Сообщение: 2739
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
17
Отправлено: 24.09.09 19:02. Заголовок: Народные бунты и восстания во Франции Ришелье (с выдержками из труда Б.Ф. Поршнева) (продолжение-2)
Пока кардинал был у власти, во Франции произошло три крупных восстания: в Керси (1629), на юго-западе (1633-1637) и в Нормандии (1639). Наиболее значительные - восстания кроканов (1636) и "босоногих" (1639). Почему произошли эти бунты и какую роль они сыграли?
Существуют два лагеря историков, по мнению Роберта Кнехта. Одни (например, наш историк Поршнев) считают, что бунты и восстания были в основном спонтанными. Они нападали не только на сборщиков налогов, но очень скоро обращали свой гнев против богатых и против феодального мира в целом. По мнению Поршнева, в XVII веке Франция была всё ещё феодальным государством: экономическая власть оставалась в руках земельной аристократии, а королевский абсолютизм был в её руках политическим средством увековечения своей доминирующей роли по отношению к остальному обществу. Монархия, другими словами, была частью феодального порядка, а королевское налогообложение просто централизованной формой получения дохода феодалами. Это, так называемый, марксистский подход.
Портшневу противостоит известный французский историк Ролан Мунье. По его утверждению, "все крупнейшие из восстаний были организованы дворянами или чиновниками, иногда возглавлялись ими. Некоторые сеньоры, возможно, и вызывали ненависть своих крестьян, будучи жестокими и жадными, но большинство стремилось защитить крестьян от налогового пресса короны. Поступая таким образом, сеньоры защищали свои собственные интересы, поскольку увелечение королевских налогов неизбежно затрудняло выплату крестьянами феодальных поборов. Франция XVII века, согласно Мунье, уже не феодальное государство: её экономика была в значительной мере пронизана капитализмом, а абсолютизм не только не был инструментом аристократии, но и развивался в ущерб ей. Целью дворянства было не укрепление абсолютизма, а разрушение его за счёт возврата в феодальное прошлое."
Сообщение: 3715
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
21
Отправлено: 01.02.10 22:32. Заголовок: Важно отметить, что ..
Важно отметить, что на сцену выступила и «бюргерская оппозиция». В 1639 г, на руанских буржуа обрушился целый ряд ударов. Держателям государственных займов, «рантьерам», было отказано в выплате очередных рент, что вызвало в городе волнение и беспорядки. На муниципалитет были наложены новые суммы, которые он обязан был внести в казну, хотя его бюджет был совеем расстроен предшествовавшими контрибуциями; руанский Hotel-de-ville пытался сопротивляться и в то же время предупреждал Париж об опасности раскладки этого нового бремени на население города: «Вы требуете этого в такой год, когда народ из-за отсутствия сил уже остался должным письма значительную сумму; требование такой большой суммы может его испугать: видя, что у него требуют вещей, которые лежат выше его сил, он может вовсе отчаяться в возможности помочь себе чем-либо...» Наконец, в июле-июле и руанский парламент оказался охваченным волнением по поводу сбора налога за наследственность должностей. Беспорядки приняли очень острые формы, как видно из особой докладной записки в бумагах Сегье: в частности, низший слои судейства, прокуроры и клерки, устраивали бурные манифестации, получив поддержку и буржуазно-народных масс улицы и парламентских «людей мантии»; в конце концов в зале заседаний парламента они избили арестованного по требованию толпы генерального сборщика доминиальных доходов Гюго и нескольких его служащих, а его дом и контора были разгромлены нолутысячной толпой, руководимой двумя его бывшими слугами (valets), имевшими к нему старые претензии по поводу неуплаченной заработной платы. Таким образом, в Руане намечалось что-то вроде слияния «бюргерской» и «плебейской оппозиции» под главенством радикальных элементов парламентской буржуазии, подобное тому, какое мы наблюдали в Эксе в 1631 г. Но в дальнейшем в ходе восстания 1639 г, активная роль принадлежала исключительно плебейским элементам.
Дело началось опять с выступления суконщиков, точнее — двух их подвидов — стригальщиков и красильщиков . Для осуществления введенного в июне в фискальных целях «контроля» окраски сукон в Руан прибыл купивший должность контролера некий Яков Гэ , по прозванию Ружемон. Он с компаньонами уплатил в казну 800 тысяч ливров за этот новый откуп и рассчитывал собрать значительно большую сумму. Характерно, что Ружемон по происхождению сам был красильщиком и, по словам Биго де Монвилля, много лет работал в этой профессии, прежде чем, скопив некоторый капитал, начал мечтать о вложении его в доходный откуп. Налог на маркировку и контроль окраски сукон он придумал сам и четырнадцать лет тщетно добивался учреждения соответствующей должности и осуществления своего проекта. Наконец, благоприятный момент наступил, королевский совет оценил изобретательность Ружемона, новый налог был учрежден и Ружемон стал счастливым обладателем должности контролера окраски сукон в Руапе. Он действовал очень осторожно. Прибыв в Руан в начале августа, он прежде всего переговорил с цеховыми руководителями, заручился поддержкой первого президента и генерального прокурора руанского парламента, а также военного наместника (лейтенант-генерала) руанского бальяжа. 4 августа Ружемон в сопровождении пристава и двух подручных начал обход сукнодельных и красильных мастерских. Когда он находился в мастерской одного стригальщика и намеревался поставить клеймо на штуке сукна, «один из подмастерьев, — по словам Биго де Монвилля, — дабы предупредить о том, вышел на улицу и собрал народ, следовавший за Гэ". Когда последний вышел на улицу, на него с гиканьем и традиционными криками «на грабителя-монополиста!» набросилась толпа («молодежь», по словам одного донесения, — очевидно, подмастерья и ученики), вооруженная палками и камнями, Ружемон и его помощники бросились искать убежища в кафедральный собор; помощников священникам удалось спрятать (шестой случай!), но сам Ружемон был обнаружен толпой. По рассказу Биго до Монвилля, когда он пытался «спрятаться в кафедральном соборе, бунтовщики набросились на него с ругательствами, вытолкали его вон из собора через главный вход и нанесли ему на паперти несколько ударов. Он пошел к улице du Pont, но у креста, что находится перед податным судом, какой-то грузчик бросил в него камень, которым он был ранеп в голову. Толпа оттащила его на улицу, била его палками и камнями, колола гвоздями и другим железом и заставила тех, кто вез тележки, проезжать по его телу». Примерно так же налагают ход событий и донесения из бумаг Сегье. Прибывший па место происшествия военный наместник с несколькими людьми отнесли полуживого Ружемона, лежавшего лицом вниз в сточной канаве, к жившему неподалеку цирюльнику, где Ружемон и скончался, после чего был отнесен на кладбище и похоронен вне без труда, так как народ старался отнять его у тех, кто его нес».
Все это «произошло среди бела дня, в присутствии более-чем 500 человек», но начатое тотчас следствие, несмотря на всю его тщательность, не дало никаких результатов. Буржуа снова своим молчанием покрывали мятежников. Все, что удалось установить, это что Ружемона «преследовали многие ремесленники, люди низкого положения, без камзолов, имевшие красные и белые колпаки».
Как видим, это выступление и по своим социальным кадрам и по общей картине событий непосредственно продолжает традицию прошлых руанских восстаний. Оно никак не связано с выступлением в Авранше 18 июля и с началом движения "босоногих». Но Биго де Монвилль рассказывает об огромном впечатлении, которое произвели в Нижней Нормандии первые вести о событиях в Руане: «Известие об этом волнении увеличило волнение, начавшееся в Нижней Нормандии»; в Кане «когда узнали о смерти Якова Гэ, простонародье восстало». Таким образом, традиционный «бунт» в Руане стихийно оказался составной частью значительно более широкого движения. Поэтому он и не утих, а немного времени спустя разгорелся снова и приобрел размах большого восстания. Если сведения о руавдких событиях способствовали развитию борьбы в Нижней Нормандии, то в свою очередь сведения о победах и программе «босоногих» в Нижней Нормандии воодушевляли руанских плебеев на продолжение и развертывание их борьбы. Биго де Монвилль говорит: «Известия об этих беспорядках, происходивших в Нижней Нормандии, удвоили смелость руанского мелкого люда , а так как виновники убийства Якова Гэ не были открыты, они решили, что по своему низкому положению они всегда останутся неизвестны и безнаказанны, и, не теряя ничего, они решили довести дело по последнего пределам. На этот раз восстание не вспыхнуло стихийно, от внешнего толчка, но, несомненно, подготовлялось исподволь. «Эти беспорядки были обычным предметом разговоров в народе, который разглашал их, как геройские поступки»; иными словами, шла агитация за новое восстание, может быть в городе действовал организующий центр. 13—14 августа, за неделю до возобновления восстания, к фискальным служащим явились различные поставщики припасов требовать уплаты всех налогов, так как им, дескать, «достоверно известно, что скоро данный дом будет разграблен, что всо монополисты будут убиты, что в Руане должно произойти то же, что было в Кане». Откупщики, обвиняя впоследствии магистратов и судейство в том, что они знали о подготовке восстания, приводили тому такие доказательства: за несколько дней до начала восстания его предсказывали буфетчик податного суда и привратник городской ратуши; разумеется, эта осведомленность говорит не о соучастии городских властей, но о широкой подготовке к восстанию среди народных и мелкобуржуазных масс. Об этой подготовке знали налоговые служащие я сборщики, так же как и вернувшийся в Руан интендант де Пари и известный уже нам финансовый чиновник Бекет; они обращались к первому президенту руанекого парламента с просьбами принять меры для предотвращения беды. По словам Биго де Монвилля, этот первый президент, хотя и не принимал участия в откупах, разорявших Нормандию, ло проявлял такую робость перед лицом фискальных распоряжений королевского совета, что «народ питал к нему ненависть, как если бы он принимал в атом учащие». Характерен для противоречивого положения парламентских «отцов народа», ненавидимых народом, ответ первого президента на предостережения: «Он ответил, — говорит Виго де Монвилль, — что лучше их знает настроенно народа в Руане, что последний питает уважение к его особе и что как только он узнает о скоплении народа, он отправится туда в своей прекрасной мантии и при первом же его приказании разойтись они станут перед ним на колени и послушаются его>.2зе В другой раз он ответил па предостережения со стороны парламентских должностных лиц, что авторитет парламента столь велик, что до наступлении осенних каникул, пока парламент заседает, ничего в города произойти не может.
Итак, в Руане подготовлялось возобновление восстания, и власти были слепы и бессильны. Была ли эта подготовка организационно связана со штабом «босоногих» в Нижней Нормандии? Ответить на этот вопрос невозможно. Дальше, и ходе событий, мы увидим во главе восставших руанских плебеев некоего часовщика Горона , который выступал от имени «босоногих» и как представитель Жана Босоногого. Но у нас нет данных, чтобы решить, был ли оп также я организатором восстания, или выдвинулся только в разгаре уличной борьбы. Для понимания же позиции руанских буржуа достаточно того, что крестьянской армии «босоногих» не было непосредственно под стенами Руана.
Восстание в Руане возобновилось вечером 20 августа. Первым подвергся разгрому дом некоего Гюго, сборщика franc-fiefs и откупщика права на производство селитры и пороха. На дверях своего дома, по словам Биго де Монвилля, он велел изобразить из гипса пушки, мушкеты, паки и прочее военное снаряжение и написать: Королевский арсенал. Работники сукнодельных мастерских , в квартале которых помещался дом, вообразили, что это склад для обуздания свободы города и в качестве такового предназначили его к разрушению». В другом месте Биго де Монвилль, ссылаясь на данные особого следствия, дает более любопытное объяснение этого пераого акта восстания: 20 августа в Руан приехал крупный финансист сьер дю Фэ, участвовавший в откупе селитры; подъехав к дому Гюго, он сказал (в связи с тревожным положением), указывая на эмблемы и надпись; «Это надо уничтожить, и как можно скорее". Кто-то слышал, но не вполне понял его слова, к тому же его слуги были одеты в красные куртки,— этого было достаточно, чтобы в народе распространился слух о прибытии «посланца капитана Жана Босоногого», давшего сигнал к началу восстания. Так велика была сила этого имени в массах, ужо готовых к восстанию. Впрочем, разгрому в первую очередь дома Гюго можно дать и более простое объяснение: если верно, что восстание было хоть в какой-то мере подготовлено, то естественно, что оно и должно было начаться с захвата какого бы то ни было «арсенала", хотя бы для лишения противников возможности получать оттуда вооружение, порох и пр. Арсенал, по словам Флоке, был разгромлен, разграблен, разрушен, а все имущество его сожжено на улице.
В тот же вечер подверглись нападению дом секретаря и другой дом, также принадлежавший Гюго, в котором помещался интендант де Пари. Интендант, как представитель центрального правительства, имевший основной задачей содействие налоговому натиску, вызывал к себе ненависть не меньшую, чем откупщики, и был одним из тех врагов, с которыми надо было расправиться в первую очередь. Так как народ уже накануне «произносил мятежные слова и угрозы против г-на де Пари», последний успел бежать из Руана и дом его оказался опечатанным. Но на следующее утро, 21 августа, толпа снова взялась за этот дом: «В воскресенье 21,— рассказывает Биго де Монвилль,— праздность собрала перед этим домом большое число народа, и так как толпа придала (мятежникам) смелости, они пытались выломать двери ударами камней. Узнав об этом, а также о происшедшем, накануне, г-н первый президент убедился, что он ошибался, полагая, что все окончится одними лишь словами». Он вызвал к себе на совещание всех парламентских президентов и советников. «Я узнал, — продолжает Биго де Монвилль,— что пока ходили нас предупреждать, народ выломал двери Гюго, выбросил его мебель на улицу, сломал окна, рамы, полы и крыши дома; толпа эта состояла из продавцов водки и пина и носильщиков ».
Сообщение: 3830
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
21
Отправлено: 12.02.10 23:21. Заголовок: Затем, когда в этом ..
Затем, когда в этом доме вое было разгромлено, толпа взялась за находившийся на той же площади Сент-Уан дом Молана, генерального сборщика franc-fiefs. Биго де Монвилль уверяет, что во главе этого погрома стоял какой-то мальчик, который один командовал всей толпой. По ошибке мальчик бросил первый камепь не в дом Модана, а в соседний дом лейтенант-генерала вод и лесов Дамбри. Последний «спросил его, по какой причине он бросает в его дом камни. Этот мальчик, узнав, что это не дом Молана, просил показать ему, где отделяется один дом от другого, и сказал Дамбри, чтобы он ничего не боялся, что ему не причинят никакого ущерба, что он поместил своих людей у окон его дома; и потом бросил новый камень в дом Молана и приказал тем, кто сопровождал его, приниматься за дело; они тотчас же выломали двери, выбросили мебель на улицу, чтобы ое сжечь, сломали окна, полы, трубы и крышу, разломали штукатурку и олово. Дамбри, опасавшийся, как бы, сжигая мебель Молана, не подожгли все окрестные дома, сказал этому мальчику, что его мало интересует, будет ли его дом разграблен и сожжен, но что он боится, чтобы не было большого беспорядка, и тотчас же этот ребенок приказал потушить огонь и отнести весь скарб для сожжения на площадь Сент-Уан, что и было беспрекословно выполнено». Этот рассказ Биго де Монвилля носит фантастический характер. История о мальчике, повелевающем взбунтовавшейся толпой, несомненно, создана испуганным воображением. Но отчасти она опирается и на действительные факты. Флоке, на основании других источников, пишет: «Множество мальчишек 15—16 лет первыми открыли атаку, швыряя камнями, выламывая двери и окна, карабкаясь на крыши, все ломая, разбивая и разрушая, бросая в беспорядке в кучу на площади, не упуская ничего, ценную мебель, серебро, белье, сундуки, буфеты, стулья, обеденные столы, ковры, бумаги, регистры, устраивая из всего этого огромный костер, вид которого их видимо еще более возбунедал; ибо многие другие дома, расположенные возле аббатства Сент-Уан, подвергались нападению со все возрастающей просты». В частности, грабили и начали разрушать Hotel de Luxemburg. Флоке приводит далее выдержку из неопубликованного дневника одного очевидца этих событий: «Их видели шагающими по крышам и кровлям четырехэтажных домов без всякого страха подобно кошкам и крысам; один из них, среди прочих, обутый в сабо, взбирался, карабкался, шагал по кровле, без страха, дабы отодрать о крыши свинцовые украшения». Может быть именно этот мальчишка, обративший на себя внимание современников, превратился у Биго де Монвилля в повелителя и вождя восставших.
На самом деле они имели другого руководителя, настоящего популярного вождя: упомянутого часовщика по прозвищу Горен, действительное имя которого было Ноель Дюкастель. Биографические сведения о нем скудны. Известно только, что он был сыном ножовщика, что и отец и сын долгое время содержалась в тюрьме за долги. Горен руководил толпой. Это был высокий человек, с рыжими волосами. По словам протокола следствия, «он был капитаном и руководителем мятежников, во главе которых он шествовал, держа в руках железный прут с медным шаром па конце; он ударял им в двери домов, предназначенных к погрому, произнося слова "Raoul, Raoul, Raoul", и затем, отступив, говорил: «Товарищи, выполните свой долг>... И после того как он это произносил, выламывались двери, дома грабились и разрушались». Другие источники несколько иначе изображают детали. «Дневник путешествия канцлера Сегье» утверждает, что на конце прута был раскаленный шар, которым Горен клеймил дома, предназначенные к уничтожению и погрому. По словам одного донесения, Горен, имевший список домов, подлежащих погрому, «вел мятежников к каждому из этих домов, приказав нести с собой знамя с королевским гербом; и подойдя к дому, предназначенному к погрому, он ударял в дверь щипцами, которые нес в руке, приказывал поставить знамя перед дверью и указывал мятежникам, что здесь им надлежит работать, говоря: «Товарищи, работайте, Не бойтесь ничего».
Горен не случайно оказался общепризнанным руководителем руанских плебеев. Дело в том, что он выступал не от своего имени, а от имени Жана Босоногого и как бы олицетворял единство руанского восстания с движением в Нижней Нормандии. Он обращался к толпе с призывами; «Идемте, товарищи, последуем за Жаном Босоногим!»; говорил, «что он капитан, что он имеет полномочия, что его действия вполне одобрены и он имеет хорошего начальника »; поощрял погромы словами: «Наступил день, когда должны быть уничтожены все монополисты», «наши действия вполне одобрены». Даже если Горен и преувеличивал свои «полномочия», из признания его вождем видно, какую огромную притягательную силу имело самое имя «босоногих». Но Горен был и не один. У него, например, был ближайший помощник, по имени Мари, который символически сопровождал его босиком и без камзола. Среди «наиболее мятежных» следственные материалы отмечают «одного чесальщика шерсти, который утверждал, что имеет поручение от капитана Босоногого изничтожить всех монополистов».
Число восставших быстро возрастало; по неоднократным указаниям Биго де Монвилля, оно достигло 21 августа трех тысяч. Сбежалось множество бедноты из руанских предместий, прибыли толпами даже работники-суконщики из соседнего городка Дарнеталя. Толпа, вооруженная палками, дубинами, топорами, камнями, громила и поджигала многочисленные дома. Биго де Монвилль дает живописное описание улиц Руана, подвергшихся погромам. Парламент вышел торжественной процессией успокаивать народ. «Мы нашли улицу Виконте... наполненной дверьми, балками, черепицей и прочими материалами и имуществом из двух домов, которые были разрушены, и бумагами, выброшенными из бюро контроля бумаги и рассеянными ветром по всей улице, а бунтовщики продолжали ломать дома и выбрасывать имущество, когда мы вошли на эту улику. Слух о прибытии парламента заставил их покинуть эти дома, хотя их было около трех тысяч... Парламент продвинулся по улице Виконте до домов, подвергшихся погрому, в которых еще оставалось небольшое число бунтовщиков, брссанпшх, дабы помешать войти туда, множестяо камней, нелких балок, железных прутьев и имущества».
Все дома, ставшие в Руаые объектами погромов, можно разбить на три концентра. В первую очередь подверглись разгрому и уничтожению дома, где находились налоговые бюро или склады откупщиков косвенных пологов. Характерно, что громились все налоги без разбора, как взимавшиеся уже многие годы, так и введенные недавно, как «anciens», таки "nouveaux". Вторым концентром были погромы и поджоги частных домов откупщиков и финансовых чиновников. Третьим — домов тех, кого только подозревали в участии в откупных прибылях, кого считали «советчиками», изобретателями новых налогов, сочувствующими налоговому натиску и вообще «подозрительными».
Как уже сказано, восстание началось с разгрома нескольких домов на площади Сент-Уан. Здесь, на площади формировались первоначальные кадры восстания, сюда стекались толпы с других улиц и из предместий, здесь произошло, как мы увидим ниже, первое столкновение восставших с войсками; возможно, что здесь же всплыл впервые на поверхность уличной толпы и часовщик Горен. Поглотив на площади Септ-Уан все, что было можно, пламя восстания стало распространяться на другие улицы и объекты. За 21 августа было разгромлено одиннадцать налоговых бюро и складов. Разгром склада селитры на улице Септ-Клер примыкает к начавшему все дело разгрому арсенала. Были разгромлены также бюро по сбору тальи, од, четвертины , бюро дублей (монеты в 1/6 су; поданным следствия, это бюро громили «по причине большого количества дублей, ходивших среди народа и разорявших торговлю»), бюро по сбору налогов на кожи, бумагу, игральные карты и т. д., не считая складов, находившихся с предместьях. То же продолжалось 22 и 23 августа. Из большого числа разнообразных бюро, ведавших сбором королевских налогов в Руане, случайно уцелели два или три. Восставшие тем самым осуществили свою ближайшую цель. По мере успехов число восставших все возрастало, представители власти были в отчаянии: «Не было ни достаточно люден, чтобы арестовать такое множество виновных, ни достаточно тюрем, чтобы их поместить».
Уже 21-го очередь стала доходить и до частных жилищ. Впрочем, дома откупщиков и финансовых чиновников по большей части не была просто частными жилищами: там нередко хранились казенные деньги и бумаги, помещались служащие. Это облегчало незаметный переход погромов от государственного имущества к частному, что имело большое социальное значение.
Особенно большое впечатление на современников, оставивших об этом ряд сообщений, произвела осада дома Ле Телье де Турневиля, одного из богатейших откупщиков того времени, бывшего генеральным сборщиком габели в Нормандии. По словам Биго де Монвилля, его ненавидели "за суровость и жестокость в отношении народа". Его дом на улице de la Prison был как раз одновременно и жилищем, и конторой, где находились служащие, и местом хранения значительных денежных сумм. Несмотря на то, что парламент и муниципалитет заблаговременно предложили Ле Телье перебраться в здание парламентского дворца или ратуши и впоследствии не переставали, уговаривать его, по выражению секретного регистра, «передать для хранения свою персону и свое имущество в руки парламента и ратуши», Ле Телье предпочел обороняться самостоятельно. Невидимому, он исходил на того, что власти все равно не имели достаточной военной силы. Он решил забаррикадироваться в собственном доме, где находилось много денег и ценных бумаг, собрав в нем импровизированный гарнизон, человек в 50—60 из «соляных стрелков» и из вооруженных им служащих, слуг и друзей. На улицах заметили, что в дом Ле Телье сносят оружие, порох, продовольствие и т. д. Это удвоило ненависть к откупщику габели, и дом действительно был осажден. Ле Телье хорошо подготовился: толпа кидала в окна и двери камнями, «так что улица была усыпана имя на полноги вышиной», пыталась овладеть домом, но долгое время ничего не могла сделать. Осада продолжалась два дня. Дом Ле Телье де Турневиля стал центром всего восстания. Мы еще вернемся к нескольким характерным фактам, показывающим отношение руанской буржуазии к этим событиям, но пока расскажем об окончании осады дома Ле Телье. Восставшие овладели соседней с домом церковью Сент-Мари-ла-Петиг и стали засыпать дом Ле Телье градом камней сверху, с колокольни этой церкви. Другие захватили примыкающие к нему дома и стали разбирать его стены. Делались попытки поджечь двери. Наконец, какой-то кузнец молотом пробил брешь в двери, и сзади дом был подожжен и огонь быстро распространялся. Гуго Гроций сообщал об этой осаде в донесении Оксеншерне от 27 августа: «Дом Турневиля, королевского квестора (т. е. финансового чиновника), занятый с помощью железа, факелов и иных средств, какими обыкновенно пользуются при осаде городов. Отстреливаться дальше становилось для осажденных бесполезным, но в последнюю минуту спасать Ле Телье явились из парламента два советника в сопровождении эшевенов и нескольких вооруженных буржуа; оградив улицу баррикадами с двух сторон и поставив охрану у дома, они несколько оттеснили толпу. Подействовали также уговоры, угрозы, приказы, обещания; осаждавшие, видимо, несколько ослабили натиск. Парламентские советники, быстро потушив начавшийся в задней части дома пожар, занялись подготовкой бегства Ле Телье и спасением денег. Но вскоре осаждавшие поняли, что замышляется, пяти-шеститысячная толпа снова ринулась и сломала баррикады. Речей уже больше не хотели слушать. Советники едва спаслись бегством и предстали перед парламентом избитые, с окровавленными лицами, в разорванной одежде. Но они успели подготовить спасение Ле Телье, переодевшись в костюм трубача (куртку из зеленого бархата) и вымазав чем-то лицо, он выбрался из дому и смешался с толпой. В то же время, невидимому, дом постепенно покинуло и большинство осажденные, а деньги и драгоценная посуда были спущены в колодцы и отхожие места. Когда дом был захвачен, там оставалось 15—16 человек — стрелков, весовщиков и носильщиков соли (т. е. низших служащих), которые и были по большей части перебиты толпой; все бывшее в доме имущество было уничтожено или разграблено. Тем временем Ле Телье тщетно искал убежища в частных домах и даже в тюрьме бальяжа. Наконец, он скрылся в церковь (седьмой случай!). Но по пути его узнали и преследовали несколько человек. Вскоре возле церкви собралась толпа и ворвалась внутрь. Тщетно священник уговаривал восставших, его не слушали (разнесся даже слух, что Ле Телье бежал, переодевшись священником). Люди, ворвавшиеся в церковь, нашли Ле Телье. Они уже загнали его на самую верхушку колокольни. Снова от неминуемой гибели спас его парламентский советник, подоспевший с вооруженными людьми, отбивший его и препроводивший в здание парламента. Но и там было нелегко защитить его от преследователей. Чтобы спасти жизнь Ле Телье, его поместили в тюрьму, а парламентские советники еще раньше поспешили объявить народу, что процесс этого финансиста и его сообщников будет проведен в самом спешном порядке «и что после полудня они уже будут повешены»; но и это мало подействовало на восставших: они отвечали, "что им нет никакого дела до процесса и что они прекрасно сумеют сами повесить их без судебного приговора". Однако Ле Телье все же отсиделся в тюрьме и вскоре выехал в Париж.
Осада дома Ле Твлье показывает в крупном масштабе то, что в более мелком происходило во многих местах. Повсюду подвергались разгрому, по словам Флоке, «жилища откущиков, финансовых чиновников, рассеянные там и сям в предместьях и даже по окрестным деревням» (упоминание здесь «окрестных деревспь» является единственным косвенным указанием, во всей истории руанского восстания, на возможность участия в нем и крестьянства).
Сообщение: 3904
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
21
Отправлено: 20.02.10 12:07. Заголовок: С домов финансистов ..
С домов финансистов и налоговых агентов погромы распространялись все шире, переходили на дома тех лиц, которых только подозревали в том, что у них есть «интересы» в откупах или что они как-либо наживаются на народных бедствиях. Но тем самым оказывалась под подозрением и под ударом вся верхушка руанской буржуазии. С одной стороны, многие парламентские советники и президенты, так же как и муниципальные магистраты, были подозрительны по этой части; Биго де Монвилль рассказывает об угрозе дому генерального прокурора руанского парламента, о разгроме дома советника руанского бальяжа де Муа, адвоката Аронделя, подозреваемого в сношениях с Ле Телье (при осаде дома Аронделя было убито 30 чел. из толпы и еще больше ранено; по мнению Биго де Монвилля, «ото суровое кровопускание удушило восстание») и др. С другой стороны, восстание обращалось и против предпринимателей и купцов, во-первых, потому, что множество из них было тайно или явно замешано в откупах, во-вторых, потому, что программа восстания вместе с его развитием необходимо теряла исключительно антиналоговый характер. В предместье Марескери громит дома де Колоыбеля, владельца мыловаренного предприятия, затем купца Геф. В другом предместье — дом какого-то англичанина, очевидно, коммерсанта. Затем начинаются погромы домов хлебных торговцев, поднявших цену на хлеб. По словам Биго до Монвилля, «взбунтовавшийся народ обращался теперь уже не против откупщиков, а против самых богатых купцов». Борьба против капитала в его специфической откупщической форме перерастает в борьбу против капитала как такового, одновременно продолжаясь как борьба против абсолютистской администрации. Следовательно, собственники капитала, буржуа, должны были в конце концов искать союза с абсолютистской администрацией.
Некоторые буржуа пытались откупаться от погромов деньгами. Но когда родственник упомянутого мыловара, судейский советник, пытавшийся спасти его от погрома, не додал "вожакам бунта» части обещанных денег, его собственный дом подвергся погрому.
Наказ нормандских Штатов 1643 г., подводя итоги восстанию 1639 г., утверждал: «Это был простой бунт, которому не помогал ни один человек с положением, ни умыслом, ни соучастием; напротив, магистраты и все те, кто имел какого-либо рода имущество, противились изо всех своих сил развитию насилий».
Сходную «социологию» восстания «босоногих» дает Биго де Монвилль: «Недовольство верховных судов, дворянства и наиболее состоятельных жителей городов и деревень не вызвало бы никакого беспорядка. Те, кто может потерять честь или имущество, нелегко идут на нарушение общественного покоя. Но в толпе простонародья введенные новые налоги вызвали ярость». В другом месте Биго де Минвилль говорит, что те, кто громил налоговые конторы, были «из подонков народа», противопоставляя их «ремесленникам и прочим буржуа». О том же говорят слова одного королевского комиссара, произнесенные в руанской ратуше в сентябре 1639 г.: «Король хорошо знает, что мятеж был вызван двумя-тремястами негодяев из подонков простонародья и что добрые подданные к нему отнюдь не примкнули». Должностные лпца руанского виконтетва говорили перед канцлером Сегье, «что проступок (восстание) отнюдь не был совершен высшими слоями города , ни, точно говоря, его жителями , ибо это низкое простонародье есть не что иное, как подонки и отбросы». Члены руанского муниципалитета говорили между собой, что не следовало посылать повинную депутацию в Париж от имени города, «так как виновно лишь небольшое число ничтожных людей , богатые же жители были объектом ярости этих негодяев, а не их соучастниками». Мэр Руана говорил канцлеру Сегье, что «постой войск будет в тягость только имущим людям, которые подавляли мятеж, и обогатит мелкий люд, который произвел беспорядки и мятеж, ибо носильщики заработают, разнося пожитки, и т. д.» Как видим, все эти различные источники сходятся в социальной характеристике восстания и в резком противопоставлении <простонародья> и имущей буржуазии.
Попробуем еще уточнить социальный состав этого «простонародья». Для этой цели мы можем, во-первых, суммировать случайные упоминания об отдельных участниках восстания в различных источниках, во-вторых, обратиться к некоторым документам, содержащим списки активных участников восстания. Чаще всего попадаются указания на суконщиков (drapiers), — мы видели, что ouvriers drapiers и начали восстание 20 августа. Биго де Монвилль почему-то ниже забывает о собственном свидетельстве в этом отношении, но подтверждает большую роль суконщиков в следующие дни: «Кое-кто полагает, что суконщики не принимали участия в этом восстании. Верно, что пе они его начали, но среди убитых и раненых в этот день (23 августа) их было немало, и я также узнал, что несколько их было убито еще в понедельник (22 августа), но меньше, чем из многих других профессий, так что, хотя они обычно в других восстаниях бывали одни или играли наиболее значительную роль, в этом восстании им принадлежала меньшая доля». Пожалуй, Биго де Монвилль все же преуменьшает роль суконщиков, даже если учесть только уже встречавшиеся нам данные о стригальщиках, красильщиках, работниках-суконщиках из Дарнеталя. По свидетельству того же Биго де Монвилля, главными участниками нападения на дом Ле Телье были носильщики носилок, тачечники, грузчики, работающие у «журавля»; «говорят, это потому, — поясняет он в другом месте,—что Ле Телье поручал перевозку соли «чужакам» для сокращения расходов, а когда пользовался их услугами, то уменьшал заработную плату». У Биго де Монвилля при описании событий мы нашли также указания на продавцов водки и вина, носильщиков , лодочников, кузнеца, часовщика, сапожного подмастерья, возчяка. В «Дневнике путешествия канцлера Сегье» и документах из , главным образом в связи с вопросами следствия и репрессий, находим такие упоминания о различных участниках восстания: штукатур , суконщик-сукновал , поденщик , басонщик, пивовар, бондарь, тележник , содержатель постоялого двора, шорник, работник седельника , сапожный подмастерье. Большинство здесь, невидимому, должно быть отнесено к подмастерьям (судя по отсутствию обычного указания «мастер»); к более зажиточным торговым элементам может быть следует отнести только содержателя постоялого двора.
Эти упоминания носят случайный характер. Более ценные сведения мы получили бы из документов, содержащих цельные списки. Таков, например, имеющийся в «деле» Сегье список лиц, обвиненных в ограблении дома Ле Телье, но к сожалению именно этот документ флоке счел возможным передать в кратком резюме; об интересующей нас стороне дела он ограничивается обобщением: «Это список жителей Руана, принадлежащих по большей части к низшим классам». Точно так же поступил он и со списком 197 лиц, бежавших из Руана к моменту прибытия канцлера Сегье и поэтому заочно признанных виновными в мятеже (они, очевидно, и на самом деле составляли актив восстания); на основании сопровождающих имена указании флоке резюмирует, что эти 197 индивидов «принадлежат все или почти все к последним классам народа». Однако нам посчастливилось найти на страницах «Mercure francois» третий документ этого рода, не менее ценный: список заочно приговоренных к различным наказаниям а изъятых из объявленной общей амнистии; в этот список вошли те из вышеупомянутого списку, чья виновность была полностью доказана, и кто, следовательно, безусловно составлял руководящий актив восстания. В числе имен 38 лиц, приговоренных к смертной казни или пожизненному изгнанию, только три не сопровождаются никакими пояснениями. В отношении 35 остальных имеются следующие указания: слуга такого-то, работник у карточного мастера (дважды), поденный работник такого-то, грузчик, мостильщик, носильщик сена, старьевщик, лодочник (дважды), чесальщик шерсти, уличный починщик обуви, сапожник (дважды), могильщик, ткач саржи, угольщик, штукатур (дважды), дубильщик, басонщик, шорник, мастер (или подмастерье) роговых изделий, трактирщик (дважды), кастелян, сын бондаря, сын продавца пива, сын четочника, сын тележника; особо следует поставить принадлежащих, повидямсму, к более зажиточному населению двух братьев, обозначенных как торговцы лошадьми, и одного переводчика и посредника у фламандцев; наконец, две женщины обозначены: одна — просто как жена такого-то, другая — как «большая женщина по кличке gueule de sabot».
Бесспорно, что руководящая и основная часть участников руанского восстания принадлежала к тому низшему трудовому слою городского населения, который в Руане назывался purins («навозная жижа»),— «бедные жители простонародных кварталов этого города, приходов Сен-Мак лу, Сен-Вивьен, Сен-Нике, сплошь занятые в производстве сукнэ, полотна и т. д.»; они имели свой жаргон, песенки, отчасти отраженные в литературном сборнике XVII в. «Muse normande», который, несмотря на грубость в фривольность стиля, Флоке считает «неоценимым для знания нравов и духа народа в Руане в первой половине XVII в.
Наличие в приведенном списке среди активных участников восстания двух женщин очень характерно для плебейских восстаний XVII в. Не менее характерно обозначение четырех участников как «сын такого-то; это представители молодежи, которой принадлежала, судя по всем данным, исключительно большая роль в руанских событиях. Мы уже говорили о «мальчишках», начавших погромы 21 августа. По свидетельству одного донесения, впереди толпы шла «молодежь»; другое донесение отмечает, что дом Ле Телье забрасывало камнями «большое число подростков»; по данным следствия, перед домом Гюго собралось «множество подростков в возрасте 14—15 лет, забросавших дом камнями»; другой дом также громили «подростки в возрасте 15—16 лот»; среди лиц, осужденных канцлером Сегье за активное участие в восстании, встречается один 14-летний и один 17-летний «мятежник». Кто такие эти подростки? Судя по их возрасту, следует предположить, что это не просто уличные гамены, любители всякой потасовки, но преимущественно ремесленные «ученики», находившиеся не в лучшем экономическом положении, чем подмастерья и нередко входившие с, последними в общие ноыпаньонажи. Они, следовательно, составляли столь же органический элемент городского плебейства, как и подмастерья, к которым, по всей вероятности, принадлежит большая часть персонажей нашего списка, не говоря уже о лицах, обозначенных как «слуга» или «работник". Кстати, именно в 1639 г. в Сорбонну поступил донос о зловредной и нечестивой деятельности тайных организаций подмастерьев разных профессий, компаньон а жей, расследование которого продолжалось в 1640, 1641 и следующих годах;300 невольно напрашивается предположение, не послужила ли действительной причиной этого доноса и энергичного следствия как раз большая роль компанъо-нажей в нормандских событиях того же года,— а борьба с «суевериями» и «богохульством» сыграла лишь роль предлога (дабы безрезультатные правительственные запрещения компань-опажей усилить и церковным запрещением)?
Мы находим косвенные указания на участие в руанском восстании и низшего слоя городского плебейства —деклассированных нищих и бродяг: особое постановление руанского парламента от 16 сентября, предписывающее, для предотвращения возобновления восстания, немедленно покинуть город всем «чужакам и бродягам». Для характеристики этого слоя руанского плебейства в XVII в.— бездомных и безработных людей, «здоровых бедняков», которыми кишели улицы, церкви, предместья Руана, —- богатый материал находим в трехтомной публикации документов, касающихся муниципальной благотворительности, организации общественных работ, мер борьбы с наплывом «бродяг», нищенством на улицах, эпидемиями среди бедноты и т. д.
Итак,движущей силой руапского восстания было плебейство, которое современники и противопоставляли зажиточной буржуазии. Когда после подавления восстания от «бедного трудового люда» Руана явилась «депутация» во главе со священником к канцлеру Сегье просить на коленях прощения, последний обратился к ним с характерным нравоучением: он доказывал, что угрозы поджечь город были опасны в первую очередь для них самих: «Коли бы город сгорел, они бы лишились средств существования, пбо они могут зарабатывать себе на жизнь только с помощью богатых людей этого города». Но если неимущим внушали мысль о зависимости их судьбы от судьбы имущих, то имущим, напротив, после восстания всячески напоминали позор пх «порабощения» неимущими; десять лет спустя, во время Фронды, особая королевская декларация Людовика XIV, обращенная к Руапу, предостерегала: «Пусть вспомнят добрые купцы Руана то несчастное состояние, до которого они были доведены, пока сила покойного короля, нашего отца, не извлекла их из порабощения тем, кто по своему положению бы.ин много ниже их, но сделались их господами». Однако в этом предостережении содержится и намек на то, что в 1639 г. руанская буржуазия стала жертвой плебейства По собственной неосторожности. Действительно, цитированные выше мнения современников, противопоставляющие роль буржуазии и плебейства и восстании, могли определиться только в качестве птога, в конце событий, в начале это дело совсем но имело такой ясности. Грань, в конце концов разделившую имущих и неимущих, не следует понимать только в том смысле, что плебейские массы задевали частную собственность и тем сделали невозможным союз с буржуазией, которая и хотела бы бороться с налоговым натиском, т. е. с грабежом сверху, но боялась быть ограбленной и снизу своим союзником. На самом деле, по крайней мере вначале, как отмечают Биго деМон-вилль и другие источники, толпа громила дома и сжигала имущество «не навлекая из этого никакой выгоды». По мнению Авенеля, восставшие сделали для себя даже «вопросом чести" уважение к буржуазной собственности и неоднократно демонстрировали это. Характерно, что примеры, приводимые в доказательство Авенелем, относятся только к самому началу руанского восстания. Однако он справедливо заключает, что такое осторржное отношение бедноты к буржуазной собственности отвечало взаимной поддержке, союзу восставших масс с буржуазией.
Действительно, буржуазия вначале готова была санкционировать и даже поддержать восстание. 21 августа, при первых известиях о погромах на площади Сент-Уан, первый президент парламента разослал муниципальным властям, капитанам отрядов буржуазной гвардии, а также незначительным регулярным войскам, которые имелись в городе, приказы о вооружении и выступлении. В обычных условиях буржуазная гвардия была падежной опорой властей. Должно быть, сознавая, что в данном случае на нее рассчитывать не приходятся, первый президент отправил также нарочных по сельским округам «уведомить окрестных дворян, чтобы они поспешно явились оддерк!атъ право силой». Но дворянам нужно было довольно много времени, чтобы собраться. Пока же буржуа были арбитрами в создавшейся ситуации. Буржуазная гвардия не появлялась на площади Сент-Уан, зато там толпилось немало буржуа сочувственно созерцавших погромы; но словам донесения, погромы происходили в присутствии и на глазах у всех буржуа и множества почетных лиц, но никто отнюдь (погромам) не препятствовал». Когда па площади появился небольшой отряд аркебузников и попытался остановить погромы, эти буржуа-наблюдатели принялись кричать им: -«Как? Вы хотите помешать общественному благу?» По рассказу Биго де Монвилля, толпа, заполнявшая площадь, ответила на атаку прибывшего отряда контратакой; напитан «приказал ударять на мятежников, которые, будучи в количестве тысячи человек, загнали его камнями в церковь Сент-Уан (восьмой случай! — Б. П.), где один из его товарищей, некий Матье до Фре, был ранен в голову». Уже из описания этой первой стычки ясно, что буржуа с начала восстания заняли позицию благожелательного нейтралитета. Вскоре первый президент, «увидев, что оп но мог один остановить этот беспорядок», собрал весь состав парламента. Туда же явились и с отчетами посланные им ранее для мобилизации буржуазной гвардии капитаны кварталов. Они принесли отказ руанской буржуазии выступить против восстания. Прямо за восстанию буржуа не решались высказаться и оправдывали свой отказ разными предлогами. «Немного времени спустя,— рассказывает Биго де Монвилль,— вернулись вышеупомянутые сьер Бодуэн, Брис и другие, которые сказали нам, что они отправились каждый в своей квартал и приказали буржуа вооружиться, но те не обратили на это внимания, одни говоря, что у них нет оружия, так как они его продали для того, чтобы заплатить налог, другие — что будут помогать королю против его врагов, но никогда не примут сторону монополистов, третьи — что будут защищать только свой квартал. В протокол была внесена одна лишь эта последняя отговорка, а такие что большинство буржуа не было дома по причине праздника. Опасались подвести под обвинение всех жителей, наполнив протокол ответами, показывающими, что они способствовали мятежу. Боялись также навлечь на парламент гнев буржуа, поместив в протоколе такие вещи, которые навлекут на них гнев короля. Еесь этот отрывсж очень много говорит и о позиция буржуазии, и об отношении между основной массой буржуазной и вышедшей из ее рядов парламентской (а также муниципальной) верхушкой. Руанские буржуа не хотели выступать против восстания, поскольку они вполне сочувствовали его программе. По словам одного донесения, они открыто заявляли, «что они были вооружены только для собственной охраны, а но для защиты монополистов, и что они не дадут себя убивать рада них. По словам Биго до Монвилля, позже «наиболее мятежные из буржуа говорило, что им досадна рисковать своей жизнью ради интересов людей, живущих только для того, чтобы разорять их страну теми советами, которые они дают королевском совету, и теми эдиктами, которые они выполняют в провинции». 21 августа парламент решил в полном составе двинуться торжественной процессией к местам погромов, чтобы воздействовать на толпу своим авторитетом. Рассказ Биго де Монвилля об этом шествии тоже много говорит: «Буржуа выходили к своим дверям посмотреть на прохождение парламента, как на бесплодную церемонию, и хотя иные из состава парламента увещевали тех, возле кого они проходили, взяться за оружие, по никто не нряготовился оказать нам помощи, так велика была ненависть к откупщикам, возбуждаемая их наглостью, ибо они не довольствовались сбором того, что им полагалось, а требовали больше, чем королевские приказы, дополняя это презрительными выражениям!» и расточительностью в своих пирах и платьях, так что хотя те, кто занимались погромами, были из подонков народа, той не менее ремесленники и прочие буржуа на них за это не сердились». Этот рассказ ясно показывает группировку социальных сил в первые дни руанских событий.
Сообщение: 3913
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
22
Отправлено: 21.02.10 14:08. Заголовок: В распоряжении парла..
В распоряжении парламента, ставшего как бы генеральным штабом всех вооруженных сил, были лишь немногочисленные отряды, общая численность которых не превышала 100 человек. Наконец, стали собираться «со шпагой в руке» и дворяне города с окрестных земель; уже 21 августа, при сборе парламента, по приказу Биго де Монвилля, "туда отправились с нами и пять-шесть дяоряц со своими шпагами, намеревавшихся способствовать выполнению приказов парламента". Впоследствии число дворян все возрастало. Это положение между дворянами, готовыми защищать грудью существующий строй, и рядовыми буржуа, весьма склонными ввязаться в борьбу с существующим строем, характерно для чиновников парламента, других судебно-административных органов и муниципальных должностных лиц. Это «дворянство мантии» имело чисто буржуазные корни, которые в свою очередь уходили в народную почву, но ветвями прочно сплелось с фео-дильно-дворянским господством; по своему положению и в личных материальных интересах оно должно было защищать дворянское абсолютистское государство. Корни тянули его в одну сторону, крона — в другую. В конце концов крона перевешивала, все дерево клонилось и вырывало, тянуло за собой из почвы и корни. Впрочем, этот результат обнаружился только нссле известной борьбы. Корни тоже достаточно сильно цеплялись за почву и временами, казалось, перетягивали.
Буржуа долгое время не подчинялись приказаниям парламента и городских эшевенов, так же как и своим квартальным капитанам, которые с самого начала выступали послушными агентами властей. «Офицеры отрядов буржуазии сообщили, что они приказали бигь в барабаны, но не могли заставить жителей вооружиться». В конце концов парламентские президенты лично отправились по домам буржуа — увещевать их и объяснить всю опасность бездействия. Это средство отчасти подействовало; связи рядовых буржуа с этой буржуазной аристократией были слишком велики, чтобы можно было обидеть отказом уважаемых президентов. Буржуазия, наконец, сдалась,— к 2 часам пополудни 22 августа свыше тысячи руанских буржуа были уже под ружьем. Но это не значит, чго они выступили, активно прошв восстания. Нет, они попрежнему держали свою вооруженную силу между обеими чашками весов. Они только заняли места в своих кордегардиях, рассеянных в разных местах по городу, но «вовсе не желали их покидать». Буржуа, поставленные охранить баррикаду возле дома Ле Телье, но мешали уносить оттуда разграбленное имущество,—«столь велика была общественная ненависть к тому, кого грабили»; отняв же кое-какое тряпье , они тут же продали его и выручку демонстративно распили, «словно они имели больше права его присвоить, нежели те, у кого они его отняли», иронически прибавляет Биго де Монвилль. Боязнь за неприкосновенность частной собственности еще не стала основным принципом поведения руаиской буржуазии.
Одна кордегардия находилась на Старом рынке, недалеко от осаждаемого восставшими дома Ле Телье. Мы знаем, что осажденные пытались отстреливаться из окон. Случайным выстрелом на улице был убит мальчик, сын буржуа, принадлежатшего к этому отряду. Слезы отца и матери, возмущение и возбуждение толпы заставили прорваться негодование буржуа. К тому же беспорядочная стрельба продолжалась и было убито еще несколько человек. Весь отряд в пятьдесят человек высыпал из кордегардии на улицу, невзирая на увещания капитана и прапорщика ; «раздраженные буржуа не хотели их слушаться», говорит Биго де Монвилль.
Присоединившись к толпе, буржуазная гвардия долгое время обстреливала дом Ле Телье картечью. На следующее утро перестрелка возобновилась, так как ночью опять было рапено несколько буржуа, проходивших дозором. «Мятежники, видя, что буржуа, находившиеся под ружьем, вместо защиты зтого дома сами же его атаковали, выбили дверь и подожгли,— собрались в значительно большем числе, чем накануне... Среди них находилось большое число буржуа, без которых мятежники не решились бы атаковать дом>. Это было уже активным включением руанских буржуа во фронт народной борьбы.
В этот момент качнулся за буржуазией и сам парламент. Изолировать себя от буржуазии, оказаться по другую сторону баррикад, нежели она, было бы для него и невообразимо и опасно. Подавить соединенное восстание народа и буржуазии скудными силами наличных дворян и нескольких регулярных частей он все равно не мог бы и должен был проиграть битву. Единственным путем было присоединиться к возмущению буржуазии, хотя бы на время. Узнав о происшествии у дома Ле Телье, первый президент разразился в парламенте громовой речью по поводу того, что там, дескать, «стреляют наугад и убивают проходящих буржуа»; парламент в полном составе тут же вынес приговор против «насалил, совершаемых в отношении буржуа людьми, забаррикадировавшимися у Ле Телье де Турновиля». Был о постановлено также арестовать Ле Телье и его людей, но между собой парламентские чиновники договорились, что не будут вносить это постановление в регистры и порвут его, как только восстание закончится.
Этот приговор парламента, срочно оглашенный на улицах, очень воодушевил толпу, хотя приказания разойтись и прекратить осаду никто, разумеется, не послушался. Позже, когда громили опустевший дом Ле Телье, некоторые участники, основываясь на неосторожных словах парламентского советника Блонделя, уверяли, что парламент разрешил погром в течение двух часов; раздавались крики: «Ребята, пользуйтесь, дом уступлен вам». Такое впечатление осталось и у многих современников. Гуго Гроций писал об этом в Швецию: «Дом Турневиля был весь ободран, в то время как магистраты были снисходительными для того, чтобы успокоить толпу». Именно этот эпизод с осадой дома Ле Телье и дал повод для дальнейшего распространения слухов о покровительстве мятежу со стороны парламента. При разгроме бюро он будто бы тоже кто-то говорил: «Это монополисты, они не довольствуются тем, что терзают кабатчиков, но притесняют также господ членов парламента». Тот же Гуго Гроции писал Оксеншерне и в более общей форме, что парламент обвиняют в возбуждении мятежа: «Однако и осторожность, последовательно примененная, не вполне сняла о магистратов обвинение в том, что они поддерживали начало, с целью этим страхом (т. е. восстанием) отпугнуть королевских министров от взимания новых налогов, но старые чтобы продолжали собирать прежними способами;». Разумеется, подозрение, что парламент под рукой покровительствовал восстанию, опровергается всеми его остальными поступками. То был лишь мимолетный изгиб в линии его поведения. Он сохранил тем дружбу и союз с буржуазией, избег изоляции, подготовил возможность нового наступления ла восставших. Действительно, очень скоро мы видим перелом в поведении рядовой руанской буржуазии. Она оказалась нереволюционной или революционной только наполовину не столько потому, что ей грозили грабежи, сколько потому, что ее многочисленные старшие братья по классу вошли в ряды привилегированных сословий феодально-абсолютистской Франции. Они тянули ее за собой. Самая ее собственность оказалась под угрозой прежде всего потому, что целой гаммой неуловимых переходов была связана с собственностью откупщиков и финансистов, с собственностью на свои должности чиновников и судей. Вот почему восстание, начавшись против налогов и откупщиков, должно было по мере развития начать грозить всякой буржуазной собственности. По правде сказать, «нейтральность» буржуазии в отношении народного восстания с самого начала мотивировалась не только сочувствием, но отчасти и «боязнью навлечь на себя ярость бунтовщиков», как сообщает Биго де Монвилль среди прочих объяснений безрезультатности призыва парламента к буржуазии. Он тут же приводит характерный пример: действительно, говорит он, капитан одного из отрядов буржуазии подвергся угрозам со стороны «мелкого люда» за то, что оказал поддержку парламенту; к тому же «он был на примете, так как сдал свой дом под изготовление дублей, а дубли, как мы отмечали, играли известную роль в налоговой системе. Дом другого буржуа был разгромлен за то, что он продал медь фабриканту дублей. Вот какими подчас мельчайшими, но уловимыми для народного глаза нитями была связана значительная часть буржуазии и ее собственность, а вместе с тем и ее судьба, с феодально-абсолютистской системой. Другие примеры, которые можно почерпнуть из рассказа Биго де Монвилля, показывают еще яснее эту связь. 21 августа толпа, руководимая Гореном, громила многие дома в предместьях Руана, «в том числе, — повествует Биго де Монвилль,— дом Дюмениля, торговца хлебом и вином, ненавидимого народом, так как его подозревали в том, что он давал задатки и был изобретателем новых откупных доходов». Дальше рассказывается о разгроме домов судебных чиновников за то, например, что один из них производил аресты имущества по искам в пользу откупщиков. Громили содержателей постоялых дворов за то, что у них останавливались «габелеры», Руанские буржуа отказались от всякой, даже пассивной, поддержки восстания и перешли к его подавлению, невидимому, с того момента, когда увидели, во-первых, что громят не только открытых откупщиков, но и всех «подозрительных», во-вторых, что тем самым под угрозой оказываются, как «советчики» и «габелеры», парламентские и муниципальные должностные лица — старшие уважаемые собратья по классу. По словам Биго де Монвилля, «буржуа подчинились своему долгу как вследствие примера господ членов парламента, так а потому, что увидели, что мятежники бросились за добычей, не щадя и тех, кто вовсе не был подозрителен по части откупов и новых налогов». В другом месте Биго до Монвилль рассказывает характерный случай: толпа осадила дом одного человека, подозреваемого в связях с «габелерами»; в этом доме находились в тот момент «многие купцы», друзья хозяина. Осажденные, имевшие оружие, убили нескольких человек из осаждавших, последние же начали выламывать двери. Тогда на помощь появились отряды буржуазии этого и соседних кварталов и разогнали толпу. Может быть, в изменении позиции буржуазии сыграли роль и какие-либо признаки пробуждения окрестного крестьянства (мы отмечали разгромы жилищ фискальных агентов в окружавших Руан деревнях); во всяком-случае, когда 24 августа у городских ворот появился дворянский отряд и был ошибочно принят за крестьянское «подкрепление» восставшим, в городе поднялась такая паника, что один почтенный буржуа даже бросил свой костыль, с которым ходил много лет, и с пистолетом бегом устремился к воротам. Может быть, наконец, к тому подталкивал буржуазию и постепенный приток в Руан дворянства, увеличивавший вооруженную опору властей. По внешности нто изменение позиции руанской буржуазии происходило, как и естественно представить себе, в виде усиления влияния на нее парламента. Сумев сохранить союз с рядовой буржуазией, парламент теперь все легче вел ее за собой и поворачивал в свое русло. Первый президент парламента в одной из речей угрожал, что народ, воодушевленный удачным грабежом, «атакует затем все дома людей с положением, где он только будет рассчитывать найти деньги». Парламент теперь опирается на все большую массу вооруженных спл и смело командует буржуазной гвардией; например, он рассылает приказ «заставить народ отступить, переходя и оборонительное положение, если он осмелится нападать; если будет надобность— стрелять по бунтовщикам». «Буржуа были так твердо убеждены в необходимости защищаться против этой canaille», что теперь можно было с уверенностью ожидать быстрого подавления восстания, говорит Биго де Монвилль. 22 августа парламент выступил сам во главе своей армии. Весь парламент в полном составе в торжественных облачениях, окруженный стражей и вооруженными буржуа, снова вышел на улицы успокаивать восстание. Однако если на некоторую часть руанцев это редкостное зрелище и произвело ожидаемое впечатление, то большинство реагировало совсем иначе: на одной из улиц толпа напала на церемониальное шествие; народ, вооруженный шпагами, алебардами, железными палками, набросился на магистратов с проклятиями и ругательствами и забросал их камнями. Президенты и советники, Но словам секретного регистра, «были в великой опасности и их жизни находились под угрозой»: видя бесплодность этой театральной постановки, они в конце концов отдали сопровождавшим их вооруженным силам приказ стрелять в толпу. Произошло целое сражение, в котором было убито около 80 человек. Под прикрытием огня парламент ретировался в свой дворец, «оказавшись, —по словам секретного регистра, —слишком слабым, чтобы подавить народ, сопротивлявшийся его приказаниям». Но все-таки парламент успел спасти от разгрома одно из налоговых бюро , где находилось 700 тыс. ливров наличными деньгами.
Вернувшись к себе, парламент издал ряд новых грозных постановлений. Силы его заметно возрастали, буржуазная гвардия выполняла его приказания. Возле домов главных должностных лиц и на ряде улиц, особенно в центральных кварталах, были сооружены баррикады, что, по словам Бито де Монвилля, «остановило ход восстания, ибо ни одна из этих баррикад не была осилена мятежниками». В одном из кварталов, замечает он ниже, баррикады были сделаны особенно крепкие , «так как имущим буржуа этого квартала было что терять». Но в узких полутомных улицах на окраинах города перевес был на стороне восставших; буржуазная гвардия не решалась принять там бой и ограничивалась сторожевыми обходами. На другой день, 23 августа, была достигнута новая важная победа: был захвачен и заключен в тюрьму Горен (Бвго де Монвилль относит это к 25 августа); несколько «буржуа из предместий, которым угрожал погром их домов», взяли его хитростью: водном из предместий какой-то втайне ненавидевший его человек заманил его выпить в кабачок, отделив его таким образом от толпы; не подозревавший лопушки Горен был арестован и отведен в город. Восставшие были как бы обезглавлены. 24 августа они предприняли еще некоторые попытки возобновить борьбу, но, по свидетельству регистров руанской ратуши, на этот раз их уже без особого труда подавали несколько десятков дворян и вооруженные буржуа. Восставшие в этот день группировались исключительно в предместьях и окрестностях Руана, где их преследовала дворянская кавалерия. Ходили слухи, что готовится нападение на тюрьму для освобождения Горена и других арестованных, но парламентом были приняты своевременные меры. На улицах и площадях еще оставались баррикады, хотя они и препятствовали всякому движению в городе. 24 августа ежегодно в Руане происходила торжественная религиозная церемония; на этот района была отменена, по словам регистра по церковным делам, «ввиду народного волнения и беспорядков, которые народ мог бы учинить». В самом деле, для торжественного шествия надо било бы спять баррикады. Но дело не только в этом. Выше мы неоднократно отмечали, что борьба против фиска необходимо приводила к нападениям на церковь и монастыри. Католическая церковь была глубоко скомпрометирована в глазах народа, духовенство и монахи оказались в рядах народных врагов. Тот же регистр отмечает, что 24 и 25 августа все церкви в Руана были пусты и мессы не состоялись.
Наконец, 25 августа парламент постановил «снять баррикады, поскольку восстание утихло, а буржуа вооружились и выказали благое намерение служить протик тех, кто попытался бы его возобновить, а также открыть все ворота города, или самые необходимые из них для доставки продовольствия и облегчения приноса и привоза припасов..., однако поручить их охрану буржуа под командованием их капитанов».
Впрочем, сами руанские власти не очень верили в то, что восстание действительно закончилось, В регистре по церковным делам за 27 августа отмечен симптоматичный факт: в этот день пришло известие о взятии королевскими войсками Сальса, вместе с королевским приказом служить по этому поводу торжественный молебен — Te Deum ; но таковой пришлось отложить «ввиду возможных случайностей и так как народное волнение было еще слишком недавно». И в самом деле восстание не было вполне подавлено. Скорее установилось какое-то устойчивое равновесие, в котором ни одна сторона не решалась больше наступать, но имела основания считать себя победительницей. Погромы были прекращены, вождь воставших и некоторые другие активные участники были в тюрьме, власть парламента и муниципалитета, а вместе с тем и вся нормальная администрация были восстановлены. Отряды буржуазной гвардии несли стражу на улицах и площадях днем и ночью. Но, с другой стороны, весь этот кажущийся порядок держался на волоске и представлял собою скорее видимость. В самом деле, даже при поддержке буржуазной гвардии руанские власти были все же слишком слабы и в решительном столкновении с плебейской массой могли быть разбиты. 22 августа, после решительного перелома, кто-то в парламенте предложил устроить показательный суд над трупом одного убитого мятежника, но даже это было отклонено первым президентом из страха «раздражить народ». Когда был арестован Горен, решили под благовидным предлогом поместить его не в тюрьме парламента, а в тюрьме бальяжа, дабы «отвести ненависть народа» от парламента и удержать соответствующие иллюзии «мелкого люда». Предлагали даже не только воздержаться от дальнейших арестов, но и выпустить заключенных на свободу, чтобы от чрезмерной суровости «не могли подняться новые мятежи».
Плебейская масса в свою очередь не искала боя, рассматривая прекращение уличной борьбы скорее как результат победы, чем поражения: основная ее программа была реализована, и она чувствовала себя хозяином положения. Народ продолжал держать город под угрозой восстания не только в конце августа, но и следующие месяцы — сентябрь, октябрь, ноябрь, начало декабря. В течение этого времени никакие налоги не взимались Е Руане и разгромленные налоговые бюро не восстанавливались и не открывались. Лишь 1 декабря парламент под давлением Парижа вынес постановление о возобновлении взимания одних только «старых» налогов, ни словом не упомянув о новых, да и это постановление еще долго не приводилось в исполнение и никто попрежнему ничего не платил в королевскую казну. Время от времени вспыхивали беспорядки: то громили судовладельца, намеревавшегося вывезти из Руана груз хлеба, то свечного мастера, не желавшего отпускать свечи населению по установленной цене. По словам одной докладной записки, «все свидетели (финансовые чиновники) утверждают, что мятеж все еще не успокоился; что они но находятся в городе и безопасности, не решаясь там выполнять свои обязанности и даже выходить из дому кроме как ночью; что им постоянно угрожают; что когда их встречают на улице или рынке, то все еще намереваются напасть на них и говорят, что восстание должно возобновиться». На дверях разгромленных п заколоченных налоговых бюро время от времени появлялись воззвания, призывавшие к восстанию. На улицах, по словам регистра по гражданским сношениям, распространялись пасквили «людьми враждебными и злонамеренными, нарушителями общественного покоя». В народе «распространялись различные толки, клонящие к восстанию»; по ночам на патрули буржуазной гвардии совершались разрозненные нападения, сопровождавшиеся (что характерно) угрозами по адресу парламента.
Парламент ничего больше не мог предпринимать против итого полупобедившего, полупобеждепного восстания. Арестованных вожаков, в том числе Горена, он держал в тюрьмах; тщетно Горен, запертый теперь в подвалах парламентского Старого дворца, в своем прошении от 3 сентября просил хотя бы «воздуха и соломы, чтобы лежать», а также разрешить его отцу приносить ему «необходимое Для пропитания». Но парламент не решался ни казнпть Горена с товарищами, ни даже предать их суду. Правда, в парламенте раздавались голоса, «что будет легко их наказать, так как буржуа образумились и не потворствуют больше мятежникам, убедившись в их наглости, и сами желают их наказания, ибо это, как они знают, единственное средство отвратить последствия королевского гнева; что легко будет поставить под ружье все отряды буржуазной гвардии, когда заключенных поведут в парламент на скамью подсудимых и когда их поведут на казнь; что если так не поступить, король применит к провинции очень суровые меры. Однако большинство парламента, трезво взвешивая соотношение сил, не решалось на этот шаг. Действительно, народ продолжал считать Горена своим вождем и, пользуясь своим положением в городе, не допускал репрессий. 6 октября в 10 часов вечера по городу разнесся слух, что па Старом рынке сооружают виселицу и что она предназначена для Горена (последнее было неверно). Сбежавшаяся толпа криками и угрозами заставила появившихся уже палача и его помощников немедленно потушить факелы и спасаться бегством. Виселица была разрушена, толпа как трофей носила ее по улицам, затем, вернувшись на Старый рынок, сожгла ее с криками: «Вот монополист! Так надо сделать со всеми монополистами!» На другой день была воздвигнута новая виселица, но и ее также сломали, носили по улицам и с торжествующими кряками сожгли. Первый президент парламента был прав, говоря: «Раз по одному только ложному слуху о намерении наказать виновных народ поднялся столь буйно, то если бы дело действительно дошло до наказания, восстание возобновилось бы с такой яростью, что помочь уже было бы невозможно». Парламент метался между двух огней -— разъяренным правительством и готовым отстаивать свою победу и своего вождя народом. Для состояния парламентских руководителей характерно поведение генерального прокурора Салле, который должен был вести процесс против и бунтовщиков». 25 августа, когда казалось, что восстание с помощью буржуазной гвардии подавлено, парламент сгоряча собирался произвести быстрое и примерное следствие и наказание. Салле, но словам секретного регистра, выступил в парламенте с просьбой, чтобы «одной из частей буржуазной гвардии, наиболее падежной и сильной, было приказано присутствовать при казнях над преступниками, дабы воспрепятствовать народу учинить при этом какое-либо сопротивление и буйство». Уже через пять дней, 30 августа, Салле выступает со всякими нелепыми поводами для отсрочки процесса и в то же время просит, чтобы парламент особым постановлением подтвердил его усердие на службе королю. 31 августа он уже прямо заявляет в парламенте; «Не надо так торопиться, огонь еще совсем не потушен»; он говорит, что «наказание виновных приведет к возобновлению восстания», и прямо признается, что хотел бы избежать и «ненависти парода» и «порицания королевского совета». Еще через две недели, 15 сентября, Салле скончался, и современник, автор неопубликованных мемуаров, ставит точный диагноз болезни: «от страха». Фигура этого Салле — боящегося народа н потому откладывающего процесс, боящегося правительственных репрессий и потому придумывающего юридические отговорки и умоляющего засвидетельствовать свое усердие, в конце концов умершего от страха — символизирует положение всего парламента. Двор и правительство настаивали на немедленном восстановлении всех налоговых бюро; парламент не решался этого сделать и выискивал предлога для отсрочки, между прочим писал в Париж, чтобы ему выслали «распоряжения короля в письменном виде, с полномочиями, достаточными нэ этот предмет». Двор и правительство предлагали прислать в Нормандию войска вместо «полномочий». Парламент боялся, что это только спровоцирует новое восстание и под всяческими предлогами отклонял присылку войск. Действительно, когда в октябре стали ремонтировать запасные ворота городского замка и разнесся слух, что через них в город намереваются ввести солдат, восстание чуть не возобновилось. В таком положении находился но один Руан, а почти вся Нормандия в течение указанных трех с лишним месяцев. Недаром цитированное, в начале главы донесение утверждало, что восстание «продолжалось бы и дальше, если бы королевские войска, восстановив власть короля, не подавили дерзости мятежников, которые начали уже становиться господами общественной свободы».
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 31
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме