Сообщение: 1641
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
9
Отправлено: 21.02.09 20:30. Заголовок: Маркиза де Рамбуйе и европейские литературные салоны XVII века
Маркиза де Рамбуйе
Катрин де Вивон (1588-1665) - дочь французского придворного и фрейлины-итальянки при дворе Екатерины Медичи. У нее были хорошие "стартовые возможности": мать Катрин была по тому времени весьма образованной женщиной, которая ничего не имела против образования дочери. Катрин знала итальянский, французский, испанский. В 1600 г. в возрасте 12 лет была выдана замуж. Муж, Шарль д'Анженн, маркиз де Рамбуйе, был старше на 11 лет. "Это был счастливый союз двух умных молодых людей с умом куда более активным, чем было принято при французском дворе". По воспоминаниям современников, Катрин была не только умна, но и дружелюбна, имела очень хорошую репутацию, ей посчастливилось жить рядом с любящим и понимающим мужем. Приехав в Париж, она пришла в ужас от грубых нравов французского общества и двора короля Генриха IV, а также грубости французского языка.
Появление салона маркизы, может быть, было результатом обстоятельств. Будучи особой деликатной, хрупкого здоровья, она не могла выносить длительных ритуалов королевского двора, свою роль сыграла немилость со стороны Ришелье по отношению к мужу Катрин. В 16 лет она покинула королевский дворец и поселилась в новом доме, который был построен недалеко от Лувра и приобрел известность как отель (особняк) Рамбуйе. Супруги решили устраивать в доме приемы в соответствии со своим вкусом и интересами. Маркиза де Рамбуйе первая открыла двери своего дома для общественности. Поэты, ученые, буржуа стали регулярно собираться для интеллектуальных бесед под руководством маркизы. Кроме того, что маркиза де Рамбуйе была важной светской персоной, она еще и подарила обществу 6 дочерей и 1 сына, совместив в себе женскую независимость и прелесть матери.
Малерб, Франсуа герцогиня де Лонгвиль Жорж де Скюдери Корнель мадам де Лафайет мадам де Севинье Фавр де Вожла, Клод Вуатюр, Венсан Ларошфуко Ракан Боссюэ Годо, Антуан Ротру Котен, Шарль Марк-Антуан Жирар де Сент-Аман Жан Демаре де Сен-Сорлен Роже де Бюсси-Рабютен Франсуа Менар Жан Ожье де Гомбо Таллеман де Рео
Отправлено: 22.02.09 18:40. Заголовок: Салон мадам де Рамбу..
Салон мадам де Рамбуйе
Салон был открыт в 1617 году. Для приема гостей была выделена большая зала, приемная - салон. Декорировала ее сама мадам де Рамбуйе: вместо традиционных для XVII века темных стен, обитых кожей, они были ярких оттенков: зеленого, голубого, золотистых. Зала была украшена множеством хрустальных канделябров, фарфором и букетами живых цветов. По рассказам современников, чертежи будущего салона маркизе де Рамбуйе приснились. Как говорили в 17 веке, это у Катрин де Вивонн аристократы научились делать лестницы у особняков сбоку, а не по центру, принимать гостей в постели и вести утонченные беседы. Сама мадам де Рамбуйе не раз признавалась, что не занимается политикой, хотя знаменитые политические деятели ее посещали.
Обстановка располагала для непринужденного и приятного времяпровождения. Беседы в основном велись на литературные темы, что не удивительно, поскольку вечера мадам посещали Корнель и Мольер. Маркиза де Рамбуйе была поражена грубостью манер и языка парижан. Эта тема часто поднималась в ее салоне во время бесед и споров. Поддержку в вопросе реформирования французского языка в салоне де Рамбуйе после получали члены Французской Академии, занимавшиеся этой проблемой.
Катрин де Вивонн, маркиза де Рамбуйе, приглашала к себе обычно около дюжины гостей, чтобы легко было поддерживать общую беседу. Главным помещением для приема посетителей была знаменитая "голубая гостиная", где хозяйка возлежала на широком ложе, напротив открытых настежь окон.
Отправлено: 11.03.09 22:45. Заголовок: Из Таллемана де Рео ..
Из Таллемана де Рео о салоне Рамбуйе:
Будь у Маркизы возможность тратить большие деньги, она бы устраивала, конечно, галантные сцены, которые обходились бы подороже. Я слышал из ее уст, что самой заветной ее мечтой было построить красивый дом в глубине парка Рамбуйе, причем в полнейшей тайне даже от своих друзей (а при желании это стало бы вполне возможно, ибо место там уединенное, а парк — один из самых больших во Франции и находится к тому же на расстоянии мушкетного выстрела от дворца, который представляет собою всего-навсего здание в античном вкусе); после этого она привезла бы в Рамбуйе лучших своих друзей, а наутро, гуляя по парку и хорошенько поводив их кружными путями, предложила бы им взглянуть на красивый дом, якобы недавно построенный ее соседом. «Я, — говорила она, — подвела бы их к моему новому дому и предложила бы его осмотреть, причем им не встретился бы там ни один из моих слуг, а только люди, которых они никогда не видели; наконец я пригласила бы их погостить несколько дней в этом прекрасном месте, владелец коего — мой достаточно хороший друг, чтобы позволить мне это. Вы только представьте себе, — добавляла она, — каково было бы их удивление, когда бы они узнали, что все это хранилось в тайне лишь для того, чтобы сделать им приятный сюрприз».
Она забавно подшутила над графом де Гишем, ныне маршалом де Граммоном. Он был еще совсем молод, когда начал посещать салон г-жи де Рамбуйе. Однажды вечером, когда он уже собирался откланяться, г-н де Шодбонн, самый близкий из друзей Маркизы, который был с графом на короткой ноге, сказал ему: «Граф, не уходи, отужинай». — «Господи, да вы шутите! — воскликнула Маркиза, — вы, верно, хотите, чтобы он умер с голоду!». — «Это она шутит, — откликнулся Шодбонн, — останься, пожалуйста». В конце концов Граф остался. В эту минуту, ибо все было заранее подстроено, входит м-ль Поле вместе с м-ль де Рамбуйе. Подают на стол, причем вносят такие кушанья, которые Граф не ест. За беседою у него не раз выспрашивали обо всем, что ему не по вкусу. Среди прочего был подан молочный суп и большой индюк. М-ль Поле превосходно сыграла при этом свою роль. «Граф, — говорила она, — вы, наверно, никогда не ели такого вкусного молочного супа; не угодно ли тарелочку? Боже мой! А индюка? Он нежен, как рябчик. Вы не едите грудки, я положу вам кусочек поподжаристее». Она старалась изо всех сил угодить ему. Графу оставалось только благодарить. Он был озадачен и никак не мог взять в толк, что значит этот незавидный ужин. Он сидел, разминая хлеб пальцами. Наконец, когда все вдоволь потешились, г-жа де Рамбуйе сказала дворецкому: «Принесите нам что-нибудь другое, Графу все это не по вкусу». И тут подали превосходный ужин, но без смеха дело не обошлось.
В Рамбуйе с ним сыграли еще одну шутку. Однажды вечером он съел очень много грибов, тогда подговорили его слугу, чтобы тот принес куртки от всех кафтанов, которые его хозяин привез с собою. Все эти куртки быстро сузили и отдали обратно. На следующее утро Шодбонн приходит к Графу, когда тот одевается; но вот он надевает куртку и видит, что она не сходится на целых четыре пальца. «Эта куртка слишком узка, — говорит он своему камердинеру, — дайте мне куртку от того кафтана, который я надевал вчера». Вторая куртка оказалась не шире первой. «Примерим их все», — сказал он; по все они были ему одинаково узки. «Как же так? —спросил он, — меня, должно быть разнесло? Неужто оттого, что я съел так много грибов?». — «Очень возможно, — ответил Шодбонн, — вечор вы съели их столько, что просто лопнуть можно. Все, кто к нему заходил, твердили то же самое, и вот что значит воображение: цвет лица был у Графа, как вы можете себе представить, такой же прекрасный, как и накануне; тем не менее ему стало казаться, что на щеках у него проступает какая-то нездоровая бледность. Звонят к мессе, дело было в воскресенье, Графу пришлось пойти в церковь в халате. После мессы его начинает не на шутку беспокоить мнимое вздутие живота, и он говорит с кислой усмешкой: «Нечего сказать, недурной конец — умереть в двадцать один год оттого, что переел грибов!». Когда увидели, как далеко зашло дело, Шодбонн сказал Графу, что, пока разыскивают противоядие, следует, по его мнению, воспользоваться рецептом, который сохранился у него в памяти. Он тотчас же написал его и отдал Графу. В записке значилось: «Возьми поострее ножницы и распори свою куртку». А некоторое время спустя, словно в отместку за Графа, м-ль де Рамбуйе и г-н де Шодбонн на самом деле наелись плохих грибов, и неизвестно, чем бы все это окончилось, ежели бы г-жа де Рамбуйе не нашла териака у себя в чулане, куда она на всякий случай заглянула.
Отправлено: 11.03.09 22:49. Заголовок: Г-жа де Рамбуйе очен..
Г-жа де Рамбуйе очень любила делать сюрпризы. Она распорядилась пристроить к дому просторный кабинет с тремя большими окнами, выходящими на три стороны: в сад больницы «Трехсот слепых», в сад особняка Шеврез и в сад дворца Рамбуйе. Его пристроили, затянули обоями и уставили мебелью так, что никто из множества посещавших ее дом гостей ничего не заметил. Она заставляла мастеров перелезать через садовую стену и работать с другой стороны, ибо этот кабинет выступает над садом больницы «Трехсот слепых». Один только г-н Арно однажды из любопытства хотел подняться по лестнице, которую он нашел прислоненной к садовой стене; но он успел стать только на вторую перекладину, кто-то его окликнул, и он позабыл о своем намерении.
И вот однажды вечером, когда во дворце маркизы собралось большое общество, за шпалерами слышится шум, внезапно распахивается дверь, и м-ль де Рамбуйе, ставшая после мадам де Монтозье, в великолепном наряде появляется на пороге роскошного и чудесно освещенного кабинета. Можете себе представить, как были поражены все присутствующие. Они знали, что за этой стеной находится лишь сад больницы «Трехсот слепых», а тут совершенно неожиданно для всех перед ними открылся прекрасный, замечательно отделанный кабинет — просторная комната, возникшая словно по волшебству. Несколько дней спустя г-н Шаплен втайне от всех повесил в кабинете веленевый свиток, на котором была начертана та самая ода, в которой Зирфея, королева Арженнская, говорит, что она построила эту лоджию, дабы укрыть Артенису от губительного воздействия времени, ибо г-жа Рамбуйе часто недомогала.
Но г-н де Шеврез вздумал пристроить к своему дому какую-то гардеробную, которая наглухо закрывала выходящее в его сад окно кабинета. Г-на де Шевреза стали корить за это. «Правда, — сказал он, — г-н де Рамбуйе — мой хороший друг, добрый сосед, я даже обязан ему жизнью; но куда же прикажете мне девать свои платья?». Заметьте, что у г-на де Шевреза было еще сорок комнат.
В этом саду — вернее, в огороженной части этого сада — Маркиза, добившись на то позволения, велела насадить под своими окнами два ряда смоковниц, а между ними посеять траву. Г-жа де Рамбуйе хвалится, что она, мол, единственная в Париже видит из окна своего кабинета, как косят луг.
В.И.Успенская ЖЕНСКИЕ САЛОНЫ В ЕВРОПЕ XVII-XYIII ВЕКОВ
Спор о женской природе и качествах женственности (querelle des femmes), начатый еще в XIY столетии французской писательницей Кристиной де Пизан стал одной из тем для дискуссий в салонах - новых социальных институтах, появившихся в Париже, а затем и в других городах Франции и ставших популярными в европейских столицах в течение XYII-XYIIIв. Салоны были и институтом, и женским пространством, в котором “поднимались вопросы об интеллектуальном равенстве женщин с мужчинами, о важном значении женщин в создании культуры, о мире и гармонии как общественных ценностях, противостоящих ценностям государства”. Не последнюю роль в том, что вопрос о природе женщин, их роли и положении в обществе стал центральным для салонов, играл тот факт, что именно женщины возглавляли салоны, приглашали гостей и руководили беседой. “Характерной чертой салонов, отличающей их от других культурных институтов, таких, как мужские литературные кружки и клубы в кабаре и кофейных домах, было доминирование в них женщин”. Салонная деятельность отождествлялась с общественной активностью женщин. Авторитет хозяек салонов противоречил традиционному подчинению женщин мужчинам в обществе - мире за пределами семьи. В связи с ростом влияния женских салонов на социальные процессы в XYII в. во Франции и доминирования в них женщин женский вопрос из интеллектуального превращался в вопрос социальный. Играют ли женщины негативную или позитивную роль в социальной структуре меняющегося общества, влияя через салоны, например, на социальную мобильность, на формирование общест
Сообщение: 3377
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 30.12.09 13:39. Заголовок: Из Таллемана де Рео ..
Из Таллемана де Рео о маркизе де Рамбуйе:
Г-жа де Рамбуйе, как я уже говорил, — это дочь покойного маркиза Пизани и г-жи Савелли, вдовы одного из Орсини . Ее мать была женщиной смышленой; она нарочно говорила с дочерью по-итальянски, дабы та одинаково владела и этим языком и французским. С этой дамою очень считались при Дворе, и Генрих IV посылал ее вместе с г-жой де Гиз, управительницей Дворцового штата Королевы, навстречу Королеве-матери в Марсель . Она выдала свою дочь, не достигшую еще двенадцатилетнего возраста, за видама Манского , дав ей в приданое десять тысяч экю. Г-жа де Рамбуйе говорит, что с самого начала она считала своего мужа, бывшего в ту пору вдвое старше ее, человеком взрослым, сложившимся, а себя ребенком, что это представление навсегда у нее осталось и заставляло ее относиться к мужу с еще большим почтением. Ежели не считать тяжб, не было на свете мужа более обходительного. Маркиза признавалась мне, что он всегда был в нее влюблен и не верил, что можно быть умнее ее. По правде говоря, ему не так трудно было обращаться с нею обходительно, ибо все ее желания всегда были разумны. Тем не менее она клянется, что, когда бы ей позволили не выходить замуж до двадцати лет и не стали бы принуждать к этому и далее, она осталась бы в девицах. Я полагаю, что она способна была бы так поступить, когда вспоминаю о том, что уже с двадцати лет она отказалась от посещения Луврских ассамблей. Она говорила, что не видит ничего привлекательного в том, чтобы наблюдать, как люди толпятся у дверей, стремясь туда попасть, и ей случалось иной раз уходить в дальнюю комнату, дабы посмеяться над дурными порядками, существующими на этот счет во Франции. Не то чтобы она не любила развлечений, но она ценила их в узком кругу. Все это довольно странно для красивой молодой женщины, к тому же весьма знатной. На выходе, который готовили Королеве-матери, когда по воле Генриха IV ее короновали, г-жа де Рамбуйе была одной из трех красавиц, которым непременно надлежало присутствовать при этой церемонии.
Она всегда любила все прекрасное и собиралась изучать латынь только для того, чтобы читать Вергилия, но болезнь помешала ей. Позже она уже об этом и не помышляла и ограничилась изучением испанского языка. Это женщина, искусная в любом деле. Она сама руководила работами по перестройке дворца Рамбуйе, дома своего отца . Недовольная теми чертежами, которые ей предлагались (было это во времена маршала д'Анкра, когда умели лишь располагать с одной стороны гостиную, с другой — спальню, а меж ними лестницу; к тому же площадь здания была крайне неправильной формы и довольно небольшой), она однажды вечером, после долгого раздумья, воскликнула: «Бумаги, скорей! Я придумала, каким образом сделать все так, как мне хочется». И сей же час сделала чертежи, ибо обладает врожденной способностью к черчению; стоит ей взглянуть на дом, как она сразу же рисует его план. Вот почему она столько воевала с Вуатюром из-за того, что тот неспособен был запомнить те прекрасные здания, которые ему доводилось видеть; это и послужило поводом для остроумной шутки по поводу дома Валантена в его письме к ней. Чертежу г-жи де Рамбуйе последовали со всей точностью. От нее-то и научились располагать лестницы сбоку, дабы получить большую анфиладу комнат, делать потолки выше, а окна и двери высокими и широкими, располагая их одни против других. И все это действительно так. Когда Королева-мать начала строить Люксембургский дворец 234, она приказала зодчим осмотреть дворец Рамбуйе, что явно пошло им на пользу. Маркиза первая придумала применять для отделки комнат не только красный или коричневый цвет, отсюда ее большая комната и получила название «Голубой».
Я уже упоминал, что принцесса де Конде и кардинал де Лавалетт были ее близкими друзьями. Дворец Рамбуйе представлял собою излюбленное место всех их развлечений и служил местом встречи для тех, кто слыл самым изысканным при Дворе или принадлежал к самым блестящим умам своего времени. И вот, хотя кардинал де Ришелье был безмерно обязан кардиналу де Лавалетту, ему хотелось, однако, знать о всех его помыслах, — так же, впрочем, как и о помыслах любого другого. Однажды, в то время как г-н де Рамбуйе находился в Испании, он направил к г-же де Рамбуйе отца Жозефа, который как бы ненароком повел разговор об этой испанской миссии и сказал, что, поскольку ее супругу поручены весьма важные переговоры, кардинал де Ришелье мог бы воспользоваться сим обстоятельством и оказать ему какую-либо важную услугу; но что для этого надобно известное содействие с ее стороны — и, в частности, Его Высокопреосвященству угодно просить ее о небольшом одолжении: первый министр, мол, не может не быть крайне осторожным; короче говоря, Кардиналу желательно было бы узнавать через нее об интригах принцессы де Конде и кардинала де Лавалетта. «Отец мой, — ответила г-жа де Рамбуйе, — я не думаю, чтобы Принцесса и кардинал де Лавалетт занимались какими-либо интригами, но даже если бы они и занимались, я совершенно не гожусь для ремесла шпиона». Отец Жозеф здесь явно ошибся: на свете нет женщины более бескорыстной. Маркиза говорит, что она не знает большего наслаждения, чем посылать людям деньги так, чтобы они не знали, откуда они. В этом она даже выше тех, кто утверждает, что помогать — это радость королей, ибо она говорит, что это радость бога. Рассказывая мне об истории с отцом Жозефом, она заявила, — а на свете нет существа более прямодушного, — что никак не может примириться с тем, что священнослужителей берут себе в любовники наравне с другими. «Эта одна из причин, — добавила она, — почему я рада, что не осталась в Риме: ибо, хотя я была бы уверена, что никому не причиняю зла, я вовсе не была бы уверена, что обо мне не злословят, а ежели бы обо мне стали говорить, то, очевидно, злые языки сочетали бы меня с каким-нибудь кардиналом».
Не было друга более верного. Г-н д'Андийи, который считался великим знатоком дружбы, предложил ей однажды широко ознакомить ее с этой прекрасной наукой. Беседуя с Маркизой, он стал вдаваться в пространные поучения, она же, дабы разом покончить с этим, однажды сказала ему: «Я отнюдь не все делаю для своих друзей, но ежели бы мне стало известно, что где-то в Индии живет необычайно порядочный человек, я, даже не будучи с ним знакома, постаралась бы сделать все, что могло пойти ему на пользу». — «Как! — воскликнул г-н д'Андийи, — вы и это уже постигли! Мне больше не в чем вас наставлять».
Г-жа де Рамбуйе еще и по сей день умеет радоваться решительно всему. Одним из ее самых больших удовольствий было приводить людей в изумление. Как-то она решила порадовать г-на де Лизье, который этого никак не ожидал. Он отправился навестить ее в Рамбуйе. Там у подножия дворца тянется довольно большой луг, в середине которого, по прихоти природы, расположены полукругом большие скалы, а меж ними высятся раскидистые деревья, дающие весьма отрадную тень. Это то место, где, как говорят, с приятностью проводил время Рабле; кардинал дю Белле, которому принадлежало поместье, и господа де Рамбуйе, как его близкие родственники, нередко гостили здесь, и поныне еще некую закопченную скалу со впадиной называют «Котелком Рабле». Итак, Маркиза предложила г-ну Лизье погулять по лугу. Когда он подошел к этим скалам достаточно близко, чтобы различить то, что виднелось сквозь листву деревьев, он заметил, будто во многих местах что-то поблескивает. Он подошел еще ближе, и ему показалось, что это женщины и что они одеты нимфами. Поначалу Маркиза как будто не видела того, что видит он. И лишь подойдя к самым скалам, они обнаружили м-ль де Рамбуйе и других барышень, живших в доме и взаправду одевшихся нимфами, кои, сидя на скалах, являли собою самое пленительное зрелище. Милейший Лизье был столь очарован, что потом, встречаясь с Маркизой, каждый раз неизменно заводил разговор о скалах Рамбуйе.
Будь у Маркизы возможность тратить большие деньги, она бы устраивала, конечно, галантные сцены, которые обходились бы подороже. Я слышал из ее уст, что самой заветной ее мечтой было построить красивый дом в глубине парка Рамбуйе, причем в полнейшей тайне даже от своих друзей (а при желании это стало бы вполне возможно, ибо место там уединенное, а парк — один из самых больших во Франции и находится к тому же на расстоянии мушкетного выстрела от дворца, который представляет собою всего-навсего здание в античном вкусе); после этого она привезла бы в Рамбуйе лучших своих друзей, а наутро, гуляя по парку и хорошенько поводив их кружными путями, предложила бы им взглянуть на красивый дом, якобы недавно построенный ее соседом. «Я, — говорила она, — подвела бы их к моему новому дому и предложила бы его осмотреть, причем им не встретился бы там ни один из моих слуг, а только люди, которых они никогда не видели; наконец я пригласила бы их погостить несколько дней в этом прекрасном месте, владелец коего — мой достаточно хороший друг, чтобы позволить мне это. Вы только представьте себе, — добавляла она, — каково было бы их удивление, когда бы они узнали, что все это хранилось в тайне лишь для того, чтобы сделать им приятный сюрприз».
У г-жи де Рамбуйе было шестеро детей: г-жа де Монтозье — старшая из них; г-жа д'Иер — ее вторая дочь; после них идет г-н де Пизани; был еще у нее красивый мальчик, который восьми лет умер от чумы. Его гувернантка навестила зачумленного и, выйдя от него, по глупости поцеловала мальчика; и она и ребенок умерли. Г-жа де Рамбуйе, г-жа де Монтозье и м-ль Поле ухаживали за ним до его последнего вздоха. — После него идет г-жа де Сент-Этьен, затем — г-жа де Пизани. Все дочери стали монахинями, кроме первой и последней — м-ль де Рамбуйе.
Отправлено: 07.03.10 16:10. Заголовок: С сайта "Женский..
С сайта "Женский мир в пушкинское время" «Салон начинается тогда, когда в объявленный день без специального приглашения собирается определенная группа людей, чтобы побеседовать, обменяться мнениями, помузицировать. Ни карт, ни застолья, ни танцев такие собрания не предусматривали. Традиционно салон формировался вокруг женщины - она вносила ту атмосферу интеллектуального кокетства и изящества, которые создавали непередаваемую атмосферу салона.
Для салонов были характерны отделения «своих» от «чужих», без чего невозможно создать обстановку непосредственности и доверенности, того особого игрового пространства, которое отличает салон от ученого собрания и призвано стимулировать творческое соревнование - все это характерные черты каждого салона. Таким был салон маркизы Рамбуйе, возникший в Париже в 1617 г. Эта дама противопоставила свой маленький двор пышному великолепию королевского дворца. В ее салоне собирались самые знаменитые, остроумные и талантливые люди Франции. При этом они могли быть не имениты. Надо всем господствовал вкус, а вкус, как считали в это время, прерогатива женщин - отсюда господство женщины в салоне.
Женщины в салоне Рамбуйе погружены в философские изыскания и ученые статьи. Литературно-салонная поэзия вырабатывала ясно современный французский язык в противовес академической рутине. В этом французский салон и задачи, которые стояли перед французским обществом в начале XVII в., сходятся с задачами, стоящим перед русской культурой конца ХVIII -начала XIX в., - выработка литературного языка, способного объединить страну"
Здесь читаем словарь прециозниц на французском. В алфавитном порядке перечислены посетительницы и посетители салона маркизы с краткими сведениями о них.
Жюли Люсиана д’Анженн (фр. Julie Luciana d’Angennes, 1607, Париж — 15 ноября 1671, там же) — дочь Шарля д’Анженна маркиза Рамбуйе и Катрин де Вивонн, хозяйки знаменитого парижского салона эпохи Людовика XIV
Старшая из шестерых детей маркиза де Рамбуйе, Жюли выросла в салоне своей матери, который посещали самые знаменитые люди того времени и сама активно участвовала в жизни Отеля Рамбуйе. «Несравненная Жюли» (l’incomparable Julie), славившаяся своим умом и красотой, любительница театра и покровительница литераторов, она была одним из центров, вокруг которых вращалась жизнь самого прославленного салона XVII века.
Многолетний поклонник Жюли, Шарль де Сен-Мор, будущий маркиз де Монтозье, преподнёс ей рукописный сборник «Гирлянда Юлии» из шестидесяти двух мадригалов, созданных в популярнейшем жанре метаморфоз. Авторами стихов были Корнель, Демаре, Мельвиль и другие известные поэты. Темой для каждого мадригала был избран цветок, иллюстрирующий одно из качеств Жюли. Тексты выполнены каллиграфом Никола Жарри, миниатюры — Никола Робером.
Жюли д'Анженн вышла замуж за Шарля де Сен-Мора 13 июля 1645 года. Благодаря ей дом Монтозье стал местом, где собирались известные учёные, поэты и художники[1]. В 1661 году она стала придворной дамой королевы и воспитательницей её детей..
Её дочь, Мари-Жюли де Сен-Мор, вышла замуж за Эммануэля II де Крюссоль, герцога Юзеса.
Отправлено: 07.03.10 17:49. Заголовок: Михаил Афанасьевич Б..
Михаил Афанасьевич Булгаков "Жизнь господина де Мольера"
Глава 13. ОПЛЕВАННАЯ ГОЛУБАЯ ГОСТИНАЯ
- Барышня, там какой-то лакей спрашивает вас. Говорит, что его хозяин хочет видеть вас. - Ну и дура! Когда ты выучишься разговаривать как следует? Нужно сказать: явился некий гонец, чтобы узнать, находите ли вы удобным для себя оказать прием? "Смешные жеманницы"
Если бы любого из светских парижан первой половины XVII века вы спросили, какой самый приятный уголок в Париже, он ответил бы незамедлительно, что это голубой салон госпожи де Рамбуйе.
Дочь французского посланника в Риме, урожденная де Вивонн, маркиза де Рамбуйе была утонченнейшим человеком, и притом с самого детства. Попадаются такие натуры! Выйдя замуж и основавшись в Париже, маркиза не без основания нашла, что парижское общество несколько грубовато. Поэтому она решила окружить себя самым лучшим, что было в столице, и стала собирать в своем отеле цвет общества, отделав для приемов ряд комнат, из которых наибольшей славой пользовалась обитая голубым бархатом гостиная.
Больше всего на свете госпожа де Рамбуйе любила литературу, почему ее салон и приобрел преимущественно литературное направление. Но, вообще говоря, народ хлынул в салон довольно разношерстный. Засверкал в кресле Жан-Луи Бальзак-светский писатель, появился разочарованный мыслитель герцог Ларошфуко и печально стал доказывать госпоже де Рамбуйе, что наши добродетели есть не что иное, как скрытые пороки. Утешал публику салона, расстроенную мрачным герцогом, оживленнейший остряк Вуатюр, ряд интереснейших диспутов развернули господа Котэн, Шаплен, Жиль Менаж и многие другие.
Узнав, что лучшие умы Парижа заседают у Рамбуйе, в салон немедленно явились милейшие маркизы с кружевами на коленах, вечерние остроумцы, посетители театральных премьер, сочинители-дилетанты и покровители муз, авторы любовных мадригалов и нежных сонетов. За ними потянулись светские аббаты, и само собою разумеется, что слетелся рой дам.
Появился Боссюэ, прославивший себя впоследствии тем, что не было во Франции почти ни одного знаменитого покойника, над гробом которого Боссюэ не произнес бы прочувствованной проповеди. Первую же из своих проповедей, правда не над покойником, Боссюэ сказал именно в салоне Рамбуйе, будучи шестнадцатилетним мальчишкой. Боссюэ говорил речь до поздней ночи, что дало повод Вуатюру сказать, когда оратор закончил, изложив все, что у него накопилось в голове:
- Сударь! Мне никогда еще не приходилось слышать, чтобы проповедовали в столь раннем возрасте и в столь позднее время.
Среди всей компании одно время видели бродящего по гостиным отца французской драматургии Пьера Корнеля, и что он там делал-неизвестно. Надо полагать- присматривался.
Дамы-посетительницы Рамбуйе-очень быстро ввели моду, целуясь при встрече, именовать друг друга "моя драгоценная". Словечко "драгоценная" очень понравилось в Париже и осталось навсегда как постоянное прозвище дам, украшающих гостиную Рамбуйе.
Загремели стихи в честь драгоценной маркизы, причем поэты называли ее очаровательной Артенис, переставив буквы в имени Катерина. В честь блистающей в салоне матери юной дочке ее-Жюли Рамбуйе-поэты составили целый венок мадригалов. За этими мадригалами последовали остроты, фабриковавшиеся, преимущественно, маркизами. Остроты были первосортные, но до того сложные, что для того, чтобы понять их, требовались длительные разъяснения. Нашлись, правда, за стенами салона отверженные личности, утверждавшие, что остроты эти просто глупы, а авторы их бездарны в беспредельной степени.
До сих пор все это было бы полгоря, если бы, вслед за мадригалами и остротами, Катерина Рамбуйе со своими сподвижниками не занялась большой литературой вплотную. В голубой гостиной читали вслух новые произведения и обсуждали их. А раз так-то составлялось мнение, и мнение это становилось обязательным в Париже.
Чем дальше, тем выше поднималась утонченность, и мысли, высказываемые в салоне, становились все загадочнее, а формы, в которые их облекали, все вычурнее.
Простое зеркало, в которое смотрелись драгоценные, превратилось, на их языке, в "советника грации". Выслушав какую-нибудь любезность от маркиза, дама отвечала ему:
- Вы, маркиз, подкладываете дрова любезности в камин дружбы.
Истинным пророком салона Рамбуйе и других салонов, которые устроили у себя подражательницы Рамбуйе, стала некая дама, сестра драматурга Жоржа Скюдери. Жорж Скюдери прославился тем, во-первых, что считал себя не просто драматургом, а первым драматургом Франции. Во-вторых, он был отмечен тем, что не имел никакого драматургического дарования. В-третьих же, нашумел тем, что, когда вышла в свет знаменитейшая из всех пьес Корнеля "Сид", Скюдери наделал Корнелю всевозможных гадостей, написавши, что, не говоря уж о том, что пьеса Корнеля безнравственна, она, кроме того, и не пьеса вообще, так как написана она не по Аристотелевым законам драматургии.
Правда, в последнем Скюдери не успел, потому что никому и никогда не удастся доказать, даже и призвавши на помощь Аристотеля, что имеющее успех, написанное хорошими стихами, интересно развивающееся произведение, содержащее в себе выигрышные, прекрасно очерченные роли, - не есть пьеса. И недаром впоследствии, под шумок, мой герой-выскочка, королевский камердинер и обойщик-говорил, что все эти Аристотелевы правила представляют собою сущий вздор и что существует только одно-единственное правило-надо писать пьесы талантливо.
Так вот, у завистника Жоржа Скюдери была сестра Мадлена. Первоначально она была гостьей в салоне Рамбуйе, а затем основала свой собственный салон и, будучи уже в зрелом возрасте, сочинила роман под названием "Клелия, Римская история". Римская история была в нем, собственно, ни при чем. Изображены были под видом римлян видные парижане. Роман был галантен, фальшив и напыщен в высшей степени. Парижане зачитались им совершенно, а для дам он стал просто настольной книгой, тем более что к первому тому его была приложена такая прелесть, как аллегорическая Карта Нежности, на которой были изображены Река Склонности, Озеро Равнодушия, Селения Любовные Письма и прочее в этом роде.
Громадный воз чепухи въехал во французскую литературу, и галиматья совершенно заполонила драгоценные головы. Кроме того, последовательницы Мадлены Скюдери окончательно засорили язык и даже поставили под удар и самое правописание. В одной из дамских голов созрел замечательный проект: для того чтобы сделать правописание доступным для женщин, которые, как всегда, значительно поотстали от мужчин, дама предложила писать слова так, как они выговариваются. Но не успели закрыться рты, раскрывшиеся вследствие этого проекта, как грянула над драгоценными беда.
В ноябре 1659 года разнесся слух, что господин де Мольер выпускает в Бурбоне свою новую одноактную комедию. Заглавие ее чрезвычайно заинтересовало публику-пьеса называлась "Смешные драгоценные"(*для нас привычнее перевод названия пьесы"Смешные жеманницы"). 18 ноября, в один вечер с пьесой Корнеля "Цинна", Мольер показал свою новинку.
С первых же слов комедии партер радостно насторожился. Начиная с пятого явления дамы в ложах вытаращили глаза (явления мы считаем по тому тексту "Драгоценных", который дошел до наших дней). В восьмом явлении изумились маркизы, сидевшие, по обычаю того времени, на сцене, по бокам ее, а партер стал хохотать и хохотал до самого конца пьесы.
Содержание же пьесы было таково. Две барышни-дуры, Като и Мадлон, начитавшиеся Скюдери, прогнали двух женихов по той причине, что они показались им недостаточно утонченными людьми. Женихи отомстили. Они нарядили двух своих лакеев маркизами, и эти пройдохи явились к дурам в гости. Те приняли жуликов слуг с распростертыми объятиями. Наглый Маскариль битый час нес глупым барышням всякую околесину, а другой мошенник, лакей Жодле, врал про свои военные подвиги. Маскариль с наглой рожей не только читал, но даже пел стихотворение своего собственного сочинения в таком примерно роде:
Пока, не спуская с вас взора, Я любовался вами в сиянии дня, Ваш глаз похитил сердце у меня. Держите вора, вора, вора!
- Вора! Вора!! - завывал лакей под рев партера.
Оплеванными оказались: и карты нежности, и салоны, в которых сочиняются подобные стихи, но, кроме того, оказались оплеванными и авторы и посетители этих салонов, причем в последнем отношении и придраться к чему-нибудь было трудно, потому что изображались не настоящие маркизы, а лишь лакеи, переодетые маркизами.
На сцене играли разудалый фарс, и отнюдь не невинный. Это был фарс нравов и обычаев сегодняшнего Парижа, а обладатели этих нравов и создатели этих обычаев сидели тут же, в ложах и на сцене. Партер грохотал и мог тыкать в них пальцами. Он узнал салонных бар, которых бывший обойщик осрамил при всей честной публике. В ложах тревожно перешептывались: в публике побежал слух, что Като-это, несомненно, Катерина Рамбуйе, а Мадлон - это Мадлена Скюдери.
Маркизы на сцене сидели багровые. Носильщики внесли Маскариля-Мольера. Его идиотский парик был так велик, что концы его при поклонах подметали пол, а на макушке сидела маленькая, как шиш, шляпа. На штанах были запущены чудовищные кружева на коленях. Лжевиконта Жодле играл старик Жодле, и оба комика только что не кверху ногами ходили, потешая публику, отпуская ряд двусмысленнейших во всех отношениях фортелей. Прочие актеры им в этом соответствовали, в том числе и мадемуазель Дебри, игравшая роль Мадлоны, дочки Горжибюса.
Полюбуйтесь, какие у нас милые маркизы и драгоценные барышни! Позвольте, ведь это же лакеи?! Конечно, лакеи, но у кого же они переняли эти манеры?.. Осмеял! Осмеял! Осмеял до последней ленты костюм, и эти стихи, и чопорность, и фальшь, и грубость в обращении с низшими!
Когда Мольер в прорезы глаз в маске метнул взор в публику, он увидел в ложе сидящую впереди своей свиты уважаемую госпожу Рамбуйе. Почтенная старуха, как всеми было замечено, была зелена от злобы, она прекрасно раскусила пьесу. Да и не она одна! Какой-то старик из партера закричал среди действия:
- Мужайся, Мольер! Это настоящая комедия! Бомба разорвалась настолько близко от рядов самих драгоценных, что паника началась немедленно, причем первым покинул войско Рамбуйе один из вернейших ее поклонников и знаменосцев, бросивши врученное ему знамя прямо в грязь. Дезертиром стал не кто иной, как поэт господин Менаж.
Выходя после представления, Менаж взял под руку господина Шаплена и зашептал:
- Дорогой мой, нам придется сжечь то, чему мы поклонялись... Надо сознаться, что занимались мы в салонах порядочной ерундой!
К этому господин Менаж добавил, что пьеса, по его мнению, очень едкая и сильная и что вообще он все это предвидел...
Но что именно предвидел Менаж, мы не знаем, так как дальнейшие его слова пропали в шуме карет.
Театр погас. На улицах совсем стемнело. Мольер, закутавшись в плащ, с фонарем в руках, покашливая от ноябрьской сырости, стремился к Мадлене. Его манил огонь в очаге, но больше манило другое. Он спешил увидеть сестру и воспитанницу Мадлены, Арманду Бежар, ту самую Мену, которая шесть лет назад играла Эфира в Лионе. Теперь она превратилась в шестнадцатилетнюю девушку. Мольер спешил увидеть Арманду, но болезненно морщился при мысли о глазах Мадлены. Эти глаза становились неприятными всякий раз, когда Мольер вступал в оживленную беседу с кокетливой и вертлявой Армандой.
Мадлена все простила: и лионскую историю с Дюпарк, простила и примирилась с госпожою Дебри, а теперь в Мадлену как бы вселился бес!
В ноябрьской темноте, в промозглом тумане, по набережной бежит фонарь. Господин Мольер! Шепните нам, нас никто не слышит, сколько вам лет? Тридцать восемь, а ей-шестнадцать! И, кроме того, где она родилась? Кто ее отец и мать? Вы уверены в том, что она сестра Мадлены?..
Он не хочет отвечать. А может быть, и не знает того, о чем мы спрашиваем. Значит, не стоит и заговаривать на эту тему. Можно поговорить о другом. Например, о той ошибке, которую Мольер допустил в "Драгоценных", затронув бургонских актеров:
- Куда вы отдадите свою пьесу?
- Конечно, им, королевским актерам, - отвечал плут Маскариль язвительно, - ведь они одни только и умеют читать стихи!
Господин Мольер напрасно задел бургонцев. Понимающим людям ясно, что он человек другой школы и сам эту школу создает, а Монфлери уж вовсе не такой плохой актер, как Бержерак это утверждал. Пути бургонцев и Мольера разные, и не следует бургонцев затрагивать, тем более что такими выходками, как в "Драгоценных", ничего доказать нельзя, а ссориться со всеми крайне опасно!
Отправлено: 07.03.10 22:56. Заголовок: Мольер и прециозницы
Существуют разные мнения насчет того, метил ли Мольер в своей пьесе в мадам Рамбуйе или в ее неумелых подражательниц.
Обосновавшись в Париже, Мольер ставил поначалу пьесы, уже игранные в провинции. Но вскоре он представляет на суд публики качественно новую, по сравнению с его прежними фарсами, комедию. «Смешные жеманницы» (1659) — пьеса злободневная и сатирическая, в которой высмеивается модный прециозный, салонно-аристократический стиль. Предметом сатиры Мольера стали нормы прециозной литературы (он называет имена Ла Кальпренеда, мадемуазель де Скюдери), приемы «деликатного обхождения» в повседневном быту, галантный, малопонятный жаргон, заменяющий общепринятый язык. К середине века прециозность как явление литературное и социально-бытовое перестала представлять собой нечто замкнутое в стенах аристократических салонов; напротив, стремясь господствовать над умами, она стала заражать своими идеалами не только дворянский круг, но и мещанство, распространяясь по стране, словно поветрие. Мольер, который с первый своих опытов боролся за нравственное оздоровление современной жизни, в этой комедии осмеял не дурные копии хорошего образца, т. е. карикатурные, уродливые, болезненно смешные подражания прециозности в мещанской среде; не высмеял он и известные литературные салоны маркизы де Рамбуйе или Мадлены де Скюдери (подлинный центр прециозности) — это противоречило бы всем его принципам драматурга классицизма, отражающего закономерное, создающего типы, а не рисующего портреты. Мольер противопоставил в «Смешных жеманницах» истинный и ложный взгляд на мир, прециозность для него — это ложное мировоззрение, оно противоречит здравому смыслу. Чертами утрированной прециозности, вызывающими смех у всякого нормально мыслящего человека, Мольер наделил Като и Мадлон, молоденьких провинциальных мещанок, начитавшихся прециозных романов, которые по приезде в Париж всячески стараются в речах и поведении следовать этим образцам, а также слуг — Маскариля и Жодле, надевших наряды маркиза и виконта. Своим нелепым поведением и малопонятными напыщенными речами Като и Мадлон вызывают не только смех. В этой одноактной комедии, во многом еще напоминающей фарс, Мольер со всей серьезностью поставил, глубокие нравственные проблемы — любви, брака и семьи. Като и Мадлон не жертвы родительского деспотизма; напротив, они держатся достаточно независимо. Они протестуют против старого патриархального уклада, который хочет навязать им Горжибюс, их отец и дядя, против брака-сделки, в котором любовь и склонности жениха и невесты не принимаются во внимание. Может быть, поэтому они и зачитываются галантными прециозными романами, повествующими о прекрасной верной любви, и не могут удержаться от подражания их благородным героям. Но эти же прециозные романы внушили им искаженное представление о человеческих отношениях, далекое от реальной жизни, препятствующее разумному и естественному развитию личности. Именно поэтому они с такой доверчивостью поддаются обману и принимают переодетых лакеев за настоящих знатных господ. Комедия Мольера оставила глубокий след в литературной и общественной жизни: она нанесла чувствительный удар по прециозности как явлению культурному и социальному. В этой пьесе Мольер решительно вступил на путь социальной сатиры. В последующие годы он быстро развивается как писатель общественный, ставящий острые социальные проблемы. И почти за все свои комедии ему приходится бороться. Смешные жеманницы (комедия Ж. Б. Мольера)
«Смешные жеманницы» («Les précieuses ridicules») — одноактная комедия в прозе Ж. Б. Мольера (пост. 1659, опубл. 1660), положившая начало его славе.
Ее комические героини — Мадлон и Като (Madelon, Cathos), молодые провинциалки, двоюродные сестры, попавшие в Париж (пример парного образа в комедиях Мольера). Мадлон — дочь почтенного горожанина Горжибюса, Като — его племянница. Они преклоняются перед прециозной культурой, царящей в аристократических салонах, и решают стать настоящими прециозницами. Теоретик прециозности Сомез писал в «Большом словаре прециозниц» (1661): «Необходимо, чтобы прециозница говорила иначе, чем говорит народ, для того, чтобы ее мысли были понятны только тем, кто имеет ум более светлый, чем чернь». Именно так пытаются говорить Мадлон и Като.
К девушкам сватаются добропорядочные, но не светские женихи Лагранж и Дюкруази (Мольер дает образам имена реальных актеров своей труппы: Лагранж играл роли первых любовников, Дюкруази прославился позже исполнением роли Тартюфа). Но они отвергнуты. Като так это объясняет: «Пристало ли нам принимать людей, которые в хорошем тоне ровно ничего не смыслят? Я готова об заклад побиться, что эти неучтивцы никогда не видали карты Страны нежности, что селения Любезные услуги, Любовные послания, Галантные изъяснения и Стихотворные красоты — это для них неведомые края. Ужели вы не замечаете, что самое обличье этих господ говорит об их необразованности и что вид у них крайне непривлекательный? Явиться на любовное свидание в чулках и панталонах одного цвета, без парика, в шляпе без перьев, в кафтане без лент! Ну и прелестники! Хорошо щегольство! Хорошо красноречие! Это невыносимо, это нестерпимо! Еще я заметила, что брыжи у них от плохой мастерицы, а панталоны на целую четверть уже, чем принято» (Явл. 5; пер. Н. Яковлевой). Обиженные женихи подсылают к девушкам свататься своих слуг Маскариля, которого играл Мольер, и Жодле, которого играл недавно приглашенный в труппу известный фарсовый актер Жодле. Они появляются как маркиз де Маскариль и виконт де Жодле. Обманутые их светскими манерами, Мадлон и Като изо всех сил стараются показать себя истинными прециозницами:
Като. Душенька! Надобно внести кресла.
Мадлон. Эй, Альманзор!
Альманзор. Что прикажете, сударыня?
Мадлон. Поскорее внесите сюда удобства собеседования (les commodités de la conversation). (...)
Като. Умоляю вас, сударь, не будьте безжалостны к сему креслу, которое вот уже четверть часа призывает вас в свои объятья, снизойдите к его желанию прижать вас к своей груди (contentez un peu l'envie qu'il a de vous embrasser). (Явл. 10).
Маскариль и Жодле еще свободнее владеют этим «птичьим» языком, хотя нередко мешают его с просторечием. Девушки в восторге от аристократических женихов. Но тут появляются хозяева «маркиза» и «виконта», велят пришедшим с ними «ражим молодцам» снять со слуг богатые наряды и смеются над незадачливыми прециозницами. Като восклицает: «Ах, какой конфуз!», а более решительная Мадлон клянется отомстить за унижение и гонит слуг, на этот раз пользуясь самыми просторечными выражениями: «А вы, нахалы (marauds), еще смеете торчать тут после всего, что произошло?» (Явл. 18). Горжибюс гонит девушек прочь с глаз и заключает комедию словами: «А вы, виновники их помешательства, пустые бредни, пагубные забавы праздных умов: романы, стихи, песни, сонеты и сонетики, — ну вас ко всем чертям!» (Явл. 19).
В предисловии к «Смешным жеманницам» (1660) Мольер, стараясь избежать неприятностей для театра, писал о комедии: «...Она нигде не переступает границ сатиры пристойной и дозволенной...» и дальше: «...Истинные прециозницы напрасно вздумали бы обижаться, когда высмеивают их смешных и неловких подражательниц». Но образы Мадлон и Като метили выше. Хотя их имена — уменьшительные от подлинных имен игравших эти роли актрис труппы Мольера (Мадлон играла Мадлена Бежар, Като — Катрин Дебри), они поразительно созвучны с именами основательницы самого знаменитого прециозного салона Катрин де Рамбуйе (которая присутствовала на премьере) и хозяйки второго по значению салона, писательницы Мадлены де Скюдери, чьи романы «Артамен, или Великий Кир» и «Клелия» фигурируют в речах Мадлон и Като (из второго романа — Карта нежности, о которой говорила Като). Зрителей не могли ввести в заблуждение объяснения Мольера. Успех комедии, носивший характер скандала, был огромен. Если премьера «Смешных жеманниц», шедших в один вечер с трагедией Корнеля «Цинна» (18.11.1659, т-р Пти-Бурбон, Париж), принесла 533 ливра дохода, то второй спектакль (когда весть о новой комедии облетела Париж) дал 1400 ливров дохода. Сатира на могущественные прециозные салоны имела для труппы Мольера печальные последствия: 11 октября 1660 г. главный смотритель королевских зданий Рабютон изгнал ее из Пти-Бурбона, сообщив о решении снести театр и на его месте построить дворцовую колоннаду. Здание было снесено так поспешно, что актеры не успели вынести декорации, которые были уничтожены. Такая злобная реакция на одноактную комедию показывает, что ее тематика не так узка, как первоначально кажется. В образах Мадлон и Като высмеивается не просто искусственный язык прециозниц, но спесь высших сословий, презирающих простых людей. Сатира Мольера возымела действие. Само слово «précieux», известное с XIII века и первоначально означавшее «драгоценный», а с XVII века — «изысканный» (имеющий отношение к прециозным салонам), после комедии Мольера приобрело значение «жеманный» и стало вызывать смех («Précieuses ridicules» — «Смешные жеманницы»).
Изучая источники образов комедии, исследователи высказали гипотезы о влиянии на Мольера произведения Шаппюзо «Кружок женщин», романа аббата де Пюра «Прециозница» и др., но отмечается, что в основе комедии — личные впечатления Мольера.
Первый отклик на «Смешных жеманниц» — пьеса теоретика прециозности Сомеза «Истинные жеманницы», в которой использован сюжет комедии Мольера в полемических целях. Намек на эту пьесу есть в мольеровском «Версальском экспромте»: «Пусть они вешают всех собак на мои пьесы — я ничего не имею против. Пусть они донашивают их после нас, пусть перелицовывают их, как платье, и приспосабливают к своему театру, пусть извлекают из них для себя некоторую пользу и присваивают частицу моего успеха — пусть!».
«Смешные жеманницы» поставили имя Мольера в ряд самых влиятельных писателей эпохи, что позже было отмечено Вольтером в «Веке Людовика XIV».
Текст: Мольер Ж. Б. Собр. соч.: В 2 т. М., 1957. Т. 1. Вл. А. Луков Первой оригинальной пьесой Мольера, то есть пьесой, не учитывающей зрительский спрос, стала комедия «Смешные жеманницы», поставленная в Париже 18 ноября 1659 года. Успех был ошеломляющим и скандальным. Русский перевод не вполне отражает французский смысл названия. Речь идет не просто о кокетстве и жеманницах как таковых, а о прециозности и прециозницах, царивших тогда в столичных салонах. По убеждению прециозниц, все, что относится к повседневности и обыденным человеческим проявлениям, является низменным и грубым. Им нужны были парадизы (как пел Вертинский о прециозницах начала XX столетия), то есть неземные чувства, утонченные выражения. Они грезили идеальностью и презирали грубую материю, а вышла уморительная комедия: «Ах, Боже мой, милочка! Как у отца твоего форма погружена в материю!» - говорит мольеровская героиня своей подруге. Встречаются и более «утонченные» фразы: «портшез - великолепное убежище от нападок грязи»; «нужно быть антиподом здравого смысла, чтобы не признать Париж»; «в мелодии есть нечто хроматическое» и т.п. Многие узнали на сцене салон маркизы Рамбулье, где собиралась парижская фрондирующая знать. «Смешных жеманниц» вследствие закулисных интриг запретили, но всего на две недели. Победило искусство, а слово «прециозный», прежде произносимое с почтением как «изысканный», приобрело комический оттенок и отрезвило многие «прециозные» умы. Мольер. "Смешные драгоценные" В этой пьесе две провинциальные барышни прибыли в Париж поразвлечься и посмотреть город. Их сопровождают женихи, которые им кажутся грубыми и неотесанными провинциальными мужланами. И, как следствие, двое слуг, переодевшись изящными господами вдоволь посмеялись над ними. В русском переводе пьеса называется "Смешные жеманницы", хотя по-французски Les Précieuses ridicules -- это именно "смешные драгоценные". Нюанс, имеющий весьма немаловажное значение. В это время в высшем аристократическом обществе развивается мода на салоны, первым и самым знаменитым из которых был салон мадам Рамбуйе. Она и ее близкие подруги решили рафинировать грубое, как им казалось, провинциальное парижское общество. И вот они начинают культивировать возвышенные чувства, пропагандировать тонкие изящные манеры.
Узнав, что лучшие умы Парижа заседают у Рамбуйе, в салон немедленно явились милейшие маркизы с кружевами на коленках, вечерние остроумцы, посетители театральных премьер, сочинители-дилетанты и покровители муз, авторы любовных мадригалов и нежных сонетов. За ними потянулись светские аббаты, и само собою разумеется, что слетелся рой дам. Сложился своеобразный замкнутый аристократический клуб со своими причудами и особенностям.
В частности, дамы-посетительницы Рамбуйе ввели моду, целуясь при встрече, именовать друг друга "моя драгоценная". Словечко "драгоценная" очень понравилось в Париже и осталось навсегда как постоянное прозвище дам, украшающих гостиную Рамбуйе. Данная мода оказалась заразительной, и вскоре вся дворянская Франция от Парижа до провинции покрылась сетью салонов, копировавших салон Рамбуйе. А за дворянами потянулось и третье сословие, так что салонное движение стало настолько популярным, что "драгоценными" уже называли себя чуть ли не базарные торговки.
Естественно, Мольер не ограничил свой смех только названием. Его жеманницы и водящие их за нос прохиндеи копируют язык и манеры аристократических салонов: "О, драгоценная маркиза, вы прелестны, я не мечтаю ни о чем ином, чтобы быть вашим советником грации (т. е. зеркалом)". -- "Драгоценный маркиз, вы подкладываете дрова любезности в камин дружбы".
Премьера пьесы состоялась 18 ноября 1659 г и в течение считанных дней весть о новой пьесе облетела весь Париж. Успех был настолько велик, что уже через неделю труппа Мольера вдвое увеличила входную плату, и тем не менее театр был полон. Пожаловали на представление и сами "смешные драгоценные" с мадам Рамбуйе во главе. Первый акт они сидели довольно-таки чинно, и даже позволяли себе жеманно посмеиваться над театральным действием. Во втором -- лицо мадам Рамбуйе покрылось красными пятнами, которых никак не удавалось скрыть под пудрой, а с третьего, после того как она словно вентилятором обмахивала себя веером, кавалеры вынуждены были транспортировать ее тело из зала во избежание апоплексического удара.
Бедную мадам, посетившую спектакль в сопровождении любовника буквально доконало ставшие хитом сезона и вошедшие с тех пор в пословицу стихи
Пока, не спуская с вас взора, Я любовался вами в сиянии дня, Ваш глаз похитил сердце у меня. Держите вора, вора, вора! Посетители салона мадам Рамбуйе были лица весьма влиятельные и пьесу -- нет не запретили: там же все были люди литературные, уважающие иные эстетические принципы -- пришлось снять: труппе вдруг было отказано в аренде, начались другие придирки. Так бы этой пьесой славный путь Мольера-драматурга мог начаться и завершиться, тем более что насмешник не ограничился смешными драгоценными, а попутно задел и соперничавшую с его труппой славный коллектив Королевского бургонского театра и профессоров Сорбонны, если бы комедию не прочитал сам король Луи XIV, посмеявшись над нею до упаду. Поскольку все эти салонные дамы входили в самый высший придворный круг, ссориться c которым открыто королю было не след ("не все могут королю"), то пьеса была в самый раз, чтобы насолить своим лучшим друзьям. Все же в последующем Мольер вынужден был смягчить ряд нападок, а в предисловии ко второму печатному изданию (первое вышло на волне успеха без его ведома и еще более усугубило ситуацию) рассыпался в уважении к "смешным драгоценным", уверяя, что против них у него ничего нет, а только против их неумных подражателей.
"Смешные драгоценные" стали одной из самых популярных пьес драматурга, вот уже столетия не сходящих со сцены всех европейских театров. Ведь ее сюжет был и продолжает оставаться актуальным. Всегда находятся люди, объявляющие себя высшим светом, а если чуть-чуть поскрести, то окажется, что под всякими там резюме, бизнес-планами, аналитическими и экспертными оценками, евроремонтом, оксфордским образованием скрываются дикари, напалявшие все это на себя как негры стеклянные бусы, и думающие что так они приобщились к цивилизации.
"К нам просвещение не пристало , И нам досталось от него Жеманство -- больше ничего" Не удивительно, что именно Мольер и именно в петровскую эпоху смены бород на парики, был одним из первых переведенных на русский язык тогдашних западных авторов. "Г о р ж ы б у с. Есть нужно даты так великыя деньги за вашы лица изрядныя. Скажыте мне нечто мало что соделалысте сым господам, которых аз вам показывах и которых выжду выходящих з моего двора з так великым встыдом..." -- такими словами шут Петра I Король самоедский перевел пассаж, ныне звучащий как: "Г о р ж ы б у с. Вот уж действительно, нужно тратить деньги на то, чтобы вымазать себе физиономии! Вы лучше скажите, что вы сделали этим господам, что они вышли от вас с таким холодным видом..."
Однако "смешные драгоценные" оказались далеко не такими простыми тетками, и им удалось перенести полемику в века. В начале XXI века вдруг оказывается, что многие из них -- М. Скюдери, мадам д'Юрфе -- облагородили французский язык, их мадригалы и пастушеские романы проникнуты тонким психологизмом, в то время как Мольер со своей комедией -- это просто шут, потешающийся над тем, чего он не понимает. Одним словом попсовый автор XVII века. "Лишенное своих привилегий, политических и социальных, теснимое со всех сторон нарождающимся миром чистогана и пошлости, первое сословие (т. е. дворянство) искало форм самозащиты, равно как и сохранения своей самоидентичности. И именно 'прецизиозность' стала тем средством, каким аристократия пыталась сохранить свои ценности перед лицом надвигающегося кризиса утраты всеми слоями общества своей особости... Мольер [в данном случае] выступает как рупор новых разрушительных нигилистических идей нарождающегося буржуазного общества"
-- во как выражаются нынешние "смешные драгоценные" (из сборника "Быть женщиной в XVII в", изданного в Париже в 2004 г). Тут тебе ни хры-хры. (Соколов Владимир Дмитриевич "Вечные сюжеты" -- 4)
Историю «оплеванной голубой гостиной» маркизы Рамбуйе, по меткому выражению Михаила Афанасьевича Булгакова, стоит изучать хотя бы для того, чтобы поразиться, до каких пределов идиотизма могут дойти умные (в принципе) люди.
Маркиза Рамбуйе была утонченнейшим человеком, и притом с самого детства. И попадаются же такие натуры! Конечно, трудно осмеять прециозную тусовку круче, чем это сделали Мольер с Булгаковым. Но я тоже постараюсь от них не отстать и повеселить наших читателей, утомленных тяготами походной жизни, правдивым рассказом о салонных нравах. Итак, в знаменитом голубом салоне госпожи де Рамбуйе, этом оазисе изящества и утонченности посреди пошлого, вульгарного и грязного Парижа, собирались поболтать драгоценные парижские дамы, маркизы и литераторы. Здесь они высиживали драгоценные законы об отношениях между мужчинами и женщинами. По этим законам женщина всегда на пьедестале, и мужчина может смотреть на нее только снизу вверх. Причем взгляд снизу вверх следует понимать не как непристойное запускание глаз под юбку, а только как свободное от всех земных страстей мечтательное и набожно-очарованное созерцание высшего существа. Женщина вправе требовать от мужчины почитания, обожания и служения. В награду мужчине может быть обещана дружба и нежное отношение. Но - не больше. Чистые, как ангелы, драгоценные дамы, правда, вынуждены порою этими принципами по отношению к мужчинам пренебречь, но это не значит, что обожатели драгоценных дам могут даже подумать о том, чтобы воспользоваться открывшимися при этом греховными возможностями. Необходимо, словом, удовлетворяться исключительно воздушной, бескровной и бестелесной любовной игрой. Идеальный мужчина в понятии этих ханжей питался пыльцой и нектаром, а размножался почкованием. По нашим источникам, нашелся только один маньяк, полностью удовлетворявший критериям драгоценного отбора. Это герцог де Монтозье. Двенадцать лет (!) он окучивал Жюли д'Анженн (старшую дочь маркизы Рамбуйе) мадригалами, сонетами, рондо и остротами, пока она (потеряв, должно быть, всякую надежду от него отделаться) не дала согласия на брак. Причем было ей тогда тридцать девять лет! Вот уж воистину: легче изнасиловать, чем соблазнить. Нежные, как лепестки роз, уста этих высших существ не могли, конечно же, раскрыться для грубой, повседневной речи. И для собственного употребления они вывели особенный язык, в котором выражения и слова, осужденные как вульгарные, были заменены более тонкими и изящными. Скопившуюся "драгоценную" лексику издал один из посетителей салона, писатель Антуан Бодо Сомэз в "Le grand dictionnaire des Pretieuses" (Большой словарь драгоценностей), вышедшем в Париже в 1660 году. Этот странный словарь содержит в алфавитном порядке словарный набор голубого салона, который иначе, чем белибердой, не назовешь. Здравым умом трудно постичь, почему им не годилось слово "окно" и почему его надо было окрестить "дверью стены", причем слово "дверь" тоже было в свою очередь выброшено за окно, а водворен на его место "верный страж". У драгоценных дам не было ни глаз, ни ушей, ни зубов, ни рук, ни ног. Глаз как "зеркало души" еще пережил прошедшие с тех пор времена, пристроившись в языке нашей эпохи как общее место, но почему "зеркало" в свою очередь сослано и перетолковано как "советник грации", понять трудно. "Нос" фигурирует в словаре как "врата величавого", причем надо знать, что "величавый" означает "ум, мозг". "Зубы" - "меблировка уст". "Рука" - "прекрасный двигатель". Ладно, хотя лично мне такое сравнение навевает гаденькие мысли… Но кому пришло в голову назвать "ноги" "милыми страдальцами"? Потому что они должны носить тело? Ну, им виднее… Продолжаем веселиться: а знаете ли вы, что если дама уставала, она могла сесть на стул, то есть, - пардон - на "удобства собеседования". И чем она садилась? Почему-то эта часть тела получила название "нижнего лукавого".(le ruse inferior - что в переводе с французского означает- аццки жжот!)
- Интересно получается, - возмутился поручик Ржевский. – Ж*** есть - а слова нет? И все-таки не совсем подходил драгоценный язык к теории платонической любви, потому что груди получили название "подушечки любви". Вот вам и платонические отношения. И уж совсем оригинально, что вздох замужней женщины в начале беременности назывался: "стук дозволенной любви" (справедливости ради надо отметить, что стук (а местами и скрип), скорее всего, был, но значительно раньше…). Метафорический перенос приводит на память слово "дверь", но оказывается выражение "стучать в дверь" очень грубое, фи, господа. Правильно сказать будет - "заставить говорить немого".Это ж как для этого стучать надо, и главное чем? Но хватит критиканствовать. Насладимся творением господина Бодо Сомэза без всяких комментариев:
Ночь - богиня теней. Луна - факел ночи.
Звезды - родители удачи и склонностей.
Свеча - восполнение дня (нет, не могу удержаться от уточнения, что свеча не медицинская, а обычная).
Бумага - немой толкователь сердец.
Книги - немые мастера.
Книготорговля - усыпальница живых (!!!) и мертвых.
Поэт - младенец, кормящийся грудью муз (повезло мужику).
Врач - внебрачный сын Гиппократа. Словарь служит вместе с тем и кладезем образцов драгоценной беседы. Несколько примеров будет достаточно, а то как бы нашими читателями не овладел "великий пост развлечения", т. е. скука. Я очень люблю остроумных людей: К остроумным людям испытываю страстную нежность. Вы говорите очень длинно: Кажется, что во время беседы вы только и делаете, что роняете капельки мыслей. (Слава Богу, что только мыслей) Эти слова очень грубы: Чувствительный слух страдает при звуке этих слов. Эта мадемуазель очень остроумна: Эта мадемуазель не что иное, как экстракт человеческого духа (или иными словами, бульонный кубик со вкусом человека) От этой мадемуазели можно добиться, чего хочешь: У этой мадемуазели приятные добродетели.(Да уж, добродетели и правда, видимо, весьма неплохие) Мадемуазель начинает стареть: Снег лица мадемуазели начинает таять.
И в заключение – шедевр прециозной мысли:
Ваша собака здесь нагадила: Ваша собака вела себя преувеличенно.
Сообщение: 4038
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
22
Отправлено: 08.03.10 01:47. Заголовок: До чего же субъектив..
До чего же субъективно и однобоко данное суждение о роли салона мадам де Рамбуйе.
Даже не смотря на довольно нелепый словарь терминов, салон госпожи де Рамбуйе собрал элиту французского общества. Да, в "Гостиной" занимались не ученичеством (для этого уже, слава Богу, существовала Академия), но всё же читали стихи, ставили театральные постановки, вели беседы, повышая искусство их ведения, обсуждая не "Блондинку в шоколаде" в лице Ксюши Собчак и не "Секс" с Анфисой Чеховой.
Кстати говоря,
цитата:
Двенадцать лет (!) он окучивал Жюли д'Анженн
"окучивал" Монтозье Жюли не двенадцать лет, а все четырнадцать.
Отправлено: 08.03.10 02:28. Заголовок: МАКСимка пишет: До ..
МАКСимка пишет:
цитата:
До чего же субъективно и однобоко данное суждение о роли салона мадам де Рамбуйе.
Но остроумно! Представьте, МАКСимка , как же сложно общаться с дамой, которая падает в обморок, когда слышит слово "зад". А чтобы с ней было от слова "перед" даже страшно себе представить!
Отправлено: 12.03.10 16:45. Заголовок: Отрывок из : Игорь Ш..
Отрывок из : Игорь ШАЙТАНОВ Искусство европейской комедии в XVII веке Мольер
Вторым и ещё более шумным успехом Мольера в Париже была премьера 18 ноября 1659 года пьесы «Смешные жеманницы» («Les prеcieuses ridicules»). Точно передать на русский язык название сложно, ибо французское precieuses имеет силу культурного термина, который тогда и следовало бы оставить как прециозницы, носительницы определённого стиля. М.Булгаков переводит его «Смешные драгоценные», объясняя, что этот культурный стиль получил своё название от того, что при встрече посетительницы салонов, демонстрируя свою изысканность и утончённость, именовали друг друга "моя драгоценная". Также — только с поправкой на архаический стиль времени — звучит это название у того, кто первым попытался дать перевод комедии на русском языке, — у Петра Первого: «Драгыя смеянные» (в бумагах императора сохранилось лишь самое начало пьесы).
Действие происходит в доме почтенного горожанина-буржуа Горжибюса. Его дочь Мадлон и племянница Като отвергают поклонников — Лагранжа и Дюкруази, поскольку те не маркизы, не бывают в лучшем обществе, в общем, поскольку не находят в них прециозности. Все имена требуют комментария, ибо в каждом из них — свой намёк, своя реальная подоплёка. Имена поклонников не выдуманы — это настоящие имена актёров труппы, играющих эти роли (Лагранж знаменит тем, что на протяжении многих лет вел "реестр" всех дел театра Мольера). В фарсовой традиции той эпохи было принято, чтобы псевдоним известного комического актёра превращался в своего рода амплуа, в маску. Так было с Жодле, который в данном спектакле, как и всегда, под своим сценическим именем играл одного из лакеев. Второго — Маскариля (в самом имени звучит слово "маска") — играл Мольер. Однако с Лагранжем и Дюкруази случай иной — это не маски, а реальные фамилии, за которыми — обычные люди, не маркизы, не прециозники.
Этот акцент на их обычности, человечности здесь и важен, поскольку именно эти свойства неприемлемы для девиц: Мадлон и Като. Едва ли зрители, многие из которых были многолетними посетителями салонов, могли забыть, что имя основательницы первого из салонов маркизы де Рамбуйе — Екатерина. А имя самой модной прециозной писательницы — Мадлон де Скюдери. В духе её романов девицы перекрещивают себя в Аминту и Поликсену.
Отвергнутые поклонники решают отомстить. Теперь они посылают своих лакеев — Маскариля и Жодле — сыграть роль маркизов, якобы привлечённых изяществом и прелестями новоявленных прециозниц. Мольер играл в огромном парике, который подметал пол при каждом поклоне. Всё и в одежде, и в языке, и в поведении было несуразно преувеличено, но лишь с тем, чтобы лишь ещё более подчеркнуть, сделав явной, несуразность прециозного стиля. Пародия и непосредственно метит в литературное продолжение этого культурно-бытового вкуса. Маскариль читает свой экспромпт-комплимент:
Ого! Какого дал я маху: Я в очи вам глядел без страху, Но сердце мне тайком пленили ваши взоры. Ах, воры! воры! воры! воры!
Слушательницы в восторге, оценив изящество и непринуждённость. Но автор не упускает случая привлечь внимание и к своим отдельным удачам:
"Маскариль. Обратили вы внимание, как начинается первая строка? Ого! В высшей степени оригинально. Ого! Словно бы человек вдруг спохватился: Ого! Возглас удивления: Ого!"
Да, соглашается Мадлон, "я бы предпочла быть автором одного этого Ого! нежели целой эпической поэмы". Налицо все черты, так ценимые прециозной культурой: неожиданность, оригинальность, непринуждённость творчества, в котором не должно быть труда, но лишь мгновенно обнаруживающий себя дар остроумия.
Мольер сыграл пародию на прециозность перед носителями этой культуры. Рискованно, но он победил. Выходя из театра, литератор Менаж сказал знаменитому блюстителю литературных правил поэту Шаплену: "Мы с вами одобряли все те глупости, которые были здесь только что так остроумно и справедливо осмеяны; но поверьте мне, нам придётся сжечь то, чему мы поклонялись, и поклониться тому, что сжигали".
Это была счастливая и полная, ибо пришедшаяся чрезвычайно ко времени, победа. Людовик XIV спешил расстаться со стилем, так кстати побеждённым Мольером, как с напоминанием о фрондёрах, над которыми он восторжествовал на поле боя — в парламенте и которых теперь предстояло превратить в совершенных придворных совершенного двора. В этом смысле реформа нравов, затеянная Мольером, была уместна в королевском плане преобразований. Труппа Мольера получает королевский пенсион и с 1660 года играет во дворце Пале-Рояль (после того как из-за происков врагов здание Пти-Бурбон было снесено).
Монтозье Шарль (Шарль де Сент Мор, герцог de Montausier, 1610-1690) - франц. государственный деятель; был воспитателем дофина, сына Людовика XIV; под его наблюдением Боссюэ и Гюэ издали классиков in usum Delphini. М. отличался строгой нравственностью и прямотой; он считается прототипом мольеровского "мизантропа". Его жена Жюли-Люсин д'Анженн, дочь маркиза де Рамбулье (1607-1671), известная своим умом и красотой, сделала дом М. собранием известнейших ученых, поэтов, художников. В 1661 г. она была назначена воспитательницей королевских принцев и принцесс. Подаренный ей мужем альбом "Guirlande de Julie" с цветами, нарисованными лучшими художниками, и собственноручно вписанными стихотворениями известнейших поэтов того времени, появился в печати в 1784 и 1824 гг. В светских салонах царила прециозная любовь. Подражая героям пасторальных и галантно-героических романов, дочь знаменитой владелицы салона маркизы де Рамбуйе Жюли вышла замуж за герцога Монтозье после 14 лет его самых изысканных платонических ухаживаний. (Луков Вал. А., Луков Вл. А. Концепт любви в мировой культуре) Мольер написал новую пьесу «Мизантроп, или Желчный влюблённый». На сей раз драматург вывел в ней своего врача Мовиллэна. На самом деле скандал разразился, как говорится, не по адресу. На премьере парижане, как всегда, принялись искать в героях пьесы действующих прототипов. Многие посчитали, что герой пьесы это воспитатель дофина герцог де Монтозье. Сам герцог не имел никакого представления о пьесе, но сразу решил, что если Мольер вывел его (как утверждала публика), то уж конечно в смешном виде. Монтозье пришёл в ярость и заявил, что изобьёт комедиографа до смерти палкой. Мольер, и без того страдающий душевным разладом, пришёл от такой вести в неимоверный ужас и надолго слёг в постель. Эта история имеет продолжение. Они всё же встретились – Мольер и Монтозье, на показе пьесы «Мизантроп». Герцог вызвал к себе дрожащего от страха Мольера, обнял его и сказал, что относится к нему с необыкновенной симпатией, что ему лестно быть прототипом такого благородного героя, как Альцест. Самое смешное заключалось в том, что Мольер, создавая Альцеста, даже в мыслях не имел в виду герцога Монтозье. Герцог де Монтозье Шарль де Сен-Мор (1610-1690) - завсегдатай салона маркизы Рамбуйе, женившийся на ее дочери Жюли. Покровительствовал прециозным поэтам. Был известен своим мрачным желчным нравом, педантизмом и суровостью. Один из искуснейших каллиграфов новейшего времени был Николай Жарри, родившийся в Париже в 1620 г. и умерший ок. 1674 г. Из его трудов славится особенно Guirlande de Julie - сборник стихотворений, сочиненных лучшими поэтами той эпохи и поднесенный герцогом де Монтозье его невесте, Юлии д'Анженн. Этот сборник, в 30 листов, снабжен заглавным листом, на котором нарисована гирлянда цветов знаменитым художником Робером, а на каждом последующем листке повторен один из цветков, входящих в состав всей гирлянды. (Энциклопедия Брокгауза и Эфрона)
Отправлено: 12.03.10 17:41. Заголовок: По : АЛЕКСАНДР ДЮМА..
По : АЛЕКСАНДР ДЮМА ЖИЗНЬ ЛЮДОВИКА XIV
У маркизы Рамбулье было семеро детей. Старшая дочь — г-жа Монтозье, вторая — г-жа д'Иер, сын — г-н Пизани, второй сын умер на восьмом году жизни; тремя последними детьми были г-жа Сент-Этьенн и г-жа Пизани, которые как и г-жа д'Иер, стали монахинями; наконец — Клара-Анжелика д'Анженн, первая жена графа Гриньяна.
Г-жа Монтозье до замужества звалась Юлия-Люсиль д'Анженн. Женщина редкой красоты, она имела множество обожателей, к числу которых принадлежали маркиз Монтозье и его младший брат де Салль. Приехав в Париж, Монтозье пожелал представиться г-же Рамбулье, для чего обратился к жене Жана-Альфреда д’Обри, состоявшей в дружеских отношениях с семейством маркизы. Обращаясь к советнице со своей просьбой, маркиз допустил какую-то стилистическую неточность.
— О! — воскликнула советница. — Разве можно представить маркизе человека, который не умеет хорошо говорить по-французски? Научитесь сначала говорить, г-н провинциал, и тогда я вас представлю! — Она действительно решилась представить г-на Монтозье в доме маркизы Рамбулье не прежде трех месяцев, в течение которых она сама давала ему уроки правильной речи.
Познакомившись с маркизой, Монтозье немедленно объявил себя поклонником ее дочери и стал просить ее руки. Маркиза, считая себя искусной ворожеей, в особенности в угадывании судьбы человека по линиям на ладони, попросила предварительно показать руку. Бросив беглый взгляд на ладонь, маркиза воскликнула:
— Ах, нет, нет! Я ни за что не выдам за вас мою дочь! Я вижу по вашей руке, что вы убьете женщину! — И сколько Монтозье ни настаивал, он не мог получить другого ответа.
М-ль Рамбулье также была большой охотницей до гаданий. Однажды она вышла с м-ль де Бурбон, впоследствии женой герцога де Лонгвиля, на балкон и стала забавляться угадыванием имен прохожих.
— Я готова держать пари, — говорила м-ль Рамбулье, — что этого прохожего крестьянина зовут Жаном. — И девушки тотчас сделали ему знак подойти.
— Послушай, — сказали они, — ведь тебя зовут Жан, не правда ли?
— Да, милостивые сударыни, но у меня есть и другое имя. К вашим услугам! — И низко поклонившись, крестьянин ушел.
Однако возвратимся к маркизу Монтозье. Храбрый, отличившийся во многих сражениях офицер и удачливый любовник он также имел дар предсказывать будущее. После долгого и бесполезного ухаживанния за м-ль Рамбулье он собрался на войну, и, прощаясь с ней, в ответ на «До свидания!» со вздохом сказал:
— Нет, не до свидания, прощайте!
— Почему вы так говорите? — слегка удивилась м-ль Рамбулье.
— Потому что я на этой войне буду убит! — еще раз вздохнул маркиз. — А мой брат будет счастливее меня и женится на вас.
Друзья посмеивались над этим пророчеством, но через три месяца узнали, что Монтозье был убит камнем в голову. Причем, он умер не сразу, ему хотели сделать операцию на черепе, но раненый отказался, заявив, что и без него на свете много дураков.
Прибавим, что маркиз Монтозье первым начал носить парик, и впоследствии это вошло в моду. Де Салль, младший брат, став маркизом Монтозье, действительно ухаживал за м-ль Рамбулье целых 12 лет, но устрашенный отказом, сделанным его брату, до тех пор не решался объявить о своем намерении, пока не получил чин генерал-майора и место губернатора в Эльзасе. За четыре года до свадьбы он подарил м-ль Рамбулье знаменитую, наделавшую много шума «Гирлянду Юлии».
Скажем несколько слов об этом. «Гирлянда Юлии» была ничем иным, как великолепным альбомом, на каждой странице которого был нарисован цветок и написаны стихи, принадлежавшие самым известным тогда любителям литературы и посвященные м-ль Рамбулье. Манускрипт был продан в 1784 году английскому книготорговцу Пейну за 14 510 франков.
Когда м-ль Рамбулье выходила за робкого маркиза замуж, ей было уже 38 лет. Их венчал епископ Грасский Годо, старый знакомый и друг семейства Рамбулье, бывший также одним из ревностнейших поклонников м-ль Рамбулье, по каковой причине, а также из-за маленького роста, получивший прозвище «карлика принцессы Юлии».
Оставим новобрачных наслаждаться их медовым месяцем, доставшимся ценой двенадцатилетнего испытания, и перейдем к г-ну Пизани. В детстве он был чрезвычайно ленив и, несмотря на увещевания своего гувернера Шавароша, вовсе не хотел учиться, даже просто читать. Будучи мал ростом и некрасив, юноша боялся, как бы его не сделали духовным лицом, поскольку очень хотел стать военным.
Пизани было уже 20 лет, а между тем он все еще не определился. Наконец его желание исполнилось — он побывал во всех кампаниях при герцоге Энгиенском и показал себя хорошим офицером. Однако ему не было суждено долго прожить, и 3 августа 1645 года, в битве при Нордлингене, он был убит, а маршал Граммон, в отряде которого он тогда состоял, приказал с почестями похоронить своего храброго сослуживца.
Нам остается сказать еще несколько слов о другой дочери маркизы Рамбулье, Кларе-Анжелике д'Анженн. Она также была весьма ученой дамой, как и ее сестра — тогда этих женщин называли «precieuses». Один дворянин из Ксентонжуа, большой приятель маркиза Монтозье, говорил, что пока м-ль Клара находится в доме своей матери, он не осмелится ступить в него ногой, поскольку до него дошли слухи, будто ученая девица всегда падает в обморок, когда слышит какую-нибудь не правильность в речи, а друг маркиза не считал себя «хорошо» образованным. М-ль Рамбулье стала графиней Гриньян, когда Мольер поставил в 1659 году свою комедию «Les Presieuses ridicules» («Смешные жеманницы»); она присутствовала на первом представлении пьесы, и узнавшая ее публика обратила на нее пристальное внимание.
Мы оставили наших новобрачных наслаждаться медовым месяцем, обратимся же опять к ним и посмотрим, что с ними происходит. Спустя некоторое время маркиза разрешилась от бремени — честь и слава маркизу Монтозье! — двумя сыновьями и дочерью. Мальчики жили недолго, а девочка стала подобно матери и бабушке чудом природы. Едва отнятая от груди, она оказалась предметом общего удивления и получила место между учеными женщинами отеля Рамбулье. Однажды, когда ей было пять лет, она взяла маленький стульчик, села возле бабушки и, протянув ручку, сказала:
— А что, бабушка, поговорим-ка о государственных делах! Мне ведь с сегодняшнего дня пошел шестой год, я уже не маленькая! — Надо заметить, что во времена Фронды и старый, и малый любили поговорить о политике, хотя многие понимали в ней не много больше пятилетней внучки маркизы.
Расскажем еще один анекдот об этой умной девочке.
Однажды герцог Немурский, бывший тогда архиепископом в Реймсе, сказал ей, что хочет на ней жениться.
— Смотрите за вашим архиепископством, — отвечала мадемуазель, — пасите лучше свое стадо, оно лучше меня!
Г-н Годо однажды спросил девочку:
— А давно ли, сударыня, ваша кукла отнята от груди?
— А вы? — в свою очередь спросила та.
— Как, я? — удивился епископ.
— Без сомнения, я могу вас об этом спросить, поскольку вы ростом не выше моей куклы.
Отправлено: 18.04.10 22:11. Заголовок: Портрет Жюли д'Анженн в костюме Астреи.
Клод Деруэ Портрет Жюли д'Анженн в костюме Астреи. Около 1640 года. Музей изящных искусств Страсбурга.
Жюли д'Анженн, герцогиня де Монтозье (1607 - 1671) и ее супруг Шарль де Сен-Мор, герцог де Монтозье (1610-1690). Он был родом из Турени. Гугенот, но перешел в католичество в 1645 году, дабы обвенчаться с Жюли. Во время Фронды был безусловно верен королю. Король даровал ему герцогство в 1664 году и назначил воспитателем дофина в 1668. У герцога де Монтозье и Жюли д'Анженн был лишь один ребенок — Мари Жюли де Сент-Мор (1647 — 1695), в 1664 г. вышедшая замуж за Эмманюеля II, графа де Крюссоля, который в 1674 г. стал герцогом д'Юзесом и пэром; герцогиня оставила после своей смерти большие долги, и ее наследникам пришлось отдать кредиторам принадлежавший ей замок Рамбуйе вместе со всеми его угодьями.
Жюли-Мари де Сент-Мор де Монтозье, дочь Жюли д'Анженн и внучка маркизы де Рамбуйе.
В собрании герцога Омаля хранится принадлежащая Жюли и Шарлю книга - первый сборник Мольера с четырьмя пьесами. Кстати, там есть и "Смешные жеманницы". На обложке - их совместная монограмма. (J C)
Жюльетта Бенцони Шарль де Сент-Мор, герцог де Монтозье
Однажды холодным и хмурым январским днем 1631 года суровый Шарль де Сент-Мор, маркиз де Монтозье, которого скорее тащил на буксире, чем просто вел с собой его друг, разбитной и нарядный граф де Гиш, вошел в особняк, принадлежавший семье де Рамбуйе. Вошел и остановился потрясенный. Куда он на самом деле попал? То ли прямиком в рай, то ли в одно из тех очаровательных увеселительных мест, где сам дьявол охотнее всего расставляет свои ловушки.
Правду сказать, в подобных предположениях присутствовал здравый смысл. Двадцатилетнего солдата, воспитанного в строгих протестантских принципах, роскошь и элегантность знаменитого особняка могли не то что удивить, они вполне могли поразить его до глубины души. Впрочем, такое впечатление этот особняк производил не на него одного. Весь Париж только и говорил, что о нем. При дворе, да и во всем городе не было человека, который не мечтал бы туда попасть и увидеть своими глазами пресловутую «голубую комнату», о которой рассказывали настоящие чудеса.
Все началось двадцать лет назад, когда прекрасная маркиза де Рамбуйе, урожденная Катрин де Вивонн, и ее супруг решили устроить салон в большом красивом особняке на улице Сен-Тома-дю-Лувр, унаследованном ими от отца маркизы.
После всех ремонтов от старого жилища мало что осталось, а в нынешнем больше всего удивляли три новшества: во-первых, лестницу сместили из центра строения в сторону (это позволило открыть целую анфиладу гостиных); во-вторых, сделали множество застекленных наружных дверей, ведших на террасы и балконы; а третьим и главным чудом стала голубая спальня маркизы, где она и собиралась принимать своих «придворных». В те времена стены в апартаментах обычно были красными или темно-коричневыми. Здесь же и потолок был окрашен в ярко-голубой цвет. Стены затянули имитацией лазурно-золотой парчи в алых и белых разводах. Кругом висели великолепные живописные пейзажи и картины на религиозные сюжеты. Пол был покрыт роскошным турецким ковром. Посреди комнаты возвышалась изумительной красоты кровать, золототканые оборки постели и стеганые одеяла были сделаны из привезенных из Брюгге шелков и обшиты серебряным позументом. Балдахин из прозрачного газа, под которым, как правило, в весьма грациозной позе полулежала хозяйка дома, неизменно одетая в золотую парчу и кружева, поднимался почти до потолка.
У маркизы было хрупкое здоровье, именно поэтому она и решила принимать гостей, лежа в постели (тогда говорили – «в алькове»). Госпожа де Рамбуйе любила свет, любила жизнь, хорошее общество, элегантность и изысканность. Она ненавидела всякого рода вульгарность и грубость, которые так пышно расцвели в крутые времена славного короля Генриха IV. Таким образом она надеялась создать свой маленький мирок, нечто вроде башни из слоновой кости. Здесь собрались коллекции приятных ей вещей, способных к тому же привлекать в дом многочисленных друзей. Дом посещали представители самых благородных семейств, которых эта полуитальянка, родившаяся в Вечном Городе от брака посла Франции и римской принцессы Джулии Савелли, тщательно отбирала в высшем обществе. Конде, Конти, Бассомпьер, Лианкур, Сен-Люк, Шомберг, Сен-Жеран, Гемене – все они приобрели приятную привычку каждый вечер появляться у Катрин де Рамбуйе.
Но по мере того, как проходило время и подрастали дети (шесть дочерей и один сын), маркиза понемножку меняла привычки: теперь, кроме своих друзей-аристократов, она стала приглашать и лучшие умы эпохи. Она страстно любила литературу, признавала только прекрасный, чистый язык, и ничто в мире не раздражало ее так, как грубоватые выражения, которые – все с тех же веселых времен Генриха IV – вошли в обиход у самых что ни на есть шикарных и высокопоставленных дам. Именно тогда в особняк стали приходить Малерб, Ракан, брат и сестра Скюдери, одинаково уродливые, но в равной степени искрящиеся остроумием.
В очень скором времени знаменитая голубая комната наполнилась отзвуками сонетов и катренов, здесь стали происходить состязания в остроумии и концерты. Как никто, умевшая вести и оживлять беседу маркиза старалась погрузить своих друзей в галантную атмосферу, где все приветливы и любезны друг с другом и каждый способен блеснуть интеллектом. В конце концов о гостеприимстве Катрин де Рамбуйе, о ее редкостной щедрости и о роскоши, с какой она принимала друзей, стали ходить легенды.
И вот именно в этот несколько жеманный кружок избранных, самых изысканных и самых утонченных людей своего времени неожиданно попал Монтозье. Он явился прямо с поля битвы в Германии, еще не остывший от суровых радостей военной службы. Его появление оказалось полной неожиданностью для всех, а главное – для него самого.
Тем не менее он любезно поклонился хозяйке дома, все еще прекрасной, несмотря на уже миновавшее сорокалетие. Она представила его такому количеству элегантных людей, что у бедняги просто голова пошла кругом. Но еще больше она закружилась, когда он познакомился со старшей дочерью маркизы. Она царила в собственном окружении, состоявшем из лучших умов эпохи. Здесь, подобно дирижеру оркестра, верховодил самый усердный из ее поклонников – поэт Вуатюр.
Двадцатитрехлетняя Жюли д'Анженн была прекрасна… Конечно, не так прекрасна, как утверждали многочисленные льстецы, но все же, все же… Высокая, темноволосая, с большими глазами, отличным цветом лица, королевской осанкой и божественной поступью, она не была классически красива, но это вовсе не мешало ни самому Вуатюру, ни его собратьям по перу с редкостным упорством сравнивать ее поочередно со всеми богинями, со всеми музами, со всеми нимфами и со всеми цветами мироздания. Девушке непрерывно курили фимиам. Она привыкла к существованию в этом ароматном облаке. Монтозье застенчиво, как всякий влюбленный, захотел присоединить свой голос к этому античному хору. Он быстро сообразил, что не получит шанса быть услышанным, если не станет поступать точно так же, как все остальные: рифмовать, сочинять, прославлять в стихах и прозе прелести божественной Жюли и ее матушки.
В тот день, впрочем, самого большого успеха в хоре поклонников добился Венсан Вуатюр, заявивший, что ревнивые боги обратили прекрасную Жюли в бриллиант.
– Это камень несравненной красоты, но холодный, бесчувственный, упорный и властный, его не способна разрушить никакая сила. Он сопротивляется железу так же, как и огню!
– Сударь, – застенчиво уточнил Монтозье, – если вы поместите бриллиант в огонь, он сгорит…
– Вот в чем превосходство нашей богини, – вмиг нашелся поэт, которому не приходилось лезть за словом в карман. – Ничто не может поглотить ее, даже огонь небесный!
Раздались бурные аплодисменты, и Артенис, так называли в этом кругу мадам де Рамбуйе, протянула руку для поцелуя счастливому поэту. Жюли заявила, что в мире нет существа, способного сравниться с этим посланцем самого Аполлона, чем ясно дала понять Монтозье неуместность его вмешательства.
Несчастного, таким образом, грубо оттолкнули. Он вышел из особняка Рамбуйе разгневанным и обиженным.
– Вот тебе, пожалуйста. Эта женщина мне нравится. Она покорила меня с первого же взгляда. Но как только я решился что-то сказать насчет вздора, который несет этот Вуатюр, меня высекли, как мальчишку! – возмущался он, рассказывая о случившемся своему другу де Гишу. – Ноги моей больше не будет в этом доме! Никогда в жизни!
– Напрасно, старина, в твоих рассуждениях не хватает логики, – попытался урезонить его де Гиш. – Только что ты признался мне, что любишь эту девушку, и вот уже клянешься, что твоей ноги не будет в ее доме! Разберись, чего ты хочешь на самом деле. Если ты действительно мечтаешь о том, чтобы завоевать Жюли, тебе придется подчиниться законам, царящим при ее дворе. С самого раннего детства ее приучили к неумеренным дифирамбам. Ты даже не представляешь, какое невероятное количество рондо, сонетов, стихов всех видов и сортов ей посвящено. Она привыкла к фимиаму и без него, я думаю, не могла бы жить…
Монтозье, сделав выводы из сказанного, окунул перо в чернила и постарался внести свою лепту в стройный хор голосов, в унисон восхваляющих прекрасную Жюли. Это далось ему не без труда и не без страданий. Кроме стишков и букетов, которые Жюли встречала с олимпийским спокойствием, ему требовалось еще, как это было принято среди воздыхателей своей красавицы, усердно посещавших особняк Рамбуйе, совершить путешествие по Карте Нежности. Она появилась на свет благодаря лирическим фантазиям мадемуазель де Скюдери. Там были деревни под названием «Любезные записки» или «Прелестные стихи», озеро Привязанности. Путешественнику следовало отступить на позиции Покорности, чтобы потом на продолжительное время оккупировать (увы, не при помощи военной силы!) селение под названием «Бесконечная Предупредительность». Оттуда открывался прямой путь к «Любовным посланиям». Следовало избегать как озера Безразличия, так и моря Враждебности, кораблекрушение в котором могло стать роковым…
Вся эта изящная галиматья раздражала и возмущала Монтозье. Несколько раз наш протестант чувствовал, что вот-вот взорвется. Тогда он сбегал в армию (в 1638 году его назначили бригадным генералом) и там от всей души чертыхался, ругался, ворчал, злился, разносил всех в пух и прах, носился с места на место, рубил сплеча, орал во весь голос чудовищные проклятия, которые повергли бы в ужас его прекрасную Жюли. Благодаря всему этому в подобных кампаниях, особенно в Эльзасской, где король поручил ему командование корпусом, Монтозье быстро становился самим собой. Но именно тогда его снова начинал терзать на время забытый образ красавицы. Пресытившись криками и драками, бедный влюбленный принимался мечтать о ее огромных глазах, о дивной атмосфере ее дома… и тут же вспоминал о многочисленных лоботрясах, ежедневно осаждающих этот дом в то время, как он сам исполняет свой солдатский долг.
И тогда он вскакивал в седло, пулей несся в Париж, успевая по пути загнать не одну несчастную лошадь, и вваливался, еще пропахший порохом и разгоряченный битвой, но увенчанный лаврами и возлагающий на это все большие надежды, в особняк Рамбуйе. Жюли любезно спрашивала гостя, «чем это таким интересным он занимался все долгое время, пока его не было видно».
– Войной, мадам! – отвечал несчастный, ожидая в глубине души восхищенного «ах!», которого, впрочем, так никогда и не дождался.
Совсем напротив, Жюли морщила свой хорошенький носик и, обмахиваясь веером, замечала:
– Фу, сударь! Войной? Как это грубо! Когда я спрашиваю о чем-то интересном, я имею в виду ваши сочинения, ваши стихи, все эти благородные и изящные занятия, которые так возвышают дух. Вам следует позаботиться об этом как можно скорее!
И Монтозье заботился: он погружался в пучину элегий, продвигался вперед еще на несколько этапов пресловутой Карты, не особенно надеясь, правда, когда-либо достигнуть желанного берега Нежной Привязанности, куда ему так хотелось пристать. Ему приходилось выдерживать насмешки придворных поэтов своей красавицы. Он безропотно терпел сладкие речи, влюбленные взгляды и ужимки собственника, характерные для Венсана Вуатюра, которого он ненавидел от всей души. Ненавидел он и многих других чудаков, наводнявших особняк Рамбуйе, этих «оригинальных людей», общение с которыми, как ему казалось, доставляло маркизе и ее дочери особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Например, экстравагантного Воклена де Ивето, которого можно было встретить в голубой комнате одетым то пастушком, то богом, сошедшим прямо с Олимпа… А порой – и сатиром. Он славился искренней страстью к мифологии… Или поэта Шаплена, богатого и нечистоплотного, постоянно плюющего в платок, больше похожий на пыльную тряпку. Зато от его напыщенных стихов дамы чувствовали себя на верху блаженства…
Впрочем, все посетители особняка вели самую, по их мнению, веселую в мире жизнь. Шарады сменялись концертами, театральные пьесы чтением вслух, беседы балами и поздними ужинами.
Конечно, время от времени Монтозье охватывало бешенство. Он опять возвращался в армию, творил там чудеса и… потом начиналось все сначала: меланхолия, сожаления, угрызения, тоска, властная необходимость поскорее увидеть «ее» снова, – и он ехал в Париж, чтобы стать там еще более покорным рабом, чем прежде.
Ради нее он даже пообещал отречься от протестантизма. Тогда не осталось бы никаких препятствий для женитьбы, на которую он давно претендовал. Но Жюли, как никто, умела ускользать из рук. Она обладала редким даром повергать бедного влюбленного в рай и ад поочередно. Она позволяла ухаживать за собой, вселяла надежду, шептала ласковые слова. Потом, когда чувствовала, что влюбленный полностью от нее зависит, пускала отравленную стрелу, от которой несчастный чувствовал себя полумертвым.
И все-таки Монтозье был очень упорным человеком. Если он чего-то хотел, то добивался. Он поклялся, что Жюли никогда не будет принадлежать ни одному мужчине, кроме него самого. Решив поставить для этого на карту все, он придумал гениальный подарок возлюбленной – такой подарок, какой и не снился ни одному идолу: восхитительный альбом, каждая страница которого была посвящена какому-нибудь цветку, а каждый цветок был посвящен несравненной мадемуазель д'Анженн. Что-то около шестидесяти мадригалов, исполненных наилучшим образом.
Естественно, осознавая пределы своего поэтического дара и понимая, что ему потребуется помощь, Монтозье сам сочинил шестнадцать стихотворений, а остальные распределил между «собратьями по перу», чтобы добиться совершенства, чтобы было не стыдно предоставить свое творение взгляду «божественной».
Но, разумеется, дело было не только в содержании, форма волновала влюбленного не меньше. Он заказал Никола Жарри, лучшему каллиграфу того времени, написание текстов на превосходной веленевой бумаге. Роберу доверил живописные изображения цветов. Отдельные листы были переплетены в один том Легасконом. Получился роскошный альбом, выполненный с искусством, которого, с точки зрения знатоков этого дела, никогда больше не удалось достичь.
Изданная таким чудесным образом «Гирлянда Жюли» была передана красавице через ее верную камеристку: та положила альбом хозяйке в постель, на одеяло, в день ее именин. Проснувшись, Жюли обнаружила этот выдающийся и блистающий роскошью дар. Он должен был открыть ей наконец, как велика и упорна страсть, на которую она вдохновила Монтозье. На страницах альбома, переплетенного в красный сафьян, Жюли нашла все цветочные аллегории, призванные доказать, что она – единственная женщина в мире, достойная того, чтобы выдержать сравнение с богиней.
Можно было надеться, что, увидев подобный шедевр, Жюли растрогается, прольет слезу, что ее сердце смягчится. В результате она наконец протянет щедрому дарителю руку, трепещущую, как и ее наконец взволновавшееся сердце. Но, увы, ничего такого не случилось! Конечно, Жюли выразила признательность, конечно, она похвалила альбом за его красоту, отметила изящество стихотворных аллегорий и изысканность переплета, но в общем приняла драгоценный подарок как нечто вполне естественное. Либо ты богиня, – следовательно, жертвы тебе положены, либо нет. Вовсе не следует немедленно падать в объятия верного поклонника, как бы исключительно хорош ни был подарок. Фи! Это получилось бы так пошло, так вульгарно!..
Бедняге Монтозье пришлось терпеть… еще долгих четыре года, прежде чем он смог увидеть на горизонте берега Страны Нежной Привязанности… Целый год из этих четырех смертельно-тоскливых лет он провел пленником в Германии, отчаявшись увидеть когда-нибудь свою Францию или свою красавицу, что, впрочем, для него было почти одно и то же.
Наконец наступил счастливый 1645 год, когда король, признательный Монтозье за заслуги, назначил его генерал-лейтенантом своих армий. По этому случаю маркиза де Рамбуйе решила побеседовать с дочерью.
– Жюли, – сказала она, – пора подумать о вашем замужестве. Вот уже Монтозье и генерал-лейтенант. Это высокое положение в обществе. Он богат, он влюблен в вас, если я правильно подсчитала, уже лет пятнадцать, и, на мой взгляд, он вам не противен…
– Действительно, матушка, я думаю, что не уроню своей чести, если признаюсь, что подобное постоянство кажется мне трогательным. Мне всегда приятно видеть у нас господина де Монтозье. Но в положении девушки на выданье есть свое очарование, от которого, честное слово, мне было бы очень трудно отказаться.
– Вот как? Значит, вам хочется остаться старой девой и высохнуть на корню, как наша дорогая Скюдери? Вам уже тридцать восемь лет, дочь моя. Для девушки это многовато. А для замужней женщины – совсем наоборот: сорок лет – период расцвета! Поверьте мне: хватит ждать, потому что чем больше лет пройдет, тем меньше у вас останется шансов найти себе мужа по вкусу. Да к тому же и Монтозье может надоесть…
Правду сказать, Жюли не верилось, чтобы она кому-нибудь могла надоесть, особенно Монтозье! Но она чувствовала, что в словах матери есть зерна истины. Кроме того, положение знатной дамы сулит много приятного. А все вокруг только и говорили о том, какое большое будущее ожидает «нашего дорогого Монтозье», как благоволит к нему Его Величество… Да ведь он на три года моложе ее самой…
Хорошенько подумав, оценив все «за» и «против», Жюли решилась и наконец вложила свою царственную руку в дрожащие руки своего обожателя. Он целовал эту руку снова и снова, прежде чем поверил, что его божество на самом деле отныне принадлежит ему. Пышную свадьбу отпраздновали в присутствии короля и всего двора. С этого дня мадам де Монтозье принялась строить свою карьеру замужней женщины, а ее супруг, успокоившись, смог целиком отдаться своей.
Став губернатором Сентонжа и Ангумуа, он во времена Фронды остался верным королю и Мазарини. Он активно участвовал в установлении мира на Юге. После того как его ранили при Монтансе, он вернулся вместе со всем двором в Париж. Подобные деяния заслуживали самой высокой оценки. Как бы в компенсацию, он был назначен в 1665 году губернатором Нормандии, в 1668-м обрел титул герцога и пэра Франции. В том же году он провел блистательную кампанию во Франш-Конте, и она стала его последним ратным подвигом. Сразу после нее король Людовик XIV сделал своего верного слугу воспитателем дофина. Все придворные рассыпались в поздравлениях, но… последовала чудовищная свара с маркизой де Монтеспан. Последняя страшно разгневалась, полагая, что высокий пост был предоставлен Монтозье в благодарность за то, что славный вояка… сам уложил в постель короля свою спесивую красавицу-жену. Маркиза отправилась к чете Монтозье и устроила там прилюдно безобразную сцену, вполне достойную быть увековеченной пером Мольера.
Несмотря на все это, отношения в семье, судя по воспоминаниям современников, были вполне удовлетворительными. Жюли была любезна, дипломатична, доброжелательна и чудесно умела скрывать свои антипатии. Ее муж – совсем наоборот. Он выражал свое мнение «с горячностью, граничившей с резкостью», и вовсе не беспокоился о том, какое впечатление на окружающих произведет его искренность. Он называл черное черным, а белое белым. К его прямоте довольно часто примешивалась почти что грубость. Он был не слишком умен, но зато умел, как никто иной, изрекать прописные истины.
Так, став воспитателем дофина, он завел обычай водить мальчика в жалкие крестьянские домишки.
– Посмотрите, монсиньор, – говорил он всякий раз, – вот в такой вот нищете живут отец, мать и дети. Они неустанно трудятся, чтобы оплатить золото, которым украшены ваши дворцы. Они умирают от голода, чтобы на вашем столе стояли роскошные яства…
Ясное дело, с подобным прямодушием он не мог не нажить себе врагов. Придворные пробовали предупредить короля о том, какого рода воспитанием занимается Монтозье, чему он учит наследника престола. Но в ответ на робкие намеки короля-Солнце (который сам немного побаивался этого резкого и неуступчивого человека с таким трудным характером) гувернер произносил такие пылкие и прочувствованные речи, что Его Величество предпочитал не связываться с этим упрямцем.
Как известно, у всякой медали есть своя оборотная сторона. Так и здесь: прекрасные стороны этого странного характера соседствовали с прямо противоположными, порождавшими самые разнообразные излишества. Можно сказать, не опасаясь ошибки, что герцог совершенно пренебрегал образованием принца, который так никогда и не осознал, что ученье – свет.
Жюли умерла в 1671 году. После ее кончины Монтозье стал еще более жестким, еще более неуживчивым. Он был одним из светочей партии придворных святош и нажил себе столько же врагов, сколько существовало в те времена великих писателей – таких, как Расин, Мольер или Буало. Тем не менее представление «Мизантропа», в герое которого многие узнавали его самого, заставило его задуматься. Вопреки всем ожиданиям персонаж ему понравился.
– А мне бы хотелось, – сказал он, – походить на Мизантропа…
Ни у кого не хватило мужества дать ему понять, что дело обстояло совсем наоборот. Ему бы следовало увидеть себя в Альцесте. Что же до его драгоценной Жюли, то, к счастью, она умерла вовремя и не успела задохнуться от гнева на премьере «Ученых женщин».
Шарль де Монтозье скончался в 1690 году. Его похоронили рядом с супругой в монастыре кармелиток на улице Святого Иакова, куда не доносились ни светские сплетни, которые так любила Жюли, ни гул сражений, всегда служивших настоящим отдыхом для поэта-солдата, ее мужа…
Франсуа Тимолеон, аббат де Шуази (1644—1724), вошел в историю не только как писатель, но и как человек весьма неординарного нрава. Он был младшим сыном канцлера, возглавлявшего секретариат герцога Гастона Орлеанского, брата короля, и внучки Мишеля де Лопиталя, знаменитого канцлера и мастера закулисной интриги. Как и многих младших отпрысков знатных семейств, родители прочили его в служители церкви, однако детство, проведенное в компании с Месье, младшим братом Людовика XIV, наложило свой отпечаток на личность будущего аббата. Месье очень любил переодеваться в женское платье и пристрастил к этому маскараду товарища своих детских игр Франсуа Тимолеона. Вот отрывок из его записок:
«Жизнь моя текла легко и приятно до тех пор, пока неожиданный, я бы даже сказал грубый поступок господина де Монтозье полностью не изменил ее течения.
Мотозье привез в Париж дофина послушать оперу; оставив мальчика в ложе собственной дочери, герцогини д'Юзес, он отправился в город наносить визиты: он не любил музыки. Я в это время сидел в ложе напротив, и мои бриллиантовые серьги сверкали на весь зал. Через полчаса после начала представления мадам д'Юзес заметила меня. Так как мадам очень любила меня, она захотела со мной пообщаться и отправила за мной Ла ***, состоявшего в свите дофина. Она велела Ла *** сказать мне, чтобы я пришел навестить ее; я не заставил герцогиню ждать и немедленно направился к ней в ложу; юный принц, коему в то время было, наверное, лет двенадцать, явил мне множество знаков своей нежной дружбы. На мне было белое платье, расшитое золотыми цветами и отделанное черным шелком и розовыми лентами, а украшениями служили мушки и бриллианты. Меня сочли очаровательной. Месье попросил меня побыть с ним и разделить легкую трапезу, которую принесли ему прямо в ложу; я был искренне тому рад.
Но радость была недолгой, ибо вскоре, завершив визиты, явился де Монтозье; мадам д'Юзес назвала ему мое имя, а потом спросила, как он меня находит в женском платье. Монтозье долго рассматривал меня, а потом сказал:
* Не могу не признать, мадам или мадемуазель (не знаю, как к вам следует обращаться), что вы действительно очень хороши. Но признайтесь честно, неужели вам не стыдно ходить в платье и изображать женщину, тогда как вам выпало счастье не родиться таковой? Подите прочь, сударь, пока господин дофин не сообразил, что шутка ваша дурно пахнет.
* Простите, сударь, — подал голос малолетний принц, — но я считаю, что эта дама прекрасна как ангел.
Не зайдя к себе в ложу, я в прескверном расположении духа покинул Оперу. Преисполнившись решимости снять с себя женскую одежду, ставшую причиной сделанного мне упрека, я быстро понял, что не смогу поступиться своими пристрастиями, а потому решил на три или четыре года уехать жить в провинцию. Там меня никто не знает, а значит, я смогу изображать из себя красавицу сколько мне будет угодно.»
Сообщение: 4962
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
28
Отправлено: 19.06.10 18:41. Заголовок: Жорж Ленотр в своей ..
Жорж Ленотр в своей "Повседневной жизни Версаля при королях" пишет, что герцог де Монтозье жестоко избивал Великого Дофина, когда тот был ребёнком. Интересно, а было ли так на самом деле? Конечно, я понимаю, что воспитывали раньше строго, но всё же. Необходимо подтверждение слов, а его, увы, автор не приводит.
герцог де Монтозье жестоко избивал Великого Дофина, когда тот был ребёнком.
Я об этом не раз читала, он часто порол сына Людовика и был очень строгим воспитателем. Все же он был из гугенотов, а те в отношении дисциплины, простоты жизни, строгости нравов и сурового воспитания ничуть не уступали набожным католикам, а ещё превосходили их. Этот Монтозье к тому же был военным. Так что дофина растили по-спартански.
А подтверждение - жизнь короля и дофина была настолько публичной, что такие вещи, безусловно, становились очень широко известны. Насколько я знаю, всех королей пороли часто и много, считалось, что к их воспитанию нужен самый строгий подход.
Отправлено: 19.06.10 18:59. Заголовок: МАКСимка пишет: он ..
МАКСимка пишет:
цитата:
он вырос таким увольнем и безразличным к жизни
А Монтозье в этом и обвиняли. Забил мальчишку, да и папа родной тоже не дарил отпрыска теплом. Даже на фоне современных ему ханжей и ригористов Монтозье как-то выделялся в худшую сторону. Жюли с ним , верно, тоже было несладко.
Сообщение: 5070
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
28
Отправлено: 15.08.10 18:50. Заголовок: Странно, но, по-види..
Странно, но, по-видимому, у нас нет на форуме информации о мадам де Сабле.
Мадлен де Сувре, одна из семи детей влиятельного придворного Жиля де Сувре, маркиза де Куртенво, воспитателя Людовика XIII и маршала Франции. Мадлен воспитывалась при дворе. В 15 лет она вышла замуж за Филиппа Эммануэля де Лаваль, маркиза де Сабле. Современники при дворе Людовика XIII замечали не только её красоту, но и ум, и способность оставаться со своими бывшими поклонниками в дружеских отношениях. За 25 лет брака она сумела напастись остроумием. Мадлен родила 9 детей (четыре из которых доживут до совершеннолетия), но ее муж скорее предпочитал других женщин, также он быстро прибрал к рукам не только всё своё богатство, но и значительную часть состояния жены. В Париже она регулярно посещает салон маркизы де Рамбуйе, но, чтобы сэкономить деньги ей пришлось проводить много времени в провинции.
Когда муж умер в 1640году, Сабле была вынуждена продать часть своего оставшегося имущества, чтобы обеспечить своих выживших детей. После этого она купила дом в Париже, недалеко от женского цистерцианского монастыря Пор-Рояль. Теперь она стала неотъемлемой частью салона мадам де Рамбуйе, где она подружилась с герцогиней де Лонгвиль и будущим герцогом де Ларошфуко. Там же она познакомилась и с Мадлен де Скюдери, которая введёт её в свой роман «Артамен, или Великий Кир» (1649-53) в качестве Парфении. Скюдери в этом романе рассказывает историю женщины, любимой за красоту, но от которой устал муж. Она научилась жить одна и в конце концов стала любимой.
Во время Фронды в 1648 по 1652 года Сабле держалась на стороне двора, но по-прежнему находилась в близких отношениях с фрондерами, лидером которых, например, Лонгвиль и Ларошфуко, она прекрасно знала. Многие годы Мадлен выступала в качестве посредника между двором и фрондерами. После окончания Фронды и изгнания ее лидеров, салон де Рамбуйе стал собираться реже. Мадлен де Сабле скоро создала свой салон, который вскоре стал --- наряду с салоном Скюдери --- самым популярным в Париже. В начале 1650-х, Сабле нашла некоторую общность во взглядах с теми, кто собирался в окрестностях Пор-Рояль. Эти люди назывались янсенистами.
В 1655 году Мадлен поселилась рядом со вторым пунктом, где собирались янсенисты - Пор-Рояль-дю-Шан, в пригороде Парижа. В течение следующих 6 лет ее салон собирался там (и на квартире в Париже), среди его членов были представители и нового поколения: маркиза де Севинье, графиня де Лафайет, и Блез Паскаль, все более чем 20 лет моложе, чем сама хозяйка. Они дискуссировали о человеческой природе и общественной морали, пытались понять сущность любви и дружбы. Частенько один человек предлагал какой-нибудь максим, и группа делала по этому поводу некоторые замечания и предложения, чтобы довести мысль до логического конца.
В 1659, Ларошфуко вернулся в Париж и стал активным участником салона, а герцогиня де Лонгвиль частым гостем. Кардинал Мазарини писал, что бывшие фрондеры переселились в салон Сабле и необходимо за ними наблюдать.
В 1661 году салон в Пор-Рояль-дю-Шан внезапно прекратил своё существование. Монахиням было приказано подписать заявление, осуждающее верования епископа Янсения, большинство отказались, и монастырь был закрыт. Позже, и монастырь в Париже также был закрыт. Эти годы Мадлен де Сабле жила в пригороде Парижа, снова стала посредником --- призвала монахинь пойти на компромисс с властью. В 1669 году противоборствующие стороны наконец достигли соглашения.
В начале 1660-х годов члены салона продолжали встречаться, позже они будут продолжать обсуждать и писать свои максимы в письме. Наиболее умелые максимы опубликовал Ларошфуко, и Сабле опубликовала к ним свою рецензию. Мы не знаем, когда Сабле прекратила работать над собственными максимами, но в год ее смерти они будут опубликованы, как "Максимы маркизы де Сабле".
Когда Порт-Рояль снова был открыт, 70-летняя больная Сабле, перебралась жить в монастырь в Париже, где она пробудет до своей смерти. В течение нескольких последующих лет она снова собирала салон, и до конца жизни поддерживала герцогиню де Лонгвиль в её заступничестве за монахинь Пор-Рояля.
Сообщение: 5119
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
28
Отправлено: 19.08.10 13:20. Заголовок: Письмо Блеза Паскаля..
Письмо Блеза Паскаля маркизе де Сабле.
Декабрь, 1660 года.
"Хотя я чувствую себя очень неловко, но больше не могу откладывать выражение вам тысячи благодарностей за то, что познакомили меня с месье де Миньетом; несомненно, Мадам, я в долгу перед Вами; и, так как я уже высоко ценил его по тем вещам, которые поведала мне моя сестра, я не могу передать, сколько радости получил, увидев его благорасположение по отношению ко мне. Необходимо прочесть его письма, чтобы понять, какие у него суждения и ум; и хотя я не в состоянии понять глубину вопросов, которые он затрагивает в своей книге, я поведаю вам, тем не менее, Мадам, что я многому научился, благодаря манере, в которой он, с помощью нескольких слов, согласовывает нематериальность души с изменениями её функций и приходом в крайнее расстройство сознания. Я с крайним нетерпением жду чести побеседовать об этом с вами".
Сообщение: 5138
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
28
Отправлено: 20.08.10 12:39. Заголовок: информации и мадам ..
цитата:
информации и мадам де Сабле.
Немного добавлю ещё про мадам де Сабле.
цитата:
Мадлен воспитывалась при дворе.
Хорошо знала испанскую литературу. В 1610 году Мадлен стала фрейлиной Марии Медичи.
цитата:
Мадлен родила 9 детей (четыре из которых доживут до совершеннолетия)
Так, четыре ребёнка Сабле - Урбан, маркиз де Буа-Дофин; Анри, епископ Ля-Рошели; Ги, военный; Мари, монахиня.
цитата:
Когда муж умер в 1640году, Сабле была вынуждена продать часть своего оставшегося имущества, чтобы обеспечить своих выживших детей.
Всё было ещё печальнее. После смерти мужа в 1640-м году, против старшего сына Урбана был возбужден процесс, а в 1646-м в битве за Дюнкерк погиб сын Ги.
Отправлено: 09.09.10 00:34. Заголовок: Клод Дюлон о мадам Рамбуйе
"Мебель до XVIII века была достаточно простой и малоразнообразной:столы, сундуки, шкафы; у более состоятельных людей кабинеты (*изначально кабинетом называли ларец или шкафчик с множеством маленьких выдвижных ящичков) с многочисленными ящичками, инкрустированными ценными породами дерева или слоновой костью. Для сидения служили обычные и складные стулья; у кресел, которые только начинали входить в обиход, были пока ещё только прямые и высокие спинки, но мягкие, как и сидения. Как о том свидетельствовали гравюры, эта мебель создавала впечатление суровой геометричности. Мадам де Рамбуйе сумела оживить и сделать радостным этот декор. Некоторые из её изысков настолько нам привычны, что забываешь, что кому-то надо было их придумать. Это она придумала ставить на мебель безделушки и вазы и корзинки с цветами; их ей беспрестанно меняли, и они "создавали весну в её комнате". Эти слова одного современника достаточно точно передают то потрясение, которое испытывали немногие счастливцы, попавшие в такую необычную обстановку; они, впрочем, не умели достаточно адекватно описать её, настолько она им казалась новой. Мадам де Рамбуйе любила природу; и поскольку она не могла пользоваться её щедротами, ей недостаточно было смотреть через окно и созерцать луг, который она оставила в своём саду, пользуясь оригинальной роскошью косить траву в центре Парижа: она хотела, чтобы весна царила во всём её жилище. На стенах её дома не было больше ни мрачной обшивки, ни сафьяновой обивки. Стены её дома украшали гобелены, чьи живые краски соответствовали букетам: зелёная, золотая, красная, а для спальни хозяйки дома - лазурно-голубая (отсюда название "Голубая комната"). Полотна известных мастеров и портреты близких друзей выступали на этом ярком фоне, но не висели очень плотно друг к другу, как тогда обычно было принято. Безошибочный инстинкт ценительницы диктовал выбор и гармонию предметов: венецианские вазы, китайский фарфор, античный мрамор, ювелирные изделия - всё это очень искусно отражалось в зеркалах (новшество) и освещалось хрустальными люстрами (ещё одно новшество), грани которых смягчали и множили пламя свечей."
"Забудем последующую судьбу слова жеманность (preciosite). Исторически речь идёт только о перевоплощении феминистского движения. Жеманницы в период после Фронды почувствовали потребность и вменили себе в обязанность реагировать на нынешнее положение вещей и состояние умов, которые угрожали хрупким завоеваниям их предшественниц. И может быть, именно потому, что женщины в целом обрели смелость, и прециозницы, в частности, рекрутировались из самых различных социальных слоёв, более уязвимых и одновременно более активных, чем высшая аристократия типа мадам де Рамбуйе, -поэтому их реакция и выразилась с беспрецедентной силой. Главное, во что целились прециозницы, - это социальное и сексуальное рабство женщины: "Выходят замуж, чтобы ненавидеть, поэтому истинный влюблённый не должен говорить о браке, потому что быть влюблённым это значит хотеть, чтобы тебя любили, а хотеть быть мужем-значит хотеть, чтобы тебя ненавидели"(мадемуазель де Скюдери). Или ещё: "Я была невинной жертвой, принесённой на алтарь неизвестных мотивов и таинственных интересов семьи; меня принесли в жертву, как рабыню, связанную и с заткнутым ртом...Меня хоронят или скорее погребают живой в постели сына Эвандра",-пишет аббат де Пюр в« Жеманнице»(La preciese). Что касается материнства, этой "любовной водянки", жеманницы, чтобы избежать её, предложили официально расторгать брак при рождении первого ребёнка, которого(по их мнению) можно оставлять на попечении отца, долженствующего за это выплачивать матери определённую сумму денег. А почему бы нет, скажите на милость, если большинство мужчин женятся только для того, чтобы обеспечить продолжение рода, и забыв, что женщины, давая жизнь своим детям, часто рисуют потерять собственную?" Отрывки из главы 12 «От беседы к творчеству». Автор - небезызвестная Клод Дюлон «История женщин на Западе:» в 5-ти томах. Том 3: Парадоксы эпохи Возрождения и Просвещения (перевод с английского и примечания Кривушин И.В., Кривушина Е.С.). Санкт-Петербург: Алетейя, 2008.
Отправлено: 09.09.10 12:40. Заголовок: Ёшика пишет: права ..
Оффтоп: Ёшика пишет:
цитата:
права на перевод с перевода оказались дешевле, чем права на перевод с оригинала???
Да нет, это издание впервые осуществлено Harvard University Press. Редакторы тома Натали Земон Дэвис - профессор истории Принстонского Университета и Арлетта Фарж из Национального центра научных исследований (Франция). Среди авторов как французские учёные, так и специалисты из США. Видимо, изначально книга из серии «Гендерные исследования» была написана именно на английском. Дюлон, как я и указала, автор лишь одной главы.
Отправлено: 20.09.10 17:10. Заголовок: Помимо салонов Рамбу..
Помимо салонов Рамбуйе и Сабле, были хорошо известны и другие. Например, в середине XVII века блистал салон мадам дю Плесси-Генего. Изабель де Шуазёль-Прален была дочерью маршала (с 1619 года) Шарля Шуазёля, маркиза де Пралена (1563 - 1626). Её старший брат Роже был убит в битве при Ла Марфе, сражаясь на стороне короля. Точная дата ее рождения неизвестна, считается, что она появилась на свет где-то в 1610 году. Она вышла замуж 23 февраля 1642 года за Анри дю Плесси- Генего (1609(10) -1676), государственного секретаря с 1643 года, хранителя печати с 1657 года. В браке родилось семеро детей, трое из которых воспитывались в Малых школах Пор- Рояля. По-видимому, брак был вполне удачным, супруги были набожны, образованны, любили искусство, отличались изысканным вкусом, любезностью и доброжелательностью. Друзьями Изабель были мадам де Севинье, мадемуазель Скюдери, граф де Шавиньи, Паскаль, герцог Ла Рошфуко, мадам ле Лафайетт, Фуке, семья Арно ; она была покровительницей Буало и Расина. Ей восхищался поэт Тристан Л’Эрмит. Вот что писала про неё мадам де Моттвиль в своих Мемуарах:"Эта дама - дочь покойного маршала Пралена. Её происхождение одарило ее множеством знатных родственников, а ее достоинства- множеством друзей... Она принимала уйму гостей, и в правительстве почти не таилось секретов для неё. Она легко поддавалась и сильной ненависти, и сильной привязанности..." Иезуит отец Рене Рапен (1621 - 1687) отмечал в своих мемуарах, что она примкнула к янсенистам вследствие своего фрондёрского духа и отвращения к Мазарини. Мадам Генего не пользовалась симпатией у Анны Австрийской, поэтому редко появлялась при дворе, хотя её муж был видным правительственным чиновником. Она увлекалась живописью, брала уроки у Николя Луара (1624 - 1679). Её прециозное прозвище было Амалтея( нимфа, дочь критского царя, вскормившая Зевса козьим молоком в пещере горы Ида, куда младенца спрятала мать Рея от кровожадного отца Кроноса; позже Амалтея была превращена в звезду Капеллу в созвездии Возничего. Согласно иной версии, Амалтея - божественная коза, молоком которой питался будущий громовержец; ее рог Зевс сделал «рогом изобилия» - неизменным атрибутом всех благодетельных божеств, в основном же - богини мира Эйрене и бога богатства - Плутоса). Под ним она и выведена в романе мадемуазель дю Скюдери "Клелия". Её салон был знаменит в Париже. Он располагался в особняке де Невер, который семья её мужа купила у принцессы Марии де Гонзаго в 1641 году. Сейчас на этом месте в Париже расположен Монетный двор в здании постройки XVIII века. Скончалась она 9 августа 1677 года. Вот портрет её супруга. В 1645 году её муж приобрёл замок Френ. Первый замок на этом месте был построен ещё в XII веке. В царствование Генриха IV замок был перестроен. Муж Изабель привлёк Франсуа Мансара к постройке часовни замка и его общей переделке. В этом замке не раз бывала мадам де Севинье, навещая подругу. Кстати, мадам де Севинье считала, что она была очень умна. Здесь скрывался Робер Арно д' Андийи во время гонений на янсенистов. Будучи другом Фуке, Анри дю Плесси-Генего впал в немилость после опалы сюринтенданта и остаток жизни доживал именно здесь.<\/u><\/a>
Там же она познакомилась и с Мадлен де Скюдери, которая введёт её в свой роман «Артамен, или Великий Кир» (1649-53) в качестве Парфении. Скюдери в этом романе рассказывает историю женщины, любимой за красоту, но от которой устал муж. Она научилась жить одна и в конце концов стала любимой.
Мадам де Скюдери не скупится на похвалы в адрес Мадлен де Сувре за ее физическую красоту и прелесть, которая исходит от лица: красивые глаза, прекрасный цвет лица, светлые волосы и очень приятный рот с "очаровательной наружностью, лукавой и выразительной улыбкой, которая выражала радость или злобу, которая была в ее душе". Даниэль Демунстье дал нам хорошее толкование внешности маркизы де Сабле, изобразив её на гравюре.
МАКСимка пишет:
цитата:
В течение следующих 6 лет ее салон собирался там (и на квартире в Париже), среди его членов были представители и нового поколения: маркиза де Севинье, графиня де Лафайет, и Блез Паскаль, все более чем 20 лет моложе, чем сама хозяйка.
Да и племянница Ришелье, герцогиня де Эгийон посещала салон мадам де Сувре, а также мадам де Отфор, герцогиня де Лианкур, чета де Монтозье и де Конти, и другие.
Кстати, близкой подругой маркизы де Сабле была графиня де Мор, дочь Валанс де Марийак, сестры Мишеля и Луи де Марийков. Она вышла замуж за Луи де Рошешуара, графа де Мор, дядю маркизы де Монтеспан.
Отправлено: 31.07.11 00:51. Заголовок: Салон как определенн..
Салон как определенный вид социальной организации являлся своеобразным открытием нового времени, когда христианское мировоззрение в Европе начинало терять организующую силу. Именно в XVII веке бурно распространялась салонная жизнь, которая с теми или иными историческими акцентами существует и по сей день.
Для салона было необходимо избранное общество. При этом обычный сословный аристократизм становился явно недостаточным для его существования. Культурная элита, аристократизм своеобразно понимаемого ума, когда литераторы и артисты, ученые и философы, выходцы из низших слоев вставали почти на одну ступень с великосветской знатью, - вот что выражало новые веяния времени.
Так, например, в салоне госпожи де Рамбуйе, самом прославленном в XVII веке, собирались наиболее известные аристократы Франции кардинал де Лавалетт, маршал Шомбер, принцесса Конде, герцогини де Роган и де Шеврез и одновременно профессиональные и полупрофессиональные литераторы, среди которых в первую очередь следует назвать Вуатюра, Малерба, Геза де Бальзака, Конрара. Особенно показательна для этих новых веяний судьба Вуатюра, о котором Блез должен был много слышать от госпожи Сенто. Сын простого провинциального виноторговца, Вуатюр, сполна обладавший пикантным умом и светским обхождением, вскоре стал душою самого изысканного общества, собиравшегося у знаменитой маркизы.
Салон жадно искал ума и по-своему обрабатывал его. У каждой женщины, замечал один из авторов XVII века, вместо пажа появился свой математик. Многие увлеклись астрономией и пристрастились к наблюдениям за звездным небом. И все эти увлечения бросались в тигель салонного разговора.
Исходя, безусловно, из опыта "врачующего" общения, Блез запишет в "Мыслях", что ум и чувства формируются и портятся от хороших или плохих бесед, - поэтому очень важно уметь выбирать собеседников, чтобы формировать ум и чувства, а не портить их. Но можно сделать этот выбор лишь тогда, когда ум и чувства уже сформированы, а не испорчены. "Так образуется круг, и счастливы те, кто выходит из него". Салонные мудрецы не задумывались над подобными проблемами и превращали свои разговоры в изысканно-остроумные упражнения интеллекта. Так основным достоинством книги Фонтенеля "Рассуждение о множественности миров", приспосабливавшей для дам теорию Коперника, считалось то, что она написана весьма галантно и в ней нельзя обнаружить ничего "дикого". В "академиях галантных остроумцев" особым почетом пользовался не просто ум, а его особый модус - тонкий, мягкий и отшлифованный ум, способный нравиться и блестеть, доставлять собеседникам удовольствие и приятные ощущения. Остроумие - это "как" ума, его изящная форма, способная калейдоскопически меняться, - вот что главным образом завораживало и очаровывало салонных завсегдатаев. Остроумие и есть нарядность и элегантность в сфере мысли, замыкающейся на своем блестящем корсете, играющей своей сверкающей поверхностью. Чарующе журчащая музыка изысканно-филигранной беседы заставляла сильнее биться сердца салонных посетителей и доставляла им наивысшее удовлетворение. Утонченные умы вступали в общение друг с другом, которое носило преимущественно разговорно-словесный характер, являлось находчиво-остроумным проигрыванием разнообразных сюжетов и тем. Например, после ужина гости госпожи де Рамбуйе удалялись в Голубую комнату, украшенную мифологическими картинами и турецкими коврами, среди которых на кровати с газовым балдахином и отделанным золотыми узорами одеялом возлежала маркиза, и усаживались вокруг "божественной Артенисы" на зачехленные бархатом мягкие и удобные табуреты. На стоявшем в углу Столе из эбенового дерева зажигались все пятнадцать свечей огромного подсвечника, и начинались, как их называла маркиза, "часы пищеварения": какой-нибудь очередной остроумец сыпал экспромтами и эпиграммами, светский аббат рассказывал о своих и чужих любовных приключениях, посетитель театральных премьер подтрунивал над присутствовавшей на нашумевшем спектакле публикой, сочинитель-дилетант сгорал от нетерпения выпалить припасенный мадригал, а маститый писатель открывал литературно-языковые дебаты. Шутки, остроты, стихи перемежались с обсуждением вопросов хорошего вкуса, этикета, образования, воспитания, вежливости и благопристойности. Сама маркиза задавала иногда сюжет на целый вечер, и необходимо было проиграть его во всевозможных нюансах и неожиданных сочетаниях. "Все эти люди, - пишет историк французской литературы о "часах пищеварения", - живут в постоянном состоянии разговора, как святые живут в молитве. Из слова они сделали искусство - фреску, миниатюру, барельеф, вышивку, симфонию, оперу!"
И это понятно. Слово более апеллирует к уму, чем к сердцу, хотя способно выражать и глубокие сердечные пласты. Но для салона последнее неважно. Из потенциальной многомерности слова он выбирал, создавая свою особую риторику, поверхностно-фасадные слои. Столкновение этих слоев извлекает услаждающее слух словесное шуршание и фейерверк, которые становятся самодовлеющей силой. Здесь принципиально важна тщательно подобранная и обдуманная одежда беседы, а сюжет, тема - как бы отходят на второй план. Один из самых значительных законодателей стиля в XVII веке, Гез де Бальзак, писал, что красноречие является совершенным, когда оно способно придать форму вещам, ее не имеющим, и "возвысить самые низкие вещи". А его друг, кавалер де Мере, любимый гость маркизы де Рамбуйе, сыгравший определенную роль в жизни Паскаля, добавлял: говорить обо всем хорошо и приятно - это шедевр ума, далее которого ум не может заходить в своих притязаниях.
Атмосфера салонных умствований и бесед и восприятие человеческих отношений в них наложили своеобразный отпечаток и на характер деятельности салона, основной формой которой являлось интеллектуально окрашенное развлечение, а основным принципом - утонченный духовный эпикуреизм. Литература, наука, философия шли за развлечениями, дополняли их, сами становились игрой-развлечением.
Так, одним из основных способов времяпрепровождения у маркизы де Рамбуйе были импровизированные мифологические сценки, розыгрыши, сюрпризы, переодевания, что преломилось и в литературной деятельности салона. Переходной формой от бытовой игры к эстетически окрашенным развлечениям служил домашний театр, для которого господин де Рамбуйе, хранитель королевской гардеробной, доставал костюмы, принадлежавшие королевскому балету. Иногда приглашались и профессиональные актеры, даже группа самого Мондори. Когда Корнель, уже знаменитый драматург, представил на суд Голубой комнаты "Полиевкта", салонные мэтры снисходительно забраковали христианскую трагедию. Им больше по душе была галантная поэзия. Даже стареющий Малерб оказался в числе первых посетителей собраний на улице святого Фомы, играя к тому же роль "умирающего" (так назывались салонные воздыхатели) госпожи де Рамбуйе. А Вуатюр слыл непререкаемым авторитетом в области метаморфоз. Под его пером фаворитка маркизы мадемуазель Поле превращается в жемчуг, а дочь маркизы, "принцесса Юлия", - в прекрасную розу с благоухающими лепестками. Знаменитый коллективный сборник галантных стихов, известный под названием "Гирлянда Юлии", был также выполнен в столь полюбившемся салонным поэтам жанре метаморфоз.
Одним из главных отличительных признаков салонной жизни являлась своеобразная роль женщины в светском обществе. Салон немыслим без женщины, и присутствие дамы всегда накладывало особый оттенок на любые происходившие в нем события. Дама как бы выводилась из природного ряда и поднималась на пьедестал, что выражалось, в частности, в светско-салонной тенденции к перемене имени. С помощью псевдонима словно бы стиралось и отмирало старое, данное при рождении имя, которое связывало с обычно-вульгарным житейским миром. (Так салонным именем маркизы де Рамбуйе было Артениса, а мадемуазель де Скюдери, в пьесе которой когда-то блистательно сыграла юная Жаклина, - Сафо.) Идея светского обожествления женщины расцвела именно во Франции XVII века. В письме к известной аристократке госпоже де Лож Гез де Бальзак замечал: "Бог возвысил Вас над мужчинами и женщинами и ничем не поскупился для совершенства своего творения. Вами восхищается лучшая часть Европы. Принцы склоняются у Ваших ног, ученые учатся у Вас".
Наделение женщины умом - основной модус ее обожествления в светском обществе. Так Фонтенель, приспосабливавший науку и философию к галантному, салонно- дамскому обществу, признавался, что всегда будет торжествовать женщина, у которой много ума, достаточно красоты и мало любви. Такое понимание женских качеств и достоинств привело к своеобразной концепции любви. Любовь в салоне стала рассудочной игрой-развлечением, предметом многочисленных дискуссий и трактатов. В ней игнорировалась, отрицалась природно-чувственная сторона. Чуждо салону было и сердечное, непредсказуемое и не поддающееся глаголу начало любви, ее стихийность и безмотивность. Здесь царила осторожная мера. Сердечная основа любви сублимировалась в ум, поглощалась рассудком. Непосредственное, из сердца идущее влечение уступало место аналитическим размышлениям, которые сопровождались развлекательно-блестящим словом. Галантно-салонному пониманию любви свойственно настроение интеллектуально-любовного кокетства. Земная любовь изгонялась почтительным, игриво-галантным обхождением, которое составляло мягкое очарование светской жизни, являлось изящной тактикой элегантного ума. Любовь становилась частью общего светского воспитания "порядочного человека", своеобразным смягчающе-полирующим средством для образования его ума и нравов.
"Порядочный человек" должен быть личностью приятной во всех отношениях. Особое значение при этом приобретают устроение и показ фасада человеческого тела. Интерес к собственной внешности к середине XVII века настолько возрос, что в 1644 году была издана книга "Законы французской вежливости", в которой среди прочего рекомендовалось, например, "мыть руки каждый день, а лицо почти так же часто", ибо ежедневное умывание среди дворян этого времени не было распространено. Но знаменитые щеголи намного опередили подобные рекомендации. Так внешний вид Вуатюра вполне соответствовал интерьеру Голубой комнаты. В письме к Годо, которого за малый рост звали "карликом принцессы Юлии", Вуатюр писал, относя эти строки, безусловно, и к самому себе: "Подобно тому, как наиболее тонкие и изысканные эссенции хранятся в самых маленьких сосудах, природа, кажется, в самые маленькие тела заключила наиболее драгоценные души". Он нежно и любовно относился к своему маленькому телу, подолгу холил и украшал его, тщательно подбирая ткани для нарядов, пользовался духами, пудрой и помадой, проводя перед зеркалом много часов подряд. И даже в похоронной процессии за телом Вуатюра несли его тонко благоухающие вещи.
Туалет "порядочного человека" кокетливо-опрятен и гладко-блестящ, а манеры учтивы и элегантны. Точно так же выглядел его ум и как следствие - беседа. Физическое очарование дополнялось интеллектуальным. Ему следовало овладеть искусством трогать ум необъяснимой пикантностью. Уколы остроумия "порядочного человека" становились приятными для того, в кого они направлены, потому что щекотали, не задевая и не жаля.
Помимо всего этого, "порядочный человек" обладал вполне определенными моральными качествами. Он храбр и жизнерадостен, но вместе с тем мягок и уступчив, в любом деле избегал излишней аффектации и пристрастия, везде проявлял тонкие, возвышенные чувства и, главное, во всем знал меру: уравновешен, спокоен, рассудителен. Эти качества "порядочного человека", равно как и его ум, беседа, тело, должны очаровывать, быть внешне зримыми, заметными. Ему необходимо уметь подать, представить себя, но делать это без нажима, легко и непринужденно, создавая иллюзию полной естественности.
Мягко-элегантная экстерьерность "порядочного человека", проявлявшаяся на всех уровнях его поведения, выразилась и в таких существенно значимых для светского общества понятиях, как учтивость и благопристойность. В салоне интерьер, развлечения, тело, ум, слово становились вежливыми, гладкими и блестящими, скользили без излишнего трения, не сковывая мимолетно-легких ощущений. Вежливость и учтивость ориентировались на поверхностное, на форму, "одежду", "как" поведения. По мнению светских теоретиков, самые лучшие понятия обесценивались, если они не выражались в стиле галантного и "порядочного человека". Элегантность и изысканность, напротив, могли придать необъяснимое очарование вещам, менее всего способным нравиться, и доставить приятность и полное удовлетворение.
Итак, салонное понимание человека ориентировано на завуалированное экспонирование внешнего, на кажимость, на зрительность. Салон в сгущенном виде выразил общую атмосферу светской жизни, ее лишенное глубины бытие, замкнувшееся на собственной поверхности, которая отделялась от фундаментальных первооснов человеческой жизни, выставлялась напоказ и эстетизировалась. (Борис Тарасов Паскаль в серии "ЖЗЛ")
Сообщение: 6770
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
30
Отправлено: 26.08.11 01:24. Заголовок: В 1606-м году маркиз..
В 1606-м году маркиз и маркиза де Рамбуйе въехали в новый особняк на улице Сен-Тома дю Лувр. Это строение было из кирпича и чередующихся камней, сочетало в себе принципы современной архитектуры того периода. Имелось два этажа, предполагался боковой двор, а позади сад с посаженными деревьями и украшенный цветниками и различными узорами. На нижнем этаже располагались кухни, служебные помещения и жилые помещения для прислуги. Госпоже де Рамбуйе принадлежали передняя, спальня, молельня и так называемая "голубая гостиная", которая находилась в сердце отеля де Рамбуйе. На стенах висели брюссельские гобелены и восемь живописных панно, комната имела 30 метров в окружности и 3,60 в высоту.
Сколько не ищу хорошей гравюры с изображением особняка маркизы, не могу ничего найти, кроме этого рисуночка:
Мадлен де Сувре, одна из семи детей влиятельного придворного Жиля де Сувре, маркиза де Куртенво, воспитателя Людовика XIII и маршала Франции. Мадлен воспитывалась при дворе. В 15 лет она вышла замуж за Филиппа Эммануэля де Лаваль, маркиза де Сабле. Современники при дворе Людовика XIII замечали не только её красоту, но и ум, и способность оставаться со своими бывшими поклонниками в дружеских отношениях. За 25 лет брака она сумела напастись остроумием. Мадлен родила 9 детей (четыре из которых доживут до совершеннолетия), но ее муж скорее предпочитал других женщин, также он быстро прибрал к рукам не только всё своё богатство, но и значительную часть состояния жены.
Свёкром маркизы де Сабле был Урбен де Лаваль Буа-Дофин (1557 - 1629), маркиз де Сабле и сеньор де Буа-Дофин, военный и дипломат. Он принимал участие в религиозных войнах второй половины XVI столетия, затем вошел в совет Генриха IV и стал кавалером ордена Святого Духа 5 января 1597 года. Маршал Франции, губернатор и лейтенант-генерал в Анжу (1609), чрезвычайный посол в Германию (1599) и в Вену (1601). В 1619 году он принял королеву-мать в Пон-де-Се и ушел в отставку, отдав губернаторство Анжера в пользу Марии Медичи.
Отцом мадам де Рамбуйе был Жан де Вивонн (1530-1599), маркиз Пизани (с 1596-го года), сенешаль Сентонжа, советник Генриха III и посол Франции в Испании, а затем в Риме. Пизани был полковником легкой кавалерии, его наградили орденом Святого Духа (31 декабря 1583 г.) и дали звание маршала Франции (1585 год).
Жан де Вивонн женился на благородной Джулии Савелли, из Рима, от брака с которой и родилась будущая маркиза де Рамбуйе.
Отправлено: 15.12.13 19:19. Заголовок: Portrait de Clé..
Portrait de Cléomire (Catherine de Rambouillet) Из романа Artamène ou le Grand Cyrus Мадлен и Жоржа Скюдери.
Клеомира высока и хорошо сложена; все черты её лица чудесны; невозможно выразить изысканность её цвета лица; величие всей её личности достойно восхищения, и я не знаю, что за блеск у её глаз, внушающий уважение в душе каждого, кто на неё смотрит [...]. Видно даже, стоит только на неё взглянуть, что все её страсти послушны разуму и не развязывают междоусобной войны в сердце [...] .
Впрочем, разум и душа этой дивной особы намного превосходят её красоту [...]. Она знает разные языки и ей известно почти всё, что заслуживает того, что бы его знать, но она знает это, не подавая вида, что знает, и каждый сказал бы, слушая её речи, что она так скромна, что замечательно говорит обо всех вещах только из здравомыслия и знания света [...].
Жюли д'Анженн вышла замуж за Шарля де Сен-Мора 13 июля 1645 года. Благодаря ей дом Монтозье стал местом, где собирались известные учёные, поэты и художники[1]. В 1661 году она стала придворной дамой королевы и воспитательницей её детей..
Кстати, а мы знаем, где состоялась церемония бракосочетания дочери мадам де Рамбуйе и герцога де Монтозье? 4 июля 1645-го года они сочетались браком в верхней капелле замка Ришелье в Рюэй.
Отправлено: 10.11.15 19:31. Заголовок: Решила перевести ист..
Решила перевести исторьетку Тальмана, где рассказывается об Анжелике Поле, дочери откупщика, одной из постоянных посетительниц салона Рамбуйе.
Мадемуазель Поле.
Мадемуазель Поле была дочерью одного лангедокца, который придумал то, что теперь мы называем по его имени полеттой (*в 1604 году во Франции был введен особый налог «полетта» — плата за право передачи должностей по наследству), изобретение, которое, возможно, разрушит Францию. Её мать была очень низкого происхождения и из рода-племени, запятнанного любовными интрижками. Она рассказывала, что её отец был дворянином. Её мать вела достаточно вольную жизнь. В молодости мадемуазель Поле обладала изрядной живостью, была красива, с великолепным цветом лица, тонким станом, хорошо танцевала, играла на лютне и пела лучше, чем кто-либо другой в ту эпоху, но у неё были такие золотистые волосы, что они могли сойти за рыжие.
Отец, который хотел пользоваться красотой дочери и матерью, которая была кокеткой, принимал у себя весь двор. О мсьё де Гизе говорили, что он был её первым мужчиной. Рассказывали, что он оставил себе её башмак, спускаясь из окна. Он говорил, что ему было угодно всегда иметь перед глазами какую-нибудь мелочь, принадлежащую крошке Поле. Мсьё де Шеврез следовал за своим старшим, и это более всего её опозорило, ибо он ей заплатил шкатулкой, где лежали драгоценности на двадцать тысяч экю: она её доверила одному типу по имени Декудре, которого он заставил её подменить.
В то время танцевали «Балет королевы-матери». Она там пела стихи Ленжанда, которые начинались так: «Я - этот Амфион и так далее». И вот, хотя это скорее соответствовало Ариону (*древнегреческий поэт, спасённый дельфином), всё же она была на дельфине, и в честь этого сложили песенку:
Qui fit le mieux du ballet ? Кто лучше исполнял балет?
Ce fut la petite Paulet. Эта была малышка Поле.
Мадам де Рамбуйе, которая привязалась к этой девушке со времён «Балета королевы-матери», много времени спустя, чтобы очистить её репутацию и узнав, что о ней, живущей в уединении, больше не злословят, начала позволять, по просьбе мадам Клермон-д'Антраг, чрезвычайно добродетельной женщины и своей хорошей подруги, чтобы мадемуазель Поле иногда её навещала. Что касается мадам Клермон, она настолько подружилась с этой девушкой, что ей не было покоя, пока мадемуазель Поле не поселилась у неё. Муж, слишком глупый человек, либо опасаясь репутации, которой обладала эта девушка, либо, более, её внешности, ибо мадам Клермон была некрасива, преувеличивал то, что его жена дала мадемуазель Поле, которая тогда, чтобы вернуть своё имущество, судилась с разными особами; муж, как я говорю, долгое время препятствовал их дружбе; в конце концов он с ней поладил. Это стало тем, что более всего послужило возвращению доброго имени мадемуазель Поле; ибо после этого мадам Рамбуйе признала её своей подругой, и большая добропорядочность этой дамы, очистила, если можно так выразиться, мадемуазель Поле, которую с тех пор все нежно любили и уважали.
Она вернула приблизительно двадцать тысяч экю своего состояния, с которыми много занималась благотворительностью. Она содержала свою престарелую родственницу.
Пыл, с которым она любила, её смелость, её гордость, её яркие глаза и слишком позолоченные волосы заставили дать ей прозвище Львица. Была в ней черта, которая не обнаруживала большого ума, то, что она притворялась невыносимо добродетельной. Так она велела поместить в Мадлонетт (*Couvent des Madelonnettes, полное название - монастырь Ордена дочерей Марии-Магдалены, где пытались перевоспитать проституток) свою служанку, которая забеременела. Потом не знаю какой мелкий приказчик на ней женился. Затем она взяла в услужение такую уродку, что её сам черт бы испугался. Я слышал, как она сказала, что хотела бы, чтобы у всех, кто за ней ухаживают, были приметные лица. Она не написала ничего хорошего, и иногда болтала немного лишнего. Она сильно любила и ненавидела. Именно она и мадам Клермон ввели мсьё Годо, ныне епископа Грасса, в отель Рамбуйе. Он был из Дрё, а мадам Клермон из Мезьера, расположенного совсем рядом. Словом, он проживал вместе с ними, и аббат Ле Виктуар называл мадемуазель Поле мадам де Грасс. Однажды вечером она пошла, переодевшись разносчицей вафельных трубочек, в отель Рамбуйе. Её корзинка была из тех фламандских корзинок с розовыми лентами; её полотняный наряд был весь покрыт этими лентами и даже чепчик. Она забавлялась трубочками, и её не признали, пока она не спела песню.
Она не переставала иметь любовников после своего обращения, но ни об одном не злословили. Вуатюр говорил, что среди её слуг был кардинал, ибо кардинал де Ла Валетт, смеясь, называл её «моя возлюбленная», доктор теологии, торговец с улицы Обри-Буше, коммандор Мальтийского Ордена, придворный советник, поэт и городской прево. Этот торговец с улицы Обри-Буше был оригиналом. В этом человеке укоренилась большая привязанность к мадам де Рамбуйе; но то, что он питал к мадемуазель Поле, можно назвать любовью. При въезде покойного короля при возвращении из Ля Рошели он вздумал, ибо был капитаном своего квартала, одеть всех своих солдат в зелёное, потому что это был цвет его красавицы. Все эти одетые в зелёное угодники сделали залп перед домом, где она находилась с мадам де Рамбуйе, мадам де Клермон и другими. Львица, которой не доставляло удовольствия быть любимой этой скотиной, на него рычала добрый час. Между тем, её следовало успокоить и отвезти, с этими дамами, в сад волокиты в предместье Сен- Виктуар, где он им подал лёгкий завтрак. Его жена умерла; он вновь женился на особе, которую возжелал со всей силы, так как она имела сходство с мадемуазель Поле. В шестьдесят лет он из благочестия поехал в Рим. Если бы львица была ещё жива, когда дочь этого человека затеяла такую свару с мадам де Сент-Этьен, как бы она её сожрала!
Я забыл про обходительность, с которой мадам де Рамбуйе встретила мадемуазель Поле, когда она впервые приехала в Рамбуйе. Она приказала встретить её при входе в городок самым красивым местным девушкам и девушкам из её прислуги, всем увенчанным цветами и очень прилично одетым. Одна из них, более разряженная, чем товарки, подала ей ключи от замка, а когда она проходила по мосту, выстрелили из двух маленьких пушечек, бывших на одной из башен.
Мадемуазель Поле умерла в 1651 году у мадам де Клермон в Гаскони, куда она приехала, чтобы составить ей компанию. Мсье де Грасс (Годо) срочно приехал туда из Прованса, чтобы быть при умирающей. Она выглядела только на сорок лет, а ей было пятьдесят девять. Все хотели, чтобы она была намного старше. Это происходило из-за того, что она с ранних лет заставила о себе говорить.
Sur fond de guerre de Trente Ans, les occasions ne manquent pas au jeune Montausier de se distinguer par les armes. Valeureux, d'un grand professionnalisme, il est pourtant fait prisonnier. Malgré tout, il garde peu de rancœur envers ses pairs de n'avoir pas voulu régler la rançon de sa libération, qu'il doit à la générosité de sa mère retirée au château de Montausier. Il passe quelques mois en résidence surveillée. Écarté de la trépidante vie parisienne, il revient à la cour où il reçoit un accueil chaleureux de la reine et de Mazarin qui le récompensent en érigeant sa baronnie de Montausier en marquisat, qui plus tard deviendra duché, et le nomment gouverneur de Saintonge et d'Angoumois à la suite de la mort de son oncle le comte de Brassac. Cette haute fonction militaire comprend notamment dans son périmètre les villes d'Angoulême, de Cognac, de Saintes et de Saint-Jean-d'Angély. De l'antique château de Montausier où Charles est né, aux confins de la Saintonge et de l'Angoumois, il ne reste plus qu'une tour d'angle située à Baignes-Sainte-Radegonde. Solidement implanté dans son gouvernement, non sans avoir affronté au préalable la concurrence de son cousin Léon de Sainte-Maure, comte de Jonzac, et surtout celle de la famille La Rochefoucauld, il observe et combat la Fronde, importée par Condé dans les Charentes. Légitimiste avant tout, c'est donc en fidèle serviteur de la monarchie que Charles de Montausier s'implique dans cette guerre civile durant laquelle les Grands tentent de conserver leur indépendance. Comment le pouvoir aurait-il pu ignorer un tel serviteur de l'État, si fidèle, si inflexible ? Mais les champs de bataille et les manigances politiques ne constituent pas le seul terrain d'action du duc de Montausier. La guerre et l'amour, au XVIIe siècle, relèvent d'une grammaire largement pratiquée, celle de la concordance des temps : les armées s'affrontent à la belle saison, tandis que les mois d'hiver constituent des entractes consacrés à la galanterie. C'est notamment le cas à l'hôtel de Rambouillet. Outre la poésie, les petites attentions et la gastronomie, entre deux ballets on s'étourdit des plaisirs de la conversation, on déclame ses derniers écrits ou on déclenche une vaste querelle littéraire pour un simple sonnet... Montausier, protecteur des Lettres, auteur, familier du salon de Mme de Rambouillet s'éprend de la fille de la marquise, Julie d'Angennes. Entre deux combats, il se meurt d'amour pour elle, comme les précieuses se complaisent à le dire. Pendant treize ans, il lui tresse une Guirlande de poèmes avant de l'épouser. Ce recueil poétique écrit par différents auteurs à la mode est connu dans la littérature française sous le titre de Guirlande de Julie. La réussite de Julie est d'ailleurs indissociable de celle de son époux : comme lui elle possède des attaches charentaises puisque son grand-père, Jean de Vivonne, marquis de Pisany, était sénéchal de Saintonge, comme lui elle « fait carrière » au plus proche de la famille royale : Julie devient gouvernante des Enfants de France et première dame d'honneur de la reine tandis que Charles devient gouverneur du Grand Dauphin. Plus tard, on reprochera à Julie son rôle d'entremetteuse des liaisons amoureuses du roi avec Louise de La Vallière puis avec Françoise de Tonnay-Charente, marquise de Montespan. La biographie de ce couple en vue, mêlé à tous les événements du royaume, est l'occasion de parcourir deux versants du XVIIe siècle, la frivolité de l'hôtel de Rambouillet et l'infinie complexité de la cour de Versailles, ainsi que leur ligne de crête : les guerres civiles de la Fronde vécues depuis le château d'Angoulême. Dans ce récit remarquablement mené par Alain Mazère, s'entremêlent les rivalités familiales nées au sein de deux provinces sœurs et la grande histoire de France. La Guirlande de Julie est devenue le symbole de la préciosité du Grand Siècle tandis que Montausier, cavalier de belle prestance mais de caractère difficile, homme intègre et sévère, intransigeant même, inspire à Molière le personnage d'Alceste de son célèbre Misanthrope.
Отправлено: 11.11.15 21:39. Заголовок: Решила перевести эту..
Решила перевести эту лекцию, так как в ней приведена интересная информация о Шарле де Монтозье.
JULIE D’ANGENNES ET CHARLES DE MONTAUSIER
Лекция Алена Мазера.
Давайте сразу сделаем несколько заметок об эпохе, семейных истоках, характере наших двух персонажей.
Шарль де Монтозье родился в 1610 году, в тот момент, когда Генрих IV был убит жителем Ангулема Равайяком; он умер в 1690-м году. Следовательно, его жизнь охватывает весь семнадцатый век, то есть Луи XIII и Ришелье, Мазарини и Луи XIV, с этим ужасным для французов периодом посредине, называемым Фрондой, который был феодальным мятежом вельмож против централизующей монархии. (Вспомним, что программа Ришелье заключалась не только в победе над Габсбургами и разрушении могущества протестантов, но также в ослаблении спеси вельмож, которые с этим боролись.) Его супруга Жюли д'Анженн (1627-1671) умрёт от болезни двадцатью годами раньше его, но в целом она примет участие в тех же событиях, что происходили в королевстве.
Что касается их семейных истоков, они шарантские: у семьи Монтозье с давних пор есть вотчина Монтозье в Пти- Ангумуа (анклав в Сентонже); вотчина, оторванная от графства Ангулем, перешла к роду де Сент-Мор из Турени в 1325 году.
Д'Анженны-Рамбуйе - старинная нормандская семья, свойственники семьи Вивоннов, сеньоров Пизани (в Сентонже) - Жан де Вивонн, маркиз де Пизани, который был послом Генриха III в Риме, женился на итальянской княжне из семьи Савелли, родственной Медичи; их дочь Катрин де Вивонн, вышла замуж за маркиза д'Анженн де Рамбуйе. У четы Рамбуйе было несколько детей, среди которых и знаменитая Жюли д'Анженн, вышедшая замуж за Шарля де Монтозье.
Поговорим об их характерах: Шарль де Монтозье был странным в том смысле, что он был нелюдим, но вращался в свете, и светское общество наносило ему визиты. Он был нелюдим из-за своего непримиримого и жестокого характера; он вращался в свете, потому что был благовоспитанным человеком, таким, как его описывала его эпоха, то есть обладающий возвышенными чувствами, телесным мужеством, прекрасными манерами и остроумием; высший свет посещал его из-за его близости к королю: Монтозье был для короля, как я осмелюсь высказаться, своим человеком, тем, кто говорит ему правду, но кто, в то же время, будучи хорошим придворным, делает всё, чтобы угодить. Его характер соответствовал его телосложению: он был крупным, с величественной осанкой, с властной наружностью.
Красавица Жюли, в противоположность своему супругу, была любезной и весёлой. Она была также холодной по темпераменту и честолюбивой. Он была для короля, подобно своему мужу, доброй приятельницей, ибо она способствовала его внебрачным связям; доказательством тому служит, что он не принял её отставки, когда очевидные проблемы со здоровьем её оправдывали. Это была дружная пара, главным образом из-за склонности возвысить себя, властвовать. Любить, как говорят, это не значит смотреть друг на друга, любить — значит вместе смотреть в одном направлении: семья Монтозье подпадала под эту схему.
I Юность среди оружия и стихов.
В период, когда в отеле Рамбуйе встретились Жюли д'Анженн и Шарль де Монтозье, шла война в Италии и Германии. (В Италии это была война за наследование Мантуи, стратегического герцогства, ибо оно контролировало путь в Италию; в Германии это была Тридцатилетняя война, во время которой Франция поддерживала немецких принцев-протестантов против католиков Габсбургов, по-прежнему программа Ришелье.)
Шарль де Монтозье родился в замке Монтозье близ Барбезьё, как и его старший брат Эктор и сестра Катрин, которая стала маркизой Ленонкур, затем Лорьер.
Их мать наделила их началами строгого воспитания. Вдова с двадцати пяти лет, она изначально была католичкой, затем обратилась в протестантизм под влиянием своего зятя графа де Брассака. Он же затем хотел заставить её снова вернуться в лоно католической церкви, но она отказалась.
Шарль был трудным ребенком, которого его мать любила меньше, чем его брата; она его поручила своей сестре графине де Брассак, когда была в родовых схватках; Брассаки его так избаловали, что он регрессировал даже в манере высказываться; его мать приехала забрать его, чтобы строго воспитывать самой. Затем братья Монтозье получили протестантское образование в коллеже Седана, где как раз преподавал знаменитый пастор Пьер дю Мулен. Шарль открыл там для себя поэзию, литературу и проявил склонность к занятиям, особенно теологическим: он едва ли не стал протестантским фундаменталистом. Оба брата затем прослушали курс лекций в военной академии в Париже. В столице Шарль на всю жизнь подружился с перспективными писателями (Шаплен, Скюдери...), составляющими кружок Валантена Конрара, который Ришелье преобразовал во Французскую Академию. Шарль де Монтозье обнаружил также, в силу своей большой обидчивости, сильную склонность к дуэлям, пока не осознал несовместимость этого опасного спорта с христианскими принципами. Затем оба брата воевали, старший, Эктор, главным образом, в Италии, где был убит в 1635 году; Шарль, младший, главным образом в Германии, где он сопровождал своего дядю графа де Брассака и где был взят в плен в 1643 году (его мать заплатит выкуп).
Военные кампании происходили летом; зимой оба братья посещали отель Рамбуйе, «суд двора», светский и литературный кружок, горнило того, что станет прециозностью, храм хорошего вкуса, созданный в ответ на грубые манеры, бывшие в употреблении в Лувре времён Генриха IV.
Чарующей атмосферой отель Рамбуйе был во многом обязан заводиле, поэту Венсану де Вуатюру, бывшему «душой кружка», который он постоянно развлекал. В этом весёлом клубе показывали комедии, сочиняли стихи, читали письма, играли в салонные игры. Но непрерывное шутовство Венсана Вуатюра, его лёгкие и к месту стихи, были не по вкусу суровому и строгому Монтозье, который в раздражении ворчал: «Но забавно ли это? Это ли развлечение?» «Их собаки никогда не охотились вместе (*видимо, старинный фразеологизм)», - пишет Тальман де Рео в своих Исторьетках, подводя итог их вражде. Вуатюра под конец заносит: он распускает себя до того, что целует руку, которую Жюли ему протягивает, что стоит ему пары пощечин и временной ссылки.
Символом отеля Рамбуйе была серебристо-голубая комната, где маркиза де Рамбуйе, несравненная Артенис, принимала, лёжа в алькове, всех, кто считался умным человеком, невзирая на происхождение, что было в новинку. Её дочь, прекрасная Жюли д'Анженн, избалованный ребёнок, обласканная стихами, которые её воспевали, поэтами, которые её восхваляли, мучила, терзая, главным образом, старшего Монтозье, красивого, обаятельного и смелого Эктора. Но последний погиб в бою в Италии, и его младший брат Шарль стремился занять его место в сердце Жюли. Затея была по меньшей мере трудоёмкой, ибо, с одной стороны, Жюли питала откровенную неприязнь к замужеству, уподобляя его потере свободы; с другой стороны, Шарль был нелюдимом, который, отважившись соблазнять Жюли, упорно боролся со временными трудностями некоторыми преимуществами:
- Вначале, множа стихи, в особенности знаменитую Гирлянду Жюли. Речь идёт о шестидесяти двух мадригалах, посвященных, каждый, какому-нибудь цветку, связанному с достоинствами Жюли и включающему, параллельно, рисунок цветка. Жюли была этим мало тронута.
Зефир и цветы. Автор - Николя Робер. Иллюстрация из Гирлянды Жюли.
- Затем, делая блестящую военную и административную карьеру: он был назначен губернатором Верхнего Эльзаса (в 27 лет), Ангумуа и Сентонжа.
- Потом, создавая состояние, позволяющее занять место в обществе, как раз благодаря наследству де Брассаков, дяди и тёти, которые его обожали.
- Наконец, обратившись в католицизм. Он подготовил свою совесть с проповедником королевы отцом Фором, с которым вёл нескончаемые теологические беседы. Он был потом безупречным католиком, и даже педантичным. Его мать смирилась с его обращением, но попросила его никогда больше не заговаривать с ней на религиозные темы. Тальман де Рео его упрекает, что он сменил религию из-за корыстных побуждений. Правда, что его обращение оппортунистское, но Монтозье сказал, что можно спастись, как в одной, так и в другой религии, и он сохранил понимающее отношение к протестантам, как поясняет его переписка с Этьеном Геноном, его верным фермером из Сентонжа, чьи дети решили эмигрировать.
В окончательной атаке обороны Жюли Монтозье был поддержан важным лоббированием: герцогиней д'Эгийон, всесильной племянницей Ришелье, Мазарини, своими приверженцами, такими, как поэт Жан Шаплен... Но неожиданной развязкой стала его решительная поддержка матерью Жюли, маркизой де Рамбуйе. Она залилась слезами перед упорным отказом дочери взять его в мужья. Жюли, обожающая мать, чтобы ей не перечить, в конце концов уступила. «Завтра мы не будем больше плакать», - заявила она. И таким образом, в возрасте тридцати восьми лет она положила конец своему званию старой девы.
Свадьба состоялась 13 июля 1645 года. В первую брачную ночь Монтозье, который ждал этого момента тринадцать лет, не смог обуздать своё желание: он сбросил ночную рубашку на пороге спальни для новобрачных, устремился к Жюли и овладел ею так быстро, что провёл остаток ночи, «напирая на прекрасные чувства».
Затем Монтозье, губернтор и главный наместник Верхнего Эльзаса, снова отправился на Восточный фронт. Тем временем, Жюли разрешилась от бремени, затем заскучала: она предложила даже своей подруге герцогине Невер, ставшей королевой Польши, войти в её свиту; она стала пронырой, говорит Тальман, и начала делать карьеру.
Молодая чета обосновалась на улице Старой Голубятни. Потом, после смерти отца Жюли, Монтозье переехали в отель Рамбуйе и великолепно его отреставрировали. Но атмосфера места изменилась: педанты наследовали там повесам. Монтозье составил с ними интеллектуальное сообщество, где у него были свои ориентиры: ему нравилось, главным образом, общество «грамотеев», первых членов Французской Академии (особенно его друга Жана Шаплена), то есть эрудитов, с которыми он познакомился в молодости и с которыми досыта обменивался латинскими и греческими произведениями классиков.
Во время этой семейной эволюции в стране также изменилась политическая обстановка, и внезапно наступил смутный период.
Отправлено: 14.11.15 00:27. Заголовок: Портрет Жюли д'А..
Портрет Жюли д'Анженн из переиздания La guirlande de Julie 1875 года.
Кстати, маркиз де Монтозье был автором шестнадцати мадригалов Гирлянды. Например:
Le narcisse.
Je consacre, Julie, un Narcisse à ta gloire, Lui-même des beautés te cède la victoire ; Étant jadis touché d'un amour sans pareil, Pour voir dedans l'eau son image , Il baissait toujours son visage, Qu'il estimait plus beau que celui du soleil ; Ce n'est plus ce dessein qui tient sa tête basse ; C'est qu'en te regardant il a honte de voir Que les Dieux ont eu le pouvoir De faire une beauté qui la sienne surpasse.
La jonquille.
Dans la Fable, ni dans l'Histoire Il ne se parle point de moy ; Je ne me puis vanter de posséder la gloire De descendre du sang ni d'un Dieu ni d'vn Roy : Mais la passion veritable Que vous témoigne ma couleur, Plus qu'une plus illustre Fleur Me doit rendre recommandable. O Beauté qu'on doit adorer ! Permettez-moy de vous parer, Et je m'estimeray cent fois plus glorieuse Que celle dont l'histoire est cent fois plus fameuse.
Отправлено: 16.11.15 22:31. Заголовок: JULIE D’ANGENNES ET ..
JULIE D’ANGENNES ET CHARLES DE MONTAUSIER
Лекция Алена Мазера.
II Взгляд на Фронду из Ангулемского замка.
Несмотря на соперничество графа де Жонзака, своего кузена и Ла Рошфуко, Монтозье был назначен губернатором Ангумуа и Сентонжа, идя по стопам своего дяди Брассака, которому он наследовал, не потратив ни гроша, как едко замечает Ла Рошфуко в своих Мемуарах. Он прибыл с женой, чтобы вступить во владение своим должностным жильём, то есть Ангулемским замком (нынешней мэрией). Шарантские дворяне нашли его столь же шероховатым, сколь его жена показалась им очаровательной. Тем не менее, составилась свита, значительную часть которой составляли писатели вместе с Жираром, Жираком, Гомбо и даже поэтом Саразеном, что заходил в гости; но главной знаменитостью был Жан-Луи Гез де Бальзак, называемый шарантским отшельником, «Реставратор французского языка». Монтозье и Гез де Бальзак, уроженец Ангумуа, были знакомы лет десять и ценили друг друга, несмотря на периоды охлаждения; Бальзак был завсегдатаем Ангулемского замка.
В это время в Париже чрезвычайный налог, учрежденный сюринтендантом финансов, развязал Фронду, которая, таким образом, происходила от налогового мятежа. Фронда - это три гражданские войны за пять лет.
Первая Фронда, в течение первого квартала 1649 года - это Парижский парламент и парижане против двора, сбежавшего в Сен-Жермен-ан-Лэ под защиту армии Великого Конде, первого принца крови.
Ангумуа и Сентонж оставались спокойными, но Монтозье появился в своём губернаторстве, чтобы на месте проследить за последствиями ударной волны, поддерживаемой Ла Рошфуко, будущим автором Максим, очень враждебным к Мазарини, который медлил с выдачей ему патента на титул герцога.
Конде быстро выиграл эту войну, и будучи спасителем короны, считал себя вправе заменить главного министра Мазарини. Когда королева осталась к этому глуха, Конде перешёл на сторону врага. Кардинал, обоснованно беспокоясь за свою жизнь, противодействует этому, приказывая заключить его в Венсенн.
Тотчас же последовала вторая Фронда, добивающаяся освобождения Конде. В особенности, она захватила Бордо, по инициативе, главным образом, Ла Рошфуко, который поднял город против двора. Ла Рошфуко был взбешён более, чем когда-либо, так как после того, как ему предоставили ранг принца по настойчивой просьбе Конде, королева быстро отменила эту милость под давлением всего дворянства.
Монтозье возвратился в свое губернаторство, чтобы поддерживать там общественный порядок. В Ангулеме, со своей супругой Жюли, он принял двор, который шёл на Бордо, чтобы образумить город. По пути двор приказал срыть военные укрепления замка Вертей в качестве предупреждения герцогу де Ла Рошфуко. Затем, так как приближалось время сбора винограда, Бордо сдался. Коленопреклонённый Ла Рошфуко попросил прощения у короля, который сослал его в его шарантское герцогство, запретив исполнять обязанности губернатора Пуату. Затем начались закулисные сделки, и Конде был освобождён: конец второй Фронды.
Но, бурно приветствованный толпой при выходе из крепости, Великий Конде вновь потребовал места Мазарини. С этой целью в 1652 году он начал третью Фронду. Театром военных действий стала Гиень. Монтозье, всегда верный маленькому Луи XIV, тогда обладал всей полнотой власти в своём губернаторстве. Он мог бы воспользоваться обстоятельствами, чтобы превратить в деньги свою верность, но, слишком честный, он отказался вымаливать, как говорит Тальман де Рео, титул герцога, а также «вымогать маршальский жезл».
Конде бросил Ла Рошфуко и принца де Тарант в атаку на плацы Шаранты, за исключением Ангулема, ибо он остерегался Монтозье. Последний к тому же велел захватить, по приказу короля, замки Ла Рошфуко, ожесточенного фрондера, который подписал в Сенте союзный договор с Испанией, что его не возвышает. Монтозье приказал также снять осаду с Коньяка, Барбезьё, Сента ( где он убил собственных солдат, не соблюдавших принятые условия капитуляции врага), Сен-Жан-д'Анжели, Тайлебура, Тальмона.
Затем он увёл свои войска на помощь своему родственнику, маркизу Жумару Тизону д'Аржансу, осаждённому в своём замке Монтансьё, рядом с Перигё. Сражение при Монтансьё будет пагубно для Шарля де Монтозье. Он будет плохо командовать войсками, и в конце концов окажется сам окружённым врагами. Войска продажного полковника Бальтазара не поскупились на пистолетные выстрелы и удары шпагой для него. Его приносят в Ангулемский замок на носилках. Писатель -отшельник Гез де Бальзак составил ему компанию во время выздоровления, тогда как его супруга Жюли самовольно взяла вожжи управления Ангумуа и Сентонжа твёрдой рукой. Она переписывалась с министром Ле Теллье и ездила в Париж, чтобы встретиться с Мазарини и тщетно потребовать жалованья, которое задолжали её мужу.
В это время их дочь Мари-Жюли (оба их сына умерли) была оставлена в Париже под внимательным присмотром бабушки, маркизы де Рамбуйе. Фрондёры угрожали ребёнку похищением и смертью, но Монтозье не уклонился от своего поведения верноподданного.
К моменту окончания Фронды, когда Монтозье были готовы к отъезду в столицу, жители Ангулема дали в их честь специально сочинённый балет: Le ballet de la Félicité. Им случилось пережить трудный период под защитой губернатора и его жены, и они старались их отблагодарить.
Монтозье встретят во второй раз короля и Мазарини в Ангумуа и Сентонже в 1659 году, когда двор направится в Страну Басков, чтобы заключить там одновременно брак Луи XIV с инфантой Марией-Терезой и знаменитый Пиренейский договор, положивший конец войне с Испанией. Королевская семья по этому случаю свела более тесное знакомство с четой Монтозье, которая, отныне, будет являться частью её близкого окружения и окажет все услуги, о которых её попросят.
Отправлено: 17.11.15 14:50. Заголовок: JULIE D’ANGENNES ET ..
JULIE D’ANGENNES ET CHARLES DE MONTAUSIER
Лекция Алена Мазера.
III Чета Монтозье при дворе Луи XIV.
Все знали о невыносимом характере Монтозье: мадам де Севинье называла его «сеятелем негатива», Сегре - «охапкой крапивы», Жиль Менаж - прекословом. Таким образом, Мольер создал, отталкиваясь от Монтозье, своего Мизантропа, то есть Альцеста, который провозглашает свои принципы:« Чтоб люди искренни всегда и честны были и только правду бы, от сердца, говорили.» Полагали, что Монтозье, чтобы отомстить за осмеяние,«собирался насмерть забить Мольера палкой» (Сен-Симон), но, на самом деле, Монтозье приехал посмотреть пьесу и заявил, что прилагал усилия, чтобы полностью походить на Альцеста, которым восхищается; он пригласил Мольера на обед, чтобы его поздравить.
Именно к этому мизантропу Луи XIV питал доверие, доверие, прошедшее испытания во время Фронды в Ангумуа и Сентонже. Монтозье пользовался доброй славой энергичного исполнителя поручений, безусловно верного королю. Вот почему, совершенно естественно, что в сложной, деликатной ситуации король обращается именно к нему. Примеры:
- он его назначает губернатором Нормандии (помимо других постов губернатора), чтобы вновь овладеть этим регионом, поддерживающим Конде-Лонгвиля, которых король упрекает за роль подстрекателей Фронды. Нормандцы вначале враждебно приняли нового губернатора по той причине, что он не был принцем крови. Но он терпеливо добивался уважения, в особенности, когда в Руане объявилась чума, а он лично обрушился на болезнь: организованностью и применяемыми им средствами он остановил инфекцию по прошествии двух месяцев.
- он ему поручает сопровождать ко двору папского легата вследствие возмутительного происшествия с корсиканской гвардией: в самом деле, Луи XIV потребовал от Папы официальных извинений за нападение на французское посольство его корсиканской гвардии. Что же произошло? У короля с Папой были напряженные отношения; посол Франции был провокатором; папская корсиканская гвардия заставила его расплатиться. Луи XIV потребовал извинений; позиция Папы была очень уклончивой до тех пор, пока он не удостоверился, что французские войска переходят через Альпы, чтобы захватить его государство. Тогда он послал своего племянника Фабио (* а по-моему, Флавио, Фабио был сам Папа). Киджи в Париж смягчить обстановку, и именно Монтозье поручили его сопровождать. Легат был столь доволен приёмом, который ему оказала чета Монтозье, что преподнёс Жюли реликвию: палец Святого Примитива, мученика, останки которого были извлечены из подвала в Риме при Александре VII.
- он ему доверил воспитание дофина. Изначально он назначил его жену, Жюли д'Анженн, воспитательницей Детей Франции, должность, которую она совмещала с должностью придворной дамы королевы. По вкусу ей, без сомнения, была последняя, ибо только дофин покинул колыбель, она уволилась с этого поста. Монтозье найдёт свои грани на этом посту воспитателя: он буквально искалечит детство и воспитание сына Луи XIV, навязывая ему, вместе с Боссюэ, отупляющий и жестокий метод, закармливание устаревшими знаниями, отмеченное телесными наказаниями. Издание, по инициативе Монтозье, классиков ad usum delphini (*к использованию дофином) - иллюстрация этой неадекватности. Издание семидесяти томов сочинений на латыни, парафразированных, комментированных, снабженных указателями, было огромным и дорогостоящим начинанием, которое дофин никак не использовал, да и французское население тоже, предпочитая скорее французский перевод, чем чтение в подлиннике. Но влюблённый в книги Монтозье доставил себе удовольствие.
Когда дофин женился, Монтозье сложил с себя обязанности его воспитателя. Однако, он, по просьбе Луи XIV останется приближённым своего ученика. Дофин никогда не царствовал; именно его внук станет, после периода Регентства, Луи XV.
Все эти ответственные должности, предоставленные Монтозье, сопровождались отменными вознаграждениями: назначением кавалером Ордена Святого Духа, возведением в сан герцога и пэра Франции, не считая должностей и прибыльных привилегий.
Итак, герцог де Монтозье был богат, но щедр: он был богат вследствие скопления административных и почётных должностей и приобретения прав, таких как монополия на эксплуатацию угольных шахт королевства на сорок лет. Будучи щедрым, он с лихвой раздавал свои богатства Богу, королю, бедным, больным, создавая госпитали, безденежным писателям, молодым, в ком он заметил потенциал и кому считал необходимым помочь начать самостоятельную жизнь.
Облечённые доверием короля, Монтозье были образцовыми придворными, замешанными во все придворные интриги. Они играли там несколько ролей:
*Что касается Жюли, роль сводни в связях короля с Ла Вальер и Монтеспан.
Жюли де Монтозье была назначена придворной дамой королевы взамен преувеличенно стыдливой герцогини де Ноай, которая хотела помешать королю наносить ночные визиты фрейлинам королевы. Жюли сделала всё, чтобы укрепить положение официальной фаворитки короля Луизы де Ла Вальер. Она стала её наперсницей, до возвышения маркизы де Монтеспан, чью сторону она тогда приняла. По мнению историка Клод Дюлон, «Мадам де Монтозье, сюринтендантша свиты королевы, изо всех сил старалась обмануть свою государыню». Авторы сатирических песенок напрямик обзывали её сводней. Отметим также, что король провёл первую ночь любви с Монтеспан, проникнув в её комнату переодетый в швейцарца из гвардии Шарля де Монтозье. Скандал, который устроил маркиз де Монтеспан, узнавший о своём несчастье, выразился, в частности, в словесном и едва ли не физическом нападении на Жюли, здоровье которой начало, с той поры, ухудшаться. Он умерла от одного из видов слабоумия в 1671 году, оставив мужа и дочь удрученными.
* Что касается Монтозье, роль ведущего переговоры со стороны короля о браке Лозена, несносного вертопраха, с Великой Мадемуазель.
Луи XIV полагал, что в сорок три года его племянница (*а по-моему, кузина) могла выйти замуж за кого хочет. Но у абсолютизма были странные ограничения. Это был мелодраматический эпизод. По этому случаю мадам де Севинье написала своё наиболее известное письмо, которое все мы изучали в школе: «Я собираюсь вам сообщить самую потрясающую, самую удивительную, самую ошеломляющую вещь... Мсьё де Лозен женится в воскресенье в Лувре, угадайте на ком? Держу пари один к четырём, один к десяти, один к ста, что вы не угадаете... На мадемуазель, мадемуазель де, Великой Мадемуазель, мадемуазель дочери покойного Месьё, мадемуазель внучке Генриха IV, мадемуазель де Монпасье, мадемуазель двоюродной сестре короля...» В конечном счете, дестабилизированный очень враждебной реакцией своего ближайшего окружения, Луи XIV воспротивился этому браку, которому Монтозье было поручено способствовать.
*Благодаря своему положению при дворе, Монтозье могли пользоваться также милостью короля.
Монтозье могли использовать свою близость к королю, чтобы получать преимущества для своей семьи, для своих друзей, для себя, то есть дать полк ( Лангедокский полк супругу своей внучки маркизу д'Антену), губернаторство (губернаторство Перигора для их зятя маркиза де Лорьера), церковный бенефиций (аббатство Банье для их друга епископа Эспри Флешье), первенство (доступ к Великому Дофину), пенсию.
Несмотря на придворные обязанности, чета Монтозье была также объединена сильным семейным чувством. Монтозье выдали замуж свою дочь Мари-Жюли за герцога Эммануэля де Крюссоля д'Юзе, первого пэра Франции. Монтозье недолго ссорился со своим зятем, который обладал таким же бескомпромиссным характером, как и его собственный. Юзе разошёлся с Мари-Жюли, с которой завёл семерых детей. Один из их сыновей женился на дочери принца Монако; одна из дочерей вышла замуж за сына маркиза де Монтеспана. До последнего вздоха, Монтозье был очень близок со своей дочерью, которая опишет его жизнь.
Герцог также принял активное участие в руководстве характерами сквернее, чем свой: своими свояченицами, аббатисой Йера, аббатисой Сент-Этьена, Анжеликой-Клариссой, первой женой графа де Гриньяна и дочерьми последнего, опекуном-надзирателем которых он был: мадемуазелями де Гриньян и д'Алерак.
Отель Рамбуйе, парижская резиденция Монтозье, зачастую походил на семейный пансионат. Они там принимали, за свой счёт, свою родню по восходящей линии, по нисходящей линии, по боковой линии и даже друзей родни.
Жюли д'Анженн умерла в 1671 году от неврологического заболевания, которое началась вследствие скандала, устроенного маркизом де Монтеспаном.
Монтозье скончался 17 мая 1690 года из-за жестоких приступов астмы. Король справлялся о здоровье герцога, отходящего в молитвах и смирении, «80 лет, Господь, прошедшие в оскорблении вас», говорил он, испуская дух.
Их друг епископ Эспри Флешье произнёс их надгробные речи, и оба они были похоронены рядом с маркизой де Рамбуйе в часовне кармелитского монастыря предместья Сен-Жак.
В заключение, каково потомство этой великолепной пары, комплиментарные карьеры которой предвосхищают современную пару?
Рукописи Монтозье - произведения человека, берущегося за всё; это список Превера; они представлены тринадцатью томами рукописей в Национальной Библиотеке; там его обильная корреспонденция, многочисленные стихотворения, переводы, песни, максимы, молитвы - и Беседы с Жаном-Луи Гёзом де Бальзаком. Жюли, это анекдот, сочинила вместе с Вуатюром сказку, озаглавленную История Альсидалиса и Зелиды.
Также, для потомства, Монтозье останутся, соответственно, лесной нимфой из Гирлянды Жюли и моделью Мизантропа Мольера.
Однако, их вклад в литературную жизнь XVII-го века состоял, главным образом, в её оживлении.
*Жюли занимает место во французской литературе исключительно в силу того, что она блистала, как её мать, несравненная Артенис, в отеле Рамбуйе, с очень активной помощью толпы поклонников, в частности, поэта Венсана Вуатюра.
* Монтозье подружился с молодых лет с поэтом Жаном Шапленом, с Валантеном Конраром, литературный кружок которого был преобразован Ришелье во Французскую Академию, с шарантским отшельником Жаном-Луи Гёзом де Бальзаком. Он принимал участие в споре Иова и Урании, в «Споре Древних и Современных». Он посещал салоны мадам де Сабле и мадемуазель де Скюдери, где он руководил чем-то вроде административного совета; Мадлен де Скюдери сделала из него персонажа Великого Кира и Клелии, римской истории. Монтозье посещал так же Корнеля и Буало, которого учил правильно держаться за столом: маниакально чистоплотный, он был инициатором употребления вилки.
Итак, они принадлежат истории литературы из-за своей окололитературной деятельности, поощрения, в особенности материального, литературной жизни своего времени. Количество произведений, посвящённых Монтозье, показательно в этом отношении.
Отправлено: 23.11.15 16:16. Заголовок: Отрывок из статьи Юр..
Отрывок из статьи Юрия Лотмана "Езда в остров любви" Тредиаковского и функция переводной литературы в русской культуре первой половины XVIII века.
Возникший в условиях литературного подъема прециозный салон ХVII в. был не карикатурным сборищем жеманниц и щеголей, а явлением, исполненным серьезного культурного смысла. Салон - в первую очередь, салон госпожи Рамбуйе, ставший своеобразным эталоном для всех других салонов эпохи, - был явлением оппозиционным по отношению к насаждавшейся Ришелье государственной централизации. Оппозиция эта была не политической: государственной серьезности противопоставлялась игра, официальным жанрам поэзии – интимные, диктатуре мужчин - господство женщин, культурной унификации в общегосударственном масштабе – создание замкнутого и резко ограниченного от всего остального мира «Острова любви», «Страны нежности», «Царства прециозности», в создании карт которых упражнялись мадемуазель де Скюдери, Молеврье, Гере, Таллеман и другие. Резкая ограниченность от всего остального мира и составляла особенность салона. Переступая его порог, избранный (а переступить порог могли только избранные), как всякий посвященный, член эзотерического коллектива менял свое имя. Он становился Валером (Вуатюр) или Менандром (Менаж), Галатеей (графиня Сен-Жеран) или Меналидой (дочь госпожи Рамбуйе Жюли, в замужестве герцогиня Монтозье). Сомез совершенно серьезно (хотя и с оттенком иронии) составил словарь, в котором снабдил эзотерические имена прециозниц «переводами». Но и пространство переименовывалось — из реального оно становилось условным и литературным. Париж именовался Афины, Лион — Милет, предместье Сен-Жермен - Малые Афины, остров Нотр-Дам — Делос. Язык салона имел тенденцию превращаться в замкнутый, непонятный «чужим» жаргон.
Однако замкнутость салона была не целью, а средствам. У властей она вызывала подозрительность. Известно, что Ришелье («Сенека», на языке прециозников) - требовал, чтобы маркиза Рамбуйе сообщала ему характер разговоров, которые велись в ее салоне. Вызвав гнев кардинала, маркиза отказалась, и только заступничество племянницы кардинала мадемуазель Комбале спасло салон от преследований. Хотя маркиза Рамбуйе настолько не скрывала своей неприязни к «Великому Александру», как именовали короля на языке прециозных салонов, что ее дочь Жюли, по свидетельству Ж. Таллемана де Рео, говаривала: «Боюсь, как бы ненависть моей матушки к Королю не навлекла бы на нее проклятие божье», политический смысл ее оппозиции был ничтожен. Однако чутье не обманывало Ришелье. Салоны (не в их опошленных подражаниях, а в классических образцах XVII в.) действительно таили серьезную опасность для абсолютистского централизма. Будучи тесно связаны с гуманистической традицией Ренессанса, они противопоставляли и деспотической реальности, и героическому мифу о ней, создаваемому классицизмом, мир художественной утопии. Политике и освещавшему ее Разуму противопоставлялись Игра и Каприз. Но и Разум не был изгнан: прециозный мир — не мир барочного трагического безумия. Он только подчинялся законам маскарадной травестии, господствовавшим в прециозном салоне. На протяжении всей истории утопической травестии — от маскарадных ритуалов до образов перевернутого мира, в литературе XVI—XVII вв. — существенным признаком утопизма является стремление переиначить природный порядок, сделать «мужчину и женщину одним, чтобы мужчина не был мужчиной и женщина не была женщиной». Из этих же соображений Платон предписывал в идеальном государстве инициализировать различие в воспитании и занятиях юношей и девушек, которые в его городе наравне с мужчинами овладевают даже таким традиционно мужским занятием, как военное ремесло "Великим бедствием для государства будет такое позорное воспитание женщин, что они не пожелают умирать или претерпеть всяческие опасности ради детей". И далее: "Женщины не должны пренебрегать ратным делом, но "се, как граждане, так и гражданки, должны о нем печься"'. Прециозницы не были амазонками - военное дело их не интересовало, но стремление к дефеминизации в их мире проявлялось весьма отчетливо: любовь котировалась низко - ее следовало избегать. В моду вошли "жестокость" и поздние браки. Культ красавицы Жюли, дочери маркизы Рамбуйе, был как бы официальной религией "голубой гостиной", ей посвящались поэтические произведения и целые коллективные сборники (так называемый сборник "Гирлянда Жюли"). Однако влюбленного в нее герцога Монтозье она заставила долгие годы ждать свадьбы, которая совершилась, лишь когда молодость Жюли давно прошла. Вуатюр был изгнан из салона Рамбуйе за то, что осмелился поцеловать руку дочери хозяйки, а сама маркиза Рамбуйе, "женщина тонкого ума, говорила, что нет ничего нелепее мужчины в постели ".
"Жестокость" к влюбленным в них кавалерам прециозницы "голубой гостиной" компенсировали ученостью, стремлением к образованию, изучением таких "неженственных" наук, как математика и латынь. Героем салона делается не храбрый вояка и не жеманный щеголь, а красноречивый аббат, с которым можно обсуждать не только научные вопросы, но и необходимость ограничения родительской власти, свободу разводов и ограничение деторождения.
Однако тяготение к эмансипации - лишь одна из граней того мира, который возникал за внутренней границей салона. Главной особенностью было стирание граней между жизнью, игрой и искусством. Поэтические произведения писались и импровизировались к различным случаям, становясь неотъемлемой частью каждодневной жизни людей, а сама жизнь сливалась с поэтическими сюжетами.[Литературные маски становились характеристиками людей и программами их бытового поведения. 'Однако нигде это "переливание" жизни в литературу не проявлялось в такой мере, как в романе'). Если такие романы, как "Великий Кир" или "Клелия" и "Астрея", становились источниками прециозных выражений, давали посетителям салона имена и роли, то одновременно эти же романы в масках античных героев и пастухов описывали похождения известных в данном кружке лиц и соединяли прециозную утонченность с злободневностью сплетни или, по крайней мере, пикантного анекдота об общих знакомых. Жизнь салона была тем генератором, который порождал роман, давал к нему ключи и определял ту утраченную для современного читателя атмосферу, в которой все эпизоды воспринимались как намеки, расшифровывались и дополнялись для читателя знаниями обстоятельств, интриг и происшествий, заполнявших коллективную, память кружка.
Отправлено: 23.12.15 23:14. Заголовок: À la marquise d..
À la marquise de Rambouillet (Sous le nom de Rodanthe.) 1622 ou 1623.
François de Malherbe (1555-1628)
Chère beauté que mon âme ravie Comme son pôle va regardant, Quel astre d'ire et d'envie Quand vous naissiez marquait votre ascendant, Que votre courage endurci, Plus je le supplie, moins ait de merci ?
En tous climats, voire au fond de la Thrace, Après les neiges et les glaçons, Le beau temps reprend sa place, Et les étés mûrissent les moissons : Chaque saison y fait son cours ; En vous seule on trouve qu'il gèle toujours.
J'ai beau me plaindre et vous conter mes peines, Avec prières d'y compatir ; J'ai beau m'épuiser les veines, Et tout mon sang en larmes convertir ; Un mal au deçà du trépas, Tant soit-il extrême, ne vous émeut pas.
Je sais que c'est : vous êtes offensée, Comme d'un crime hors de raison, Que mon ardeur insensée En trop haut lieu borne sa guérison ; Et voudriez bien, pour la finir, M'ôter l'espérance de rien obtenir.
Vous vous trompez : c'est aux faibles courages Qui toujours portent la peur au sein De succomber aux orages, Et se lasser d'un pénible dessein. De moi, plus je suis combattu, Plus ma résistance montre sa vertu.
Loin de mon front soient ces palmes communes Où tout le monde peut aspirer ; Loin les vulgaires fortunes, Où ce n'est qu'un, jouir et désirer. Mon goût cherche l'empêchement ; Quand j'aime sans peine, j'aime lâchement.
Je connais bien que dans ce labyrinthe Le ciel injuste m'a réservé Tout le fiel et tout l'absinthe Dont un amant fut jamais abreuvé : Mais je ne m'étonne de rien ; Je suis à Rodanthe, je veux mourir sien.
Отправлено: 31.01.16 00:44. Заголовок: Подпись мадам де Рам..
Подпись мадам де Рамбуйе. Письмо к кардиналу де Ла Валетту, отправленное из Парижа 22 июля 1633 года. Lettres autographes composant la collection de M. Alfred Bovet.
В этом письме она благодарит его за доброту, которую он питает к её сыну и высказывает неудовольствие, "что мой сын будет не в силах служить вам по его желанию и желанию господина де Рамбуйе и моему, ибо в действительности, Монсеньор, сколько бы он не тратил свою жизнь на служение вам, я не думаю, что мы могли освободиться от имеющихся у нас обязательств перед вами ."
Ваша смиреннейшая и покорнейшая служанка де Вивонн.
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 17
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме