Сообщение: 6229
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
31
Отправлено: 28.03.11 20:00. Заголовок: Франсуа Малерб и его последователи. Лирика XVII века.
Франсуа де Малерб (фр. François de Malherbe; 1555, Кан — 16 октября 1628, Париж) — французский поэт XVII века, чьи произведения во многом подготовили поэзию классицизма. В то же время многие сочинения Малерба тяготеют к стилю барокко.
Франсуа де Малерб
Малерб происходил из знатной семьи. Учился в университетах Базеля и Гейдельберга. Первые стихи Малерба относятся к 1575 («Слёзы на кончину Женевьевы Руссель», Les Larmes sur la mort de Genevieve Roussel). В 1576 оставил семью и попытался самостоятельно сделать карьеру. Перебрался в Прованс и поступил на службу к герцогу Генриху Ангулемскому (бастарду Генриха II) в качестве секретаря. Через год после гибели своего покровителя — в 1587 — представил королю Генриху III свою первую поэму «Слёзы Святого Петра» (Les Larmes de Saint-Pierre), выдержанную в традициях уходящего с литературной сцены петраркизма и написанную под прямым влиянием итальянского поэта Луиджи Тансилло. В свою очередь Генрих III был убит в 1589 году.
В 1590-х годах Малерб попеременно жил то Кане, то в Провансе; сблизился с Антуаном Монкретьеном, побудил его к существенной переработке трагедии «Софонисба». Осуществил переводы двух произведений Сенеки: «Нравственные письма к Луцилию» и трактат «О благодеяниях»; позднее, в 1616 году, Малерб опубликовал выполненный им перевод 33 книги «Истории» Тита Ливия. К 1598 году относится одно из лучших стихотворений Малерба — философские стансы «Утешение господину Дюперье на кончину его дочери» (Consolation à M. du Périer sur la mort de sa fille), в которых сильно ощущается влияние неостоицизма. Как указывал Ю. Б. Виппер,
«в стансах нет ни малейшего намека на описание умершей, не отмечено ни одной конкретной, индивидуальной черточки. Поэт стремится смягчить страдания друга с помощью логических доводов о необходимости подавить горе и вернуться к созидательной деятельности, прибегая к проповеди стоической философии, проникнутой пафосом самообуздания и самоотречения»
В ноябре 1600 г. Малерб преподнёс своё сочинение находившейся в тот момент в Экс-ан-Провансе Марии Медичи. То была перекликающаяся с произведениями Ронсара хвалебная ода «Королеве по случаю ее благополучного прибытия во Францию» (Sur sa bienvenue en France). Ода была встречена молодой королевой благосклонно и обеспечила в дальнейшем Малербу высочайшую протекцию.
Прибытие в Париж
В Париж Малерб прибыл в 1605 году, уже заслужив репутацию известного поэта. Он был представлен королю Вокленом Дез Ивето и получил придворную должность постельничего. Свои обязанности он исполнял с большим рвением; не упускал возможности сочинить стихотворение по случаю тех или иных событий из жизни двора. Малерб стал официальным поэтом складывающегося абсолютизма и одновременно разработчиком поэтического языка, способного достойно воспеть деяния монарха. К официальной поэзии Малерба принадлежат, например, посвященные Генриху IV оды «На счастливое и успешное окончание Седанского похода» (Au roi Henri le Grand sur le succès du voyage de Sedan) и «Молитва за здравие короля Генриха Великого, направляющегося в Лимузен» (Au roi Henri le Grand allant en Limousin, 1605). При этом Малерб не просто отдавал дань хвалебной риторике, но вполне искренне верил в заслуги непомерно возвеличиваемых им «сильных мира сего». Ревниво относился к соперникам вроде Филиппа Депорта, подвергал их уничтожающей критике. После смерти Генриха IV Мария Медичи, став регентшей, назначила ему пенсию. Малерб воспевал в льстивых одах Людовика XIII, Ришелье и знатных гостей отеля Рамбулье, в котором он был постоянным посетителем. Тем не менее первый сборник его стихов вышел лишь в 1630 году.
Последние годы
Одно из последних сочинений Малерба — «Ода королю, отправившемуся покарать мятеж ларошельцев» (Pour le Roy allant chastier la rébellion des Rochelois) — было написано по случаю осады Ла-Рошели в 1627—1628 годах и заслужило благодарность со стороны Ришелье. Последние годы жизни Малерба оказались омрачены драматическими событиями, связанными с уголовным преследованием его сына, а затем его гибелью на дуэли (1627). Малерб добился вынесения смертного приговора убийце, но в исполнение он приведен не был (из-за противодействия Людовика XIII). Все эти события подорвали его еще недавно казавшееся железным здоровье. Говорят, что на смертном одре Малерб упрекнул ухаживавшего за ним человека за не вполне французское слово.
Малерб. Портрет XIX века. Автор Робер Лефевр
Особенности поэтической манеры
Франсуа Малерб фактически порвал с традицией поэзии гуманизма ренессансного типа, хотя разрабатывал популярные в XVI веке жанры: ода, стансы, сонет, песня. Среди античных авторов он отдавал предпочтение Сенеке, Овидию, Марциалу и особенно Стацию. Малерб обрабатывал с необычайной — и даже маниакальной, с точки зрения Таллемана де Рео — тщательностью каждый стих. Введенные им реформы относятся главным образом к фактуре стиха: он изгонял зияние, цезуры, затемняющие смысл, слишком легкие составные рифмы вроде temps — printemps и требовал, чтобы поэты одолевали трудности, искали сочетания отдаленных слов для рифмы, не довольствуясь тем, что приходит в голову по аналогии (как, напр., montagne-campagne). В общем его требования сводились к ясности, точности и виртуозности стиха. Критерий рационализма, положенный Малербом в основу творчества, в дальнейшем стал краеугольным камнем эстетики классицизма.
Переписка
Большой историко-культурный интерес представляет переписка Малерба с его другом, литератором Никола Пейреском, охватывающая собой обширный период с 1606 года и до самой кончины поэта.
Мнения Буало и Пушкина
Никола Буало в первой главе своего «Поэтического искусства» воспел Малерба как творца французского стиха; уничижительно охарактеризовав Ронсара, он произносит следующую знаменитую похвалу Малербу («Enfin Malherbe vint…», перевод Э. Линецкой):
Но вот пришел Малерб и показал французам Простой и стройный стих, во всем угодный музам, Велел гармонии к ногам рассудка пасть И, разместив слова, удвоил тем их власть. Очистив наш язык от грубости и скверны, Он вкус образовал взыскательный и верный, За легкостью стиха внимательно следил И перенос строки сурово запретил. Его признали все; он до сих пор вожатый; Любите стих его, отточенный и сжатый, И ясность чистую всегда изящных строк, И точные слова, и образцовый слог![3]
Мнение Буало цитирует в своей статье «О ничтожестве литературы русской» Пушкин, сопровождая его следующим критическим комментарием:
Но Малерб ныне забыт подобно Ронсару, сии два таланта, истощившие силы свои в усовершенствовании стиха… Такова участь, ожидающая писателей, которые пекутся более о наружных формах слова, нежели о мысли, истинной жизни его, не зависящей от употребления!
В то же время в статье «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова» Пушкин сочувственно цитирует строки из «Эпистолы о стихотворстве» Сумарокова, где дается следующая характеристика поэзии Ломоносова: «Он наших стран Мальгерб, он Пиндару подобен».
Значение творчества Малерба
Явно тенденциозное отношение к Малербу как к первому после эпохи «грубости и скверны» настоящему поэту было распространено в XVIII веке (Д'Аламбер, Вольтер, Лагарп, Мармонтель). Даже в XIX веке Ламартин и Де Мюссе писали стихи в русле заветов Малерба. Между тем Малерб не создал в полном смысле слова поэтической школы и вообще в систематическом виде не запечатлел свою доктрину (по крупицам ее восстанавливали на основе созданного поэтом Онора Раканом жизнеописания, а также на основе составленного поэтом в 1606 году комментария к стихам Депорта).
Онора Ракан — один из последователей Малерба
Его последователями в XVII веке можно считать Пьера де Демье, Ракана, Франсуа Менара, Антуана Годо, Франсуа Ожье, Никола Фаре и Геза де Бальзака.
Интересные факты Как отмечал русский поэт и критик Михаил Дмитриев, Лафонтен «при чтении од Малерба в первый раз почувствовал в душе своей присутствие поэтического гения». Считается, что переломную роль в судьбе Лафонтена сыграла ода — а точнее, стансы — Малерба на смерть Генриха IV (Sur la mort de Henri Le Grand, 1610).
По сведениям Таллемана де Рео, в доме Малерба «имелось всего семь-восемь соломенных стульев; а поскольку к нему нередко и в большом количестве захаживали любители изящной словесности, то он, когда все стулья бывали заняты, запирал дверь; если же кто-то начинал стучать, он кричал: „Обождите, свободных стульев больше нет“, полагая, что лучше вовсе не принять гостя, нежели заставить его стоять». Малерб является автором нескольких стихотворений эротического характера.
Отправлено: 17.12.08 16:29. Заголовок: ТЕОФИЛЬ ДЕ ВИО (159..
ТЕОФИЛЬ ДЕ ВИО
(1590-1626)
ЭПИГРАММА
Добрейший граф меня послал К стенам Миранды, вслед за славой, И я теперь – поэт-капрал. Как повезло мне, Боже правый! О, сколько чести вижу я – От часовых при каждой смене! Столь счастлива звезда моя, Что мне здесь, право, не до лени: На голых камнях сон не в сон; Что ж – тем скорей я пробужден. Сколь велико мое везенье! На жестком ложе станешь бодр, И, если задрожит мой одр, То разве от землетрясенья.
ЭПИГРАММА
Мадам во всем подобна Илиону: Достойный муж, ломая оборону, Десятилетия напрасно тратит, А жеребцу на это ночи хватит.
ОДА
Каркнул ворон надо мной, Тень затмила мне зеницы, Два хоря и две лисицы Путь пересекают мой. Грянул гром, но где же тучи? Бьется мой слуга в падучей, На колени конь мой пал, Бледный призрак мне предстал. Слышу близкий зов Харона – И земля разверзла лоно. Камни кровью налились; Бык на колокольне распят; Здесь медведица и аспид, Любодействуя, сплелись; Обратился вспять ручей; Пожирает грифа змей; Почернело солнца чрево; Льдину гложут пламена; Вижу – рушится луна И шагнуло с места древо.
* * *
Изида милая! Ты, прелестью блистая, Амура довела до полной слепоты, Все боги лишь одной тобою заняты, Весь мир забросили, мечтой к тебе слетая.
Узрев, как блещет Феб, твой образ отражая, Они склоняются пред солнцем красоты, И, будь не столь прочны небесные винты, Спустились бы к тебе, молясь и обожая.
Поверь, им дела нет, поклонникам твоим, Что делаем мы здесь, добро ли, зло творим; Уж если небеса к моей любви не строги –
Приди ко мне в постель для сладостных утех, Чего страшишься ты? Поверь, что сами боги Хотели бы тебя склонить на этот грех!
СТАНСЫ
Сильней, чем смертный страх, нет ничего на свете. Навряд ли в смертный час, Свой жребий угадав по роковой примете, Не дрогнет разум в нас.
Отважная душа, которой козни рока Привычны издавна, Увидя смерть в лицо, нежданно и глубоко Всегда потрясена.
Переживая смерть задолго до свершенья, Бесстрашный или трус, Преступник пойманный боится разрешенья Своих постыдных уз.
Когда ж он осужден на гибель приговором, Когда палач спешит И петлю скользкую ему движеньем спорым На горле закрепит, –
Тогда у смертника кровь в жилах леденеет, И бьется дух в тисках, И виселицы тень в мозгу его темнеет, И ад внушает страх.
И казнь пред ним в мечтах встает стократ ужасней. В уме его – разлад, В здоровом теле – хворь, любой чумы опасней. Мучительней, чем яд.
Рыдающих родных терзаньем смертной муки Он заразить сумел, И посторонние, до боли стиснув руки, Белеют, словно мел.
Не площадь Гревская – пред ним жерло Эреба, Не Сена – Ахерон, И гром гремит над ним с безоблачного неба, И рядом ждет Харон.
Слова священника последним утешеньем Не тронут скорбный дух – Он мертвеца в себе провидит с отвращеньем, Он к увещаньям глух.
Его оставили все ощущенья разом, Рассудок в нем угас; Но лишь безумного не покидает разум В бесповоротный час.
Природа, вытерпеть не в силах поруганья, Свой отвратила лик; Он вынес сто смертей – ведь пытка умиранья Страшней, чем смертный миг.
СОНЕТ ТЕОФИЛЯ НА ЕГО ИЗГНАНИЕ
Любимцы короля, льстецы и острословы, Вы при дворе нашли гостеприимный кров, Карающий закон к вам вовсе не суров, От вас и небеса свои отводят ковы;
Должно быть, с легкостью вы осудить готовы Потоки этих слез и горечь этих слов, – Спросите же у скал, у сумрачных лесов, Простерших надо мной сочувственно покровы,
И вы узнаете – нет горше бед моих! Рассудка доводы не облегчают их – Ужель средь стольких зол останусь хладнокровен?
Надежду приступом теснят со всех сторон; И мне ль надеяться, что буду я прощен? Увы – прощенья нет тому, кто невиновен!
ФРАНСУА ЛЕ МЕТЕЛЬ ДЕ БУАРОБЕР (1592-1662) ДАМЕ, ПРОСИВШЕЙ У АВТОРА ПОДАРКА
Вы хотите, чтоб вам я подарок поднес? Я исполню желанье, но вот в чем вопрос, - Чем бы мог я порадовать вас, - и не знаю, - Три подарка на выбор я вам предлагаю... Выбирайте же! Я подарить вам не прочь: Добрый день, добрый вечер иль добрую ночь!
ЖАН ДЕ КАЙИ, он же ШЕВАЛЬЕ д'АСЕЙИ (1604-1673) ЛЮБОВЬ
Нам в ремесле любви приходится считаться Со свойством очень неудобным: Чем больше ремеслом подобным заниматься, Тем менее к нему становишься способным.
ПЛОХОМУ ПИСАТЕЛЮ
Свет прогневил тебя, и с дикою угрозой Его ты наделил своею скверной прозой; Но разве ж он свершил столь страшные грехи, Чтоб подносить ему вдобавок и стихи?
БРАТ И СЕСТРА
Говорила брату Хлоя: - Брось игру, забудь азарт! Неужели ж ты покоя Не найдешь себе без карт? - Что ж, пожалуй, если просишь, - Брат в ответ ей, хмуря бровь: - Брошу карты я, коль бросишь Ты сама игру в любовь. И сестра в тоске сердечной, С опечаленным лицом Прошептала: "Видно, вечно Будет братец игроком".
ЭПИТАФИЯ
Едва ли правду я нарушу, Когда свой стих вам прочитаю: Покойный отдал Богу душу, Но взял ли Бог ее, - не знаю.
ПОЛЬ СКАРРОН
(1610-1660)
ЭПИТАФИЯ САМОМУ СЕБЕ
Тот, кто лежит в могиле сей, Достоин слез и сожаленья; Еще живой, за много дней Он чуял смерти приближенье. Прохожий, тише!.. Сладкий сон Страдальца ласково объемлет… Ах, в эту ночь бедняк Скаррон Впервые так спокойно дремлет!
ИСААК ДЕ БЕНСЕРАД
(1613-1691)
* * *
Я умру от пылкости желаний, Если ты, Ирис, их не заметишь. Я умру от сладости лобзаний, Если ты любви моей ответишь. В самом деле, это ль не обидно: Несмотря на все мои мытарства, Умереть мне суждено, как видно, От болезни или от лекарства.
АНТУАН БОДРОН ДЕ СЕНЕСЕ
(1643-1737)
К ПОРТРЕТУ БЕНСЕРАДА
Старик владел тремя великими дарами, Которые не свойственны другим: Умел шутить он даже с королями, Ухаживать, не будучи смешным, И состоянье приобресть стихами.
МОЛЧАНИЕ
Когда в беде иль в тяжком испытанье Тебя твой друг приходит выручать, Поведай всем его благодеянье: Неблагодарно было бы молчать.
Но коль любовь рукою благосклонной Тебя начнет успехами дарить, Тогда молчи с улыбкой затаенной: Неблагодарно было б говорить.
* * *
В тенистый уголок любовник слишком скромный С Сефизою пришел, спасаясь от молвы. И робко прошептал: "Вот уголок укромный! Я насладился б в нем, наверно, страстью томной, Жестокая, будь здесь здругая, а не вы!" И, подавив в очах огонь любви нескромной, Не повернув к нему в досаде головы, С улыбкой колкою, Сефиза в роще темной Ответила: "О, да! Здесь уголок укромный, - Будь кто-нибудь другой со мною, - а не вы!"
ЖАН-АНТУАН ДЮ СЕРСО
(1670-1730)
ПЛОХОМУ ЧТЕЦУ
Да, должен я сказать нелицемерно, К несчастью, ты прочел мои стихи. Но так прочел бессмысленно и скверно. Что я готов принять их за твои.
Отправлено: 17.12.08 16:30. Заголовок: ФИЛИПП ДЕПОРТ (1546–..
ФИЛИПП ДЕПОРТ (1546–1605) * * *
Желанью я сказал: дай управлять тобой! Не падай робко ниц, не заносись напрасно! Не вняв моим словам, младое самовластно Дотоле девственной ушло вперед тропой.
Его разила твердь всей мощью грозовой, И пламень прожигал его насквозь ужасный. Оно мне плакалось на свой полет опасный И поздно вспомнило совет разумный мой.
Когда погибло ты, несчастное желанье, Я схоронил тебя под громкие рыданья В пучине слез моих, не сякнущих года
И скорбная твоя сестра - надежда, тенью Немало пробродив, в зеленое растенье Превращена, вовек не принесет плода.
ПЕСНЯ
Блажен стократ, кто скромный век свой прожил, Ни завистью, ни злобой не тревожим, В кругу своих, среди родных полей, Толпе - чужой, неведомый невеждам; Кто не сменил свободу на надежды Польстить страстям князей и королей.
Не окрылит его посул притворный, Он не живет надеждою упорной На милости, что обойдут его; Не для него терзанья и невзгоды, Не он клянет обманутые годы, Когда, как дым, растает волшебство.
Он не дрожит, когда, пришпорив море, Ветр гонит вал на вал в седом просторе И хлещет хлябь безжалостен и слеп; И в час ночной, когда нас сон объемлет: Трубе войны он в трепете не внемлет, Что с ложа сна его угонит в склеп.
Тщеславный зуд в нем мужества не гложет, Он ложь румян на душу не наложит И не предаст того, чем жил он встарь; Вельможи он не утруждает слуха И, тихо жизнь ведя в довольстве духа, Себе он двор, и милости, и царь.
Вам, божества полей, кудрявой сени И гор, несу свое благодаренье, И вам, толпа привольная наяд, Что грусть мою рассеять вы сумели, Изгнав тоску по недоступной цели И помыслов честолюбивых яд.
Мечте моей поля теперь границей. Ложусь в постель - мне безмятежно спится, - Не возмутит забота сельских нег. Денницы луч встречаю силой новой; Коль тяжек зной - в тени приют готовый, А холодно - согреет быстрый бег.
Что я палат не вижу позлащенных И сводов ряд, лазурью уснащенных И росписью иных каких цветов, - Я не тужу: ведь волен взор упиться Гвоздиками, лилеями, душицей И свежестью стокрасочных лугов.
Пусть во дворцах надменных и чванливых Тщеславье, спесь, надутая на диво, Обман и стыд находят свой приют, - В моих полях резвятся хором феи, Власы развив и обнажая шеи, А в доме - смех, и радость, и уют.
Мне эта жизнь мила во всех явленьях: Как радостно мне слушать птичек пенье, Что на заре благодарят творца, И сладкий плеск и голос струй шумливых, С надменных скал стремящихся на ниву, Чтоб сочный злак возрадовал сердца.
Как я люблю следить за голубками, Что, к клюву клюв прижав, дрожа крылами, Целуются себе тысячекрат, И, лаской их невинной восхищенный, Уснуть затем под шепот вод студеных, Что о любви и неге говорят.
Как я люблю следить, едва ночною Светило дня сменилося луною, Как хоры нимф сбираются в лесу, Как персей снег на ветер выставляют, Как пляшут вкруг, резвятся и играют, Вечернюю сбивая с трав росу.
Унялся пляс; и вверх я взор подъемлю Желая знать, какой на нашу землю Дианин серп бросает нынче свет. Как счастлива судьба Эндимиона! Но я б хотел - не как во время oно - Богине дать свой поцелуй в ответ.
Так в час ночной душой я отдыхаю; Когда же Феб лучами засверкает, Я новых игр без счета нахожу; Ввожу я в них всегда порядок новый: То птиц ловлю петлею я шелковой, То в лес по дичь иду, а то ужу.
Мне не чужды любовные утехи, - И я люблю, - но так, чтобы помехи Мне не было для вольности моей: Какие б Лель ни ставил мне тенета, Едва любви пройдет во мне охота, Красой меня не удержать ничьей.
Вам ведомо, о верные овечки, И вам, кусты, леса, поля и речки, Как эта жизнь пришлася мне под стать. Вас, божества, я ныне призываю, Чтоб мне, пока я век свой доживаю, Иной судьбы не довелось узнать.
ПРОЩАНИЕ С ПОЛЬШЕЙ
Прощай, о Польша, край равнин безлюдный, Под льдом и снегом спящий беспробудно! С тобою я прощаюсь навсегда: Твой воздух, нравы – все мне так постыло, Что возвратиться разве только силой Меня заставит что-нибудь сюда.
Прощайте вы, о странные хоромы, Курные избы с крышей из соломы, Внутри которых люди и скоты Нашли приют – одна семья большая, – Златого века прелести вкушая, Исполненные дикой простоты.
Всему, что я о вас проведал прежде, О ваших городишках, об одежде, О глупости излюбленных забав, Сарматы, мог ли этому я верить И ваше пьянство мог ли я измерить, Воочию всего не увидав?
О варварский народ, пустой, кичливый, Высокомерный, ветреный, болтливый, Лишь на словах ты проявляешь прыть, Но завершаешь только храпом пьяным Свое единоборство со стаканом, А Марсом хочешь между тем прослыть!
Не длинные бороздчатые пики, Не волчьи шкуры, не оружья дикий Набор, не перья шлема и щита, Не ваши устрашающие лица, Поляки, ваши берегут границы, – Спасает вас одна лишь нищета!
Будь ваши земли лучше, плодородней, Будь ваши реки глубже, судоходней, Будь больше городов внутри страны, Будь рудников, вина, товаров больше, Чем есть сейчас у вашей жалкой Польши, – Вы были бы давно покорены!
И оттоман, солдат душой и телом, Пустыням вашим, сплошь обледенелым, Предпочитает Кандию иль Крит; И немец, что войны всегда взыскует, Презревши вас, во Фландрии воюет, Где он себя щедрей вознаградит.
Лишь Генриху великому в угоду, Который человеческому роду Ниспослан как прекрасная звезда, Я в Польше жил и, с Францией в разлуке, Все девять месяцев страдал от скуки, Уюта же не видел и следа.
Дай бог, чтоб этот государь достойный Другой провинцией владел спокойно, Где есть богатства, люди, города, Чтоб в ней он на престоле утвердился Чтоб никогда я здесь не очутился, Хотя бы сердце и рвалось сюда!
То в шестьдесят четвертом было: Однажды гугенотов сила Походом вышла на Сен-Клод. Был бой - и так друг дружку били, Что мощи в церкви запалили, А вместе - церковь и приход.
Чтоб вере не остыть доходной, Монах - по слухам, благородный, Хоть с многими шаталась мать, - Придумал способ очень гладкий, - И в раку заключен украдкой Из петли извлеченный тать.
Паломник, что в невинном рвенье Идешь на идолослуженье, Совета честного не хай: Попу, что вас морочит гнилью, Накинь петлю епитрахилью И в руки виселицу дай.
АНТУАН (МАРК-АНТУАН-ЖЕРАР) ДЕ СЕНТ-АМАН
(1594-1661)
ОБЖОРЫ
Лечь на постель втроем, – ни свечи, ни камины – В лють самую зимы, где дремлет березняк, Где в готском языке коты находят смак, Зрачками полыхнув сквозь прутья хворостины;
Под изголовье класть подставку, без перины; Во рту ни маковой росинки, натощак Гримасничать в мечтах, ни дать ни взять макак; Как он, начесывать себе на солнце спины;
Наместо колпака надеть чепец, а то Взять для накрытия изнанку от пальто, Чей верх нам послужил для удвоенья пуза;
Терпеть, когда язвить изволит гость-жилец: На шее вашей он повис пудами груза; Все это верный знак: ты разорен вконец.
ЛЕТО В РИМЕ
Какой здесь душный жар! И кем он ополчен? Перенеслись ли мы на жаркий пояс шара? Поводья ль отпустил у пышащих от жара, Сверкающих коней безумный Фаэтон?
Здесь, в этом климате, где бездыханен фон, Сушь расщепляется, и это – Божья кара! Все поле римское – песок сухой без пара: Не прыснет здесь ручей, не освежит циклон.
Под взором яростным каникул жизнь иссякла: Он умертвит и Тибр, как некогда – Геракла, Под сенью тощею сухого тростника.
Пусть богоравен Тибр, но в мертвости безбурной Тот ил, откуда течь перестает река, Пеплохранительной ему да будет урной!
ЕГО ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВУ КАРДИНАЛУ МАЗАРИНИ ПО ПОВОДУ "КОМЕДИИ МАХИН"*
Армида ль наших дней иль мудрая Цирцея Весь этот странный мир волшебный создала? И с пор каких легко по воздуху тела Взмывают ввысь, отнюдь к земле не тяготея?
Где неба купол был - о дивная затея! - Деревья и цветы мы видим без числа, И мириадом звезд горит ночная мгла, Чтоб стать зерцалом вод по воле чародея.
Мы можем наблюдать в единый миг пруды, Мосты, дворцы вельмож, роскошные сады: Одна быстрей другой сменяются картины.
О, как благодарить тебя, святой прелат, За то, что с этих пор фальшивые личины Уже не при дворе, а в опере царят?
* Имеется в виду одна из первых итальянских опер, представленных в Париже (1645 либо 1647 год). Мазарини выписал для постановки итальянских артистов, а декорации и машинерию изготовил известный мастер Торелли.
СОНЕТ
О дивные цветы, что манят красотой, И круг невинных нимф, питомицы Авроры, Созданья, что давно ласкают Солнца взоры И небеса с землей прельщают красотой,
Филлидин зрите лик и каждою чертой Любуйтесь сообща, свои оставя споры, Признайте, что она куда прекрасней Флоры, Когда лилей и роз всех более у той.
Покиньте же свои сады без сожаленья, Ведь даже боги ждут ее благоволенья, Бессмертью предпочтя огонь любовных бед.
И не кляните смерть, коль за нее вы пали: Жестокая едва ли Натешится сполна, не погубив весь свет.
РОНДО
Кто воду пьет (оставьте спор со мной!), У тех в крови ни капли ледяной. Они всегда смелы и дерзновенны, Они сильны и горячи, их вены Наполнены отвагой до одной.
Их пыл воде не проиграет бой И разгорится с силою двойной. Не знать такому молодцу измены, Кто воду пьет.
Кто подкрепился силой водяной, Те заняты любовью и войной, Поскольку мощны и крепки их члены. Признай, мои сужденья несомненны, Не то тебя побьют (потом не ной!), Кто воду пьет.
ПОЛЬ СКАРРОН
(1610 – 1660)
ЭПИТАФИЯ (перевод Владимира Васильева)
Под сей плитой почил игумен. Он был донельзя неразумен: Умри неделею поздней, Он жил бы дольше на семь дней
МАСКАРАД (перевод Александры Петровой)
Посвящается Королю
Король, чей блещущий престол, Затмил иных монархов троны, Кто добродетелью процвел, Благие даровав законы! Нам в свете сем не преуспеть Без твоего благоволенья, Мы всё согласны претерпеть, О милости твоей все наши помышленья.
В придворной нашей суете, Где все приятны и любезны, Искусства ценим только те, Что для карьеры нам полезны. Мы знаем, что везенье вмиг Здесь обернуться может крахом, Но тропку к счастью напрямик Ты можешь проложить руки единым взмахом.
Удачу ловим мы свою, В трудах усилий не жалея, И отличаемся в бою, Лишь о награде мысль лелея. Все таковы, и даже ты, Сколь ни превознесен судьбою, Достигнешь большей высоты, Когда весь мир земной смирится пред тобою.
Но полно! Столько рассуждать К лицу ли маленьким людишкам? Все в круг! Давайте танцевать, Язык не распуская слишком! Пусть скрипки заиграют в лад! Все хорошо! Долой печали! Лишь дамы много говорят. Эй, тише там! Король велит, чтоб все молчали.
(перевод Осипа Румера)
* * *
Громады мощные высоких пирамид, Воздвигнутых людской надменности в угоду, Свидетели того, что смертному дарит С искусством слитый труд победу над природой;
Чертоги римские, чей блеск травой покрыт; Великий Колизей, чьи в прах упали своды И где друг другу кровь на хладный камень плит Пускали в древности жестокие народы!
Вы все по воле злых и беспощадных лет Несете на себе упадка страшный след. Лихого Времени вы испытали когти.
Но если мрамор вас не уберег от ран, Роптать ли мне на то, что скромный мой кафтан, Два года прослужив, слегка протерся в локте?
ПЬЕР КОРНЕЛЬ ( перевод Натальи Шаховской)
(1606 –1684)
Песенка
Над свободою моею Вы не ищете побед: Не гожусь я Вам в трофеи, Потому что лыс и сед. А когда и обнадежит Невзначай меня ваш взгляд – Чем служить, Ирис, вам сможет Кавалер за пятьдесят?
Что другого бы пленило, С тем опасно мне шутить: Для меня вы слишком милы, Страшно слишком полюбить. Против чар я безоружен, Вечный плен они сулят – А кому когда был нужен Кавалер за пятьдесят?
Если счастье изменило, Если панцирь заржавел, Не пытай в атаке силы, Отступи, покуда цел: Не дарит любовь вниманьем Отставных своих солдат И смеется над дерзаньем Волокит за пятьдесят.
Сообщение: 6231
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
31
Отправлено: 28.03.11 20:06. Заголовок: Франсуа де Малерб (1..
Франсуа де Малерб (1555–1628) — Родился в г. Кане (Нормандия). В надежде сделать карьеру военного отправился в Прованс ко двору герцога Генриха Ангулемского, но, прослужив до 1586 г. секретарем герцога, так и не узнал военной славы. Зато слава Малерба-поэта, автора поэмы «Слезы святого Петра» (1587, поэма написана в подражание итальянскому поэту-маньеристу XVI в. JI. Тансилло) и особенно стансов «Утешение господину „Дюперье“ (1598), оды „Королеве Марии Медичи“ (1600), достигает Парижа и привлекает внимание приближенных короля Генриха IV. В 1605 г. поэт переезжает в Париж. Стансы „Молитва за короля, отбывающего в Лимузен“ (1605) снискали ему расположение монарха. По его протекции поэт поселяется в доме герцога Бельгарда. В скором времени Малерб завоевывает признание как реформатор французской поэзии и глава классицистической школы.
Франсуа Малерб МОЛИТВА ЗА КОРОЛЯ, ОТБЫВАЮЩЕГО В ЛИМУЗЕН
Стансы О Боже праведный, ты, внемля нашим стонам, Встречаешь время смут с оружьем обнаженным, Чтоб дерзость отрезвить, бесчинства покарать, Незавершенное твоей противно Славе, Она твой труд вершит на благо всей державе, Целительную нам дарует благодать. Наш нынешний король, разумный и великий, Учился ревностно премудростям владыки, Искусству управлять, вести отважных в бой, Вели он замолчать — мы покоримся власти, Он ограждает нас от всяческой напасти, И нет нужды тебя обременять мольбой. Любой, кто слышит гром и видит, как над нами Потоки льют с небес и вспыхивает пламя От столкновенья двух враждующих сторон, Хоть в этом не узрел божественного знака, Но чудо явлено, и он поймет, однако, Сколь мощная рука хранит нас, как заслон. Ну что бы мог свершить король в борьбе со скверной При всем старании и доблести безмерной, При всей своей любви к величью твоему, Как уберег бы нас во тьме ночей беззвездных Среди подводных скал, неразличимых в безднах, Когда бы разум твой не помогал ему? Неведомое зло среди людей блуждает, Внушает им вражду, спокойствия лишает: Доверишься словам — и попадешь впросак. Всеобщая беда, увы, иным во благо, Их козням счету нет, и посему отвага Присуща лишь тому, в ком здравый смысл иссяк. Но в злополучный час надежда не иссякла, Мы верим, что добру присуща мощь Геракла, Что приняла твой меч достойная рука, И если бы мятеж стал гидрою стоглавой, И если бы весь мир восстал кипящей лавой, Рассеял бы король несметные войска. Дай нашим помыслам исполниться, Всевышний, Избавь от лютых бед, от горечи излишней, Печальной памяти сотри глубокий след. Смиряя ураган, наш вождь на поле боя Отвагу проявил и мужество героя, Яви же, Господи, благоразумья свет. Не уповал король на мощь огромной рати, Он знал: число — ничто, оно пьянит некстати И, застилая взор, лишь умножает мрак. Нет, помощи земной не ждал он ниоткуда, Так пособи ж ему, и совершит он чудо, Все чаянья затмит и даст нам столько благ. Разбитым полчищам не избежать расплаты, Найти убежище не смогут супостаты, Не скроют беглецов глухие дебри гор, Их тайные дела однажды станут явны, Их извлечет на свет властитель достославный И злобным проискам немедля даст отпор. При помощи своих установлений строгих Он кротких защитит и оградит убогих, Он праведным вернет и право и покой, Он дерзости лишит разбой и святотатство И, не беря в расчет ни знатность, ни богатство, Любого устрашит карающей рукой. Пред грозным именем склонятся замки в страхе, И стены и врата окажутся во прахе, Посты сойдут с бойниц, тревожный минет час, Оралом станет меч — такая роль достойней, Народ, измученный жестокой долгой бойней, Заслыша барабан, пойдет беспечно в пляс. Распутство и грехи в эпохе новой сгинут, И сластолюбие и праздность нас покинут, Немало из-за них мы претерпели бед. Король достойнейших вознаградит по праву, Всем доблестным вернет заслуженную славу, Искусства возродит, лелея их расцвет. Он сохранил в душе наследье веры старой, Любовь к тебе и страх перед твоею карой, Он жаждой благости и святости томим. Служение тебе всех благ ему дороже, Он сам возвысится в твоем сиянье, Боже, Желая одного: быть подданным твоим. Развеешь ты печаль, развеешь все невзгоды И отдалишь от нас те роковые годы, Когда счастливые узнали вкус беды. Ты семьи одаришь, достаток умножая, Работу дашь серпам порою урожая, Цветенье дашь весне, а осени — плоды. Страданиям конец придет и лихолетьям, С какою радостью мы это чудо встретим! О Господи, твой мир — вместилище тревог: Несчастия, увы, таят угрозу счастью, Так сохрани же нам своей верховной властью Того, кто в трудный час народ свой уберег. Беспечным королем пренебрегают принцы, При нем одни льстецы в правителях провинций, А сам проводит он в попойках день за днем, Не видя происков и плутней хитрых бестий. А прихвостни его — могу сказать по чести — Когда такой умрет, не загрустят о нем. Но, к счастью, не таков паш бравый повелитель, Заступник ревностный и ангел наш хранитель, Чья милость укротит и зависть и порок. О, сколько на земле ты жить ему позволишь? Мы, слуги верные, желаем одного лишь: Продли, о Господи, его царенья срок! Отродья деспотов безумны и ретивы, Им невтерпеж таить бунтарские порывы, Советы нам дают, но всё, увы, во вред. Мы видим их насквозь и счет ведем особый, И пусть они идут на поводу у злобы, Нас бережет король, иной защиты нет. Пусть благодетель наш подольше нами правит, Пусть подданных своих от ужасов избавит, И, удивляя мир блистательной судьбой, Пускай он близится вседневно к высшей цели, И славою своей, невиданной доселе, Пускай затмит он всех, увенчанных тобой. Его наследнику даруй до срока зрелость, Чтоб юноша обрел отцовский ум и смелость, Чтоб чести следовал всегда и доброте, Чтоб в летопись вписал достойные деянья, Чтоб солнцем одарил тех, кто не знал сиянья, Чтоб светом озарил живущих в темноте. Пускай он отомстит соседям в полной мере, Дабы Испания узнала боль потери Среди горящих нив и крепостных руин, И если наш позор был следствием раздора И доблестный отец не мог настигнуть вора, Враждебную страну накажет славный сын.
Молитва за короля, отбывающего в Лимузен. — В августе 1605 г. вспыхнул мятеж против Генриха IV в Керси, Лимузене и Перигоре. Генрих IV, возглавивший военную экспедицию в Лимож, подавил мятеж, несколько его участников были казнены. Стансы были сочинены Малербом по просьбе самого короля; они-то и обеспечили поэту, только что переехавшему в Париж, успех при дворе.
…Он ограждает нас от всяческой напасти… — Король Генрих IV положил конец гражданским („религиозным“) войнам 1559–1598 гг. и значительно укрепил за годы своего правления (1589–1610) политическое единство Франции.
Его наследнику… — То есть будущему королю Людовику XIII.
Пускай он отомстит… — В 90-е годы XVI в. в Северной Франции началась испанская интервенция, и в 1591 г. войска испанского короля Филиппа II при поддержке враждебной Генриху IV Католической лиги вошли в Париж. Мир с Испанией был заключен в 1598 г., но царствование Генриха IV отмечено заговорами феодальной знати, в большинстве своем инспирированными испанским двором.
ПОДРАЖАНИЕ ПСАЛМУ CXLV Не уповай, душа, отринь посулы мира, Чей свет — лишь блеск стекла, чья слава — плеск зефира На пенистой волне: мелькнет — не уследить. Бесцельна суета, тщеславие напрасно, Лишь Богу жизнь подвластна, Лишь Бога нам любить. К никчемному стремясь, мы лезем вон из кожи, Снуем вокруг владык, хотим попасть в вельможи, На брюхе ползаем и не встаем с колен, А сами короли — на что они способны? Ведь нам во всем подобны И превратятся в тлен. Едва испустят дух, все жалким прахом станет, Угаснет слава их, величие увянет, Чей светоч полыхал перед вселенной всей, В гробницах обретут последнее жилище, Став лакомою пищей Пронырливых червей. Забыты имена правителей покойных, Вершителей судеб, воителей достойных, Смолкают похвалы, едва исчезла власть. В крушенье роковом с властителями вместе И выкормышам лести, Их слугам, также пасть.
ПЕСНЯ Пробудитесь, я жду вас, красавица! Рощи новой листвою кудрявятся, И природа с искусством затеяла спор, Расстелив на лугах пестроцветный ковер. Веет сладостными ароматами Над полями, покоем объятыми; Нет, не миру светить вышел Феб-Аполлон, Но спешит на свиданье любовное он. Ореолом лучей коронованный, Древней страстью своей околдованный, Не мечтает ли он, что настигнет теперь, В это дивное утро, Пенееву дщерь? Все живущее тянется к радости, Наслаждайтесь утехами младости, Вы поверьте, и так слишком рано придет Время горьких морщин, бремя тяжких забот. А в жару полуденную томную Мы укроемся в рощу укромную, И, всецело отдавшись фиалкам лесным, Позабудем курильниц мы приторный дым. С ветки падуба или шиповника Торжествующей песнью любовника Будет тешить нам слух чаровник-соловей, И, внимая певцу, смолкнет шумный ручей. А потом, пробираясь опушкою, Пастуха мы увидим с пастушкою, Поглядим, как, устами друг к другу припав, Двое негу вкушают на ложе из трав. Вечно юный Амур без усталости Там творит свои милые шалости, И в помине там скучных условностей нет, В коих так погрязает изысканный свет. Вдруг и я это счастье изведаю, Наслажусь долгожданной победою, Вдруг страданья мои, моя преданность вам Побудят уступить неотступным мольбам! Вы притворства ужель не приметили В гимнах скромности и добродетели? Но всесильна природы и разума власть, И ответите — верю! — вы страстью на страсть.
Онора де Бюэй, маркиз де Ракан (1589-1670) – Родился в Турени в семье королевского военачальника. Рано потеряв родителей, был взят на воспитание герцогом Бельгардом, который добился в 1605 г. для Ракана должности королевского пажа. В доме Бельгарда Ракан познакомился с Малербом и стал одним из любимых его учеников. Молодой поэт участвовал во многих военных походах Людовика XIII.
Родной дом Ракана в Обинье-Ракан
В 1628 г. вышел в отставку и вернулся в Турень. Ракан был одним из первых членов Французской академии, основанной кардиналом Ришелье в 1635 г. Поэтическое творчество Ракана весьма разнообразно. Им написаны драматическая пастораль «Артениса» (более позднее название – «Пастушеские сцены»; поставлена в 1618 г., издана в 1625 г.), многочисленные оды, стансы, псалмы, сонеты и эпиграммы, печатавшиеся в коллективных поэтических сборниках XVII в, а также воспоминания о жизни его учителя Малерба (изданы в 1672 Г.). Сборник его «Последних произведений и христианских стихов « вышел в 1660 г.
ОНОРА ДЕ РАКАН ОДА Вы, что смеетесь надо мной, Желая, чтоб мой путь земной Всегда был орошен слезами, Взгляните, сколько горьких мук На долю выпало мне вдруг С тех пор, как разлучен я с вами. Досталось, видно, неспроста Мне все, что может нищета Прибавить к своему проклятью: Я нахожусь в жилье пустом, Где служит грязный пол столом, Скамьей, буфетом и кроватью. Хозяин наш, в недобрый час Приняв за гугенотов нас, Вдруг вылетел быстрее пули. По грязи мчался ои, чуть жив, Детей в корзину посадив И унося свои кастрюли. Растерян и глупей, чем гусь, Я в этом доме нахожусь, Где даже нет, по крайней мере, Того, что привлекло б воров, Поскольку этот жалкий кров Остался без окон и двери. Дождь льется, гром гремит вдали, И у причалов корабли Подпрыгивают, как собаки. Слуга мой с ветром в спор вступил И мне из шапки смастерил Фонарь, мерцающий во мраке. Свой страх преодолев с трудом, Хозяин наш вернулся в дом В довольно скверном экипаже. Он не причесан, не умыт, Притом такой имеет вид, Как будто уличил нас в краже. Однако старец этот вдруг Стал уверять, что нам он друг, И старомодно поклонился. При этом нос его кривой, Как шея черепахи злой, Наморщился и удлинился. В лохмотьях несколько солдат, Томясь от голода, лежат Со мною рядом на соломе И принимаются опять Свои победы вспоминать И толковать о де Бапоме. Вот так беседу мы ведем, И вроде все нам нипочем, Хотя душа тоской объята. Болтают все наперебой: Один — как брал Патэ, другой — Как осаждал Фужер когда-то. Хозяин, видя, что у нас Еще остались в этот час Надежды смутные на ужин, Заводит речь о том, что он, Увы, последнего лишен И, в довершение, недужен. А я, кто обречен судьбой Все время видеть пред собой И всякий сброд, и мрак невзгоды, Я вам стихи пишу, как встарь, Покуда не потух фонарь Под завыванье непогоды. Мой ангел, свет моей души, Когда прочтете вы в тиши Послание из тьмы осенней, И если, голову склоня, Не пожалеете меня, Мне нет надежды на спасенье.
СТАНСЫ Тирсис, пора и нам подумать о покое: Полжизни прожито, и что еще другое, Как не могильный холм, в конце пути нас ждет? Мы много видели; неведомая сила По морю бурному корабль наш носила, Для тихой гавани настал теперь черед. На милости судьбы рассчитывать не стоит: Кто верит в них — тот слеп, дом на песке он строит, Вознесся высоко — к паденью будь готов. Деревьям гром грозит — тем, чьи вершины выше, И бешенство ветров скорей разрушит крыши Дворцов властителей, чем кровли пастухов. О, счастлив тот, кто смог изгнать желанье славы Из сердца своего, кто избежал отравы Стремлений суетных, безрадостных забот, Кто временем своим распоряжаться волен, Имеет скромный дом, судьбой своей доволен И невозможного не хочет и не ждет. Возделывает он то поле, на котором Трудился дед его, он равнодушен к спорам, Что власть имущие ведут между собой, Не тщится разгадать причины непогоды И за одним следит: чтоб не погибли всходы, Когда грозит бедой им ветер грозовой. Страстей своих король, он знает, чем гордиться: Межа его земли — империи граница, Дом — Фонтенбло и Лувр, закрытый для чужих; Он не завидует ни пышности, ни славе Земных властителей, себя считая вправе Не видеть их самих, а лишь портреты их. Он видит, что нужды его семья не знает, Он видит, как в полях колосья серп срезает, Как виноградари срывают виноград, И кажется ему, что влажные долины, Холмы зеленые, просторные равнины Дары осенние вручить ему спешат. Порой преследует оленя он по следу В лесах, где солнца луч не празднует победу Над вечной полумглой, спускающейся с крон; Порою лай собак ведет его к поляне: Там заяц, что бежал с такою прытью ране, Находит смерть свою в местах, где был рожден. Порою бродит он недалеко от дома И смотрит, как ручьи бегут из водоема, Как серебро блестит средь золота снопов. Порой с пастушками он вместе отдыхает На ложе травяном, которое не знает Иных завес, чем тень от сросшихся кустов. Он старости своей печальное соседство Встречает без тоски под кровлею, где детство Он раннее провел, где набирался сил; Ведет он счет годам по урожаям снятым, Но листьям, что шуршат своим опавшим златом, Стареет он, как лес, что сам же насадил. На быстром корабле, ветрам и волнам внемля, Не будет мчаться он в неведомые земли, Чтоб там отыскивать сокровищ скрытых след; Не жаждет славы он, о лаврах не хлопочет И встретить смерть свою он в той постели хочет, В которой умерли его отец и дед. В порту взирает он, как ветер, дуя рьяно И предвещая нам начало урагана, Желанья буйные зажег в людских сердцах, Но также видит он, что смертных ожидает: В то время, как один на небо попадает, Другой, растерзанный, толпою втоптан в прах. Пусть не владеет он роскошными дворцами, С их капителями, колоннами, коврами, Пусть роскошь не вошла в приют его простой,— Он видит, как зима сменяется весною, Ковер живых цветов он видит пред собою И наслаждается живою красотой. Поверь мне, час настал, когда расстаться надо С цепями рабскими, что носят за оградой Сверкающих дворцов, где стережет беда: Близ дуба мощного кустам расти не мило, От солнца прочь бегут все прочие светила, Страшась в его лучах исчезнуть навсегда. Так долго тщетные надежды мы питали! Так долго милостей напрасно ожидали! А зависть в миг один разбила все мечты; Они — всего лишь дым, они — посев, чьи всходы Всегда подвержены причудам непогоды И пе зерно дают, а чахлые цветы. Глушь, сердцу милая! Вдали от жизни шумной, Вдали от суеты, от роскоши безумной Я начал забывать страданья прошлых дней. Долины тихие, ручьи, лесные тени, Вам видеть довелось души моей смятенье, Теперь свидетели вы радости моей.
Сообщение: 6254
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
31
Отправлено: 02.04.11 00:08. Заголовок: Франсуа де Менар (15..
Франсуа де Менар (1582-1646) – Уроженец Тулузы. В молодости был секретарем Маргариты Валуа; в 1634 г. в свите герцога Ноайльского отправился в Италию. Ссора с герцогом навлекла на Менара немилость кардинала Ришелье. Поэт вынужден был покинуть Париж и жить в изгнании. Возвращение Менара в 1642 г. в Париж было непродолжительным, так как, вопреки своим ожиданиям, поэт уже не смог вернуть себе того влияния в литературных кругах, которым от пользовался до изгнания. Менар был, как и Ракан, членом Французской академии. Его многочисленные стихотворения (среди них значительную часть составляют эпиграммы) составили изданное им в последний год жизни отдельное «Собрание сочинений». По словам Малерба, Менар виртуозно владел поэтической техникой, но уступал в силе лирического чувства Ракану. «Из них двоих можно было бы составить одного великого поэта», - заключил Малерб.
Дом Менара в Орийаке
ПРЕКРАСНАЯ ВДОВА Клориса, я всегда тебе служил послушно, Всю жизнь свою давно поверг к ногам твоим, Зачем отказывать мне в счастье равнодушно, Коль я считаю дни моих последних зим? Должно ль твое лицо скрываться под вуалью И траурный наряд помехой быть любви? Пора быть радостной, расстанься же с печалью, Сиянье глаз твоих мне наконец яви. Где твой веселый нрав, твое благоразумье? Что сделалось с твоей холодной головой? Быть верной мертвому ревнивцу — вот безумье, Ужель охвачен им и светлый разум твой? Ты не дала обет жизнь доживать вдовою, Никто не стоит жертв, будь хоть сам Цезарь он, Покинул муж твой дом — ты быть должна живою, Но плачешь ты, и в скорбь я снова погружен… Пусть горести мои превысят радость втрое, Пускай сменяются династьи королей, Пусть Гектор вновь падет, пускай пылает Троя, Но все ж я не смирюсь с суровостью твоей! Я не сегодня стал твоим рабом смиренным, Почти что сорок лет прошло уже с тех пор, Но с обожанием я вижу неизменным Средь темных локонов серебряный пробор. Я перед девочкой склонялся, пламенея, Пленили навсегда меня твои черты, Но в руки ты взяла светильник Гименея — Скрыл в сердце я любовь, так пожелала ты. Я слова данного вовеки не нарушу, Признаньями в любви не стану тешить свет, И если иногда я открываю душу, Наперсники мои не выдают секрет. Тоскуя, ухожу я в дикие дубравы, Им исповедуюсь и жалуюсь скале, И утешенья мне нашептывают травы, Когда в тени густой лежу я на земле. Я от тебя бежал в тоске в чужие страны, Я именем твоим будил лесную даль, Италии моря не врачевали раны, И флердоранжа цвет не исцелял печаль. Вниманья не дарил я берегам старинным, Что сам Нептун почтил присутствием своим, Я грезы предпочел хожденью по руинам, И видел я твой лик, осматривая Рим. Клориса, страсть моя сильнее год от года, И все века земли не знают равной ей, С улыбкой нежною любуется природа Огнем моей любви, огнем твоих очей. Ты славилась красой чудесной с колыбели, И так же, как рассвет, прекрасен твой закат, И щеки свежие ничуть не побледнели, Как будто бы года твое лицо щадят. Без страха наблюдай конец всего земного, И лучше на себя ты в зеркало взгляни; Ты лилии белей, румяней розы снова, Зима тебе опять весны приносит дни. И хоть уже стою я на краю могилы, Седеет голова, и остывает кровь, Немеет разум мой, и угасают силы, Но теплится во мне пока еще любовь. Положит скоро смерть конец моим страданьям, И Парка оборвет существованья нить. Как будешь ты внимать отчаянным стенаньям Той тени, что могла так долго ты томить! Клориса, сможешь ты забыть мою кончину? Молчать, коль обо мне с тобой заговорят? Иль ты раскаешься, когда я мир покину, Захочешь наконец снять траурный наряд? Ведь если б мне пришлось тебя оплакать Ничто в беде моей мне не могло б помочь, Я бы ослеп от слез, я б обезумел в горе, Но предавался бы любви я день и ночь.
ОДА ШАРЛЮ ДЕ МЕНАРУ (Фрагмент) Обидно мне и жаль до слез, Что честолюбию в угоду Ты венценосцам в дар принес Свой пыл, и юность, и свободу. Все эти пышные дома Владык с их свитою лукавой Не что иное, как тюрьма Для горемык, покрытых славой. Тот, кто вознесся высоко, Там в тайном страхе пребывает, Надежды призрак там легко Благоразумным управляет. Там обещанья — звук пустой, Мудрец там не дождется ласки, И, окруженный мишурой, Не лица видит он, а маски. Мой сын, желанья королей Законы преступают смело, И зло порою им милей Чем добродетельное дело. Блажен, кто в тихом уголке Живет в безвестности великой, От сильных мира вдалеке. Вдали от свиты их безликой. Мой сын, так смеет говорить С тобою царедворец бывший, Ума набравшийся и жить В уединении решивший.
ПРОЩАЙ, ПАРИЖ Прощай, Париж, прощай! Ты видишь, я устал Поддерживать огонь на алтаре Удачи. Хочу я видеть вновь мой край лесов и скал, Где все мне по душе и где живут иначе. Ни за богатством там не надо гнаться мне, Ни жалких почестей не надо домогаться; Что бедность при дворе, то в сельской тишине Могло бы, как и встарь, достатком называться. С тех пор, как понял я, что век наш развращен И что достоинство ни в грош не ставит он, Одно мне дорого — мое уединенье. В нем жизни каждый миг, и радости, и боль Лишь мне принадлежат… Жить в рабском подчиненьи Постыдно для того, кто сам себе король!
МЕСТА ПУСТЫННЫЕ Места пустынные, где я так мирно жил, Мой одинокий дом в тени высоких сосен, Нас королевский двор уж год как разлучил, Но к вам я возвращусь; двор для меня несносен. Достоинство и честь встречают здесь враждой, Здесь во дворцах живет невежество и чванство, И стыдно мне, что я, усталый и седой, Питал надежды здесь и верил в постоянство. Смешной слепец, я мнил опору обрести В краю, где все обман, где все ведут пути К ловушке золотой, к великому паденью. О сосны, я хочу увидеть вас опять И под чудовищно прекрасной вашей сенью Наперекор судьбе о смерти размышлять.
ЭПИГРАММА В сапожном деле отличиться Пьер в годы юности сумел; Хотя он прошлого стыдится, Зато изрядно преуспел. Теперь, торговец сапогами, Завел он в парке у себя Фонтаны, гроты, пруд с мостами — Не хуже, чем у короля. И, продолжая в том же роде, Он приказал прорыть канал, Чьей ширине и многоводью Мог удивиться б кардинал. Не ограниченный запретом, Опустошить он мир готов, Чтоб стол его зимой и летом Был полон лакомых кусков. И дом его похож на чудо, В лепных узорах потолок, Из золота его посуда, Из серебра ночной горшок. Что я глупец, мне ясно ныне; Ведь сколько я потратил дней, Чтобы устроить склад латыни В несчастной голове моей! Отец мой шел не в ногу с веком, И, не предвидя мой провал, Он к древним римлянам и грекам Меня на выучку послал. О Музы! Что мне делать с вами? Простите, но пора кончать: В наш век нельзя прожить стихами, Уж лучше сапоги тачать.
СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ МАЛЕРБУ Писатель редкий, ты бы мог Обогатить свое семейство Не хуже, чем любой налог Обогащает казначейство. Но только не в цене теперь Стихи у нас: закрыта дверь У власть имущих для поэта. И вот я думаю подчас: В наш век куда нас мчит Пегас? Увы! К воротам лазарета.
ЭПИГРАММА Все то, что создано тобой, Покрыто словно пеленою; Твои творенья — мрак ночной, Не озаряемый луною. Мой друг, гони ты эту тьму! Ведь тут нужны жрецы и маги, Чтоб объяснить нам, почему И что доверил ты бумаге. А если что-то утаить Тебя преследует желанье, Зачем так много говорить? Куда верней хранить молчанье.
Матюрен Ренье (1573-1613).– Родился в Шартре. Еще в ранней юности Ренье принял духовный сан. Это, однако, не мешало ему вести жизнь далеко не примерную и приобрести известность одного из самых смелых и язвительных поэтов-сатириков своего времени. Матюрен Ренье несколько лет прожил в Риме. С 1600 г. был настоятелем Шартрского собора. Поэтические вкусы Ренье складывались под влиянием его дяди, крупного поэта конца XVI в. Филиппа Депорта (1546-1606) Многие стихи Ренье вошли в вольнодумно-эротический коллективный сборник «Сатирический кабинет» (1618). Но важнейшее место в его творчестве принадлежит сатирам, первый сборник которых появился в 1608 г. В дальнейшем поэт неоднократно переиздавал его с исправлениями и дополнениями.
Сатира II (Фрагменты) Когда на улице столкнется некто с вами В разбитой обуви, с протертыми штанами, Чьи брыжи и камзол не блещут чистотой, Лицо болезненно, карман всегда пустой,— Вы можете сказать о человеке этом: Поэт он или тот, кто хочеть быть поэтом. ……………….. О Муза, расскажи об этих пилигримах, О бастрюках своих, о стихотворцах мнимых, Что, бормоча стихи, день целый месят грязь, И на кого глядят прохожие, смеясь, О тех, что норовят хлебнуть из вашей кружки И, словно воробьи, рвут пищу друг у дружки. Одеты кое-как, похожие на тень, С глазами дикими, с мозгами набекрень, Они подходят к вам и вместо «добрый вечер»,— «Месье, я автор книг, — вам говорят при встрече, — Их продают в Палэ. Для знающих людей С вниманьем их читать — занятья нет милей». Так, прицепившись к вам, они идут за вами, Вгоняют вас в тоску, вас мучают стихами, О славе речь ведут и о деньгах больших, О том, что получить при жизни надо их, Но что они живут в неблагодарном веке! Таланта он не чтит в достойном человеке; Что жил Ронсар не так, поскольку был богат, И что король не прав, лишая их наград. Затем, проникнув в дом, они без приглашенья Садятся к вам за стол без всякого смущенья И, рот набив едой, перестают болтать, Хоть видно по глазам, как трудно им молчать. В зубах поковыряв и пошептав молитву, Они вас просят пить, с едой окончив битву, И снова речь ведут: теперь в их болтовне Все время слышится: «Что вы дадите мне?» Такой рефрен всегда имеет их баллада. Мне после этих встреч лекарство выпить надо: Я болен, у меня кружится голова, Весь искалеченный, я двигаюсь едва. Один такой болтун — сердитый меланхолик. Гримасничает он, как бы томясь от колик, Потеет, кашляет, плюется — просто страх. Так тонко речь ведет, что смысла нет в словах. Другой — честолюбив, и за свои творенья Принять высокий сан готов без промедленья; Сонет обдумывая, видит пред собой Аббатство, что ему назначено судьбой. Кто так же, как и я, труды их в грош не ставит, Тупица, неуч, лжец! Его сужденьем правит Лишь зависть черная к достоинствам других, Хотя молва давно талант признала их, И только он один их умаляет славу; В восторге дамы все, так им пришлись по нраву Их дивные стихи, и даже по ночам Они находятся у изголовья дам; И в церковь их берут с собою не напрасно: Стихи написаны божественно прекрасно. О жителях небес тут, видно, речь идет: Любой из них вино с богами рядом пьет, Любой с Минервою знаком, он — светоч знанья, И ждет от Франции почета и признанья. Ронсар и те, о ком здесь умолчали мы! Как можете терпеть вы, светлые умы, Чтоб эта мошкара свое равняла пенье С тем, что вы создали, и, словно в исступленье, Пятнала царственные ваши имена? Все вырождается в иные времена! Бесстыдством окружен, чей разум, чье сознанье Сумеет отличить невежество от знанья? Подделку от того, что подлинно? Чей взгляд Узрит любимца Муз, лишенного наград? Зову в свидетели потомков! Ваше зренье Сумеет разглядеть бессмертное творенье, А справедливость, ум и вкус, присущий вам, Откроют блеск его соседним племенам. Вы твердо скажете, кто лебедь Аполлона, А кто бессовестная дерзкая ворона, В чьем наглом карканье нетрудно угадать Желанье лаврами бессмертья обладать.
Сатира III (Фрагмент) Маркизу де Keвр Маркиз, что делать мне с такой неразберихой? Предаться, кинув свет, ученью в келье тихой, И с Аристотелем, с Гомером на столе Колосья подбирать на греческой земле — Остатки жатвы той, что собрана недаром В свои хранилища Депортом и Ронсаром, И честь им принесла, и славу, чтоб они Гигантам прошлого равнялись в наши дни. Что делать? Иль служить и при дворе остаться, Чтобы несбыточной надеждою питаться, Быть воплощенною немилостью, скучать, В опале жить мечтой и в бешенстве молчать, Но и мечтать устав, больным, в душевной смуте, Издохнуть на тряпье в каком-нибудь приюте. В Тоскане ль будет он, в Савойе — все равно. Мне с богом воевать до гроба суждено! Молчишь маркиз, но мне ответ заране ясен. Как с ураганом спор, с судьбою спор напрасен: На ощупь мы живем — так этот мир идет,— Кто честно трудится, тот чахнет от забот. Двуногой сволочью разгневанные боги Нам благо шлют ценой труда, нужды, тревоги. Мир — сумасшедший дом, мы кружим вместе с ним. Ты мнил, что выиграл, ан проигрался в дым. Все лотерея в нем, все случай, все неверность, Ты выбирал, искал, а вышла та же скверность. Зависишь от судьбы, а ей ты ни к чему. Швыряет блага в мир и не глядит кому. Но если уж нельзя бороться с этой силой, Не тщись ниспровергать закон, тебе постылый, Пускай он слеп, молчи, он слеп равно для всех. Кто с Небом согрешил — избрал почетный грех. И мыслить не дерзай, мысль — это сон, не боле, Свобода лишь во сне дана земной юдоли. Свободы в мире нет — барон ли, князь ли, граф, А кто-то выше есть, и высший — он и прав. Пока живешь, ты раб — до гробовой минуты, У всех один покрой, различны только путы: Из золота — одним, железные — другим, Но стариков не тронь, оставь забаву им: Их философию, их споры, школы, книги. Всем этим словесам не снять с умов вериги! Давно мы родились, но не рожден вовек Не знающий цепей свободный человек. Я тщетно заперся, тащил ученья ношу, Мечтая, что ярмо тупого рабства сброшу, Но, раб желания узнать, понять, постичь, Лишь долг на долг сменил, и вышла та же дичь. Таков закон вещей, природой не дано нам Противиться ее возвышенным законам. Что смертным от того, просвещены ль умы, Учены ли, маркиз, иль не учены мы. Науку бедную — что может быть ужасней! — Осмеивает двор, народ считает басней. Глупцу смешна латынь, и доктор, дружный с ней, Хотя б достиг он всех возможных степеней, Хоть фабри он усы, завейся весь бараном, Хоть пыль пускай в глаза невиданным султаном, Коверкай наш язык, — и умник и дурак Таков уж век! — вскричат: ишь заучился как! Любимцы наших дней, счастливцы в нашем стане Приучены держать судьбу в своем кармане, Им вера, им почет — в наследство от отца. Что ни начнут они — доводят до конца. Ты скажешь: «А тогда хватай удачу с тыла, Тебя-то ведь судьба частенько обходила, Днюй в Лувре и ночуй, забудь и спать и есть, Угодничай и льсти, чтоб в кабалу залезть. Где надо, снагличай, ничто не будет втуне, Бесстыдство в наши дни способствует фортуне». Ты прав, маркиз, и все ж, господь оборони, Чтоб в рабство угодить, на это тратить дни, Опять искать свой путь и новым капитаном Потрепанный корабль вести к безвестным странам, Но, чувствуя в душе то мужество, то страх, Надежду потопить в неведомых морях. Меж звезд и титулов наш долг, по их закону, Меняться что ни час под стать хамелеону, Там человечностью закон похвастать рад, Но разницу забыв возмездий и наград, За те же промахи, привычке верен старой, Одних он милует, других встречает карой. Богат ли, знатен ли, силен ли, с кем знаком — Вот что руководит в решениях судом. Я этим короля не оскорбил нимало: Король — податель благ, они его зерцало, По добродетелям, по сердцу, по уму Он словно сам Господь и следует ему. Но твой совет, маркиз, придворным нарядиться С моим характером, ну право, не годится, Тут знания нужны, притворство, хитрость, ум, Я часть открыл тебе моих жестоких дум, Но нрав мой не таков, ведь я меланхоличен, Не вкрадчив, к болтовне салонной не привычен, Я добряком слыву, и в этом есть упрек, Но я не так умен, чтоб злым считаться мог. Я не умею быть угодливым и льстивым, Уж видно, слеплен так, что стал вольнолюбивым, И, как простой мужик, не знаю, где смолчать, А где поддакивать, чтоб власть не возмущать, Как с фаворитами играть в лакейской роли, Их предков восхвалять и бой под Серизолли, И день, в который тот, кем славен чей-то род, И титул получил, и землю, и доход. Нет, не пригоден я к вранью такого рода, Холуйствовать, юлить не даст моя природа, Ужель из рабских чувств, себя же обокрав, Как платье, каждый день менять и вкус и нрав. Не стану выступать в суде как лжесвидетель, Не стану выдавать порок за добродетель, Быть щедрым на словах, сгибаться, как дуга, Твердить: черт побери! месье, я ваш слуга. Кричать: о, как я рад! — при виде всякой швали, Иль на одной ноге стоять, как цапля, в зале, Иль слушать болтовню, когда спесивый фат В ослином раже все покрасить серым рад, Иль попугайничать в одежде разноцветной, Прельщать салонных дам прической несусветной, Иль, чертом нзгилясь и покидая зал, Вскричать: «Салют, друзья!» — как и входя сказал. Не знаю, как летят кометы иль планеты, Как жен или мужей разгадывать секреты, Как видеть добрый взгляд и думать, что душа, Над внешностью глумясь, не так уж хороша. Записочки носить — о нет, помилуй боже! — Я ловкости лишен и красноречья тоже. От веры отбивать, прельщать потоком фраз Иль тем, что, мол, закон для сердца не указ, Девицу совращать, — от мамы по секрету Пропеть ей песенку про Жана и Пакетту, И, совесть потеряв, рассказывать при том, Что где царит Амур, там добр и полон дом, Там благолепие, довольство и приятность, И к девушке простой, глядишь, приходит знатность, Что всё — балет, стихи, — всё для прекрасных глаз, Что будет почта к ней на дню по десять раз, Что к славе, к почестям дорога ей открыта, Что воздыхателей потянется к ней свита, Скучнейших прихвостней, короче говоря, Вельможе уступив, себя продаст не зря. Я не могу внушать — мне это омерзело,— Что уловлять мужчин совсем простое дело, Что к ней с вопросами не будут в душу лезть, Когда дукаты есть и бабье тело есть; Что станет девушкой, коль деньги заблестели, Хотя б с ней переспал весь лагерь JIa-Рошели, А честь — какая чушь! — забава прежних лет, Обломок идола, в который веры нет. …………………………….. Так что же надо знать, чтоб знаньем было знанье? Вкус нужен, мой маркиз, и нужно пониманье И виденье глубин, какие в жизни есть. Что философия! Ей не понять, не счесть Все тонкости души, все скрепы человека. А значит, нужен Ум! Ты помнишь басню Грека, Как львицу встретил волк, какую речь повел И как решил их спор вмешавшийся осел.
Сатира XII РЕНЬЕ В ЗАЩИТУ САМОГО СЕБЯ М. Фреминэ В былые времена художники охотно На посторонний суд несли свои полотна И, трезво рассудив, чей правилен совет, Меняли на холсте где линию, где цвет. Но то была пора, когда стыдились лести, Корысти, зависти, когда чуждались мести И за свои слова ручались головой, А истина была желанною сестрой. Ну что же делать нам? Ну как найти управу На тех, кто нас хулит и славит не по праву, Когда молва ведет бесчестную игру, А правда при дворе, увы, не ко двору, Когда важней всего прическа да манеры, Когда, чтоб сытно есть, владыкам льстят без меры В час предобеденный, в обед и до тех пор, Пока насытится весь королевский двор… При всем ничтожестве столь наглы эти лица! Что ж, даже с этим я согласен примириться, Но эти господа для красного словца, Увы, не пощадят ни друга, ни отца. С избытком этого иному бы хватило, Чтоб в страхе пред молвой душа его остыла, Чтоб трепетный талант, боясь потерь, зачах. Нет, я совсем другой, смешон мне этот страх И души робкие, не знающие риска, Пред чернью посему я не склоняюсь низко, Не стану слушать я любую дребедень, Когда мой стих бранят, костят кому ни лень, Когда любой профан мне не дает поблажек, Твердя, что стих мой сух, что слог мой слишком тяжек, Что, не в пример уму, и юмор мой тяжел, Что я, конечно, мил, как мил бездумный вол. Отвечу не спеша на злобный град нападок, Что доброе вино содержит и осадок, Что в мире нынешнем различных зол не счесть, Что раз я человек — и недостатки есть, Что злобный критик мой мне виден без забрала, Что и мое лицо скрывать мне не пристало. Ты знаешь, Фреминэ, гонителей моих, Чьи темные дела изобличил мой стих, Кого тщеславие и поздней ночью гложет, Чей скудоумный дух забыться сном не может, Кто грешный замысел вынашивает впрок, Кто бога позабыл и тешит свой порок, Кто из-за ревности блуждает мрачной тенью, Кто похотью влеком к бесчестью, к преступленью, Кто ради алчности присвоить все готов, Кто не щадит сирот и горемычных вдов? Такие вот бегут всем скопом бестолковым Вслед за поэтами, крича, подобно совам. Их жены скажут вам: «Да это ж клеветник! В его остротах яд, колюч его язык, Его сатиры все являют злобный норов, Друзья и те бегут от желчных наговоров».
ВСЕ НЕ ВОВРЕМЯ Мой первый муж, когда, к несчастью, Была я чересчур юна, Ко мне пылал и в полдень страстью, И в полночь не давал мне сна. Теперь я для любви созрела, Полна желаний и огня, Но нет второму мужу дела Ни днем, ни ночью до меня. Мой первый муж такой был нежный! А что второй? Бревну сродни. Амур! Верни мне возраст прежний Иль мужа прежнего верни.
АВТОЭПИТАФИЯ Послушный прихотям природы, Вкушал я мирно дни и годы В беспечной праздности своей. Меня немало удивило, Что смерть прийти не позабыла К тому, кто позабыл о ней.
Пьер Мотен ( 1566?-1610)– О жизни поэта почти ничего не известно. Он принадлежал к многочисленной группе поэтического либертинажа, подражавших Матюрену Ренье и печатавшихся вместе с ним в сборниках «Сатирический кабинет», «Сатирический Парнас» и других собраниях вольнодумно-эротической поэзии. Мотен писал и одухотворенные любовные и религиозные стихи, меткие эпиграммы. Многие стихотворения Мотена получили одобрение Малерба и Ренье.
ДИАЛОГ ЖАКМАРА И САМАРИТЯНКИ НОВОГО МОСТА
Он О гордость Нового Моста, Самаритянка! Ваш верный друг Жакмар в стихах вам шлет поклон И заверяет вас, прелестная смуглянка, Что вот уже два дня он страстно в вас влюблен.
Она Любезный мой Жакмар, властитель башни старой, Где духи прячутся и где вам не до сна,— Жакмар, пусть назовут нас все влюбленной парой: Коль вправду любите, я тоже влюблена.
Он Кудрявый ветерок, покинув берег Сены, О вашей красоте поведал мне в тиши. С тех пор моей души страданья неизменны, Поскольку я влюблен, а вы так хороши.
Она Дня три тому назад знакомая ворона, Из тех, что на руки садятся к вам порой, Мне описала вас: честь ваша непреклонна… И я, узнав о том, утратила покой.
Он Есть у меня для вас гнездо, в котором птица Все лето прожила, а завтра улетит. Она клевать свой корм нисколько не боится, Усевшись близ меня: приятен ей мой вид.
Она Я рукавицы вам преподнесу в подарок, Чтоб руки отогреть, державшие металл, А если летний день чрезмерно будет жарок, Смогу вам заменить прохладу опахал.
Он Хочу, чтоб утреннее ваше пробужденье Всегда приветствовал крик сов и лай дворняг, И серенадою пусть кажется вам пенье Крылатых демонов, что населяют мрак.
Она Печальной музыки вам только внятны звуки: Зов черных воронов, протяжный волчий вой. А я… я слышу свист томящихся от скуки Юнцов, что трудятся в лавчонках день-деньской.
Он Я только в колокол звоню здесь то и дело, А должен бы водить в сраженье батальон. Но если б нам судьба быть рядом повелела, То не такой бы я сумел поднять трезвон.
Она Какое мужество! Такое лишь в театре Порою встретится. Ах, крылья б мне иметь! Или иметь корабль, подобно Клеопатре, Чтоб мой Антоний мог вблизи меня узреть.
Он Хоть небо против нас и хочет без ответа Оставить наш призыв, на хитрость я пущусь: Подобно королям, чья гордость мной задета, Через посредника я с вами обручусь.
Она Достойнейший Жакмар, тогда чего вы ждете? Вам надо действовать, иного нет пути. И если девственной меня вы не найдете, То значит, девственниц в Париже не найти.
ОТ ЖАННЫ Я УШЕЛ От Жанны я ушел в час поздний, как обычно. Я под дождем шагал, и вдруг из-за угла Навстречу мне патруль. Ночь темная была, И в этой темноте я крик услышал зычный: «Стой! Кто идет?» Стою. Тогда, рукой привычной Мне обыск учинив, сказали: «Ну, дела! Он мокрый, он продрог, еще спалит со зла И королевский двор, и город наш столичный». Сказал я: «Господа, в чем дело, не пойму. Школяр я…» — «Черт возьми, в тюрьму его, в тюрьму! Как! Ночью… под дождем… слоняться? Очень странно!» И тут я, вырвавшись, пустился наутек. Что это? Бунт? О нет! Но я насквозь промок, И ведь меня в плену и так уж держит Жанна.
Сообщение: 6269
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
31
Отправлено: 02.04.11 17:30. Заголовок: Жан Оврэ (1590? -162..
Жан Оврэ (1590? -1622) –Родился в Нормандии, был адвокатом, участвовал в состязаниях поэтов в Руане. Как отмечают исследователи (Ф. Лашевр, М. Аллем), атрибуция некоторых произведений, обычно приписываемых Оврэ, вызывает сомнения, поскольку в первой половине XVII в. в Нормандии были и другие поэты, носившие это имя.
КТО ОН? Кто он, бунтующий и гордый человек? Увы, всего лишь дым, и ветер им играет. Нет, он не дым — цветок: его недолог век, В час утренний расцвел, а к ночи умирает. Итак, цветок… О нет! Поток бурлящий он, Ждет бездна черная его исчезновенья. Так, значит, он поток? Нет, он скорее сон, Вернее, только тень ночного сновиденья! Но может хоть на миг тень неподвижной стать,— В движенье человек, покуда сердце живо; Сон может истину порою предсказать, А наша жизнь всегда обманчива и лжива. В потоке новая начнет журчать вода, Что из источника не иссякая льется; Коль умер человек — он умер навсегда, Подмостки бытия покинув, не вернется. Хотя цветок и мертв, растенье не мертво: Весной украсится опять оно цветами; Но умер человек, — страшны цветы его И называются могильными червями. Едва утих порыв шального ветерка, Срастаются клочки разорванного дыма; Но душу оторвать от тела на века Не стоит ничего, а смерть неотразима. Так кто ж он, человек, столь чтимый иногда? Ничто! Сравненья все, увы, не к нашей чести. А если нечто он, так суть его тогда — Дым, сон, поток, цветок… тень. — И ничто все вместе.
Я ВПАЛ В ЭКСТАЗ Я впал в экстаз и вот почувствовал, как вдруг Меня, бесчувственного, сила чьих-то рук От самого себя отторгла и нежданно На гору вознесла таинственно и странно. Была чудовищной гора, и на нее, Зловеще каркая, слеталось воронье И разлагавшиеся трупы там терзало. Там были виселицы, плахи, кровь стекала На землю чахлую; там только смерть была, Смерть и гниение, кошмары, ужас, мгла. И чтоб моя душа в испуге онемела, Пред нею крест предстал: висело чье-то тело На том кресте, что был недавно возведен; Распятый человек казался страшным: он Так окровавлен был, так грязен, изувечен, Такими ранами и язвами отмечен, Что человек с трудом угадывался в нем. Из тысяч ран его хлестала кровь ручьем, Кровь залила глаза, стекая ручейками, И было все лицо осквернено плевками, На чреслах и руках пылали синяки; Страданье жгучее, вонзая в плоть клыки, Взбиралось по кресту подобием пожара И, кости поломав, осколками их яро Прошило кожу всю, свело гримасой рот; Как бы без внутренностей, высохший живот К хребту разбитому прилип, и крепче стали Шипы терновника до мозга проникали. Виднелись на лице следы кровавых слез, На лоб спадала прядь свалявшихся волос, Истерзанная плоть, утратив форму тела, Распространяя смрад, лохмотьями висела. И словно те, кто был проказою убит, Распятый на кресте, являя страшный вид, Покрыт был язвами, и язвы обнажили Его артерии, суставы, сухожилья; Не стоило труда все кости сосчитать: Был предо мной скелет или, верней сказать, Какой-то призрак был, ужасное виденье, Не мертвый человек — ночное привиденье, Когда бы не глаза с кровавой пеленой: Сквозь эту пелену струился свет живой И так прекрасен был, что тот мертвец, казалось, Не умер… Или жизнь со смертью в нем сливалась.
В ДВИЖЕНИИ ЭТОГО МИРА …Нет, нет, для нас искать опоры в этом мире Есть то же, что поймать орла в небесной шири, Что в утлой лодочке пуститься в океан, Висеть на волоске, бежать по скользкой льдине, Цепляться за траву, ловить мираж в пустыне И удержать в сетях клубящийся туман. За тучу черную садится солнце славы, И в ласках сладостных есть горечи приправа, Нередко за спиной Фортуна прячет нож; Нет в мире никогда покоя без мучений, Нет розы без шипов, нет дерева без тени, Без темной стороны медали не найдешь…
Этьен Дюран (1585–1618) — Родился в Париже. Мария Медичи сделала его своим придворным поэтом и поручала ему постановку дворцовых балетов. Дюран оказался замешанным в заговоре, инспирированном сторонниками Марии Медичи, и издал памфлет, содержание которого было оскорбительным для особы короля. Заговор был раскрыт, и Этьена Дюрапа арестовали. Он был сожжен в Париже на Гревской площади.
Дюран — автор прециозного романа „Тернии любви“ (1604) и стихотворных сборников „Книга любви“ и „Размышления“, посвященных его кузине Марии де Фурси.
СТАНСЫ НЕПОСТОЯНСТВУ Душа возвышенной души, Непостоянство, Эол тебя зачал, могучий царь ветров. Прими, владычица подлунного пространства, Венок из этих строк для твоего убранства, Как принял некогда всем сердцем я твой зов. Богиня, что нигде и всюду обитает, Ты, нам даруя день, к могиле нас ведешь, Благодаря тебе желанье расцветает И вянет в тот же миг, и небосвод вращает По кругу сонмы звезд, чей отблеск так хорош. Коль держится земля на прочном основанье,— Движенье атомов опору ей дает; Начертан на спине Нептуна знак признанья Величья твоего: для тела мирозданья Одна твоя душа — поддержка и оплот. Наш разум с ветром схож, и то, что думал ране, Что ясным полагал, то завтра — словно ночь; Все переменчиво, все как на поле брани, Прошедшее — ничто, грядущее — в тумане, А наступивший миг — мелькнул и скрылся прочь. Я мысль запечатлеть желал бы, но бескрыло Мое желание: покуда мыслю я, Мысль изменяется, и все, что в прошлом было, То настоящее своим потоком смыло, Мой разум стал другим, а с ним — и мысль моя. С тех пор как приобщен я к твоему величью, Дана защита мне от унижений злых, И я смеюсь над тем, кто хлыст и долю бычью Свободе предпочел, кто покорился кличу Сил тиранических, чтоб числиться в живых. Среди снегов и льдин я раздуваю пламя, Средь вспышек радости заботою объят, И счел бы я за грех, коль самой лучшей даме Принадлежать бы стал я сердцем и мечтами Чуть дольше, чем на ней мой задержался взгляд. О дева воздуха в чудесном оперенье, Чья власть меня спасла от рабства и цепей! Дарю тебе следы моих былых крушений, Изменчивость любви, ее опустошенье И эту ветреницу, ставшую моей. Дарю всю красочность картины фантастичной, Где страсть любовная с игрой переплелась, Где есть забвение, надежда, и привычный Угар желания, и жар меланхоличный, И ветра с женщиной разгаданная связь. Гроза, морской песок, разорванные тучи, Потоки воздуха над гулкой пустотой, Сверканье молнии, слеза звезды падучей, Никем ие виданные пропасти и кручи Служили красками мне для картины той. Мою любовницу я дам тебе, чтоб всюду В ней видели твой храм без купола и стен, И сердце дам ее, чтобы причастный чуду Был у тебя алтарь; твоим жрецом я буду И стану прославлять бессмертье перемен.
Сообщение: 6271
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
31
Отправлено: 02.04.11 17:36. Заголовок: Антуан де Сент-Аман ..
Антуан де Сент-Аман (1594–1661). — Родился в Руане. Поэт много путешествовал, сопровождая своих покровителей герцога Реца и графа л'Аркур в их военных походах и дипломатических миссиях. Гугенот от рождения, Сент-Аман в 1624 г. перешел в католичество. Живя в Париже, поэт одновременно посещал и аристократический литературный салон маркизы Рамбуйе, и вращался в кругу литературной богемы. В 50-е годы стал вести уединенную жизнь и обратился к религии.
Наиболее самобытна в художественном отношении лирика Сент-Амана 20-х годов (ода «Уединение», гимн «Виноградная лоза», сонеты, воспевающие жизнь богемы, каприччо «Видения»). Им создано также несколько бурлескных поэм. Написанная под влиянием Марино героическая идиллия «Спасенный Моисей» (1653) успеха не имела и вызвала критику со стороны Н. Буало.
УЕДИНЕНИЕ (Фрагменты) Как я люблю уединенье! Как этот край, чей свят покой, Вдали от суеты мирской Мне по душе в моем смятенье! О, боже! Как я видеть рад Леса, что на заре Вселенной Надели из листвы наряд И красотой своей нетленной, Как и столетия назад, К себе приковывают взгляд. Среди листвы зефир-повеса Играть без устали готов, И только высота стволов Изобличает возраст леса. Сюда со свитой поспешил Укрыться Пан в былые годы, Когда Юпитер порешил На мир с небес обрушить воды, И, спрятавшись в ветвях густых, Пан ждал, чтобы потоп утих. Как воскрешает филомела Былые сны в душе моей, Когда она среди ветвей Свой голос пробует несмело! Как любо мне величье гор! Хотя к их безднам и обрывам Влекло недаром с давних пор Тех, кто был слишком несчастливым И кто в отчаянье искал Со смертью встречи среди скал. Как по душе мне буйство это Потоков, падающих с гор И скачущих во весь опор В долину, где бушует лето! Затем, как змеи в гуще трав, Они ползут, ища прохлады; Средь зарослей ручьями став, Они приютом для наяды Становятся, и возведен Там для нее хрустальный трон. Как радуют меня болота С боярышником по краям! Растет ольха и верба там, И вечно длится их дремота. Приходят нимфы в те места И, прячась от жары, срывают Тростник болотный: их уста Его в свирель преображают; Страшась какой-нибудь беды, Глядят лягушки из воды. Там водоплавающей птице Вольготно жить, поскольку ей Дурных охотничьих затей Не надо никогда страшиться. Одна из птиц погожим днем Всё чистит перья, а другая В любовном трепете своем Бьет крыльями, в воде играя; И всем им лоно этих вод И радость и приют дает. Ни летом, ни порой холодной Там не услышишь никогда, Как за кормой журчит вода, Как скачет конь близ глади водной. Там путник алчущий не пьет Струю холодную с ладони, Там загнанных косуль не ждет Смерть после яростной погони, И рыб не тащит на песок Стальной предательский крючок. Люблю смотреть на запустенье Старинных замков, чьих руин Не пощадил поток годин В своем извечном исступленье. Там правят шабаш колдуны, Там злые духи обитают И, дикой резвости полны, Нас по ночам с пути сбивают; Найдя в расщелинах приют, Ужи и совы там живут. Орлан во мраке смерть пророчит, Зловещий испуская крик, И домовой, проснувшись вмиг, В ответ и пляшет и хохочет. Скрипя, качается скелет, Свисая с балки прокопченной; Повесился во цвете лет Там некогда один влюбленный Из-за пастушки злой; она Была с ним слишком холодна. В моем причудливом творенье, Я думаю, заметишь ты Хотя бы отблеск красоты, Пленяющей воображенье. Порой смеясь, порой грустя, Как вдохновенье повелело, В согласье с тем, что вижу я, Слова из сердца рвутся смело, Свободы не лишив меж тем Тот дух, что остается нем. Как я люблю уединенье! Искусство Аполлона там Я, предающийся мечтам, Сумел постичь в одно мгновенье. Еще из-за тебя люблю Уединенье, ибо вижу, К нему, мой друг, любовь твою, За что его я ненавижу: Ему легко меня лишить Возможности тебе служить.
ТРУБКА Поближе к очагу присев на связку дров, Я с трубкою в руке задумался глубоко О горестях моих, о власти злого рока, О том, что чересчур со мною он суров. Но теплится в душе надежда, и готов Я верить, что судьба, по истеченье срока, Изменит жизнь мою, я вознесусь высоко И в славе превзойду властителей миров. Но стоит табаку в горсть пепла превратиться, Как мне с моих высот приходится спуститься, Сойдя в низину бед, чей мрак непобедим. Нет! Что ни говори, различие большое Никак нельзя найти меж трубкой и душою: Надежда иль табак, то и другое — дым.
КУТИЛЫ Лежать в разгар зимы втроем в одной постели, Поставленной в чулан, где ни огня, ни свеч, И слышать злых котов готическую речь, И видеть их зрачков светящиеся щели; Забыть, когда и где в последний раз мы ели, Для изголовия полено приберечь, Скрести под мышками, чтобы себя развлечь, Мечтать, гримасничать, болтать без всякой цели; И шляпу до ушей, а не ночной колпак Натягивать, ворча, и думать, что никак Не может рваный плащ сравниться с одеялом; Постичь трактирщика дурное естество, Когда отказывает он и в самом малом,— Вот до чего порой доводит мотовство.
АЛЬПИЙСКАЯ ЗИМА Повсюду огненные атомы сверкают, Восточной роскоши печать лежит на всем: Искрится золотом зима и хрусталем, И космы белые ей ветры развевают. Одежду хлопковую горы надевают, Дороги водные прозрачны подо льдом, Морозный воздух чист, царит покой кругом, И, видя это все, глаза мои сияют. Мне холод по душе, зиме всегда я рад; Ее сверкающий и девственный наряд Скрыть преступления земли на время может. Не потому ли Зевс так благосклонен к ней? Не потому ль щадит он ясность этих дней И в гневе никогда их громом не тревожит?
ПОПОЙКА Полно, други, рифмы плесть! Поумней забавы есть. Вакх зовет нас благодатный К жизни более приятной. Бросим к дьяволу союз Девяти курносых муз С Фебом, дядькой их суровым, Скрипачом пустоголовым. Что нам в их кистях, в смычке, Что в священном ручейке, В поэтическом паренье, Этом диком исступленье? А Пегас? Ей-ей, Лаваль, Он лишь лошадь, и едва ль У того ума палата, Кем скотина чтится свято. Виден ливень из окна; Пусть же льется дождь вина В наши глотки неустанно: Эта влага нам желанна. Скорби и заботы прочь! Проведем шумнее ночь, Чтоб алеющей Авроры На хмельных упали взоры. Не проспим и полчаса,— Спать успеем, Буасса; Смерть своей рукой постылой Всех уложит нас в могилу, И тогда в глубокий сон Будет каждый погружен. Нынче насладиться надо Дивным соком винограда. С одобрением глядим На Фаре: он полон им. Будь к нам благ, о Вакх пригожий! На моей ты видишь роже Благородный образ твой, Мазан винною струей. Этим образом священным, Скипетром твоим нетленным — Тирсом, что всегда подъят,— Воплем яростных менад, Роскошью хмельного бреда, Вечною твоей победой Над ордою злых забот, Милой вольностью острот За наполненною чашей, Верною любовью нашей К многошумным кабакам, Радостью, царящей там, Песнопеньем пьяных оргий, Выражающим восторги Слуг твоих, о господин, Искрометным цветом вин, Гулом масленой недели, Запахом твоей купели, Звоном кубков на столе, Пьяным старцем на осле, Благостью твоих мистерий, Где для всех открыты двери, Соком виноградных лоз, Ароматом свежих роз, Бешеных сатиров пляской, Этой вкусною колбаской, Пряно пахнущим жарким, Над которым вьется дым, Воскурением табачным И приютом этим злачным, Прелестью хмельных утех, Возносящих к небу смех, Окорока дивным жиром, Старым и червивым сыром, Наших чоканий чредой, Презирающей покой, Мной вкушаемой маслиной, Этой коркой апельсина И — уж коль на то пошло — Рожей пьяного Шилло Все тебя мы заклинаем: Будет пусть неисчерпаем Кубок наш, — мы все хотим Братством стать, о Вакх, твоим.
ЛЕНИВЕЦ Заворожен тоской и ленью, сердцу милой, Лежу в постели я, как заяц без костей, Глубоким спящий сном в паштете для гостей, Иль словно Дон-Кихот с его мечтой унылой. Шуми в Италии война с двойною силой, В борьбе за власть пфальцграф пади иль одолей, Слагаю светлый гимн я праздности своей, Чьей ласкою душа объята, как могилой. Мое безделие настолько сладко мне, Что думаю: всех благ достигну я во сне — Недаром от него я раздобрел немало. Так ненавижу труд, что просто мочи нет На краткий миг с руки откинуть одеяло, Чтоб этот записать, о Бодуэн, сонет.
АРИОН Когда до берега дельфин домчал поэта, Счастливый Арион принес богам обеты — И видит: стаи рыб, мелькая там и тут, За голосом его божественным плывут. Они из ясных вод взлетают ввысь мгновенно, Но, чтоб избегнуть мук гармонии блаженной, В глухую глубину они уходят вдруг, И по воде скользит за кругом зыбкий круг, Возникнув, ширится, чтобы пропасть, блистая, И вновь перед певцом синеет гладь морская.
ВИДЕНИЯ Терзаем день и ночь злосчастною судьбой И позабыв давно услады и покой, Я, весь дрожа, вхожу в мир сказок и видений, Где шабаш ведьм, где стон, как в огненной геенне Блуждаю я в аду, всхожу на небосвод; Тень предка моего передо мной встает; Вот шагом медленным, глядя во тьму печально, Навек закутанный в свой саван погребальный, Он легким призраком проходит в тишине, И бледен я лежу, и стынет кровь во мне; От страха мой колпак вздымается невольно, И что-то тяжкое сжимает сердце больно. Хочу я закричать, но издаю лишь стон: Рукой холодной рот мне зажимает он; И нудно в воздухе пророчит помертвелом Несчастья страшные, и, медленно шепча Слова зловещие над неподвижным телом, Он слабо моего касается плеча. Бродячие огни я вижу непрестанно; В ушах немолчный шум, и вновь в сетях обмана Мильоны смутных чувств — плод призрачной игры… Когда пьянят наш мозг туманные пары, Тогда фантазии витают надо мною, Преображая все в безумие ночное.
Шарль-Вион д'Алибре (1600?-1650?). – Родился в Париже. В молодости был военным; оставив службу, занялся литературой и стал одним из убежденных приверженцев либертинажа. Вращаясь в богемной среде, сдружился с Сент-Аманом. На склоне леи в творчестве д'Алибре появляются назидательные и религиозные мотивы.
БОЛЬШОЙ И ТОЛСТЫЙ Большой и толстый, я с трудом Вмещаюсь в тесном кабинете, Где о тщеславии людском Пишу сонет при тусклом свете. К чему просторы, если там Из виду близких мы теряем? Не лучше ли заняться нам Пространством, где мы проживаем? Я в тесноте своей постиг, Что не был бы я так велик, Владея царственным чертогом: В каморку втиснутый судьбой, Заполнив всю ее собой, Я стал здесь вездесущим богом.
ТЫ СМЕРТЕН, ЧЕЛОВЕК Ты смертен, человек, так помни, помни это! Строй планы дерзкие, верши свои дела, Но пролетят века, развеется зола, И был иль не был ты, никто не даст ответа. Где Александр-царь? Где Цезарь, чья комета Мелькнула, причинив народам столько зла? Ушли в небытие, где нет ни тьмы, ни света И где исчезло все, сгорело все дотла. Так пусть же участь их тебе примером служит, Пусть голову твою тщеславие не кружит, Ведь все равно не знать тебе таких побед. Но от деяний их, от всех чудес, что были Когда-то свершены, какой остался след? Для слуха — легкий шум, для ветра — горстка пыли.
О СУДЬБЕ Словами «рок», «судьба», «удача» Мы склонны злоупотреблять: Случись беда у нас — и плача Судьбу мы будем обвинять. А если в чем-то преуспели И хорошо идут дела, При чем тут разум, в самом деле? Судьба нам, видишь, помогла. И также мы к судьбе взываем, Когда исхода дел не знаем,— Хорош он будет или плох. Судьбу мы превратили в бога, И это, рассуждая строго, Знак верный, что она не бог.
ПЫШНЫЕ ПОХОРОНЫ Какие толпы у дверей! Швейцаров сколько тут на страже! Войти хотите поскорей? И близко не подпустят даже! Но я вошел, хвала богам, Хоть прав имел на это мало… Был всюду черный бархат там, И всюду золото сверкало; И, словно в воздухе паря, Там столько свеч горело зря В угоду знатным иностранцам! Там был покойник, наконец: В не меньшей степени мертвец, Чем тот, кто умер голодранцем. * * * Мой друг, послушайся совета: Покинем общество глупцов, Толкующих — как скучно это! — Про флот уж несколько часов. Число фрегатов и корветов, Число их пушек, парусов Не превзойдет в устах поэтов Числа бокалов и глотков. Что нам известность? Что нам слава? Все это, рассуждая здраво, Лишь дым, лишь суета сует. Кабатчику воскликнем: «Браво!» Бочонок полный лучше, право, Пустой могилы… Разве нет?
Теофиль де Вио (1590–1026) — Глава французского либертинажа начала XVII в. Родился в Аженэ, в семье мелкого провинциального дворянина-гугенота. Приехав в 1610 г. в Париж, нашел себе покровителя в лице герцога Моиморанси. Вольнодумные убеждения и богемный образ жизни молодого поэта стали причиной немилости к нему короля. В 1619 г. Теофиль де Вио был выслан из Франции и некоторое время прожил в Англии. По возвращении на родину принял католичество; однако в 1622 г. иезуиты организовали жестокую травлю поэта и добились его ареста, приписав ему переиздание сборника „Сатирический Парнас“, хотя в нем содержались и стихи других поэтов-вольнодумцев. По обвинению в безнравственности и неверии в бога Теофиля де Вио приговаривают к публичному покаянию и сожжению. Еще два года он томился в тюрьме Копсьержерп в ожидании окончательного приговора, который был вынесен в 1625 г. и заменял смертную казнь вечной ссылкой. Преследования и тюрьма подорвали силы поэта. Он умер через год после своего освобождения.
Эстетическая программа Теофиля де Вио, не признававшего классицистической доктрины Малерба, изложена в стихотворении „Элегия одной даме“ (1618) и в вводной главе „Фрагментов комической повести“ (1623). Им созданы также „Трактат о бессмертии души“ и трагедия „Пирам и Фисба“ (1621). Однако полнее всего смелая мысль и яркий талант Теофиля де Вио проявились в его лирике.
ЛЮБОВНОЕ ОТЧАЯНИЕ Моя душа мертва, в ней живо лишь страданье, С тех пор как должен быть я вдалеке от вас, И если б я не жил надеждой на свиданье, Уже давно б настал моей кончины час. Пускай земная твердь лишится небосвода, Пусть солнце навсегда покинет небеса, Пусть перепутает все атомы природа, Но пусть позволят мне вновь вам глядеть в глаза. Ни с болью дерева, разбитого грозою, Ни с мукой жителей, чей город сдан врагу, Ни с горем крепости, разрушенной войною, Ни с чем отъезда боль сравнить я не могу. Сегодня ваш Дамон уже почти что призрак, Я стал похож на тень, и речь едва слышна, И жалобы мои — последний жизни признак, Нет больше чувств, нет сил, осталась боль одна. Моя душа в тисках, огонь течет по венам, Терзает сердце гриф, и змей клубок в груди, Но память я храню о счастье незабвенном,— Страданья худшего на свете не найти. Два месяца пути — как бесконечно долго! Меня любовь и честь ведут по городам: Быть с принцем и служить ему — веленье долга, Веление любви — скорей вернуться к вам. И даже если вдруг средь горестных скитаний Дарили боги мне крупицы красоты, Я только ощущал сильнее гнет страданий, В прекрасном я искал опять твои черты. На все вокруг смотрю глазами я твоими… Куда ни занесен безжалостной судьбой, Какими ни брожу краями я чужими, Везде моя душа полна одной тобой. Я словно онемел, утратил слух и зренье, Не может излечить меня ничей совет, Лишь мысли о тебе приносят утешенье, Прекрасный образ твой мне заслоняет свет. Прошу, в разлуке будь суровой и печальной, Бери с меня пример, и позабудь про двор, Прогулок избегай, катаний, залы бальной, Одна любовь для нас священна с этих пор. Религия моя — твоя любовь отныне. Часовней стал мой дом, иконой — твой портрет, Я всей душой служу теперь одной святыне, Слова любых молитв мне заменил сонет. Я мрачен и угрюм среди хлопот военных, Как будто одержим завоеваньем стран,— На самом деле я лишь в грезах неизменных, И быть всегда с тобой — вот мой военный план.
ВИСЕЛИЦА Страх смерти потрясти и самых стойких может И сон бежит от глаз, Когда отчаянье всю ночь не спит и гложет Того, чей пробил час. Как ни была б душа закалена судьбою, Как ни была б сильна,— Погибель верную увидев пред собою, Она потрясена… Пока для узника еще не стало ясно, Что все предрешено, Скрежещущих оков влачит он груз ужасный С надеждой заодно. Когда же приговор кровавый и суровый Порвет надежды нить, Когда войдет палач, чтоб узника оковы Веревкой заменить, Тогда до капли кровь в его застынет жилах, Застынет в горле крик, Виденье виселицы он теперь не в силах Забыть хотя б на миг. Всем существом своим он неразлучен с неюз Сводя его с ума, Она встает пред ним, и вид ее страшнее, Чем яд или чума. Своим отчаяньем родных он заражает, Поит он допьяна Своей бедой толпу, что на него взирает, От мук его бледна.
А с Гревской площади подземным веет чадом, Глядит на Сену он — И видит Ахерон, и каждый, кто с ним рядом, Не человек — Харон. Слов утешения монаха он не слышит, И в глухоте своей, Хотя еще живой, хотя еще он дышит, Он мертвеца мертвей. Все чувства умерли, черты лица сместились, В глазах застыла тьма… Безумьем было бы, когда бы сохранились В нем проблески ума. Всё уничтожили в нем ужас и страданье; Сквозь тысячу смертей Прошел он… И удар, что оборвал дыханье, Был всех других слабей.
ОДА Ворон каркает зловеще, Мрак сгустился предо мной, Пересек мне зверь лесной Путь-дорогу, конь трепещет, Спотыкается мой конь, Грянул гром, сверкнул огонь, Мой слуга исчез в тумане… Смутный призрак вдруг возник, Слышу я Харона крик, Вижу бездну под ногами. Вспять потоки потекли, Лезет бык на шпиль церковный, Кровь бежит струей неровной Из расщелины земли. Над высокой башней мгла, Там змея грызет орла; В глыбе льда огонь пылает; Месяц ветром унесло, Солнце черное взошло, Лес округу покидает. СУЩЕСТВА В ОБЛИЧЬЕ СТРАННОМ Существа в обличье странном У природы не в чести: Редки встречи с великаном, Трудно карлика найти. Мало женщин как Елена, Нет как Нестор мудрецов, Крепче пьяницы Силена Мало в мире молодцов. Мало псов, как Цербер, грозных, Нет реки как Ахерон, Нет ночей совсем беззвездных, Не всегда в ладье Харон. Нет синей небесной сини, Лучше нет, когда весна, Горче нет, чем сок полыни, Ничего нет слаще сна. Громче грома редки крики, Мало гор как Пелион, Редкий зверь, ручной иль дикий, Львиной силой наделен. Редко высшее блаженство, Редок час великих мук, И так мало совершенства В том, что видим мы вокруг.
ПИСЬМО К БРАТУ (Фрагменты) Мой брат, последний мой оплот, Ты, кто один на белом свете, Находишь нестерпимым гнет, Который лег на плечи эти; Друг верный, пылкий и прямой, Готовый следовать за мной, Чтобы в беде мне быть опорой, Спаси в последний раз меня: Пусть мне позволят жить, коль скоро, Измученный, не умер я. Когда надежды свет нельзя Узреть за черной пеленою, Когда и судьи и друзья Захлопнут двери пред тобою, Когда устанешь ты просить, Когда устанешь слезы лить, Взирая на мои мученья,— Моли судьбу, чтобы гроза Гнала корабль мой в порт спасенья Или закрыла мне глаза. Кто может о грядущем знать? У наших бед свое теченье, И не дано нам разгадать Истоки их и назначенье. Лишь богу ведомо о том, Что ждет нас, а своим умом Не можем мы осмыслить это, Не можем знать путей своих, Как нам не разгадать секрета Морских течений, волн морских… Но изменения всегда И миром правят и природой. Изменит и моя звезда Свой путь, отмеченный невзгодой. Бедой мой разум иссушен, Слезами взор мой замутнен, Кровь стынет от тоски и боли. Но после ночи — свет в окне, И беспросветный мрак неволи Свободу предвещает мне. Какие бы силки опять Враги ни расставляли всюду, Надежды мне не потерять, Что я в Буссэре снова буду. Придет пора — и бог дневной Заблещет светом предо мной Над нашим родовым именьем, Чтоб снова я увидеть мог, Как он, пылая прежним рвеньем, Лучами золотит песок. Зеленый лес увижу я, В котором ждет меня прохлада, Увижу, как, траву жуя, Мычащее пасется стадо, И с каждой новою зарей Вновь зарастает луг травой; Увижу тропы к водопою, Услышу жалобы песка И эхо, что ворчит порою В ответ на ругань рыбака. Всю ночь на берегу готов Рыбак от холода томиться, Считая, что его улов С морским уловом не сравнится. Но, хоть добыча велика, Ничтожна прибыль рыбака: Порою даже рвутся сети, Так много рыбы из воды Он извлекает здесь, но эти Не окупаются труды… Увижу, как цветут луга, Увижу, как траву срезают И как, сложив ее в стога, На них крестьяне отдыхают. Поскольку в климате таком И виноградом и вином Всегда бывал наш край обилен, То я, когда настанет срок, Увижу, как во мгле давилен Струится пенящийся сок. Там, как ведется с давних пор, Бельгард наш устали не знает: На все свой обращая взор, Доходы он преумножает. Он скажет, много ли стогов Удастся вывезти с лугов И сколько шерсти даст нам стадо, И лучше стариков-крестьян Решит он, что посеять надо И есть ли в чем-нибудь изъян. Как и в былые времена, Все поровну делить мы будем: Из наших мест устранена Вражда, что жить мешает людям. И, братья, сестры, дети их, Во власти помыслов одних Благословим мы край прекрасный, Где все в избытке мы найдем. Войны бы только гром ужасный Не сотрясал наш тихий дом. Когда б такая благодать Остаток дней моих венчала, Другие радости искать Моя б душа не помышляла. Свобода наконец должна Мне счастье возвратить сполна. И я не сделаю ни шагу, Чтоб Лувр увидеть… А потом Спокойно в ту же землю лягу, Где предки спят последним сном. Вот те права, что край родной Имеет на меня с рожденья,— И коль во Франции со мной Сочтется смерть — мне нет прощенья. Как ни было б коварно зло, Но от Гаронны и от Ло Не отделить моей могилы. И где б ни довелось мне жить,— Вдали от мест, что сердцу милы, Нельзя мне голову сложить. Надежда от меня бежит, Мои невзгоды — непрестанны, Труд незаконченным лежит,— Пора мне дать покой желанный. Как был безжалостно суров Гнев этих яростных умов! Как был гоним я злобой черной! Не выдержав, я низко пал: Невинный, каялся притворно Я в том, чего не совершал. О! Страждущего без вины Напрасно крики раздаются: Сердца железные страшны, Они на крик не отзовутся. Уж год пылает ярость их, И нет на свете слов таких, Чтоб загасить ее пыланье. Кто справедливей всех, и тот Считает за благодеянье, Коль раны мне не нанесет. Но что бы я ни перенес, Мои убийцы непреклонны. К чему же было столько слез, К чему смирение и стоны? Чтобы лишиться света дня? Лишиться воздуха, огня? И стены каменного ада В тоске безмолвной созерцать? Или меня изжарить надо, Чтоб лютый голод их унять? Лишь ты — последний мой оплот, Лишь ты, один на белом свете, Находишь нестерпимым гнет, Который лег на плечи эти; Брат верный, пылкий и прямой, Готовый следовать за мной, Чтобы в беде мне быть опорой, Спаси в последний раз меня: Пусть мне позволят жить, коль скоро, Измученный, не умер я.
АПОЛЛОН Я тот, чьи алтари чтут всюду во Вселенной, Чьи стрелы гибельны, чей взгляд светлей огня; Я тот, кто и богов страшит в грозе военной! Борьба со смертными достойна ли меня? Но дерзость их мою природу исказила, Завидующих мне карать я принужден. Всему живущему давал я жизнь и силы, Теперь невольно смерть приносит Аполлон. Все алтари мои навек освобожу я От нечестивцев злых, сразив их тучей стрел. К моим оракулам, лишь истины взыскуя, Все смертные придут провидеть свой удел. Могу я повелеть, чтоб ветры онемели, А мрамор мертвенный обрел живую речь. Мной предначертаны царям пути и цели, Могу я музыку из дерева извлечь. Дохну — и чаши роз полны огня живого, Лилейной белизне я блеск живой даю, Замерзнувшим полям жизнь возвращаю снова, И мне воскресший мир несет хвалу свою. Но только скроюсь я, везде иссякнет пища, Наступят ужас, мрак; покроет землю лед, Цветущие сады он превратит в кладбища, И лишь сомкну глаза, весь мир живой умрет.
СОНЕТ ТЕОФИЛЯ НА ЕГО ИЗГНАНИЕ Любимцы короля, льстецы и острословы, Вы при дворе нашли гостеприимный кров, Карающий закон к вам вовсе не суров, От вас и небеса свои отводят ковы; Должно быть, с легкостью вы осудить готовы Потоки этих слез и горечь этих слов,— Спросите же у скал, у сумрачных лесов, Простерших надо мной сочувственно покровы, И вы узнаете — нет горше бед моих! Рассудка доводы не облегчают их — Ужель средь стольких зол останусь хладнокровен? Надежду приступом теснят со всех сторон; И мне ль надеяться, что буду я прощен? Увы — прощенья нет тому, кто невиновен!
ЭПИГРАММА Я полностью согласен с Вами в этом — Лишь сумасшедший может быть поэтом. Но, видя Вас, оговорюсь: о нет! Не всякий сумасшедший есть поэт. * * * Недавно, пламенем божественным объятый, Я в храм вошел, где все дышало тишиной, И, с грешною своей беседуя душой, Раскаяньем томим, вздыхал я виновато. Но, всех богов моля отсрочить час расплаты, Увидел я Филлис. Пред красотой такой Я крикнул: «Для меня все боги — в ней одной, Лишь ей принадлежат алтарь и храм богатый!» Тут боги впали в гнев и за любовь меня Задумали лишить навеки света дня; Но что мне месть богов и пламень их небесный? О, если, смерть, решишь ко мне ты заглянуть, Я с радостью пройду страдальческий свой путь, Чтоб умереть за ту, чьи взоры столь чудесны!
СТАНСЫ Люблю — и в этом честь моя; Никто из смертных, знаю я, Не испытал подобной страсти, И чем бы ни грозил мне рок — Смерть не страшна мне, видит бог: Ведь жизнь моя — лишь в Вашей власти! Смиреннейшие из людей, Склонясь во прах у алтарей, Ища богов благоволенье, Сжигают только фимиам; А я, верша служенье Вам, Решаюсь… на самосожженье! Монархи — баловни судьбы: Сеньоры наши — им рабы, Стихии им подвластны тоже, Весь мир — их замок родовой; А я владею — лишь тюрьмой, И мне она всего дороже…
Сообщение: 6783
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
30
Отправлено: 27.08.11 00:14. Заголовок: КЛОД ДЕ БЛО Клод д..
КЛОД ДЕ БЛО
Клод де Бло. (Клод де Шувиньи, барон де Бло Л'Эглиз (1605?-1655). – Родился в Оверни. Был приближенным герцога Гастона Орлеанского, пользовался расположением Мазарини. Вел богемный образ жизни. Современники (Скаррон, г-жа де Севинье) дали этому поэту-вольнодумцу прозвище «Бло-острослов» («Бло-л'Эспри»).
КАТОЛИК ТЫ ИЛЬ ГУГЕНОТ (По-моему, это великолепно)
Католик ты, иль гугенот, Иль почитаешь Магомета, Иль в той же секте, что твой кот, Ты состоишь — не важно это. Влюбляйся в женщин, пей вино, Не обижай людей напрасно, И кто б ты ии был, все равно Твоя религия прекрасна.
ТОТ СВЕТ — ХИМЕРА
Тот свет — химера. Этот свет Хитросплетенье всяких бед. Так пей, люби, не бойся смерти. Сам позаботься о себе, И да поможет бог тебе, Пока тебя не взяли черти.
Сообщение: 6791
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
30
Отправлено: 27.08.11 19:58. Заголовок: Адан Бийо (или мэтр ..
Адан Бийо (или мэтр Адан; 1602?-1662). – Родился в Невере, в семье ремесленника. Был столяром, читать и писать выучился сам. Стихи Бийо – эпиграммы, вакхические песни, стансы – нравились современникам, у поэта-самоучки появились знатные покровители. Сам кардинал Ришелье отнесся к Бийо благосклонно и назначил ему пособие. Однако Бийо не прижился в Париже, чувствуя себя чужим в аристократической литературной среде, давшей ему прозвище «Вергилий с рубанком». Он вернулся в свой Невер и до самой смерти не оставлял ремесло столяра. Стихотворения Бийо объединены в сборники «Затычки» (1644) и «Коловорот» (вышел посмертно, в 1663 г.). Ему принадлежат также памфлет «Колотушка Фронды» (1651), направленный против Мазарини. «Вакхическая песня» Бийо (в русском переводе В Курочкина – «Истинный пьяница», 1866) стала во Франции народной песней.
АДАН БИЙО
ГОСПОДИНУ ДЕ М…
Покуда хорошо рубанком я владею И этим жизнь свою способен поддержать, Я больше во сто крат доволен буду ею, Чем если б весь Восток мне стал принадлежать. Пусть все, кому не лень, спешат в своей гордыне Залезть на колесо незрячей той богини, Что вводит нас в обман, — я в стороне стою: Пилюлю горькую она позолотила, У входа в тихий порт подводный камень скрыла, Не мать, а мачеха — скрывает суть свою. Я не хочу владеть известными правами Тех, кто оспаривает друг у друга честь Происхождения, как будто между нами Не может быть родства, хоть общий предок есть. Я не хочу скрывать, что родом из деревни И что пасли овец, как пас их предок древний, Мой дед и мой отец, свой покидая кров. Но пусть отмечен я — и по родным и близким — На языке людей происхожденьем низким, Я говорить могу на языке богов. Теченью лет моих уже не долго длиться. Но если б вновь мой день исполнен был огня, Видна для смертного последняя граница, Коль быть пли не быть не важно для меня. Когда из этого ствола с его корнями Уйдет моя душа, чтобы в зарытой яме Плоть стала падалью, во власть червей попав, То в тех местах, где дух найдет себе обитель, Мне будет все равно, какой земной властитель Воздвигнет свой алтарь, вселенную поправ. Вельможе, если он взирает в изумленье, Как я работаю рубанком — не пером, Скажу, рассеивая знатных ослепленье, Что не дано ему владеть своим добром. Хотя не равным был раздел даров природы И разные пути нас провели сквозь годы, Пасует спесь его пред бедностью моей: Я для сокровищей ларец ему строгаю, А может быть, и гроб, и в нем, я полагаю, Он будет выглядеть куда меня бедней. Судьба, дарующая славу и величье, Не обосновывает выбор свой и дар; Какое б ни было им придано обличье, Всему приходит срок, нежданный, как удар. Был государь, чья власть до неба простиралась, И слишком пеболыной земля ему казалась, Чтоб трон свой возвести, закон воздвигнуть свой. Его наследнику пришлось настолько скверно. Что, с голодом борясь и с нищетой безмерной, Он так же, как и я, орудовал пилой. Какие странности присущи переменам! И не гласит ли речь священная о том, Что тот, кто ангелом был самым совершенным, Стал отвращение и страх внушать потом? Не говори же мне о пышности и славе, С осколками стекла их блеск сравнить мы вправе! Едва приблизишься и поглядишь в упор — Стекло уж не блестит, и прочь идет прохожий. А звон моей пилы мне во сто крат дороже, Чем весь придворный шум и королевский двор.
ИСТИННЫЙ ПЬЯНИЦА
Едва верхи холмов родимых Блеснут вдали в лучах дневпых, Уж я в занятиях любимых, Средь бочек, сердцу дорогих. Отпив стакан до половины, Я солнцу задаю вопрос: Где, мол, видало ты рубины Крупней усеявших мой нос? Когда я пью — а пью всегда я, Спокойный сохраняя вид,— На свете сила никакая Мое блаженство не смутит. Услышу ль гром над головою: Ага! я думаю, с небес Увидел лик мой с перепою И труса празднует Зевес. Когда-нибудь, хватив как надо, Вздремнув за рюмкою слегка, Я вдруг неслышно в сумрак ада Спущусь из мрака погребка. А там, не тратя время праздно, Переплывая Ахерон, Я вновь напьюсь — и от соблазна Со мной нарежется Харон. Приобретя права гражданства, С Плутоном в сделку я войду, Открою погреб свой — и пьянство И день и ночь пойдет в аду. В честь Вакха песни в царстве смерти Затянет дружно хор теней,— А перепуганные черти Напьются сами до чертей. Не предаваясь воздыханьям, Такие ж пьяницы, как я, Придут обильным возлияньем Почтить мой прах мои друзья. Пусть в этот день пускают смело Вин самых старых всех сортов Сороковые бочки вдело И выпьют сорок сороков. С приличной делу простотою, Чтоб не совсем пропал мой след, Поставьте бочку над плитою И в этой бочке мой портрет. А чтоб почтил меня прохожий, Пусть надпись скромная гласит: «Под этой бочкой с пьяной рожей Горчайший пьяница зарыт».
Сообщение: 6792
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
30
Отправлено: 27.08.11 20:00. Заголовок: Клод Ле Пти (1638?-1..
Клод Ле Пти (1638?-1662). – Родился в Нормандии. Учился в иезуитском коллеже, но, не кончив его, отправился в Париж. Поссорившись по дороге с одним монахом и убив его, бежал из Франции, долго странствовал по Италии и Испании. Затем возвратился в Париж и стал зарабатывать себе на жизнь литературным трудом. Он много писал в разных жанрах. Главное его произведение – поэма «Смешной Париж», отразившая вольнодумные взгляды поэта и распространявшаяся в рукописных копиях. По доносу Клод Ле Пти был арестован, обвинен в сочинении стихов, оскорбляющих нравственность, и сожжен публично на Гревской площади.
КЛОД ЛЕ ПТИ
КОГДА ВЫ ВСТРЕТИТЕ
Когда вы встретите того, чей важен вид, Кто в рваной обуви по улице шагает, Чью шею сальная тряпица украшает И кто с презрением на всех людей глядит; Кто, как дикарь, зарос, нечесан и немыт, Забрызган грязью весь и наготу скрывает Разодранным плащом (чья шерсть не согревает) И панталонами (забывшими про стыд); Кто мерит каждого косым и диким взглядом, Слова какие-то бормочет с вами рядом И ногти на руке грызет, смотря вам вслед; Так вот, когда с таким вы встретитесь, то смело Вы можете сказать: французский он поэт! И я вас поддержу: вы говорите дело.
ШОССОНА БОЛЬШЕ НЕТ
Шоссона больше нет, бедняга был сожжен… Известный этот плут с курчавой головою Явил геройский дух, погибнув смертью злою: Никто не умирал отважней, чем Шоссон. Отходную пропел с веселым видом он, Рубашку, что была пропитана смолою, Надел, не побледнев, и, стоя пред толпою, Ни дымом, ни огнем он не был устрашен. Напрасно духовник, держа в руке распятье, Твердил ему о том, что вечное проклятье И муки вечиые душе его грозят,— Он не покаялся… Когда ж огонь, пылая, Стал побеждать его, упал он, умирая, И небу показал свой обгоревший зад.
СМЕШНОЙ ПАРИЖ
(Фрагменты)
Кладбище Сен-Иносан
Коль привела сюда дорога, Помолимся за мертвецов. Какое множество крестов! И как покойников здесь много! Но, невзирая на печаль, Такую вывел я мораль: Мы, люди, лезем вон из кожи, Хлопочем ради пустяков… Есть за оградой этой тоже Голов немало без мозгов. Все эти грозные вояки, Царь Александр, Цезарь, Кир, Все те, кто потрясали мир И первыми считались в драке,— Они, топча земную твердь, Шли к славе, презирая смерть; Но на чужбине иль в отчизне И смерть не ставит их ни в грош… Обидно уходить из жизни, Не зная сам, куда идешь.
Башня Нотр-Дам
Ты будешь Музою дурною, Коль из боязни высоты Откажешься подняться ты На башню Нотр-Дам со мною. Согласна? Ну, тогда держись! Вот мы почти и добрались. Воспрянешь духом здесь мгновенно. Мой бог! Какая благодать! Ведь без очков конец Вселенной Отсюда можно увидать. А сколько диких сов и галок! И гнезд не меньше, чем в лесу! Вниз глянешь — человек внизу Подобен мошке: мал и жалок. Я вижу церкви и дома, А флюгеров — так просто тьма, Не сосчитаешь их на крышах… И воздух здесь совсем иной, И звери прячутся здесь в нишах, Когда нисходит мрак ночной. Поверить лишь теперь я смею, Что так велик Париж, чей вид Кого угодно удивит, Клянусь чернильницей моею. Неаполь, Лондон и Мадрид, Рим, Вена, и Вальядолид, И вся турецкая столица, Да и другие города, В его предместьях разместиться Вполне могли бы без труда. Но вниз пора: мой ум в тумане, И сердце бьется — просто страсть! Готов я в обморок упасть, Не предусмотренный заране. Но если бы решил творец, Что должен мне прийти конец На этом месте, столь высоком,— То вышло б так, что в небо сам Я лез… и умер ненароком На полдороге к небесам. Пожалуй, можно изловчиться, Чтоб к небу ближе быть… Но нас Ждет наша хроника сейчас, И значит, вниз пора спуститься. А смерть? Ее найдешь всегда. Нет! Завершение труда Нас ждет внизу. Так преумножим Свои старания опять И путешествие продолжим, Чтоб слышать, видеть и писать.
Мост Менял
За этот белый мост приняться Нам не пора ли? Ямб наш трезв. А мост, хотя порой он резв, Не может на ногах держаться. Но знай, привязан я к тебе В твоей изменчивой судьбе. Хоть сделали тебя прескверно И вечно чинят — не беда! Мостом Менял ты назван верно: Ведь ты меняешься всегда.
Сообщение: 7041
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
30
Отправлено: 04.10.11 21:45. Заголовок: Исаак де Бенсерад (1..
Исаак де Бенсерад (15 октября 1612, Лион-Лафоре — 19 октября 1691, Шантийи) — французский придворный поэт, драматург.
Ставился современниками в один ряд с Корнелем за благородство и чистоту языка. В юности начал изучать богословие в Сорбонне, но увлекся театром. Успех его первой трагедии «Клеопатра», представленной в театре Бургундский отель в 1636 г., полностью заставил его отказаться от мысли о церковной карьере. В течение долгого времени Бенсерад в сотрудничестве с композитором Ламбером, а позже с Люлли, создает 23 придворных балета (главный автор балета в то время — именно поэт). С 1674 г. Исаак Бенсерад член Французской Академии.
Дом, где родился Бенсерад
Его наследие включает эпиграммы, стансы, сонеты, мадригалы, рондо, энигмы, эпитафии, вариации на темы «Метаморфоз» Овидия (1676) и басен Эзопа (1678), трагедии и комедии (в том числе «Iphis et Iante», 1674, по мотивам «Метаморфоз», где впервые во французской драматургии открыто упоминается женский гомосексуализм).
Владислав Ходасевич посвятил Бенсераду одно из своих шуточных стихотворений 1935 г. («…О други! Два часа подряд / Склоняю слово: Бенсерад…»)
Сообщение: 9203
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
33
Отправлено: 04.09.12 18:17. Заголовок: Жил в XVII веке во Ф..
Жил в XVII веке во Франции еще один поэт по имени Авраам Реми (Abraham Remy) (1600-1646). Он писал на латыни и прославлял военные походы Людовика XIII. В частности, Borbonias посвящена успехам короля в борьбе против мятежников в 1620-1623 годах. А в ЭТОМ сборнике есть поэма Rupella obsessa, fugati Angli, посвященная кардиналу Ришелье в связи с успехами во время осады Ля-Рошели. Альфонс дю Плесси отправил собственноручно один экземпляр своему брату.
Отправлено: 12.07.14 22:41. Заголовок: François de Malherbe À Monseigneur le Cardinal de Richelieu
À Monseigneur le Cardinal de Richelieu 1624.
À ce coup nos frayeurs n'auront plus de raison, Grande âme aux grands travaux sans repos adonnée Puisque par vos conseils la France est gouvernée, Tout ce qui la travaille aura sa guérison.
Tel que fut rajeuni le vieil âge d'Eson, Telle cette princesse en vos mains résignée Vaincra de ses destins la rigueur obstinée, Et reprendra le teint de sa verte saison.
Le bon sens de mon roi m'a toujours fait prédire Que les fruits de la paix combleraient son empire, Et comme un demi-dieu le feraient adorer;
Mais voyant que le vôtre aujourd'hui le seconde, Je ne lui promets pas ce qu'il doit espérer, Si je ne lui promets la conquête du monde.
ФРАНСУА ДЕ МАЛЕРБ перевод Майи Квятковской (по книге Западноевропейский сонет XII-XVII веков, Л., 1988 год)
Кардиналу Ришельё
Отныне никакой не страшен нам урон; Великая душа, великий труд свершая, Ты Францию ведешь, надежду ей внушая, Что впредь любой недуг пребудет исцелен.
Как в старости своей помолодел Эсон, Так и она, себя достойному вручая, Невзгоды победит, судьба смягчится злая, Румянец будет вновь принцессе возвращен.
Чтя мудрость короля, ему предрек я славу, Плодами мирными он одарит державу, И все живущие преклонятся пред ним.
Но с помощью твоей вдвойне славней порфира, И был бы я в долгу пред королем моим, Не предсказав ему завоеванье мира.
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 55
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме