросил бы их и не вернулся бы назад.
В эту третью ночь герцог совсем не раздевался и лишь два или три раза прилег на постель, а так все ходил по комнате. Он всегда так делал, когда был взволнован. Той ночью я спал в его комнате и несколько раз прохаживался вместе с ним. К утру он пришел в еще большую ярость, чем раньше, сыпал угрозами и готов был совершить все что угодно. Однако он ограничился тем, что принял такое решение: если король поклянется соблюдать мир и отправится с ним в Льеж помочь отомстить за епископа Льежского, своего близкого родственника, то он будет удовлетворен. И он неожиданно направился в комнату к королю, чтобы сказать ему это.
У короля был один друг, который его предупредил обо всем и убедил, что если он примет эти два условия, то беды не будет, а если нет, то навлечет на себя такие несчастья, что хуже и быть не может. Герцог, появившись в его присутствии, был настолько взволнован, что у него дрожал голос и он готов был в любой момент взорваться. Внешне он был сдержан, но жесты и голос выдавали гнев, когда он обратился к королю с вопросом, намерен ли он придерживаться мирного договора, уже составленного и написанного, и соблаговолит ли поклясться в этом. Король ответил, что да. В действительности этот договор почти ничем не отличался от договора, заключенного под Парижем, в том, что касалось герцога Бургундского. Но в отношении герцога Нормандского он был сильно изменен, так как в нем говорилось, что герцог отказывается от Нормандии и получает в удел Шампань, Бри и другие соседние земли.
Затем герцог спросил, соблаговолит ли король отправиться с ним к Льежу, дабы отомстить за измену льежцев, которую те совершили по его вине, и напомнил ему о его близком родстве с епископом Льежским, происходившим из дома Бурбонов. На это король ответил согласием, сказав, что, как только будет принесена клятва и заключен желанный мир, он с удовольствием поедет с ним в Льеж и поведет с собой сколько ему угодно людей. Эти слова очень обрадовали герцога. Был немедленно принесен текст договора о мире и взят из королевского сундука настоящий крест святого Карла Великого, называемый крестом победы, на котором они и дали клятву. В городе сразу же ударили в колокола, и весь народ возликовал.
Впоследствии королю было угодно оказать мне честь: он сказал, что я хорошо послужил делу восстановления мира.
Герцог немедля сообщил эти новости в Бретань и послал дубликат договора, свидетельствовавшего, что он не отрекся и не бросил своих союзников. Таким образом, монсеньор Карл Нормандский оказался в выигрыше, если учесть, что по договору, заключенному им в Бретани, у него оставалась, как вы слышали, одна лишь пенсия.
ГЛАВА Х
На следующий день по заключении мира король и герцог направились в Камбре, а оттуда в Льежскую область. Было начало зимы, и стояла очень ненастная погода. С королем шли шотландцы из его гвардии и небольшое число кавалеристов, но он приказал прислать ему еще около 300 кавалеристов.
Армия герцога была разделена на две части. Одну вел маршал Бургундский, о котором вы уже слышали; с ним шли бургундцы и все те савойские сеньоры, о которых я говорил, а также большое число людей из Эно, Люксембурга, Намюра и Лимбурга. Другую вел герцог. На подходе к Льежу стали держать совет в присутствии герцога, и на нем некоторые высказались за то, чтобы отправить часть армии назад ввиду того, что городские ворота и стены Льежа были снесены еще в прошлом году, а ждать помощи горожанам неоткуда, поскольку король собственной персоной выступил против них и предъявил им требования почти такие же, как и герцог. Но это предложение герцог отверг и поступил правильно, ибо в противном случае оказался бы как никогда близок к полному поражению. К этому его побудило недоверие к королю, и он рассердился на тех, кто выступал, возомнив себя слишком сильным и проявив опасную гордыню или безумие. Мне часто приходилось слышать подобные выступления — обычно так говорили капитаны, либо желающие прослыть храбрецами, либо не представляющие себе того, что им предстоит сделать. Это очень хорошо понимал король, наш господин, да помилует его господь! Он действовал медлительно и осторожно, когда за что-либо брался, и все взвешивал столь хорошо, что крайне редко терпел неудачи и чаще всего оказывался хозяином положения.
Итак, маршалу Бургундскому был отдан приказ подойти к городу и расположиться в нем со всем своим войском, о котором я говорил, а если горожане ему в том откажут, взять его силой. Тем временем появились льежцы, желавшие вступить в переговоры; они приехали в Намюр, куда через день прибыли герцог с королем и откуда войско маршала уже выступило. Когда оно подошло к Льежу, жители безрассудно атаковали его, но их легко разбили и многие погибли, а остальные бежали обратно. В этот момент епископ ускользнул от них и добрался до нас.
В городе находился папский легат, посланный разобрать спор епископа с горожанами и добиться их примирения, поскольку горожане были все это время отлучены от церкви из-за оскорблений епископа и по другим вышеназванным причинам. Этот легат, превышая свои полномочия,— он надеялся сам стать епископом города — побуждал народ взяться за оружие и защищаться, а также совершил достаточно других безрассудных дел. Поняв, какая опасность грозит городу, он бежал из него, но был схвачен со всеми своими людьми, коих насчитывалось около 25 хорошо снаряженных человек. Когда герцог об этом узнал, то передал тем, кто его схватил, чтобы они, не говоря ни слова, поживились на его счет, как если бы это был купец, и отпустили его. (Но если бы ему сообщили о легате публично, то он не смог бы его задержать и вынужден был бы его освободить из уважения к апостолическому престолу.) Однако те не сумели воспользоваться случаем, поскольку переругались, и претендующие на свою долю добычи во время обеда при всем народе сообщили об атом герцогу. Герцог тогда приказал немедленно освободить и привести легата, вернул ему все его имущество и оказал почетный прием.
Масса людей, входивших в авангард под командованием маршала Бургундского и сеньора де Эмберкура, шла прямо на город, надеясь войти в него; обуреваемые алчностью они предпочитали его разграбить, нежели принять предлагавшееся им соглашение. Они считали, что дожидаться короля с герцогом Бургундским, которые отстали от них на семь или восемь лье, нужды нет. Поспешив, они с наступлением ночи вошли в одно из предместий и подошли к воротам, кое-как восстановленным горожанами. После кратких переговоров горожане отказались их впустить. Стояла уже глубокая ночь. У них не было ни квартир, ни подходящего места, чтобы они могли расположиться; началась неразбериха, люди бродили взад и вперед, звали своих господ, искали свои отряды, выкликивая имена капитанов.
Видя этот беспорядок и сумятицу, мессир Жан де Вильде и другие льежские капитаны воспряли духом. Им пошла на пользу их беда, а именно разрушенные стены, так как они могли атаковать с любой стороны. И они произвели вылазку через стенные бреши, напав на передовые отряды; кроме того, через виноградники и холмы они набросились на пажей и слуг, пасших стада коней на окраине предместья, и многих перебили. Люди массами ударились в бегство, благо ночь не бесчестила, и льежцы столь преуспели, что перебили около 800 человек, из них 100 кавалеристов.
Благородные и доблестные люди из авангарда (а они почти все были кавалеристами и происходили из хороших домов) соединились в один отряд и, развернув штандарты, бросились к воротам, опасаясь, как бы горожане не атаковали оттуда. Грязь из-за непрестанных дождей была страшная, и они, пешие, шли, увязая в ней по щиколотки. Народ, оставшийся в городе, с большими факелами, освещавшими все вокруг, неожиданно выскочил из ворот. Наши, подошедшие уже совсем близко, выставили четыре мощных орудия и дали два или три залпа вдоль улицы, уложив многих горожан, и это вынудило тех отступить и закрыть ворота. А в это время по всему предместью шел бой; атаковавшие горожане захватили часть обоза и скрылись, благо держались вблизи города, а оставались они за его пределами с двух часов пополуночи до шести часов утра. Их отбили, только когда рассвело и можно было различать людей. Мессир Жан де Вильде был ранен и через два дня скончался в городе, как и один или два других предводителя льежцев.
Отправлено: 03.01.09 20:52. Заголовок: ГЛАВА XI Хотя вылаз..
ГЛАВА XI
Хотя вылазки иногда и необходимы, они очень опасны для осажденных, так как потеря десяти человек для них страшнее потери ста для осаждающих. Ведь численность тех и других не соотносима, и осажденные не могут по желанию пополнить свои ряды, а когда они теряют командующего или предводителя, то результатом обычно бывает то, что подчиненные и прочие военные люди только и ждут, чтобы разбежаться.
До герцога, расположившегося в четырех или шести лье от города, дошли тревожные вести. Ему сперва донесли, что все его войско разбито. Вскочив на коня, он приказал всем седлать лошадей и велел ничего не говорить королю. Когда он подошел к городу с другой стороны, ему сообщили, что все в порядке, убитых не так много, как предполагалось, и все именитые люди, кроме одного фламандского рыцаря монсеньора де Санмера, живы, но находятся в очень тяжелом положении и нуждаются в помощи, так как всю ночь простояли в грязи у самых городских ворот; а что касается бежавших с поля боя пехотинцев, то часть их вернулась, но они столь обескуражены, что, кажется, не способны взяться за оружие. При этом его просили ради всего святого поторопиться, дабы вынудить горожан оттянуть часть сил для обороны в другое место, и прислать продовольствие, так как у них не было ни куска хлеба. Они ничего не ели и не пили в течение двух дней и ночи, исключая тех, кто прихватил с собой бутылку. Погода стояла ужасающая. Многие были ранены, и среди них принц Оранский, которого я забыл упомянуть; он доблестно сражался и не оставил позицию. Монсеньоры дю Ло и д'Юрфе также хорошо держались. Но в эту ночь бежало более двух тысяч человек.
Чтобы поднять их дух, герцог спешно отправил им подкрепление в 200 или 300 всадников, приказав им скакать как можно быстрее, и небольшое количество продовольствия, какое только удалось собрать.
Уже наступала ночь, когда герцог получил эту новость, но он, послав помощь, отправился туда, где развевался королевский штандарт, и там все рассказал королю, чему тот очень обрадовался, ибо иной исход событий мог бы ему повредить.
Подкрепление быстро подошло к городскому предместью, многие знатные люди и кавалеристы спешились, чтобы вместе с лучниками захватить его и найти квартиры; среди них были бастард Бургундский, занимавший очень высокий пост при герцоге, сеньор де Равенштейн, сын коннетабля граф де Русси и другие. Они без труда взяли предместье и дошли до самых ворот, восстановленных горожанами, как и те, первые. Квартиры были определены, и герцог разместился в центре предместья, а король остановился в эту ночь на очень большой и хорошо устроенной мызе, или хуторе, в четверти лье от города. Вместе с ним осталось много людей, как его собственных, так и наших.
Город Льеж расположен среди гор и долин в очень плодородной местности, пересекаемой рекой Мезой. Население его было на редкость многочисленным, и он по величине был почти равен Руану. От тех ворот, где расположились мы, до ворот, возле которых стоял наш авангард, через город путь был коротким, а за городом он составлял три лье, причем по плохой, ухабистой дороге, разбитой из-за зимней непогоды. Городские стены были снесены, так что горожане могли нападать с любой стороны. Рва у города никогда не было из-за каменистой, очень твердой и крепкой почвы, и проходила лишь небольшая канава.
В первый же вечер, как только герцог остановился в предместье, наш авангард сразу же испытал облегчение, поскольку горожанам пришлось разделить свои силы на две части. Около полуночи в нашем стане началась паника. Герцог быстро выбежал на улицу, а чуть позднее к нему, преодолев изрядное расстояние, подъехали король и коннетабль. Кто-то кричал: «Они выскочили из ворот!». Люди передавали разные устрашающие вести, а ненастье и темень еще более усиливали страх. Герцогу Бургундскому храбрости было не занимать, но ему частенько не хватало умения устанавливать порядок. По правде говоря, он в этот час вел себя не так хорошо, как хотелось бы многим его людям, ибо он уронил себя в глазах короля, который и взял на себя командование, обратившись к монсеньору коннетаблю со словами: «Скачите со всеми вашими людьми в такое-то место, ибо если они выйдут, то пройдут именно там». При виде того, как он держал себя и отдавал распоряжения, можно было попять, что он наделен большой доблестью и недюжинным умом и что прежде ему приходилось попадать в такое же положение. Тревога, однако, оказалась ложной, и король с герцогом разошлись по своим домам.
На следующее утро король переехал в предместье, в небольшой домик совсем рядом с домом герцога Бургундского, а вместе с ним перебралась в ближайшую деревню и его гвардия, состоявшая из 100 шотландцев и кавалеристов. Герцог Бургундский опасался, как бы король не проник в город, или не бежал до его взятия, или же не причинил вреда ему самому, находясь в такой близости от него. Поэтому он велел разместить в стоявшей между их домами большой риге 300 кавалеристов, среди которых был весь цвет его знати, и проломить в риге стены, чтобы легче было выскочить наружу. Они должны, были следить за стоявшим рядом домом короля. Так они сидели в риге восемь дней, пока не был взят город, и все это время никто — ни герцог, ни другие — не снимал оружия.
Вечером накануне взятия города было постановлено, что на следующий день утром, т. е. 30 октября 1468 г., будет произведена атака, и с нашим авангардом условились, что как только они услышат залп из бомбарды и двух серпантин, то сразу же бросятся на штурм, не дожидаясь других выстрелов, в то время как герцог вступит в бой со своей стороны. Начаться это должно было в восемь часов утра. Приняв это решение, герцог Бургундский, чтобы отдохнуть, сам снял оружие и приказал разоружиться своим людям, особенно тем, что сидели в риге. А чуть позднее горожане — как будто они были предупреждены об этом — задумали произвести вылазку с обеих сторон.
ГЛАВА XII
А теперь посмотрите, как великий и могущественный государь может неожиданно оказаться в тяжком положении, даже имея дело с малочисленным противником, если отмахнется от того, что всякое дело нужно хорошо обдумать и обсудить, прежде чем к нему приступать.
Во всем городе не было ни одного военного человека, кроме прибывших из округи. Там не было ни одного рыцаря или дворянина, ибо те немногие, что имелись раньше, были убиты или ранены за два или три дня до этого. Не было ни стен, ни ворот, ни рвов и ни одного стоящего орудия. Не было ничего, кроме самих жителей города и семи или восьми сотен пехотинцев, пришедших из горной местности Франшимон, лежащей за Льежем. Люди из этих мест славились в городе своей храбростью.
Отчаявшись получить помощь и видя, что король лично выступил против них, горожане решили рискнуть и сделать всеобщую вылазку, иначе им все равно угрожала гибель. Их план был таков: вывести через стенные бреши позади дома герцога Бургундского лучшие силы — 600 человек из Франшимона, а проводниками должны были быть хозяева тех домов, где остановились король и герцог; бесшумно они могли бы подойти незамеченными через пролом в скале прямо к домам этих двух государей. А поскольку на пути были дозорные, то их предполагалось убить или успеть одновременно с ними подойти к домам. Таким образом, их расчет строился на том, что по дороге их ничего не отвлечет и хозяева проведут их к своим домам, где расположились оба государя. Совершив неожиданное нападение, они бы убили их или же схватили и увели с собой, еще до того как сбегутся люди, благо путь недалекий; а в худшем случае они погибли бы ради выполнения задуманного дела, и смерть была бы для них желанной, ибо гибель, как уже было сказано, грозила им со всех сторон.
Они постановили, кроме того, что весь городской люд с громкими криками выскочит из тех ворот, к которым шла главная улица нашего предместья, и попытается разбить наши силы. Они не оставляли надежды на полную победу и рассчитывали, что при худшем исходе найдут славную кончину. Если бы только они располагали тысячью хорошо вооруженных кавалеристов, их атака завершилась бы победоносно; но и без этого они едва не достигли своей цели.
Как и было решено, 600 франшимонцев прошли через стенные бреши (полагаю, что еще до 10 часов вечера), изловили и перебили большую часть дозорных, среди которых погибли три дворянина из дома герцога Бургундского. И если бы они затем прямо прошли к намеченному месту, не выдав себя, то без труда убили бы обоих государей в постелях. Однако льежцы остановились у палатки нынешнего герцога Алансонского и монсеньора де Крана, стоявшей за домом герцога, стали тыкать в нее пиками и убили одного из слуг. Поднялся шум, люди стали хвататься за оружие, вскакивать с постелей. Льежцы бросились от палатки к домам короля и герцога и, подойдя к стоящей рядом с ними риге, где, как я говорил, герцог посадил 300 кавалеристов, стали, словно развлекаясь, с силой бить пиками в отверстия стен, сделанные для выхода. Все дворяне в риге за два часа до этого сняли оружие, чтобы отдохнуть перед завтрашним штурмом, так что льежцы имели дело с почти безоружными людьми (некоторые, заслышав шум у палатки герцога Алансонского, надели кирасы). Те начали отбиваться у отверстия и у дверей и тем самым спасли обоих государей, поскольку именно в этот момент кое-кто из их людей успел схватить оружие и выскочить на улицу.
Я вместе с двумя дворянами спал в маленькой комнатушке герцога Бургундского. Кроме нас, было еще только 12 лучников, стоявших при оружии на часах и игравших в кости, а основной герцогский дозор находился далеко, у городских ворот. Хозяин этого дома подвел отряд льежцев, и они атаковали нас столь неожиданно, что мы едва успели надеть на герцога кирасу и салад. Спустившись по лестнице, чтобы выйти на улицу, мы увидели, как лучники защищают от льежцев дверь и окна. На улице стоял сильный шум. Одни кричали: «Бургундия!», другие: «Да здравствует король!» и «Бей их!». Прошло время, достаточное, чтобы дважды прочитать «Pater noster», прежде чем лучники и мы с ними смогли вырваться из дома.
Мы не знали, в каком положении король, и сомневались в том, на чьей он сейчас стороне. Как только мы выскочили из дома с двумя или тремя факелами, то в их свете и свете других факелов увидели сражающихся вокруг нас людей. Но это продолжалось недолго, так как со всех сторон к жилищу герцога сбегались люди. Первым из льежцев был убит хозяин герцогского дома; он не сразу умер, и я слышал его последние слова. Льежцы почти все погибли. Они напали также и на дом короля; хозяин дома проник внутрь и был убит шотландцами, которые показали себя добрыми воинами, ибо ни на шаг не отступили от своего господина, все время отстреливаясь из луков и ранив при этом больше бургундцев, чем льежцев.
Другие горожане вышли, согласно приказу, через ворота, но столкнулись со столь многочисленным дозором, подошедшим туда, что быстро были отброшены назад, не проявив стойкости.
Как только горожане были отбиты, король с герцогом собрались, чтобы обсудить случившееся. Увидев много убитых, они поинтересовались, не их ли это люди. Но среди погибших наших было мало, зато многие были ранены. Нет сомнения, что если бы льежцы не отвлеклись в двух местах, особенно у риги, где им оказали сопротивление, а прямо следовали за своими проводниками, этими двумя хозяевами, то убили бы и короля, и герцога и, полагаю, разгромили бы и всю армию.
Оба сеньора разошлись по своим домам, весьма напуганные этой смелой вылазкой. Сразу же был собран совет, чтобы обсудить вопрос о штурме, назначенном на следующий день. Король очень боялся того, что если герцогу не удастся взять город штурмом, то ему не миновать беды, ибо герцог будет держать его в плену из опасения, что он начнет против него войну, коли будет отпущен. Вот видите, в сколь злополучном положении оказались эти два государя: они никак не могли избавиться от взаимных подозрений, хотя не прошло и 15 дней, как они заключили окончательный мир и торжественно поклялись честно его сохранять. Однако проникнуться доверием друг к другу они оказались неспособны.
Отправлено: 04.01.09 20:46. Заголовок: ГЛАВА XIII Чтобы ра..
ГЛАВА XIII
Чтобы разрешить свои сомнения, король через час после того, как он вернулся в свой дом после той вылазки, о которой я рассказал, пригласил некоторых приближенных герцога, присутствовавших на совете, и спросил у них о принятом решении. Они ему ответили, что было решено штурмовать город на следующий день по ранее принятому плану. Король высказал основательные и весьма разумные опасения, с которыми люди герцога полностью согласились, ибо все они опасались этого штурма ввиду многочисленности горожан и исключительной храбрости, проявленной ими менее двух часов назад, а потому предпочли бы подождать еще несколько дней или пойти с льежцами на мировую. Затем они вернулись к герцогу и изложили ему в моем присутствии все опасения короля и свои собственные, которые они, однако, боясь прогневить герцога, представили как мнение короля. Герцог, охваченный подозрениями, ответил, что король желает спасти льежцев, тогда как успех дела несомненен, поскольку у горожан совсем нет артиллерии и отсутствуют стены, а те, что были восстановлены у ворот, уже разрушены, а потому больше нельзя ждать и откладывать штурм, назначенный на утро; если же королю угодно отправиться в Намюр и переждать там, пока город будет взят, то он, герцог, будет только рад, лишь бы король не уезжал оттуда до окончания дела.
Этот ответ пришелся не по душе всем присутствовавшим, ибо штурма боялись все. Его передали королю, но не в столь резкой форме, а самой почтительной, на какую только были способны. Он выслушал с мудрым спокойствием и сказал, что в Намюр ехать не желает и завтра будет вместе со всеми. По-моему, он лучше бы сделал, если бы этой ночью уехал, ведь у него было 100 лучников из охраны, много дворян его дома и около 300 кавалеристов. Но несомненно, что он не хотел, чтобы его обвинили в трусости, поскольку дело касалось его чести.
В ожидании рассвета все немного отдохнули, не снимая оружия; некоторые исповедались, ибо предстояло опасное дело. Когда рассвело и наступило назначенное для штурма время — восемь часов утра, как я говорил,— герцог приказал произвести выстрел из бомбарды и два выстрела из серпантины, чтобы известить авангард, стоявший с другой стороны и очень далеко от нас (если двигаться, как было уже сказано, по загородной дороге, хотя через город путь был коротким). Там услышали условный сигнал. Все быстро приготовились к приступу. Затрубили герцогские горнисты, и знаменосцы двинулись к стенам, а за ними их отряды. Король стоял в окружении большой свиты: при нем были 300 кавалеристов, его охрана и сеньоры и дворяне его дома.
Когда все мы приготовились к схватке, то обнаружили, что никакой защиты нет, кроме двух или трех дозорных. Все горожане в этот час завтракали, полагая, что по случаю воскресенья их атаковать не станут, и мы во всех домах нашли накрытые столы. Вообще народ немногого стоит, если только у него нет предводителя, которого уважают и боятся; правда, бывают моменты, когда он приходит в ярость и тогда становится страшным.
Перед штурмом льежцы оказались очень ослаблены как из-за людских потерь во время двух вылазок, когда погибли и все их предводители, так и ввиду тяжких трудов, которые они приняли на себя в течение восьми дней, ибо им всем пришлось постоянно нести сторожевую службу, поскольку они со всех сторон были обложены. По-моему, они понадеялись, что в воскресенье смогут отдохнуть, и потому были захвачены врасплох. Как я сказал, с нашей стороны город никто не защищал, а еще менее он был защищен со стороны авангарда, в который входили бургундцы и другие, которых я называл. Они вошли в город раньше нас и убили немного людей, так как весь народ бежал через мост за Мезу, в Арденны, а оттуда в другие безопасные места. Там, где мы проходили, я видел убитыми только двух мужчин и женщину, а всего, я думаю, погибло не более 200 человек, остальные же убежали или попрятались по церквам и домам.
Король ехал довольный, видя, что никто не сопротивляется входящей с двух сторон армии, насчитывавшей, как полагаю, 40 тысяч человек. Герцог проехал вперед и, развернувшись, двинулся навстречу королю и проводил его до дворца. После этого он сразу же направился к собору св. Ламберта, куда пытались вломиться бургундцы, чтобы захватить пленников и ценности. И хотя к собору были приставлены его люди, они не могли разогнать тех, кто осаждал оба портала. Я видел, как герцог, подъехав туда, собственноручно убил одного человека, после чего все разошлись и собор остался неразграбленным. Но впоследствии все прятавшиеся в нем и все ценности были все же захвачены.
Другие церкви, коих было множество (я слышал от монсеньора де Эмберкура, который хорошо знал город, что там ежедневно служили столько же месс, сколько и в Риме), оказались по большей части разграблены — в них врывались якобы для того, чтобы захватить пленников. Сам я не был ни в одной церкви, кроме собора, но мне об этом рассказывали, и я своими глазами видел следы грабежей. К тому же еще долгое время спустя папа угрожал отлучением всем, кто имеет что-либо из городской церковной утвари и не возвращает ее, а герцог рассылал специально людей по всем своим землям, чтобы выполнить распоряжение папы.
Когда город был взят и к полудню разграблен, герцог вернулся во дворец. Король к тому времени уже отобедал; с радостным видом по случаю победы он за обедом восхвалял великую храбрость и мужество герцога, надеясь, что его слова будут ему переданы, и тая в душе лишь одно желание — вернуться в свое королевство. После обеда король радушно встретил герцога и еще более стал превозносить его деяния, что доставило герцогу большое удовольствие.
Говоря о несчастном народе, бежавшем из города, хочу подтвердить свои слова, сказанные в начале этих воспоминаний, относительно бед, постигающих людей после проигранной битвы или другого, более мелкого поражения. Эти несчастные бежали через Арденны с женами и детьми. Один рыцарь из тех, что жили в этой области, державший сторону Льежа до последнего часа, напал на большую группу беженцев, чтобы заслужить милость победителя, и написал об этом герцогу Бургундскому, преувеличив число убитых (хотя погибло действительно много народу), и тем самым добился прощения. Другие горожане бежали в город Мезьер на Мезе, что на территории королевства. Двое или трое руководителей этих групп были схвачены, в том числе некий Мадуле, и приведены к герцогу, который приказал их казнить. Много людей тогда погибло и от голода, холода и усталости.
ГЛАВА XIV
Через четыре или пять дней после захвата Льежа король начал убеждать людей из окружения герцога, которых считал своими друзьями, помочь ему добиться разрешения на отъезд. Обратился он и к герцогу, сказав с мудрой осторожностью, что если герцог нуждается в нем, то пусть его не щадит, а если нет, то ему хотелось бы отправиться в Париж и публично утвердить их договор в парламенте.
Таков обычай во Франции — все соглашения утверждать в парламенте, без чего они не имеют силы. Но власть королей при этом все же велика.
Кроме того, король предложил герцогу следующим летом встретиться в Бургундии и провести в свое удовольствие целый месяц. Герцог в конце концов на все согласился, хотя и роптал потихоньку, и пожелал, чтобы мирный договор был снова зачитан перед королем, дабы узнать, не раскаивается ли он в его подписании, и предложить ему исправить его по своему желанию. Он также извинился перед королем за то, что увлек его за собой в Льеж, и попросил включить в договор статьи о возвращении монсеньорам дю Ло, д'Юрфе и Понсе де Ривьеру тех земель и должностей, которые они имели до войны.
Просьба пришлась не по душе королю, поскольку это были не его сторонники и служили они не ему, а его брату монсеньору Карлу, а потому он не склонен был распространять на них условия договора. Он ответил, что согласен, но при условии, что герцог сделает такую же уступку в пользу монсеньоров де Невера и де Круа. Ответ был мудрым, ибо герцог сразу же умолк. Он настолько ненавидел этих людей и так много у них отнял, что никогда бы не дал на эта согласия. Что касается других пунктов, то король сказал, что ничего не желает изменять и подтверждает все, в чем поклялся в Перонне.
Таким образом, разрешение на отъезд было получено, герцог отпустил короля и примерно пол-лье сопровождал его. При расставании король спросил: «А если вдруг мой брат, который сейчас в Бретани, будет недоволен уделом, который я ему из любви к Вам выделил? Как мне тогда, по-Вашему, поступить?». Герцог, не подумавши, ответил: «Если он не захочет его брать, то удовлетворите его сами; я полагаюсь на вас обоих». Этот разговор, как Вы позднее услышите, имел важные последствия. Итак, король, к своей радости, уехал, и его провожали до границ герцогских земель монсеньеры де Корд и д'Эмери, а также великий бальи Эно.
Герцог остался в городе. Он поистине жестоко обошелся с его жителями в наказание за насилия, учиненные ими над герцогскими подданными, и за то, что со времен его деда они никогда не соблюдали данных обещаний и заключенных соглашений. Шел уже пятый год, с тех пор как герцог впервые лично посетил город и заключил с его жителями мирное соглашение, которое они ежегодно нарушали. В течение многих лет они были также отлучены от церкви из-за того, что яростно враждовали со своим епископом, но на все распоряжения церкви по этому поводу они всегда отвечали дерзостью и неповиновением.
Как только король уехал, герцог решил отправиться с небольшой группой людей во Франшимон, высокогорный лесной район чуть дальше Льежа. Оттуда родом были лучшие льежские воины, и именно они совершили те вылазки, о которых я выше рассказал. Накануне его отъезда утопили большое число несчастных горожан, схваченных в домах, где они прятались во время штурма. Кроме того, было решено сжечь этот густонаселенный город, запалив его с трех концов. Для этого, а также чтобы уберечь от огня церкви, выделили три или четыре тысячи пехотинцев из жителей области Лимбург, которые были соседями льежцев, говорили на том же наречии и имели почти такие же обычаи.
В первую очередь был разрушен большой мост через Мезу, а затем было приказано взять под охрану дома каноников вблизи собора, дабы тем было где жить и отправлять службу. Такой я приказ был отдан в отношении других церквей. Сделав это, герцог выехал во Франшимон. Едва он оказался за городом, как запылали дома на том берегу реки, где он, проехав четыре лье, стал лагерем Ужас охватывал, когда ночью доносился шум обваливавшихся и рушившихся домов; на расстоянии четырех лье все слышно было там будто мы находились в самом городе. Не знаю, то ли ветер способствовал этому, то ли наше местоположение у реки.
На следующий день герцог тронулся дальше, а оставшиеся в городе продолжали его разрушать, как им и было приказано; сохранены были только все или почти все церкви и более 300 домов церковнослужителей. Благодаря этому город быстро вновь заселился-народ вернулся к своим пастырям.
Из-за сильных холодов и морозов большая часть людей герцог вынуждена была продвигаться во Франшимон пешком. В это земле — одни деревни, а укрепленных городов нет. Герцог провел пять или шесть дней в небольшой долине, в деревне Поллер. Армию он разделил на две части, чтобы быстрее опустошить страну, и приказал сжечь все дома и разрушить все имевшиеся в области кузницы, благодаря которым жители и добывали главным образом средства к существованию. Людей преследовали по густым лесам, где они попрятались со своим имуществом, многих убили или взяли в плен, так что добыча кавалеристов была богатой.
Мороз творил невероятные вещи. Я видел одного дворянина с отмерзшей ногой, которой он уже не владел, и одного пажа, у которого отвалились два пальца на руке. Видел я там и замерзшую женщину с новорожденным младенцем. В течение трех дней вино, которое в войске герцога раздавали всем желающим, рубили топором, ибо оно замерзло в бочках, и этот лед, расколотый на куски люди уносили в шапках или корзинках, как им было угодно. Я рассказал бы и о многих других удивительных вещах, но долго писать. Голод вынудил нас через восемь дней поспешно бежать оттуда Герцог отправился в Намюр, а затем в Брабант, где его хорошо приняли.
ГЛАВА XV
Король, расставшись с герцогом, с радостью вернулся в королевство, но пока не стал ничего предпринимать против герцога в отместку за его обращение с ним в Перонне и Льеже; кажется, он терпеливо выжидал момента. Однако позднее, хоть и не очень скоро между ними вспыхнула большая война, причиной чего было отнюдь не то, о чем я выше сказал (хотя это и могло способствовать ее началу), поскольку заключенный мир почти полностью повторил условия мира, подписанного королем в Париже. Но герцог Бургундский по совету приближенных пожелал расширить границы своих владений, а затем в ход были пущены кое-какие уловки, чтобы рассорить его с королем, и об этом я еще расскажу.
Монсеньор Карл Французский, единственный брат короля, бывший ранее герцогом Нормандским, получив известие о договоре, заключенном в Перонне, и об уделе, который он должен был получить, сразу же стал умолять короля, дабы тот соблаговолил выполнить договор и передать ему обещанные земли. Король направил к нему своих людей для переговоров, и началось хождение послов туда и обратно. Герцог Бургундский также отправил послов к монсеньору Карлу, чтобы они убедили его не принимать никакого ругого удела, кроме Шампани и Бри, выделенного ему его стараниями, и чтобы дали ему понять, какую любовь герцог проявил к нему в то время, когда был им покинут, ибо герцог не пожелал следовать его примеру и даже распространил мирный договор на герцога Бретонского как на своего союзника. Помимо того, он велел объяснить ему, что расположение Шампани и Бри выгодно им обоим и что если король вдруг нападет на него, то на следующий же день он получит помощь из Бургундии, так как она лежит по соседству, и что этот удел принесет ему большие доходы, поскольку там взимается талья и эд, а король никаких прав не имеет, кроме сюзеренитета и права апелляционного суда. Но монсеньор Карл самостоятельно ничего или почти ничего не предпринимал, во всех делах им руководили и направляли его другие люди.
Так прошла зима (король уехал от нас, когда она была уже в разгаре), а переговоры по поводу этого удела все еще продолжались, поскольку король ни за что не соглашался отдать обещанные земли, не желая, чтобы его брат и герцог оказались столь близкими соседями, и уговаривал брата взять Гиень с Ла-Рошелью, что составляло почти всю Аквитанию. Этот удел стоил несравненно больше, чем Бри с Шампанью. Но монсеньор Карл боялся не угодить герцогу Бургундскому и того, что если он примет предложение короля, а тот не сдержит своего слова, то он потеряет и друга, и удел и окажется ни с чем.
Король, который в проведении подобных переговоров был самым искушенным из всех государей той поры, понял, что только потеряет время, если не привлечет на свою сторону тех, кто пользовался доверием брата. И он обратился к Оде д'Эди сеньору де Лекену, впоследствии ставшему графом Комменжа, который родился в Гиени и там же женился, с просьбой убедить своего господина принять этот удел, который был намного больше того, что тот требовал; от этого выиграл бы и брат, с которым они стали бы добрыми друзьями и жили бы, как подобает братьям, и его слуги, а особенно он, Оде Д'Эди. Король уверял, что не может быть и сомнения в том, что он передаст брату эту область во владение. Таким манером монсеньор Карл был побежден и принял в удел Гиень, к большому неудовольствию герцога Бургундского и его послов, присутствовавших при этом.
А причина, по которой были арестованы кардинал Балю, епископ Анжерский и епископ Верденский,— в том, что кардинал писал монсеньору Карлу Гиенскому, убеждая его не брать никакого другого удела, кроме того, что был обеспечен ему герцогом Бургундский по миру в Перонне, выполнять который король клятвенно обещал при кардинале; кардинал высказывал также ряд опасений, которые необходимо было принять во внимание, а это шло вразрез желаниями и намерениями короля.
Таким образом, в 1469 году монсеньор Карл стал герцогом Гиенским, получив прекрасные владения — область Гиень с губернаторством Ла-Рошель. Он в то время встретился с королем, и они долгое время провели вместе.
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 67
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме