Отправлено: 01.02.09 01:40. Заголовок: Жан де Лафонтен (Jean de La Fontaine)
Жан де Лафонтен (фр. Jean de La Fontaine; 8 июля 1621, Шато-Тьерри — 13 апреля 1695, Париж) — знаменитый французский баснописец.
Отец его служил по лесному ведомству, и Лафонтен провёл детство среди лесов и полей. Двадцати лет он поступил в братство ораторианцев для подготовки к духовному званию, но больше занимался философией и поэзией. По его собственному признанию, увлекался "Астреей" Д'Юрфе. Именно либретто оперы Коласса "Астрея" оказалось последним сочинением Лафонтена (постановка 1691 года обернулась полным провалом).
В 1647 г. отец Лафонтена передал ему свою должность и убедил его жениться на четырнадцатилетней девушке, Мари Эрикар. Он очень легко отнесся к своим новым обязанностям, как служебным, так и семейным, и вскоре уехал в Париж, где прожил всю жизнь среди друзей, поклонников и поклонниц его таланта; о семье своей он забывал целыми годами и лишь изредка, по настоянию друзей, ездил на короткое время на родину. Сохранилась его переписка с женой, которую он делал поверенной своих многочисленных романтических приключений. На своих детей он так мало обращал внимания, что, встретившись в одном доме со своим взрослым сыном, не узнал его. В Париже Лафонтен имел блестящий успех; Фуке назначил ему крупную пенсию. Жил он Париже сначала у герцогини Бульонской, потом, более 20 лет, в отеле мадам де Саблиер; когда последняя умерла, и он вышел из её дома, он встретил своего знакомого д’Эрвара (d’Hervart), который предложил ему поселиться у него. «Я как раз туда и направлялся», гласил наивный ответ баснописца. Версия о том, что в 1659—1665 гг. Лафонтен поддерживал приятельские отношения с Мольером, Буало и Расином, выглядит сомнительной. В числе друзей Лафонтена определённо были принц Конде, Ларошфуко, мадам де Лафайет и др.; только ко двору он не имел доступа, так как Людовик XIV не любил легкомысленного, не признающего никаких обязанностей поэта. Это замедлило избрание Лафонтена во Французскую академию, членом которой он стал только в 1684 г. В ходе "спора о древних и новых" Лафонтен не без колебаний встал на сторону первых. Под влиянием мадам де Саблиер Лафонтен в последние годы жизни преисполнился благочестия и отрёкся от наиболее легкомысленных своих сочинений.
Отправлено: 01.02.09 01:41. Заголовок: Ранние произведения ..
Ранние произведения
Первое опубликованное сочинение Лафонтена -комедия "Евнух" (Eunuque, 1654), представлявшая собой переработку одноименного сочинения Теренция. В 1658 году Лафонтен преподнёс своему покровителю Фуке поэму "Адонис" (Adonis), написанную под влиянием Овидия, Вергилия и, возможно, Марино. Став на время "официальным" поэтом Фуке, Лафонтен взялся за описание принадлежавшего министру дворца в Во-ле-Виконт. Поскольку пришлось описывать ещё не завершённый архитектурно-парковый ансамбль, Лафонтен построил свою поэму в форме сновидения (Songe de Vaux). Однако из-за опалы Фуке работа над книгой была прервана. В 1662 году поэт позволил себе вступиться за своего покровителя в адресованной королю оде (l’Ode au Roi), а также в "Элегии к нимфам Во" (L'elégie aux nymphes de Vaux). Этим поступком он, по-видимому, навлёк на себя гнев Кольбера и короля.
"Сказки"
"Сказки" начали выходить с 1664 г. В первый сборник вошли две сказки - "Джокондо" (Joconde) и "Побитый и довольный рогоносец"; первая из них, основанная на одном из эпизодов поэмы Ариосто "Неистовый Роланд", вызвала оживленную литературную полемику. Последующие выпуски "Сказок" публиковались в 1665, 1671 и 1674 годах. Сюжеты их Лафонтен черпал из Боккаччо и сборника "Сто новых новелл". В представлении Лафонтена важнейшей особенностью жанра должно было стать стилистическое и сюжетное разнообразие. Из всех сказок наиболее фривольный характер носили "Новые сказки", которые спровоцировали многочисленные упреки в непристойности и сразу же оказались под запретом. Интересно, что одновременно со сказками Лафонтен работал над сочинениями благочестивого характера, отчасти отмеченными влиянием янсенизма, в том числе над "Поэмой о пленении Св. Малха" (Poème de la captivité de saint Malc, 1671) .
Значение Лафонтена для истории литературы заключается в том, что он создал новый жанр, заимствуя внешнюю фабулу у древних авторов (в первую очередь - Эзопа и Федра; кроме того, Лафонтен черпал из "Панчатантры" и некоторых итальянских и латинских авторов Возрождения). В 1668 г. появились первые шесть книг басен, под скромным заглавием: «Басни Эзопа, переложенные на стихи г-ном де Лафонтеном» (Fables d’Esope, mises en vers par M. de La Fontaine). Именно в первый сборник вошли знаменитые, переложенные впоследствии И.А. Крыловым "Ворона и Лисица" (точнее, "Ворон и Лис", Le Corbeau et le Renard) и "Стрекоза и Муравей" (точнее, "Цикада и Муравьиха", La Cigale et la Fourmi).
Второе издание, включавшее уже одиннадцать книг, вышло в 1678 г., а третье, с включением двенадцатой и последней книги — в конце 1693 г. Первые две книги носят более дидактический характер; в остальных Лафонтен становится все более свободным, соединяет дидактику с передачей личного чувства.
Лафонтен менее всего моралист и, во всяком случае, мораль его не возвышенная; он учит трезвому взгляду на жизнь, уменью пользоваться обстоятельствами и людьми, и постоянно рисует торжество ловких и хитрых над простоватыми и добрыми; сентиментальности в нём абсолютно нет — его герои те, кто умеет устроить свою судьбу. Уже Руссо (а за ним и Ламартин) выражал сомнение: насколько полезны басни Лафонтена детям, не приучают ли они читателя к неизбежности порока в не ведающем жалости мире? Особенно категорично на этот счёт высказался В.А. Жуковский: "не ищите в баснях его морали — ее нет!". Иногда мораль "Басен" сравнивают с заветами Эпикура: необходимость умеренности и мудро-невозмутимого отношения к жизни.
Художественному значению басен Лафонтена способствует также красота поэтических вступлений и отступлений Лафонтена, его образный язык, особое искусство передавать ритмом движения и чувства и вообще удивительное богатство и разнообразие поэтической формы. Басни Лафонтена написаны в большинстве случаев вольным стихом; в XVII веке сам по себе стихотворный характер этого жанра приветствовался не всеми - басня воспринималась прежде всего как назидание. Также он усложнил отношение между сюжетной частью и моралью.
Данью галантной литературе стало прозаическое произведение Лафонтена — повесть «Любовь Психеи и Купидона» (Les amours de Psyché et de Cupidon, 1662), являющаяся переработкой четвёртой и пятой книг романа Апулея «Золотой осёл». Хорошо известный тогдашнему читателю сюжет Лафонтен изложил в изысканной, напоминающей оперную постановку форме. Книга произвела большое впечатление на русского писателя И.Ф. Богдановича, создавшего свою поэму "Душенька" (1773) на основе того же сюжета.
"Поэма о хинном дереве"
Лафонтен пробовал свои силы в жанре естественнонаучной поэмы, популярном в эпоху Возрождения и восходящем к Лукрецию. Его "Поэма о хинном дереве" (Poème du Quinquina, 1682) читается как своеобразная реклама нового лекарственного средства (завозить кору в Европу начали именно в середине XVII века при содействии Людовика XIV).
Сообщение: 3374
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
19
Отправлено: 30.12.09 01:48. Заголовок: Таллеман де Рео о Ла..
Таллеман де Рео о Лафонтене:
Молодой литератор, сочинитель стихов по имени Лафонтен — тоже большой чудак. Его отец, смотритель вод и лесов в округе Шато-Тьерри в Шампани, находясь в Париже по поводу одного судебного процесса, сказал ему: «Послушай-ка, сделай, да побыстрее, то-то и то-то: дело это спешное». Лафонтен выходит из дома и не успевает переступить порог, как начисто забывает все, что велел ему отец. Он встречает приятелей, и те его спрашивают, нет ли у него каких-либо дел. «Нет», — ответил он — и отправляется с ними в комедию. В другой раз, приехав в Париж, он привязывает к седельной луке большой мешок с важными бумагами. Мешок был привязан плохо и упал... Проходящий мимо почтарь подбирает его и, повстречав Лафонтена, спрашивает, не потерял ли он чего. «Нет, — отвечает тот, — ничего не потерял». — «Я вот мешок нашел»,— говорит почтарь. «А, да это мой мешок! — восклицает Лафонтен, — в нем все мое богатство». Он прижимает мешок к груди и доносит до дому.
Как-то раз этот юноша шел ночью, в сильный мороз, на большом расстоянии от Шато-Тьерри, в легких белых сапогах и с потайным фонарем в руке. Еще как-то раз он решил увести сучку у жены Королевского наместника Шато-Тьерри, потому что эта сучка была хорошим сторожем; мужа не было дома, и Лафонтен спрятался под стол в спальне, покрытый махровой скатертью. Хозяйка оставила ночевать у себя свою подругу. Услышав, что эта подруга похрапывает, он подходит к кровати жены Наместника, которая еще не спит, и берет ее за руку. По счастью, она не закричала и тут же произнесла его имя. Его поступок показался ей проявлением столь нежных чувств, что, хотя Лафонтен и говорил, будто она позволила ему лишь кое-какие шалости, я-то думаю, что она уступила ему во всем. Он ушел от нее прежде, чем проснулась подруга; и, поскольку в этих маленьких городках жители зачастую проводят время друг у друга, никто не нашел странным, что он вышел рано поутру из такого дома, куда всяк входил в любой час.
Потом отец женил сына, а тот пошел на это, не желая ему перечить. Жена Лафонтена говорит, будто он настолько витает в облаках, что порою почитает себя неженатым недели три кряду. Это кокетка, которая вот уже некоторое время ведет себя весьма вольно; его это нисколько не беспокоит. Ему говорят: «Такой-то милуется с вашей женой». — «По мне, — отвечает он, — пусть каждый делает, что может; мне на это наплевать. Она ему надоест, как надоела мне». Его равнодушие бесит эту женщину. Она сохнет от тоски; он же влюбляется на каждом шагу. Когда некая аббатиса на время приехала в город, Лафонтен приютил ее у себя, и однажды утром его жена застала их вдвоем. Он так и не успел сделать того, что хотел, отвесил поклон и вышел.
Сообщение: 4835
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
28
Отправлено: 08.06.10 21:19. Заголовок: графиня де Мей пишет..
графиня де Мей пишет:
цитата:
В 1647 г. отец Лафонтена передал ему свою должность и убедил его жениться на четырнадцатилетней девушке, Мари Эрикар
Мари Эрикар была родом из родного городка Жана Расина - Ла-Ферте-Милон, где она и обручилась с Жаном де Лафонтеном в ноябре 1647 года. Церемония имела место в церкви Нотр-Дам в том же Ла-Ферте-Милон. Там же, к слову, был крещён и Жан Расин.
Сообщение: 11115
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
35
Отправлено: 03.06.13 17:58. Заголовок: Жан де Лафонтен «Пох..
Жан де Лафонтен «Похороны львицы»
В лесу скончалась львица. Тотчас ко всем зверям повестка. Двор и знать Стеклись последний долг покойнице отдать. Усопшая царица Лежала посреди пещеры на одре, Покрытом кожею звериной; В углу, на алтаре Жгли ладан, и Потап с смиренной образиной — Потап-мартышка, ваш знакомец, — в нос гнуся, С запинкой, заунывным тоном, Молитвы бормотал. Все звери, принося Царице скорби дань, к одру с земным поклоном По очереди шли, и каждый в лапу чмок, Потом поклон царю, который, над женою Как каменный сидя и дав свободный ток Слезам, кивал лишь молча головою На все поклонников приветствия в ответ. Потом и вынос. Царь выл голосом, катался От горя по земле, а двор за ним вослед Ревел, и так ревел, что гулом возмущался Весь дикий и обширный лес; Еще ж свидетели с божбой нас уверяли, Что суслик-камергер без чувств упал от слез И что лисицу с час мартышки оттирали! Я двор зову страной, где чудный род людей: Печальны, веселы, приветливы, суровы; По виду пламенны, как лед в душе своей; Всегда на все готовы; Что царь, то и они; народ — хамелеон, Монарха обезьяны; Ты скажешь, что во всех единый дух вселен; Не люди, сущие органы: Завел — поют, забыл завесть — молчат. Итак, за гробом все и воют и мычат. Не плачет лишь олень. Причина? Львица съела Жену его и дочь. Он смерть ее считал Отмщением небес. Короче, он молчал. Тотчас к царю лиса-лестюха подлетела И шепчет, что олень, бессовестная тварь, Смеялся под рукою. Вам скажет Соломон, каков во гневе царь! А как был царь и лев, он гривою густою Затряс, хвостом забил, «Смеяться, — возопил, — Тебе, червяк? Тебе! над их стенаньем! Когтей не посрамлю преступника терзаньем; К волкам его! к волкам! Да вмиг расторгнется ругатель по частям, Да казнь его смирит в обителях Плутона Царицы оскорбленной тень!» Олень, Который не читал пророка Соломона, Царю в ответ: «Не сетуй, государь, Часы стенаний миновались! Да жертву радости положим на алтарь! Когда в печальный ход все звери собирались И я за ними вслед бежал, Царица пред меня в сиянье вдруг предстала; Хоть был я ослеплен, но вмиг ее узнал. — Олень! — святая мне сказала, — Не плачь, я в области богов Беседую в кругу зверей преображенных! Утешь со мною разлученных! Скажи царю, что там венец ему готов! — И скрылась». — «Чудо! откровенье!» — Воскликнул хором двор. А царь, осклабя взор, Сказал: «Оленю в награжденье Даем два луга, чин и лань!» Не правда ли, что лесть всегда приятна дань?
Сообщение: 11116
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
35
Отправлено: 03.06.13 17:58. Заголовок: Жан де ЛАФОНТЕН. Очк..
Жан де ЛАФОНТЕН. Очки Перевод с французского Вильгельма Левика
Уже не раз давал я клятвенный обет Оставить наконец монашенок в покое. И впрямь, не странно ли пристрастие такое? Всегда один типаж, всегда один сюжет! Но Муза мне опять кладет клобук на столик. А дальше что? Клобук. Тьфу, черт, опять клобук! Клобук, да и клобук – всё клобуки вокруг. Ну что поделаешь? Наскучило до колик. Но ей, проказнице, такая блажь пришла: Искать в монастырях амурные дела. И знай пиши, поэт, хотя и без охоты! А я вам поклянусь: на свете нет писца, Который исчерпать сумел бы до конца Все эти хитрости, уловки, извороты. Я встарь и сам грешил, но вот... да что за счеты! Писать так уж писать! Жаль, публика пуста: Тотчас пойдет молва, что дело неспроста, Что рыльце у него у самого в пушку, мол. Но что досужий плут про нас бы ни придумал, Положим болтовне, друзья мои, конец. Перебираю вновь забытые страницы. Однажды по весне какой-то молодец Пробрался в монастырь во образе девицы. Пострел наш от роду имел пятнадцать лет. Усы не числились в ряду его примет. В монастыре себя назвав сестрой Коллет, Не стал наш кавалер досуг терять без дела: Сестра Агнесса в барыше! Как в барыше? Да так: сестра недоглядела, И вот вам грех на сестриной душе. Сперва на поясе раздвинута застежка, Потом на свет явился крошка, В свидетели историю беру, Похож как вылитый на юношу-сестру. Неслыханный скандал! И это где – в аббатстве! Пошли шушукаться, шептать со всех сторон: «Откуда этот гриб? Вот смех! В каком ей братстве Случилось подцепить подобный шампиньон? Не зачала ль она, как пресвятая дева?» Мать аббатиса вне себя от гнева. Всему монастырю бесчестье и позор! Преступную овцу сажают под надзор. Теперь – найти отца! Где волк, смутивший стадо? Как он проник сюда? Где притаился вор? Перед стенами – ров, и стены все – что надо. Ворота – крепкий дуб, на них двойной запор. «Какой прохвост прикинулся сестрою? – Вопит святая мать. – Не спит ли средь овец Под видом женщины разнузданный самец? Постой, блудливый волк, уж я тебя накрою! Всех до одной раздеть! А я-то хороша!» Так юный мой герой был пойман напоследок. Напрасно вертит он мозгами так и эдак, Увы, исхода нет, зацапали ерша! Источник хитрости – всегда необходимость. Он подвязал, – ну да? – он подвязал тогда, Он подвязал, – да что? – ну где мне взять решимость И как назвать пристойно, господа, Ту вещь, которую он скрыл не без труда. О, да поможет мне Венерина звезда Найти название для этой хитрой штуки! Когда-то, говорят, совсем уже давно, Имелось в животе у каждого окно – Удобство для врачей и польза для науки! Раздень да посмотри и все прочтешь внутри. Но это – в животе, а что ни говори, Куда опасней сердце в этом смысле. Проделайте окно в сердцах у наших дам – Что будет, господи, не оберешься драм: Ведь это все равно что понимать их мысли! Так вот Природа-мать – на то она и мать, – Уразумев житейских бед причины, Дала нам по шнурку, чтоб дырку закрывать И женщины могли спокойно и мужчины. Но женщины свой шнур – так рассудил Амур – Должны затягивать немножко чересчур, Всё потому, что сами сплоховали: Зачем окно свое некрепко закрывали! Доставшийся мужскому полу шнур, Как выяснилось, вышел слишком длинным И тем еще придал нахальный вид мужчинам. Ну словом, как ни кинь, а каждый видит сам: Он длинен у мужчин и короток у дам. Итак, вы поняли – теперь я буду краток, – Что подвязал догадливый юнец: Машины главный штырь, неназванный придаток, Коварного шнурка предательский конец. Красавец нитками поддел его так ловко, Так ровно подогнул, что все разгладил там, Но есть ли на земле столь крепкая веревка, Чтоб удержать глупца, когда, – о, стыд и срам! – Он нагло пыжится, почуяв близость дам. Давайте всех святых, давайте серафимов – Ей-богу, все они не стоят двух сантимов, Коль постных душ не обратят в тела Полсотни девушек, раздетых догола, Причем любви богиня им дала Всё, чтоб заманивать мужское сердце в сети: И прелесть юных форм, и кожи дивный цвет, – Все то, что солнце жжет открыто в Новом Свете, Но в темноте хранит ревнивый Старый Свет. На нос игуменья напялила стекляшки, Чтоб не судить об этом деле зря. Кругом стоят раздетые монашки В том одеянии, что, строго говоря, Для них не мог бы сшить портной монастыря. Лихой молодчик наш глядит, едва не плача, Ему представилась хорошая задача! Тела их, свежие, как снег среди зимы, Их бедра, их грудей округлые холмы, Ну, словом, тех округлостей пружины, Которые нажать всегда готовы мы, В движенье привели рычаг его машины, И, нить порвав, она вскочила наконец – Так буйно рвет узду взбешенный жеребец – И в нос игуменью ударила так метко, Что сбросила очки. Проклятая наседка, Лишившись языка при виде сих примет – Глядеть на них в упор ей доводилось редко, – Как пень, уставилась на роковой предмет. Такой оказией взбешенная сверх меры, Игуменья зовет старух-овец на суд, К ней молодого волка волокут, И оскорбленные мегеры Выносят сообща суровый приговор: Опять выходят все во двор, И нарушитель мира посрамленный, Вновь окружаемый свидетельниц кольцом, Привязан к дереву, к стволу его лицом, А к зрителям – спиной и продолженьем оной. Уже не терпится старухам посмотреть, Как по делам его проучен будет пленник: Одна из кухни тащит свежий веник, Другая – розги взять – бегом несется в клеть, А третья гонит в кельи поскорее Сестер, которые моложе и добрее, Чтоб не пустил соблазн корней на той земле, Но чуть, пособница неопытности смелой, Судьба разогнала синклит осатанелый, Вдруг едет мельник на своем осле – Красавец, женолюб, но парень без подвоха, Отличный кегельщик и славный выпивоха. «Ба! – говорит, – ты что? Вот это так святой! Да кто связал тебя и по какому праву? Чем прогневил сестер? А ну, дружок, открой! Или кобылку здесь нашел себе по нраву? Бьюсь об заклад, на ней поездил ты на славу. Нет, я уж понял все, мой нюх не подведет, Ты парень хоть куда, пускай в кости и тонок, Такому полю дай – испортит всех девчонок». «Да что вы, – молвил тот, – совсем наоборот: Лишь только потому я в затрудненье тяжком, Что много раз в любви отказывал монашкам, И не связался бы, клянусь вам, ни с одной За груду золота с меня величиной. Ведь это страшный грех! Нет, против божьих правил И сам король меня пойти бы не заставил». Лишь хохоча в ответ на все, что он сказал, Мальчишку мельник быстро отвязал И молвил: «Идиот! Баранья добродетель! Видали дурака? Да нет, господь свидетель, Взять нашего кюре: хоть стар, а все удал. А ты! Дай место мне! Я мастер в этом деле. Неужто от тебя любви они хотели? Привязывай меня да убирайся, брат, Они получат всё и, верь мне, будут рады, А мне не надобно ни платы, ни награды, Игра и без того пойдет у нас па лад. Всех обработаю, не лопнул бы канат!» Юнец послушался без повторенья просьбы, Заботясь об одном: платиться не пришлось бы. Он прикрутил его к стволу и был таков. Вот мельник мой стоит, большой, широкоплечий, Готовя для сестер прельстительные речи, Стоит в чем родился и всех любить готов. Но, словно конница, несется полк овечий. Ликует каждая. В руках у них не свечи, А розги и хлысты. Свою мужскую стать Несчастный не успел им даже показать, А розги уж свистят. «Прелестнейшие дамы! – Взмолился он. – За что? Я женщинам не враг! И зря вы сердитесь, я не такой упрямый И уплачу вам все, что должен тот дурак. Воспользуйтесь же мной, я покажу вам чудо! Отрежьте уши мне, коль это выйдет худо! Клянусь, я в ту игру всегда играть готов, И я не заслужил ни розог, ни хлыстов». Но от подобных клятв, как будто видя черта, Лишь пуще бесится беззубая когорта. Одна овца вопит: «Так ты не тот злодей, Что к нам повадился плодить у нас детей! Тем хуже: получай и за того бродягу!» И сестры добрые нещадно бьют беднягу. Надолго этот день запомнил мукомол. Покуда молит он и, корчась, чуть не плачет, Осел его, резвясь и травку щипля, скачет. Не знаю, кто из них к чему и как пришел, Что мельник делает, как здравствует осел, – От этаких забот храни меня создатель! Но если б дюжина монашек вас звала, За все их белые лилейные тела Быть в шкуре мельника не стоит, мой читатель.
Сб. «Истории и новеллы в стихах», 1665-1685
Европейская поэзия XVII века. – М.: Худож. лит., 1977. – С. 702-707. – (Б-ка всемирной литературы. Т. 41).
Сообщение: 11132
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
35
Отправлено: 03.06.13 22:21. Заголовок: НА ЖЕНИТЬБУ СТАРИКА ..
НА ЖЕНИТЬБУ СТАРИКА Жениться он не стaл в свои млaдые летa, Когдa, кaк говорят, умел он делaть это. Он взял жену нa склоне дней; Но что он будет делaть с ней?
ЭПИТАФИЯ БОЛТУНУ Пред тем кaк в мир уйти иной, Немaло нaпорол он чуши; Теперь вкушaет он покой - И нaм не беспокоит уши.
ЭПИТАФИЯ ЛЕНТЯЮ Кaков приход, тaков был и уход. Жaн промотaл нaследство и доход, К богaтствaм никогдa и не стремился. А жизнь устроить был он не дурaк: Рaзбил нa две и рaзбaзaрил тaк: Полжизни спaл, полжизни проленился.
ЭПИГРАММА НА ВОСКЛИЦАНИЕ УМИРАВШЕГО СКАРРОНА Скaррон, почувствовaв, что кончен здешний путь, Взмолился к Пaрке: "Погоди чуть-чуть, Дaй мне с моей сaтирой рaсквитaться". Но Клото молвит: "Кончишь тaм, не нудь! Скорей, скорей! Нaшел когдa смеяться!"
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 34
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме