Сообщение: 170
Зарегистрирован: 25.09.08
Откуда: РФ, Москва
Репутация:
0
Отправлено: 03.10.08 11:05. Заголовок: Ришелье - основатель Французской академии
Ришелье основатель Французской академии
Академия основана жалованной грамотой кардинала Ришельё от 29 января 1635. Как указывалось в грамоте, Академия создана, «чтобы сделать французский язык не только элегантным, но и способным трактовать все искусства и науки». В числе первых членов Академии - Валантен Конрар, Жан Демаре де Сен-Сорлен, Жан Ожье де Гомбо, Франсуа Метель де Буаробер, Жан Шаплен, Никола Фаре, Антуан Годо, Франсуа Менар, Гомбервиль, Гийом Кольте, Гез де Бальзак, Ракан, Вожла, Сент-Аман, Вуатюр.
Академия насчитывает 40 членов. Избрание в Академию является пожизненным, академиков называют «бессмертными» (фр. les immortels); знак отличия — зелёный фрак (фр. habit vert). После смерти академика на его место (кресло, fauteuil) выбирают нового; вновь избранный член в день своего «принятия под своды Академии» должен произнести речь в честь своего покойного предшественника.
После Второй мировой войны несколько академиков были исключены за коллаборационизм, среди них - маршал Петен.
Иногда в Академию выбирают людей, известных прежде всего не как писатели или учёные, а в качестве военных или политиков (хотя обычно такие академики имеют те или иные публикации, мемуары и проч.)
Сообщение: 316
Зарегистрирован: 25.09.08
Откуда: РФ, Москва
Репутация:
0
Отправлено: 07.10.08 17:14. Заголовок: ФРАНЦУЗСКАЯ АКАДЕМИЯ..
ФРАНЦУЗСКАЯ АКАДЕМИЯ (Académie Française) – ведущее ученое общество во Франции, специализировавшееся в сфере французского языка и литературы. Существует с 17 в.
Французская Академия родилась из небольшого кружка литераторов, которые, начиная с 1629, собирались в доме писателя-любителя Валантена Конрара (1603–1675) и вели беседы на различные темы, главным образом об искусстве. В 1634 кардинал Ришелье решил создать на основе этого сугубо частного кружка официальный орган, ведающий вопросами языка и литературы. С 13 марта 1634, хотя Академия еще не была формально образована, его члены (чуть более тридцати человек) избрали своего директора (Ж.де Серизэ), канцлера (Ж.Демаре де Сен-Сорлен), пожизненного секретаря (В.Конрар) и начали протоколировать ход заседаний. 2 января 1635 Людовик XIII пожаловал патент на создание Академии.
В том же году был разработан и одобрен Ришелье устав Академии, который определил ее состав и порядок выборов. Членства в Академии удостаивались лица, вносящие вклад в прославление Франции. Количество академиков должно было быть постоянным; только в случае кончины одного из них на его место избирался новый член. Устав предусматривал исключение за предосудительные поступки, несовместимые с высоким званием академика. При избрании кандидату полагалось произносить речь, в которой предписывалось «чтить добродетель основателя», и хвала кардиналу долгое время оставалась непременной риторической частью их вступительного слова.
Во главе Академии стояли директор, председательствующий на собраниях, и канцлер, ведающий архивами и печатью; и тот, и другой избирались по жребию на двухмесячный срок. Секретарь Академии, в обязанности которого входили подготовительная работа и ведение протоколов, назначался по жребию пожизненно и получал фиксированное жалованье.
24 статья Устава 1635 формулировала главную задачу Академии – регулирование французского языка, общего и понятного для всех, который в равной мере использовался бы в литературной практике и в разговорной речи; с этой целью предполагалось создание Словаря, а также Риторики, Поэтики и Грамматики. Такая задача отвечала глубинной потребности французского общества: нация осознавала себя как единое целое в рамках единого государства, и язык должен был стать цементирующим основанием этого единства. Заслуга Ришелье в том, что он понял и реализовал эту потребность.
Первый период истории Французской Академии (до 1793). 10 июля 1637 Парижский парламент зарегистрировал королевский патент, и в тот же день состоялось первое официальное собрание Академии. К этому времени установился ее постоянный состав – «сорок бессмертных» (quarante immortels). Первую речь по случаю принятия в Академию произнес 3 сентября 1640 известный юрист Оливье Патрю (1604–1681), где в высоком стиле воздал должное не только Ришелье, но и своему предшественнику. Речь О.Патрю явилась образцом, которому с той поры следовали, за редким исключением, все поколения академиков. С 1671 заседания по приему новых членов стали публичными.
С самого начала своего существования Академия находилась под опекой государства. Ее первым официальным «главой и покровителем» был в 1635–1642 кардинал Ришелье; после его смерти протекторат перешел к канцлеру Пьеру Сегье (1642–1672). В марте 1672 Людовик XIV (1643–1715) сделал покровительство над Академией привилегией короля; после него это право осуществляли Людовик XV (1715–1774) и Людовик XVI (1774–1793).
До 1672 Академия не располагала собственным помещением. Заседания проводились в доме того или другого академика; с 1643 их постоянной резиденцией стал дом канцлера П.Сегье. В 1672 Людовик XIV отдал им один из залов Лувра, одновременно пожаловав 660 томов, составивших первый библиотечный фонд Академии.
Первым публичным актом «бессмертных» стала статья Мнение Французской Академии о Сиде (1637), трагикомедии П.Корнеля, имевшей огромный успех. Хотя отрицательная оценка Сиду, данная с подачи Ришелье, оказалась более, чем пристрастной, значение этого акта огромно – было положено начало литературно-критической традиции во Франции. Отныне многие писатели, и не только французские, обращались к Академии и за оценкой своих сочинений, и как к арбитру в литературных спорах.
Главным делом Академии стала подготовка Словаря. В 1637 руководство по его составлению возложили на Клода Фавра де Вожла (1585–1650); после его смерти оно перешло к Франсуа-Эд де Мезре (1610–1683); в работе над Словарем принимали участие Пьер Корнель (1606–1684), Жан де Лафонтен (1621–1693), Никола Буало-Депрео (1636–1711), Жан Расин (1639–1699). Сданный в набор в 1678, первый Словарь Французской Академии вышел в свет в 1694. Он включал 18 тыс. лексических единиц и отвечал главному принципу: компромиссу между прежней, этимологической, орфографией и орфографией, основанной на современном произношении. За первым изданием последовало второе (1718), третье (1740), четвертое (1762). Что касается Грамматики, Риторики и Поэтики, то эти проекты не были осуществлены.
Кроме составления Словаря, Академия взяла на себя функцию меценатства. В 1671 она учредила премию за красноречие и лучшее поэтическое произведение. В 1782 известный филантроп барон Ж.-Б.-А. де Монтийон установил премию за благородный поступок.
Членами Французской Академии в 17–18 вв. были не только крупнейшие писатели Франции, но и представители других профессий. В нее входили ученые и философы: естествоиспытатель Ж.-Л.де Бюффон (1707–1788), математик и философ Ж.-Л.д'Аламбер (1717–1783), философ-сенсуалист Э.де Кондильяк (1727–1794), математик и философ Ж.-А.-Н.Кондорсе (1743–1794), астроном Ж.-С.Байи (1736–1793) и др., а также государственные, военные и церковные деятели.
В 1663 Ж.-Б.Кольбер создал при Французской Академии так называемую Малую Академию из четырех членов «большой» академии, назначенных министром. Им было поручено составление надписей и девизов для памятников, возведенных Людовику XIV, и медалей, чеканившихся в его честь. Исчерпав эту область, академики занялись другой: разработкой легендарных сюжетов для королевских гобеленов. Возглавивший Малую Академию после смерти Кольбера М.Лувуа (1641–1691) расширил поле ее деятельности, пригласив в нее в 1683 Андре Фелибьена (1619–1695), хранителя музея древностей, и в 1685 Пьера Ренсана (1640–1689), хранителя Королевских медалей. В 1701, получив от Людовика XIV статус Академии надписей, Малая Академия превратилась в самостоятельное учреждение. В круг их забот входило изучение истории Франции, подготовка медалей в память о ее важнейших событиях, описание предметов прошлого из Кабинета короля; кроме того, велся поиск с обязательным комментированием всех древностей, находящихся на территории Франции. В 1716 по специальному эдикту этот орган получил имя «Академии надписей и литературы». С этого времени стали издаваться Мемуары Академии (1717), печатавшие исторические, археологические, лингвистическими и др. исследования.
Второй период деятельности Французской Академии (1795 по настоящее время). В годы Французской революции декретом Конвента от 8 августа 1793 Французская Академия, а вместе с ней Академия надписей и литературы, Академия живописи и скульптуры (основана в 1648), Академия наук (основана в 1666), Академия архитектуры (основана в 1671), были распущены как королевские учреждения. 25 октября 1795 Директория восстановила их деятельность, но в новом статусе: теперь это был Французский Институт (L'Institut de France), состоящий из трех отделений: отделение физических и экономических наук, отделение литературы и изящных искусств (и то, и другое на базе распущенных) и вновь созданное отделение моральных и политических наук. 23 января 1803, в период консулата, произошла еще одна реорганизация – вместо трех отделений стало четыре (без секции моральных и политических наук, упраздненного Наполеоном): отделение французского языка и литературы, отделение наук, отделение истории и древней литературы и отделение изящных искусств. Французская Академия, таким образом, была восстановлена, хотя и под другим названием. Наполеон предоставил Французскому Институту дворец Мазарини (или Коллеж Четырех Наций), в котором он находится и поныне. В том же 1803 была учреждена специальная одежда для академиков – фрак с воротником и лацканами, расшитыми зелеными пальмовыми ветвями (habit vert), треуголка, плащ и шпага.
21 марта 1816 Людовик XVIII (1814–1824) вернул Французской Академии ее прежний титул, но она осталась составной частью Французского Института.
В 19 в. Академия находилась под покровительством царствующих особ: Наполеона I (1804–1814), Людовика XVIII, Карла X (1824–1830), Луи-Филиппа (1830–1848), Наполеона III (1852–1870), а с 1871 и по сей день – президентов Французской республики.
Французскую Академию двух последних веков украшали такие знаменитые имена, как писатели и поэты Ф.Р.де Шатобриан (1768–1848), А.де Ламартин (1790–1869), В.Гюго (1802–1885), П.Мериме (1803–1870), П.Валери (1871–1945), Ф.Мориак (1885–1970), А.Моруа (1885–1967) и многие другие; тем не менее, некоторым великим французам было отказано в этой чести: О.де Бальзаку (1799–1850), трижды пытавшемуся стать «бессмертным», Ш.Бодлеру (1821–1867), А.Дюма-отцу (1802–1870). В числе академиков – военные и государственные деятели: президенты Франции А.Тьер (1797–1877), Р.Пуанкаре (1860–1934) и В.Жискар д'Эстен (род. 1929), премьер-министры герцог А.-Э. де Ришелье (1766–1822), он же строитель Одессы, граф Л.-М.Моле (1781–1855), Ф.Гизо (1787–1874), Ж.Клемансо (1841–1929) и Э.Эррио (1872–1957), маршалы Ф.Фош (1851–1929), Ж.Жоффр (1852–1931), Ф.д'Эспре (1856–1942), А.Жюэн (1888–1967); священнослужители: кардинал Э.Тиссеран (1884–1972), президент Экуменического совета церквей пастор М.Бегнер (1881–1970), кардинал Ж.Грант (1872–1959); ученые: химик и биолог Л.Пастер (1822–1895), нобелевский лауреат физик Л.де Брольи (1892–1987), математик А.Пуанкаре (1854–1912) и т.д.
В 1980 двери Академии, наконец, открылись и для женщин. Первой женщиной-академиком стала в 1980 писательница М.Юрсенар (1903–1987). В настоящее время постоянным секретарем Академии также является женщина – историк Ж.де Ромийи (род. 1913).
Академия пережила две волны исключений по политическим мотивам. После Реставрации лишились звания академиков деятели Революции и Империи: Э.Ж.Сиейес (1748–1836), Ж.Гара (1749–1833), П.Л.Редерер (1754–1835), Ю.Маре (1763–1839), Люсьен Бонапарт (1775–1840), брат Наполеона, председатель Совета Пятисот, Ж.Ж.Камбасерес (1753–1824), бывший второй консул и архиканцлер Империи. Вторая волна последовала после Освобождения: за коллаборационизм были исключены глава режима Виши маршал Ф.Петен (1856–1951), министр просвещения Виши, писатель А.Боннар (1883–1968), руководитель Аксьон франсэз, писатель Ш.Моррас (1868–1952),
История Академии знала и протестные акты со стороны ее членов. Непримиримый роялист Ф.-Р.де Шатобриан, избранный в 1812, отказался произносить похвалу своему предшественнику – революционеру Ж.-М.Шенье (1764–1811) и представляться Наполеону I. Ту же непримиримость проявил легитимист А.Беррье (1790–1868), не пожелавший нанести визит Наполеону III. С другой стороны, демонстративный панегирик Наполеону III, которую его бывший премьер-министр Э.Олливье (1825–1913) включил в 1870 в свою речь, стал причиной того, что Академия на четыре года отложила его принятие. В 1871 Ф.-А.-Ф.Дюпанлу (1802–1878), епископ Орлеанский, покинул ее стены в знак протеста против избрания лексикографа Э.Литтре (1801–1881), создав тем самым прецедент добровольного выхода из высокого собрания. А.Франс (1844–1924), последовательный дрейфусар, прекратил посещать заседания Академии.
Французская академия продолжала (и продолжает) осуществлять свое главное предназначение – следить за развитием французского языка, фиксировать его состояние на каждый данный момент и утверждать языковую норму. Даже в самый сложный период своего существования ей удалось в 1798 выпустить в свет пятое издание академического Словаря. В 1835 вышло шестое его издание, в 1878 – седьмое, в 1932–1935 – восьмое. С каждым новым изданием увеличивался его объем. Восьмое содержало уже 35000 словарных знаков, т.е. в два раза больше, чем их было в первом Словаре 1694. Выходящее в настоящее время многотомное девятое издание насчитывает уже около 60 000 слов; такому лексикографическому взрыву язык обязан научной и технической терминологии, иностранным заимствованиям, новообразованиям в говорах франкоговорящих стран.
За время существования Французской Академии ее Устав, принятый в 1735, в своей основе оставался неизменным. Если в него и вносились поправки, то они касались преимущественно процедурных вопросов.
Академия заседает каждый четверг. В конце года проводится торжественное собрание, на котором оглашаются имена лауреатов академических премий.
Существенно изменились характер и масштабы меценатской деятельности Академии. Если при ее создании она присуждала лишь две премии, то ныне их число достигает ста сорока, из которых около семидесяти литературных (за лучший роман, новеллу, биографию, драму, очерк, поэтическое произведение, исторический труд, философское сочинение, художественно-критическое эссе и т.д.). В 1986 учреждена премия для авторов-франкофонов, в 1999 – для писателей из латиноамериканских стран. Кроме того, Академия вручает премии различные литературным и научным обществам, предоставляет стипендии учащимся и студентам, отмечает наградами особые акты мужества, а также осуществляет благотворительную функцию, оказывая помощь вдовам и многодетным семьям.
Отправлено: 05.09.09 20:56. Заголовок: Здание Французской Академии
Среди всего великолепия памятников XVII века особое место занимает здание Французского Института, в стенах которого сегодня разместились пять академий.
Французская Академия - самая знаменитая и самая старая - была создана кардиналом Ришелье. На протяжении веков интеллектуалы были в особом фаворе у французского двора. Идея собрать воедино все прославленные умы королевства и создать Академию по подобию Итальянской витала в воздухе давно. Карл IX даже учредил Академию поэзии и музыки, в это же время брат короля и сам будущий монарх Генрих III создал Академию при Дворце, но обе эти академии оказались однодневками. Непрерывные религиозные войны не были подходящей средой для академий.
В 1629 году секретарь короля Валентен Конрар стал устраивать еженедельные собрания литераторов. Вскоре на эти собрания обратил внимание Ришелье и взял их под свое покровительство, а в 1635 году по указу короля Людовика XIII все члены кружка превратились в академиков.
В 1663 году учредилась "Малая академия", в ее задачу входило следить за правильностью латинских и французских надписей, которые гравируют на памятниках и монетах королевства, вырабатывать правила французского языка таким образом, чтобы он был понятен каждому. Позже ее переименовали в Академию Изящной словесности. Еще через три года была образована Академия наук и только в XIX веке учреждены Академия Изящных искусств и Академия гуманитарных и политических наук. У самой первой академии своего здания не было. Заседания проходили дома поочередно у каждого из академиков, а в 1672 году король выделил для нее часть помещений Лувра. Прошло почти полтораста лет, прежде чем академики обрели свой собственный дворец - Французский Институт (1805 год).
История этого здания одновременно и проста, и загадочна. Во многих путеводителях и книгах о Париже говорится о том, что по завещению кардинала Мазарини часть его огромного состояния была использована для создания Коллежа Четырех Наций. По желанию кардинала в новом учебном заведении должны были обучаться 60 юношей из четырех новых, доставшихся Франции по Вестфальскому соглашению, провинций Эльзаса, Русильона, Артуа и Пьемонта. Особые средства были выделены на постройку нового здания. Долго не могли найти подходящее место, пока премьер-министр Кольбер не остановил свой выбор на набережной, возле Нельской башни, прямо напротив Лувра. По одной из версий сам кардинал Мазарини решил привезти из Рима, в память о своей родине, нескольких монахов-иезуитов и поселить их в Париже. Для них на левом берегу Сены, напротив Лувра, он собрался построить церковь святой Анны Королевской, в честь Анны Австрийской, своей возлюбленной. Поскольку церковь должна была принадлежать иезуитам, то и строить ее стали в стиле иезуитов, который позже, перестав быть религиозным архитектурным течением, получил название барокко.
Какова бы ни была предистория этого здания, бесспорно, что проект был создан архитектором ле Во. По его эскизам построено множество дворцов в самом Париже и пригородах. Он автор знаменитого дворцового ансамбля Во-ле-Виконт. По его планам застроен остров святого Людовика, он же принимал участие и в постройке квадратного двора Лувра.
Проект архитектора ле Во
Представленный в 1662 году проект сразу же был одобрен королем. Здание полностью соответствовало итальянским архитектурным канонам, оно было полукруглым, заканчиваясь по обеим сторонам квадратными пристройками, в центре возвышалась часовня, увенчанная куполом, она была создана для того, чтобы разместить здесь гробницу с телом кардинала. Скульптуру Мазарини выполнил Куазевокс, и гробница была установлена через тридцать лет после смерти кардинала.
Дворец был почти закончен к 1667 году, оставалось только оформление интерьеров, но внезапная смерть Луи ле Во приостановила работы. Их продолжил его ученик и помощник Франсуа д'Орбэ. В соответствии со вкусами эпохи барокко, часовня была расписана чрезвычайно ярко.
Коллеж открыл свои двери в 1677 году и просуществовал до революции. Новая власть превратила дворец сначала в склад зерна, а потом из-за дефицита помещений его использовали как тюрьму.
Став Императором, Наполеон в 1805 году передал здание Институту Франции, который объединил под своей крышей все существовавшие тогда академии. Архитектор Антуан Водуайе осуществил необходимые преобразования, чтобы приспособить дворец для его новых обитателей. В часовне он разместил зал для торжественных заседаний.
Здесь несколько раз в год по самым торжественным случаям собираются сорок "бессмертных", как называют академиков во Франции. Любой может судить, сколь точно это название: академиками были Монтескье, Вольтер, Расин, Корнель, Лафонтен, Мирабо, Шарль Пьерро, Ламартин, Шатобриан, Ампер, Дюма-сын, Гюго, Пастер, Скриб, Эдмон Ростан и его сын биолог Жан Ростан, Клемансо, Анатоль Франс, Ионеско, Мориак, Моруа, Ренэ Клер… Здравствуют Морис Дрюон, Анри Труайя… Список огромен - он насчитывает 700 имен.
Академиков избирают сами же академики после того, как уходит из жизни один из их собратьев. Став бессмертным, академик получает шпагу, каждый раз индивидуальную, выполненную по эскизам специально приглашенного художника, и зеленый камзол, одинаковый и обязательный для всех. Его модель была установлена в 1803 году и с тех пор неизменна.
Кроме торжественных собраний академики встречаются каждый четверг для рабочих совещаний, где они, как и в прежние века, обсуждают проблемы современного французского языка и составляют его словарь: за триста лет вышло уже девять изданий. Французский Институт может посетиь любой желающий в выходные дни, предварительно записавшись по телефону 33/1 43 29 55 10, а особо любопытные могут наблюдать красочное зрелище: выход академиков каждый четверг во второй половине дня. (с сайта "КОНТОРА КУКА", Сурия Садекова.)
Отправлено: 05.09.09 22:36. Заголовок: Поль Пелиссон, автор "Истории Французской Академии"
История Французской Академии от основания до 1652 года
По: Мария Неклюдова "Искусство частной жизни: Век Людовика XIV" (М., ОГИ, 2008).
Поль Пелиссон был протестантом и исполнял должность королевского секретаря (один из незначительных административных постов, связанных с процедурой утверждения официальных документов): вполне традиционное совмещение ролей, многие семейства магистратов принадлежали к реформированным церквям. Несколько более нестандартна его литературная карьера. Он начинал с обычных гуманистических упражнений: сделал вольный перевод четырех книг «Кодексов» Юстиниана, немного писал стихи то на латыни, то на французском языке. Но в 1652 г. ему пришло в голову сделаться историографом Французской академии. Чтобы вполне оценить эту идею, следует помнить, что, с одной стороны, история государственных и общественных институтов была частью французской юридической традиции, а с другой — Французская академия к тому моменту существовала менее двадцати лет, ее официальное рождение датировалось 1634 г. После смерти кардинала де Ришелье, когда она перешла под покровительство канцлера Сегье, ее дальнейшая судьба оставалась неопределенной, поскольку значительной долей престижа Академия была обязана политическому могуществу своего создателя. Хотя Сегье занимал один из высших государственных постов, эпоха Фронды положила конец его влиянию на положение дел. Вплоть до 1672 г. Академия продолжала собираться в доме канцлера, и лишь после его смерти Людовик XIV переселил ее в Лувр и взял под свое покровительство, тем самым окончательно закрепив государственный статус нового учреждения.
Иными словами, с точки зрения начала 1650-х гг. выбор Пелиссона отнюдь не был предсказуемым, как может показаться в исторической перспективе. Об этом позволяет судить восторженная реакция академиков, которые в нарушение собственного устава постановили, что автору «Истории Французской академии», увидевшей свет в 1653 г., будет предложено первое же освободившееся кресло (см. письмо госпожи де Скюдери, которое приведено в четвертой главе этой книги). Публикация истории Академии укрепляла ее институциональный статус, остававшийся небесспорным вплоть до вмешательства Людовика XIV. Что касается Пелиссона, то он, еще не имея заметных заслуг, обеспечил себе место среди сорока «бессмертных». В отличие от большинства собратьев по перу, он не закончил, а начал карьеру с официального (то есть институционального) признания. Это стало возможным благодаря тому, что Пелиссон избрал роль идеолога, не только представив в своей «Истории Французской академии» перипетии, выпавшие на долю нового института, но и обосновав необходимость его существования. Умение формулировать важнейшие идеологические концепции позднее сказалось и в его проекте «Истории Людовика XIV» (1670), где он предложил идею «похвалы без похвалы», которую затем попытались воплотить на практике королевские историографы, Жан Расин и Никола Буало:
Все должно восхвалять короля, но при этом, если можно так выразиться, восхвалять без похвал, простым изложением его дел, слов и мыслей, без очевидной пристрастности, но стараясь, чтобы повествование было живым, остроумным, возвышенным, а в выражениях не сбивалось на панегирик[3].
Тактический просчет — в 1657 г. Пелиссон стал секретарем и доверенным лицом суперинтенданта Фуке, чей арест в 1661 г. оказался в числе самых громких событий эпохи — не позволил автору «Истории Французской академии» последовательно разрабатывать эту роль литератора-идеолога, подсказывавшего власти необходимые ей формулировки. Проведя несколько лет в Бастилии (воздаяние за верность опальному суперинтенданту), он предпринял еще одну попытку поменять роль, принял католичество и сделался активным участником кампании по обращению бывших единоверцев.
Протестант, новообращенный католик, королевский секретарь, доверенное лицо суперинтенданта (фактически — министра) финансов, литератор-идеолог — не полный репертуар жизненных ролей нашего героя. Помимо этого для целого ряда современников он был «Акантом»: так его называли в кругу госпожи де Скюдери. Само переименование в высшей степени симптоматично. Не своей этимологией, отсылающей либо к городу на берегу Халкидики, либо, что более вероятно, к растению, часто встречавшемуся в римских и ренессансных орнаментах (впрочем, здесь нельзя исключать и игру слов: латинский глагол canto — «петь» имеет форму accanto). Новое имя позволяло отрешиться от задаваемых обществом ролей и выстроить свою собственную, свободную от диктата конфессиональных и сословных разделений. «Акант» был светским поэтом и галантным кавалером, живым и остроумным собеседником. Его письма к «Сафо» (то есть к госпоже де Скюдери) почти ничем не напоминали о существовании других сторон его идентичности. Как и о том, что в 1653 г., когда завязалась их переписка, ему было двадцать девять лет, а его лицо так обезобразила оспа, что, по словам госпожи де Скюдери, он «злоупотреблял дозволенным мужчинам уродством». Или о том, что его корреспондентке в мире повседневной реальности уже исполнилось сорок шесть. Нельзя сказать, что это было не важно: современники не упускали возможности посмеяться над физическими недостатками кавалера: Кошмарен с виду Пелиссон, Весь вид его — уродство, Но хоть и безобразен он, А харей сущий монстр, Сафо он оказался мил, Чем никого не удивил: Любовь идет от сходства[4].
Сам «Акант» не скрывал собственного безобразия и, если оно давало повод для галантной шутки, был способен описывать себя без малейшего намерения приукрасить действительность: «Маленький человечек с уродливым лицом и неловкой манерой держать себя, с больными глазами, весь расписанный оспой, с короткими волосами и скуфьей, постоянно кашляющий и сплевывающий, да и во всем прочем не слишком ухоженный»[5]. Однако этот безжалостный автопортрет был набросан не просто так, а как антитеза абстрактному «высокому блондину», с которым дамам опасно слишком нежно беседовать, ибо это может нанести урон их репутации, тогда как с «маленьким человечком с уродливым лицом» им не грозят ни малейшие подозрения. Во всех прочих случаях внешность была вынесена за скобки: «Акант» переписывался с дамами не как безобразный коротышка, а как любезный кавалер и получал самые нежные ответы.
Проще всего было бы сказать, что существование «Аканта» было частью литературной игры, позволявшей Пелиссону компенсировать внешние недостатки. В этом, наверное, есть доля истины, хотя с полной уверенностью полагаться на психологические объяснения нельзя. Его сословное и финансовое положение, как и гендерная принадлежность, не требовали красоты. Тем более что в культуре XVII в. это понятие было далеко не однозначным. Литературные портреты, о которых речь пойдет ниже, показывают, что помимо правильности черт и хорошего сложения в человеке ценилась общая приятность: сегодня мы назвали бы это качество обаянием. Не меньшую роль в оценке красоты играли происхождение, воспитание, умение держать себя, богатство и «галантность» наряда. Другой герой этой книги, известный своей романтической биографией граф де Лозен, тоже был некрасивым коротышкой, однако об этом мало кто упоминает: внешние недостатки с лихвой искупались сословными достоинствами. В отличие от него, Пелиссон не носил расшитых камзолов. Протестант и магистрат, он должен был одеваться в темные цвета (хотя письмо госпожи де Скюдери, где она сравнивает «Аканта» с осами, «столь любящими сладкое и покрытыми золотом», заставляет думать, что ее друг был неравнодушен к нарядам, — а своей любви к сладостям он никогда не скрывал). Осанка выдавала в нем человека неблагородного происхождения, который посвятил юность университетским занятиям, а не искусству верховой езды и военным забавам. Строго говоря, имей он самые правильные черты лица, этот факт вряд ли удостоился бы внимания со стороны современников.
Парадокс в том, что безобразная внешность Пелиссона становилась заметной и культурно значимой лишь в момент появления «Аканта», когда он выходит за рамки традиционной роли протестанта и магистрата. Это не делало из него своеобразного «мещанина во дворянстве», хотя манеры «Аканта» не были манерами человека в скуфье (что и обеспечивало повышенное внимание к его облику). В отличие от мольеровского господина Журдена, Пелиссон не пытался узурпировать чужую социальную идентичность. Существование «Аканта» протекало в плоскости, где сословные различия отступали перед общностью культурных установок. Новые имена с их греко-латинскими ассоциациями были отсылками к знаниям и интеллектуальным привычкам, в равной мере свойственным образованным представителям третьего сословия и дворянства. При этом тот факт, что «Артениса» — это маркиза де Рамбуйе, принадлежавшая к высшей титулованной знати, а «Акант» — Поль Пелиссон, не приобретший даже личного дворянства, как бы отходил на задний план. Иными словами, перед нами яркий пример смены ролевого репертуара, когда рядом с прежними конфессиональными, сословными и профессиональными критериями возникает еще один, критерий культурной общности. Он не отменяет все предшествующие, но как бы накладывается поверх них. Нет сомнения, что в любой формальной ситуации маркиза де Рамбуйе или Пелиссон вели себя так, как того требовало их положение. Однако в других ситуациях для них было возможно превращаться в «Артенису» и «Аканта». Это не происходило спонтанно: почти всю первую половину XVII в. маркиза де Рамбуйе и ее окружение активно и вполне сознательно занимались созданием особого пространства, в котором такие превращения стали бы возможны. Его можно назвать пространством салонной культуры, хотя такое определение заметно понижает значимость феномена, о котором идет речь. Точнее будет сказать, что это — пространство частной жизни.
[3] Цит. по: Marin L. Le portrait du roi. Paris: Les Editions de Minuit, 1981. P. 50. Об этом проекте также см.: Ranum O. Artisans of Glory. Writers and Historical Thought in Seventeenth-Century France. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1980. P. 246–277.
[4] Цит. по: Scudéry M. de., Pellisson P., et al. Chroniques du Samedi, suivies de piè¬ces diverses (1653–1654) / Éd. par A. Niderst, D. Denis et M. Maître. Paris: Cham¬pion, 2002. P. 28.
[5] Scudéry M. de., Pellisson P., et al. Chroniques du Samedi... P. 160.
Во французской академии со времён Ришелье ровно сорок человек - «бессмертных» (фр. les immortels ), согласно девизу Академии, введённому ещё при Ришельё — «Для бессмертия» (« À l’immortalité ») . Умирал один из них (например, Гюго), и на его место сразу избирался другой (Леконт де Лиль). Хотя до конца жизни место государственного преступника Петена, исключенного, согласно приговору, из Французской академии, не было, тем не менее, никем замещено. Хотя избрание в когорту "сорока бессмертных" традиционно является пожизненным, некоторые другие академики-коллаборационисты были заменены при жизни. Среди 40 бессмертных - выдающиеся деятели литературы, политики, экономики. Избранными могут быть только граждане Франции. Французская писательница Маргерит Юрсенар (1903-1987) явилась первой женщиной, ставшей членом Французской академии( в 1980 году, кресло № 3).
Отправлено: 15.02.10 16:46. Заголовок: Интерес Ришелье к ли..
Интерес Ришелье к литературной драме был велик, хотя его увеселительные мероприятия, проводимые при его дворе, были не просто драматическими спектаклями. Это были грандиозные зрелища, с обязательными танцами, музыкой, сложными декорациями, экзотическими костюмами и удивительными сценическими эффектами, оформлявшими аллегорические сюжеты. Своим покровительством французскому театру, а также открытым выражением недовольства в отношении итальянских комедий, которые часто бывали непристойными, Ришелье сделал литературную драму уважаемым жанром и реабилитировал профессию актера в глазах общества. Он и сам писал наброски некоторых сюжетов, и делал весьма проницательные замечания по поводу написанного другими. Он поручил аббату д'Обиньяку, который был когда-то наставником его племянника, написать отчет о состоянии театра и выработать рекомендации по его улучшению. Сам Ришелье проявлял особый интерес к грамотному употреблению слов, правильной рифме и соблюдению строгих лингвистических норм, введенных реформами Малерба и касавшихся лексики, грамматики и стихосложения французского языка. Он сам прокомментировал экземпляр «Девственницы» Шаплена, отметив даже мельчайшие недостатки поэмы. Когда Шаплен сочинил оду в его честь, Ришелье попросил показать ему рукопись, а затем посоветовал, как ее улучшить. У него явно были свои четкие взгляды на литературу, но его цель при основании Академии состояла отнюдь не только в том, чтобы проводить их в жизнь. Он понимал силу пропаганды и хотел установить государственный контроль над всей культурной деятельностью — и для того, чтобы превратить Францию в центр литературной жизни, а со временем и образованности, но также и ради предоставляемой этим возможности манипулировать личными и общественными ценностями. Академия была не только первым шагом к обретению страной культурного своеобразия, но также средством, позволяющим выбирать, в чем будет заключаться это своеобразие. После того как Кольбер реформирует ее в 1673 г., Академия, вместе со своими спутницами — недавно образованными академиями нелитературного профиля — подойдет весьма близко к достижению этой цели. По свидетельству его биографа де Пюра, Ришелье одно время делил кров в Париже с Коспо, который был одним из посредников между Ришелье и изысканным светским мирком мадам де Рамбуйе. Коспо был ее близким другом и в то же время объектом одного из ее самых изощренных и всем известных розыгрышей. Завсегдатаи знаменитого салона мадам де Рамбуйе — «Голубой гостиной» — являли собой смесь высшей аристократии, знаменитостей и самых остроумных представителей парижского литературного мира. Они смотрели свысока на более серьезные интересы будущих членов задуманной Ришелье Академии (хотя некоторые из будущих «академиков» тоже часто бывали в салоне) и были в целом настроены враждебно по отношению к Людовику XIII и его министру. В частности, завсегдатаем (habitue) салона был Таллеман. Но в то же время к тесному кругу гостей салона относились и мадам де Комбале, племянница кардинала, и ее близкая подруга, мадам дю Вижан. Как и Коспо, они связывали Ришелье — через мадам де Рамбуйе — с Конде, который пользовался в этом салоне большим влиянием. Такая неформальная сеть знакомств была бы очень ценна для Ришелье, особенно как средство отслеживания общественного мнения в моменты политической напряженности во Франции, но Ришелье вынашивал грандиозные планы учреждения того, что впоследствии стало той Французской академией, какой ее знаем мы. Он хотел официально взять под свой личный контроль культурные интересы представителей буржуазии, приобретавших все большее влияние в обществе, получивших определенное образование, но не отличавшихся культурной утонченностью. Попутно он хотел добиться введения норм литературного языка. Первыми членами будущей Академии стала группа богатых буржуа, вдохновленных лингвистическими и поэтическими реформами Малерба, самого знаменитого французского придворного панегириста. Должно быть, они объединились еще в начале 1629 г. Впоследствии Ришелье вознамерится превратить Академию в главное средство унификации всей культурной жизни Франции. Около 1630 г. существовало несколько групп образованных представителей буржуазии, собиравшихся регулярно, но неофициально для обсуждения культурных вопросов. Их диспуты были более серьезными, нежели беседы в фривольной «Голубой гостиной». В частности, одна из таких групп, увлеченная «искусством хорошо писать» (art de bien ecrire) на родном языке и горячо поддерживавшая поэтическую реформу Малерба, собиралась в дома Валантена Конрара. Конрар происходил из довольно богатой гугенотской семьи, знал испанский и итальянский языки, но не владел ни латынью, ни греческим. Он был поклонником писательницы Мадлен де Скюдери, брат которой, Жорж, был драматургом. Впоследствии темой ее знаменитых романов станет возможность существования любви без физического влечения. Камю, епископ Белли, насмешливо называл эту группу «академией пуристов». Ее члены имели разные религиозные и политические воззрения, но разделяли общий энтузиазм по поводу народного языка и учености. Этот кружок был довольно замкнутым, и все его члены соглашались с тем, чтобы не обнародовать свои дискуссии. Они по преимуществу были людьми молодыми и достаточно обеспеченными, некоторые из них имели основания не любить Ришелье. Двое были гугенотами — сам Конрар и Гомбо, самый старший член группы и хороший знакомый Марии Медичи. Ришелье вдвое урезал ему пенсион. Заказчик Мальвиля, Бассомпьер, находился в Бастилии, а Серизе был управляющий имениями Ларошфуко. Четверо самых известных из них — Годо, Гомбо, Шаплен и Конрар — были вхожи к мадам де Рамбуйе, и несомненно поэтому Таллеман счел их достойными упоминания хотя бы в одной из своих злорадных historiettes. Говорят, Мальвиль упоминал об этих встречах в разговорах с Фаре, наиболее известным как автор сочинения «Порядочный человек, или Искусство понравиться при дворе» первое издание которого, вышедшее в 1630 г., было посвящено Гастону Орлеанскому, а второе, исправленное — Пьеру Сегье, занявшему пост канцлера в 1633 г. Возможно, Фаре читал отдельные отрывки своей книги членам кружка и сообщил о его существовании Демаре, автору придворных балетов, и Буаробсру, бывшему гугеноту и, по сути, литературному секретарю Ришелье, которому разрешено было заходить дальше, нежели другим приближенным, и который единственный умел вернуть кардиналу хорошее расположение духа. Демаре, заменившего Буаробера, после того как тот впал в немилость, приглашали на собрания кружка, чтобы он прочитал первую часть своего романа «Ариана» (Ariane, 1632), ко именно через Буаробера, который поставил Ришелье в известность о существовании группы, кардинал установил контроль над ней. В 1633 г. Буаробер опубликовал поэтический сборник пятерых членов кружка — «Новые Музы». Через Буаробера Ришелье предложил кружку официальный статус и патентные грамоты, превращавшие его в официальный совещательный орган. Но его члены, за исключением подхалима Шаплена, не спешили принимать эти предложения. Шапленова «Ода к Ришелье», с поправками самого Ришелье, была опубликована в 1633 г., и он получил в награду полугодовое жалованье, которое с 1636 г. превратилось в ежегодный пенсион. Его довод о том, что сопротивление замыслам кардинала приведет к запрещению деятельности кружка, оказался убедительным, и группа избрала в качестве своего секретаря Конрара, хотя он недавно женился и в его доме уже нельзя было встречаться, Приступив к составлению знаменитого словаря, Академия погрязла в пространных дискуссиях о грамматической родовой принадлежности буквы «а» при обсуждении самой первой словарной статьи. Собрания проводились еженедельно, а позже даже чаще, как правило, на квартирах членов группы, а с 1643 г. — в резиденции попечителя Академии, канцлера Сегье, избранного на место Ришелье после его смерти. С марта 1634 г. началось регулярное ведение журнала заседаний, и в том же году Ришелье внес личную правку в проект основания Академии, переданный ему 22 марта, а затем корректировал исправленный вариант. Число членов было увеличено, сначала до тридцати, а затем до сорока, и о честолюбивых замыслах Ришелье по поводу Академии ясно свидетельствуют привилегии, гарантированные ее членам: до сих пор они полагались только принцам крови, герцогам, пэрам и обладателям высших государственных должностей. Сам Ришелье добивался того, чтобы стать первым попечителем Академии. Чудовищное давление было оказано на парламент, для того чтобы 25 января 1635 г. он зарегистрировал патент. Писала Академия, писал Ришелье, 30 декабря 1635 г. был издан королевский указ, приказывающий осуществить регистрацию, но все было безрезультатно, даже когда Ришелье пригрозил забрать это дело из-под юрисдикции парламента и передать в руки Большого совета. Парламент, как и в свое время члены кружка, превратившегося в Академию, опасался создания органа, способного проводить политику культурного абсолютизма. Его противодействие было сравнимо с решимостью Ришелье. Чего боялся парламент, ясно из особого мнения, которое он добавил, наконец зарегистрировав патент. Академии следует ограничить сферу своих интересов «улучшением, украшением и развитием» французского языка, а также вынесением суждений о книгах только ее членов и всех, кто «желает и просит этого». Сам устав ограничивал функции Академии нормированием языка, а в качестве задач ставили создание словаря, грамматики, риторики и поэтики, но он также наделял ее некоторым правом осуществлять нелингвистическую цензуру. В соответствии с одним из пунктов, оказавшимся впоследствии весьма важным, рассмотрению в Академии подлежат только произведения ее членов, хотя, «если [Академия] будет вынуждена по каким-то причинам рассмотреть другие работы, она лишь выскажет свое мнение, без всякого осуждения или одобрения». Ришелье все-таки не удалось наделить свою Академию той властью, которой он хотел. Он взял под свое крыло не только Буаробера, но также и Ротру, юриста, который зарабатывал себе на жизнь в театре, до тех пор пока не купил себе — несомненно не без помощи Ришелье — административную должность. Покровительства Ришелье также усердно искал Жорж де Скюдери, которому не удалось стать ни одним из пяти авторов, ни членом Академии, но он оставался на службе у Ришелье до самой смерти кардинала, после чего, как и Демаре, перестал писать для театра. Мере тоже покончил с драматургией после смерти в 1637 г. своего патрона, Белена, но, как и Скюдери, играл активную роль в дебатах по поводу «Сида» Пьера Корнеля. Именно эта дискуссия позволила Ришелье добиться от парламента регистрации Академии.
Врач Ришелье Ла Менардье в официальном обращении к Академии по случаю его принятия в ее члены в 1655 г. (текст опубликован в 1656 г.) сообщает, что Ришелье в последние недели своей жизни «семь или восемь раз» приглашал навестить его в Нарбонне, во время последнего из своих бесконечных путешествий. Несмотря на мучившую его боль, он хотел обсудить свои планы основания в Париже «большого коллежа» с ежегодной дотацией в 100 000 ливров для изучения «les balles sciences». Он хотел привлечь туда величайших людей столетия. Управлять коллежем, по замыслу Ришелье, должна была уже основанная Академия. Таллеман сообщает, что Ришелье даже купил здание для этого учреждения. Члены Академии должны были получать жалованье в соответствии со своими способностями и достоинствами и выбирать «заслуженных» профессоров, которые снискали бы славу новому коллежу. По-видимому, среди этих ученых должны были быть и видные деятели естественных наук. Королевскому коллежу, в который в 1610г. была преобразована группа lecteurs royaux («королевских лекторов»), созданная в 1530 г., всегда было трудно отстаивать свою независимость от университета. Незадолго до своей смерти Ришелье, очевидно, планировал (или по крайней мере мечтал об этом) наделить свою Академию гораздо более значительной ролью, нежели та, которую она уже играла при его жизни, — она должна была стать органом надзора над культурной и научной деятельностью во Франции, представляющим угрозу для автономии самих университетов.
Валантен Конрар. Автор портрета неизвестен. Хранится в Версале. Человек, стоявший у истоков Французской Академии. С 1629 в его доме происходили еженедельные собрания (с участием Антуана Годо, Шаплена, Жана Ожье де Гомбо, Буаробера, Филиппа Обера, Клода Мальвиля, Никола Фаре, Демаре де Сен-Сорлена), из которых в 1634 образовалась Французская академия, обязательным секретарём которой Конрар был до своей смерти (избран на кресло № 2). Сыграл большую роль в работе над уставом Академии.
Сообщение: 5321
Зарегистрирован: 20.10.08
Откуда: Россия, Санкт-Петербург
Репутация:
28
Отправлено: 13.10.10 14:07. Заголовок: В книге про Париж Бо..
В книге про Париж Бориса Носика есть информация, что "под домами №6 и №8 на улице Валуа размещается построенный в середине XVI века дворец Мелюзин, где в 1638 году кардинал Ришелье председательствовал на первых заседаниях Французской академии".
К сожалению, никакой информации про этот дворец я не нашел. Хотя бы как выглядит.
На 81 rue des Archives есть дом, который в 1672-м году взял внаём Валантен Конрар у Тонньера Бретейля, в котором и умер 23 сентября 1675-го года. Конрар был довольно посредственным писателем, но в совершенстве постигал тонкости французского языка и его нормы со своими друзьями - Жаном Шапленом, Антуаном Годо и другими.
Простите за фотографию особняка, только такая попалась:
Отправлено: 03.03.11 15:13. Заголовок: Из примечаний Мари-К..
Из примечаний Мари-Катрин Виньяль Сулейро.
Валантен Конрар (1603-1675), один из самых первых членов Французской Академии. Сын Жака Конрара, купца родом из Валансьена, и Перонны Тарже, Валантен Конрар очень рано используется Ришелье, предположительно с 1625 года, как было видно раньше. Он покупает должность советника-секретаря короля и его финансов в 1627 году. Благодаря гуманитарному образованию, особенно знанию итальянского и испанского, он собирает у себя группу литераторов, которые впоследствии становятся первыми членами Французской Академии. Близкий друг Жана Шаплена и Гёза де Бальзака, он также принимает у себя Антуана Годо, Жана Ожье де Гомбо, Филиппа Обера, Клода Мальвиля, Буаробера, Демаре де Сен-Сорлена, Николя Фаре и вдобавок Поля Пелиссона. Валантен Конрар составляет королевские грамоты, регистрирующие создание Французской Академии, также, как и устав, в 1635 году. Он её первый секретарь. Он женится в 1634 году на своей двоюродной сестре, Мадлен Мюиссон, дочери Мари Конрар и Жака Мюиссона.
Конрар — сын человека из почтенной и зажиточной валансьенской семьи. В Париже у него были довольно состоятельные родственники. Этот человек не хотел давать сыну образования, вот почему Конрар не знает латыни. Сей суровый горожанин не позволял своему сыну носить подвязок и туфель с бантами, волосы он приказывал ему подстригать коротко; а у того всегда были с собою подвязки и банты для туфель, и он то надевал их, то снимал где-нибудь на улице, за углом. Однажды, когда он таким образом принаряжался, его застал за этим занятием отец. Дома разразился большой скандал. Когда отец умер, Конрару захотелось наверстать упущенное время.
Пример его двоюродного брата Годо вызвал у него желание заняться изящной словесностью; но он так и не отважился приступить к латыни; он учился итальянскому и немного испанскому.
Фантазия стать литератором и страсть к книгам овладели им одновременно. Книг он собрал довольно много, но это, я полагаю, единственная библиотека в мире, в которой нет ни одного греческого и даже ни одного латинского автора. Усиленные занятия, постоянный труд и умственное напряжение произвели в голове Конрара сумбур, и, дабы отвлечься, он стал принимать у себя множество разного народа; сие оказалось для него пагубным, ибо по этой причине он так часто прикладывался к рюмке, что его слабый организм оказался гораздо более восприимчив к подагре, чем был до этих возлияний (не говоря о том, что эта болезнь была у него в роду). Он рано стал ею страдать, да и не только этой болезнью, хоть и не терял при этом природного румянца. Так что он один из самых больших страдальцев на свете. Отчасти он страдает из-за своего честолюбия; он все сделал для того, чтобы загубить свою добрую славу поэта, пожелав подражать чужой манере — или, вернее сказать, обезьянничать во всем, что другие создают силою своего таланта. Писал ли кто рондо и загадки — и он их пишет; сочинял ли кто парафразы — и он тотчас берется за это, сочиняя их на свой манер; бурлески и мадригалы, даже сатиры — он пишет все, хотя, казалось бы, для этого прежде всего надобно иметь природный дар. Его призвание — писать письма; с этим он неплохо справляется, да и то в них есть какая-то принужденность; но если требуется нечто возвышенное или галантное, тут у него силенок не хватает. Все в этом убедятся, если он напечатает свои сочинения, ибо он сохраняет копии всего, что пишет. Знаний у него никаких, есть лишь известный навык.
Чувствуя себя не в силах заставить говорить о себе иным способом, он начал ссужать деньги литераторам и стал у них как бы на побегушках. Он даже брался за выполнение разных поручений от людей, пользовавшихся доброй славою в провинции; дошло до того, что ради доброй молвы о себе в Швеции Конрар одолжил шесть тысяч ливров графу Тотту, который оказался во Франции без гроша; случилось это в 62 году; не знаю, получил ли он обратно свои деньги. Менаж был знаком с этим дворянином и занял для него две тысячи экю у аудитора счетной палаты, своего зятя; но когда аудитор, придя к нотариусу, узнал, что деньги предназначены для сего шведа, он забрал свои деньги, заявив, что Менаж сошел с ума. Прознав об этом, Конрар одолжил Графу свои.
Мальвиль говорил, что ему казалось, будто Конрар ходит по улицам и кричит: «А вот прекрасная дружба! Кому мою прекрасную дружбу?». Кстати, Поэт попросил у многих своих друзей эмблемы с изречениями о дружбе и велел написать их красками на веленевой бумаге. Г-жа де Рамбуйе подарила ему эмблему, внутри коей была изображена весталка, поддерживающая огонь в храме богини Весты; надпись гласила: Fovebo[ Веста — у древних римлян богиня домашнего очага и огня. Весталка — девушка, жрица богини Весты. Латинское fovebo означает буквально «согрею», здесь это выражение следовало бы перевести «согрею дружбой».]. Г-жа де Рамбуйе написала девиз по-французски, а г-н де Рамбуйе перевел его на латынь.
Конрар пожелал выступить в Академии виконтессы д'Оши[ Академия виконтессы д'Оши — литературный салон, члены которого собирались по средам. Шаплен отзывался о нем крайне иронически, называя его «суматошным сборищем».] с публичной речью на историческую тему. Д'Абланкур был при этом как бы повивальной бабкой. Попросту говоря, речь эту написал он. Спустя много времени понадобилось написать благодарственное письмо королеве Швеции, приславшей в Академию свой портрет; д'Абланкур такое письмо сочинил. Многие академики, которые наверное восхищались бы этим письмом, ежели бы знали его автора, находили в нем множество недостатков, ибо думали, что его написал Конрар. Мезре говорил Патрю: «Почему его не дали составить вам?». — «Помилуйте, — отвечал Патрю, — разве это не обязанность вашего секретаря?».
Конрар весьма подходит для должности секретаря in ogni modo[В любом случае (ит.).], и, ежели бы ему позволило здоровье, он не преминул бы запастись всем тем, что требуется для члена Академии. Кстати об Академии: он первый внес туда беспорядок и причинил ей немало вреда; поскольку Безон женился на одной из его родственниц, Конрар стакнулся с Шапленом, чтобы провести Безона в ряды академиков; затем в их число был принят и Саломон, коллега Безона по должности товарища прокурора Большого Совета; с тех пор все пошло кувырком. Хитрая политика этих господ состояла в том, что они привлекали в свою компанию знатных людей. Г-н Шаплен, который вырабатывал уставы, если их можно назвать уставами, навел во всем такую стройность, что, хотя люди там собрались и умные, предотвратить полнейший беспорядок в скорости стало невозможно. В дальнейшем, но уже слишком поздно, как мы скажем об этом в другом месте, был выработан гораздо лучший устав.
Возвращаясь к характеру нашего Конрара, следует сказать, что он одновременно и человек пронырливый, и тиран; но этот маленький проныра поддерживает переписку с учеными мужами Голландии и Германии — это он-то, вовсе не знающий латыни; этот маленький проныра взваливает на себя уйму дел; хоть я и верю, что он делает все из добрых чувств, все же отлично знаю, что в этом есть и тщеславие и кумовство. Шаплен и Конрар внушают еще кое-кому почтение, но это ненадолго: и если бы Конрар печатался, подобно Шаплену, то от почтения к ним не осталось бы и следа. Оба они, один за другим, переписывались с Бальзаком. Что до Конрара, то он притязает на роль главного типографского корректора. Он взялся напечатать «Беседы Костара с Вуатюром»[«Беседы г-на Вуатюра с г-ном Костаром» опубликованы последним в 1654 г. и посвящены Конрару ], в коих латыни не менее французского, и сердился, когда ему советовали избавиться от этой заботы; был даже случай, когда он, стремясь к похвалам и посвящениям, пожелал править корректуру, набранную сплошь по-латыни, обратившись за помощью к своему племяннику, школьнику старших классов.
Что же до тиранического нрава Конрара, никто, после его жены, не знает о нем столько, сколько знаю я. Он всегда любил говорить, что есть множество молодых людей, кои почитают его своим учителем. Ко мне, не очень-то покладистому, он проникся дружбой, и я, со своей стороны, сердечно привязался к нему; но как только Патрю (которого я узнал почти в то же самое время) и я поняли, что мы созданы друг для друга, Конрар возревновал меня, заявив, что другим я наношу более продолжительные визиты, чем ему. Он заядлый педагог и, когда бранится, делает такое сердитое лицо, что смотреть страшно. В одном лишь Шаплен поступал правильно, быть может в силу своего характера: с Конраром он всегда старался держаться на некотором расстоянии, ибо при более близком знакомстве с ним будешь вечно ссориться. У д'Абланкура не раз случались с Конраром размолвки, в частности, из-за того, что он как-то написал Поэту попросту «Королевскому секретарю» вместо «Королевскому советнику и секретарю». Я не собираюсь приводить здесь тысячу мелких подробностей, они ни к чему; да и, кроме того, что прошло под знаком дружбы, разглашению не подлежит.
В семье Конрара тоже было немало раздоров. Его второй брат был крайне неумен; но, ежели бы Конрар так не разыгрывал из себя старшего в роде, на ветхозаветный манер, тот не натворил бы и половины тех сумасбродств, в которых повинен. Это привело Конрара в отчаяние. Молодой брат его жены, по фамилии Мюисон, которого называют сьер де Барре, влюбился в красивую девушку более знатного происхождения, нежели он сам, и у которой, следовательно, было приличное состояние; Конрар из кожи лез вон, чтобы расстроить эту свадьбу, а когда она состоялась, Конрар со своим вторым зятем и его женою, которые опасались, как бы старший брат, богатый холостяк[Здесь имеется в виду Жак Мюисон, старший брат жены Конрара.], не привязался к этой красавице, совершили по отношению к ней многое такое, о чем лучше не говорить. Когда старый холостяк умер, оказалось, что по завещанию он щедро наделил своих двух братьев в ущерб четырем сестрам. Пошли толки. Семья оказала честь Конрару, обратившись к нему за советом. Тот спрашивает у Патрю, как, по его мнению, надлежит поступить ему, Конрару, который благодаря своей жене имеет те же права на наследство, что и остальные. «Э! — ответил Патрю, — здесь судить и рядить не вам; вы себе не должны брать ничего; братьям пристало распоряжаться имуществом, как им заблагорассудится». Но Конрар, не в обиду ему будь сказано, взял себе столько, сколько и другие; братья, которые полагали отделаться дешевле, были поражены, увидев, что Конрар не пожелал ничем отличаться от остальных родственников, однако не стали спорить и только решили не дарить Конрару штофных обоев и других вещей, кои они ранее ему предназначали. С этого дня г-н де Барре преисполнился величайшим почтением к Патрю и пожелал стать его другом, а затем и моим.
Конрар, надо сказать, находил, что его невестка де Барре очень мила. Она и в любом другом обществе считалась бы хорошенькой, но в этой обездоленной семье была поистине солнечным лучом. Поначалу Конрару вздумалось обращаться с нею свысока. Ему хотелось, чтобы она видела в нем своего наставника, своего покровителя и без него шагу бы не делала. Женщина эта, будучи похитрее, чем он, не противоречила ему, но поступала по-своему, однако с осторожностью, ибо имела дело с одной из самых глупых семей на свете. Как-то раз она, любезно согласившись пойти на прогулку с ним, с Сапфо[Имя греческой поэтессы начала VI в. до н. э. Сапфо было дано м-ль де Скюдери ее почитателями. ] и с другими умниками «Субботнего кружка», обмолвилась, сказав: «Мне дали поисть». «Так не говорят, — заявил он менторским тоном, — надо сказать: поесть». Это замечание ее несколько ошеломило, и, поскольку у нее не было ни малейшей склонности изображать из себя ученую женщину, она не пожелала больше гулять со всеми этими дамами. Хотя Конрару это пришлось и не по вкусу, он не отказался от попыток подчинить себе сей строптивый ум. Однажды ему вздумалось приобрести портрет своей невестки, ибо он кичливо повторяет на каждом шагу, будто у него есть портреты всех его приятельниц. И вот как-то поутру он посылает к г-же де Барре свою жену, чтобы сообщить ей, «что де г-н Конрарт (так жена произносит его имя на валансьенский манер: она родом из тех мест) не спал всю ночь, так ему не терпится получить ее портрет». И г-же де Барре пришлось тут же заказать свой портрет указанному Конраром дорогому художнику и заплатить ему немалые деньги. Он и дальше продолжает ее тиранить: так, ей приходится постоянно ездить к нему с визитами, и ради своего мужа она это делает; но в душе она жестоко потешается над г-ном секретарем Академии. Вы только поглядите на этого кавалера: я видел, как он подпиливает себе ногти и тут же, на глазах у всех, выдергивает волосы из ноздрей. И при этом он стремится быть галантным мужчиною; правда, по сравнению с Шапленом он мог бы прослыть таковым, во всяком случае, в отношении платья: он всегда одет очень аккуратно.
Больше всего, полагаю, Конрара разозлило то, что я порвал с ним и что Патрю и я поддерживаем дружеские отношения с его невесткой. Вот как это произошло: мы с Конраром давно уже зевали в обществе друг друга, когда ему пришла фантазия поселиться в доме на Пре-о-Клер, который Люилье отделал по моему вкусу и где я насадил сад по собственной прихоти; дом этот я нежно любил. По утверждениям Конрара, кто-то якобы слышал, что я говорил, будто этот дом продается; правда, я так полагал, но никаких разговоров не вел. И вот он направляет ко мне своего зятя де Барре, который идет на это без всякой задней мысли; супруга же его потом меня уверяла, будто наперед знала, что сделка не состоится, но им не мешала. Де Барре спросил меня, собираюсь ли я покупать этот дом и продается ли он. Я ответил, что о продаже дома слышал, но покупать его не думал. «Раз так, — ответил он, — один из ваших друзей, который просил не называть его, мог бы об этом подумать». — «Сударь, — сказал я ему, — я предпочитаю, чтобы это был кто-нибудь из моих друзей, нежели посторонний; мне, однако, будет очень грустно расстаться с этим домом». Я долго притворялся, будто ничего не знаю, но вскоре мне стало известно, что Конрар уговорил Барре купить этот дом с ним пополам. После этого, поскольку мне нужен был лишь повод, чтобы порвать с Конраром, я воспользовался этой возможностью; слегка посетовав на его уловки в отношении меня и на то, что он де не только не отвадил покупателей, но и выступил с подобным предложением сам, я порвал с Конраром, и с тех пор мы больше с ним не виделись.
Потерпев неудачу с этим домом, который мог бы служить ему и городским и загородным, Конрар купил другой в Атисе, о коем м-ль де Скюдери так много говорит в своей «Клелии». Там происходит немало чудес. Однажды, когда Конрар не успел еще его окончательно обставить, он обнаружил, что зала обтянута прекрасными золотистыми кожаными обоями; потом выяснилось, что это старший брат его жены, не желая быть ему обязанным за содержание одного из своих сыновей, жившего довольно долго в семье Конрара, отплатил ему этой любезностью, слишком тонкой для нидерландского торговца. Но сие надо ему простить: это человек, которому дважды в жизни такие мысли не приходят; к тому же он крайне скуп и усиленно шпионит за своей бедной невесткой.
Должно быть, все знакомые Конрара побывали у него в доме, или же он ловко умеет пускать пыль в глаза. Он, который когда-то хвастался, что принимал у себя г-жу де Сабле, г-жу де Монтозье и даже м-ль де Рамбуйе, хотя она над ним потешается, не мог не оказать им гостеприимства в Каризатисе (так называется его дом в романе «Клелия). Сапфо проводит там часть своего досуга. М-ль Конрар, со своей пряничной физиономией, тоже выведена в этом романе. В то же время люди проницательные уверены, что Конрар недолюбливает Пелиссона, что он ему завидует и ему де отнюдь не нравится, что Эрминий[Эрминий — персонаж из романа м-ль де Скюдери «Клелия». Под этим именем подразумевался Пелиссон.] — наперсник Сапфо и Апполон «Субботнего кружка». Что до Шаплена, он не очень-то доверяет Пелиссону; но теперь, пожалуй, он начал ему доверять, поскольку тот хорош с суперинтендантом Фуке. Ходит слух, будто Конрару живется туго, хотя детей у него нет: участие в литературной котерии обошлось ему, разумеется, дорого, ибо он многим не мог отказать в деньгах, да и часто кормил знакомых у себя. Ему, видно, боком выходит такое щедрое гостеприимство. Монтрей, по прозвищу «безумец», из которого Конрар намеревался сделать важную особу, разбранил его, и образовавшаяся у аббата де Вилуаня партия, враждебная Шаплену и ему, Конрару (их там зовут Тиранами изящной словесности), уже дала Поэту почувствовать свои когти. (Фюртьер, Буало; Линьер написал эпиграмму или ему ее подправили.) Вот что значит общаться с таким множеством людей, особливо молодых.
Отправлено: 20.08.11 18:59. Заголовок: По традиции новоявле..
По традиции новоявленный академик должен был произнести речь, элементы которой были определены неписаным законом: вначале счастливому избраннику надлежало удивиться тому, что подобной чести удостоили его скромную особу ("самоуничижение" Бюффона, противопоставляющего свои "несколько опытов, написанных безыкусно и не ведающих иных украшений, кроме тех, что дарованы Природой", творениям "мастеров слога", - дань этому канону), затем превознести достоинства покровителя Академии - короля, ее основателя Ришелье и, наконец, своего предшественника - усопшего академика.
Язвительный Вольтер писал в "Философических письмах" (1734), созданных, впрочем, за 12 лет до того, как он сам стал академиком:
"Однажды один образованный англичанин спросил у меня Записки Французской академии. "Записок она не издает, - отвечал я, - зато напечатала шестьдесят, а то и все восемьдесят томов комплиментов". Он перелистал один или два из них и ничего не понял, хотя наших образцовых авторов понимал прекрасно. "Все, что я сумел извлечь из этих прекрасных речей, - сказал он, - сводится к следующему: новый член академии уверяет, что предшественник его был великий человек, что кардинал Ришелье был очень великий человек, что канцлер Сегье был весьма великий человек, что Людовик XIV был более чем великий человек, а президент Академии соглашается с ним и добавляет, что новый сочлен также может впоследствии стать великим человеком - в своем, разумеется, роде, да и сам он, президент, тоже не склонен отказываться от своей доли величия". (В. Мильчина О БЮФФОНЕ И ЕГО «СТИЛЕ» )
Клип запоздал - картина выставлялась в Москве в прошлом году.
Сто с лишним лет полежала в запасниках картина, изображающая посещение Николаем Вторым Французской Академии в 1896 году. Зураб Церетели обнаружил ее в хранилищах замка Шантийи под Парижем и полностью оплатил реставрацию. Теперь эта картина вернулась в здание Института Франции, где с 15 июня ее смогут увидеть все желающие. Причем, не только эту картину, но выставку раритетных документов, рассказывающих о российско-французских отношениях, которые привезла в Париж Российская академия художеств.
Отправлено: 20.10.11 12:01. Заголовок: Другому, еще более м..
Отрывок из книги Эмиля Маня «Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII »
Другому, еще более могущественному, чем Бассомпьер, представителю знати – кардиналу Ришелье – также удалось благодаря своему либеральному отношению к труженикам пера несколько отмыть дворянство, а следовательно, и Двор от грязи, выплеснутой на них сатириками, злобно обвинявшими всех и каждого в невежестве и скупердяйстве. Тот, кого современники называли Высокопреосвященством, всю жизнь был, что называется, пожирателем книг, иными словами – человеком, чей мозг вмещал столько разнообразных познаний, что такое даже представить себе трудно, а кроме того, настоящим ученым и одним из самых плодовитых литераторов своего времени. В какую бы ситуацию он ни попадал, становясь перед выбором: теология или политика – или объединяя их, Ришелье публиковал книги и памфлеты. В период его восхождения к власти у литературы не было поводов для беспокойства. И разве году в 1618-м он не проявил заметного интереса к такому поэту, как аббат де Буаробер, создав ему все условия для творческого роста в своем окружении в Блуа?
После 1624 г., когда кардинал стал министром и вынужден был поддерживать «бумажную войну», он собрал в своем кабинете целую команду полемистов и теологов, и те, работая под его присмотром, жили на его субсидии[*эту команду составляли Фанкан, Матье де Морг, Жереми Феррье, Жан Сирмон, Бальзак, Пьер-Эй дю Шатле, Сципион Дюплеи.]. В 1631 г. он стал «крестным отцом» создававшейся Теофрастом Ренодо, которому покровительствовал отец Жозеф, «Газеты» – еженедельника, который питался новостями, поставляемыми на полосы либо им самим, либо его ближайшими сотрудниками.
А значит, отныне и впредь мы имеем полное право считать Ришелье не просто литератором, но памфлетистом (или даже пасквилянтом), газетным писакой, коллегой – знатным и выдающимся, пусть даже и весьма далеким – того самого горемыки-стихотворца, который в драных штанах промышляет своими шедеврами на Новом мосту. Хотя объективно к литературе как таковой Его Высокопреосвященство приобщился лишь двумя насмешливыми восьмистишиями, адресованными одно – Буароберу, другое – Невжермену, который был уж настолько из числа поэтов, по уши завязших в навозе, что невольно думаешь: какой смельчак решился познакомить этих двух столь разных людей?
И только в 1632 г., вероятно, желая отвлечься и поразвлечься во время сочинения собственных «Мемуаров» и новых памфлетов[*тогда с Ришелье сотрудничали Теодор Годфруа, Пьер де Пюи, Амабльде Бурзей, Пьер Машон, Эд де Мезере, Шарль Сорель и господин де Серизье], кардинал-министр сошелся, как говорится, с романистами, поэтами и философами, прочел их творения, узнал об их невыносимой и непоправимой нищете и решил все-таки дело поправить. Он отлично понимал, что великий государственный деятель может прославиться в веках и потомки его не забудут, если он станет помогать развитию литературы и поддерживать литераторов, а кроме того, ему светят в этом случае и панегирики от авторов. А Ришелье жаждал панегириков, да, впрочем, он и нуждался в них, чтобы восстановить в общественном мнении свою репутацию, сильно подпорченную клеветой и интригами его противников.
Буаробера, в те времена одного из самых приближенных к нему людей, превосходного поэта, веселого прозаика, изобретательного драматурга, весьма преуспевшего в интеллектуальных кознях и интригах, одного из популярнейших благодаря тонкому уму и остроумию в альковах авторов, который, казалось, мало-помалу, незаметно и постепенно, склонил кардинала на путь благотворительности, Ришелье сделал своим литературным секретарем. Отличный выбор! Этот человек с поистине золотым сердцем не мог не увидеть чужого несчастья и не броситься сразу же на помощь. Едва получив разрешение, он немедленно вселил надежду на денежное вознаграждение сотне авторов, привыкших уже не получать ничего за литературный труд. И с тех пор, осаждаемый ходатаями, он неустанно представлял их своему хозяину, горячо отстаивал интересы просителей и выигрывал, как правило, их «дела», хотя, конечно, нарывался иногда и на грубый отказ. Заботами Буаробера Его Высокопреосвященство в часы прогулок по своим садам в Париже или Рюеле, приближаясь к Аполлону, неизменно встречал там толпу лироносцев, беседовал с ними, благосклонно принимал их вирши и прозаические творения. Еще более удивительным показалось окружающим зрелище, когда на тех, кто дарил кардиналу посвященные ему произведения, вдруг подобно манне небесной из Писания посыпались денежные награды и пенсионы…
Что же, получается, будто благодаря Буароберу, прозванному за все вышеперечисленное «пылким ходатаем за нуждающихся муз», литература внезапно обрела богатство после стольких лет прозябания? Увы, нет… Но зато ее начали уважать. Этой невероятной перемене в своей судьбе она обязана счастливому случаю, подвернувшемуся, подобно всем счастливым случаям, как нельзя кстати.
Наш милый аббат однажды узнал, что группа писателей, в которую входят Антуан Годо, Жан Ожье де Гомбо, Луи Жири, Филипп Абер де Монмор, Жермен Абер, аббат де Серизи, Жан Шаплен, Клод де Мальвиль и Жан Демаре де Сан-Сорлен, тайно собирается каждую неделю у богатого торговца и любителя изящной словесности Валентена Конрара. «Наверняка тут заговор!» – сообщили ему.
Чрезвычайно заинтригованный такой странной информацией, тем более что среди названных были и его друзья, Буаробер отправился на «место преступления» и решительно распахнул дверь. Каково же было его удивление, когда вместо заговорщиков он обнаружил симпатичных людей, занятых обучением друг друга хитростям профессии и критикующих во славу и на пользу собственного ума и французского языка произведения того или иного из собравшихся. Взволнованный и очарованный открытием, Буаробер поспешил к кардиналу Ришелье. Но монсеньор нахмурил брови. Ему, дескать, вовсе не по душе такие тайные сборища, где под прикрытием литературных дискуссий очень легко вести подрывную деятельность с целью покуситься на власть имущих.
Растерянный Буаробер, который ожидал вовсе не такого приема, убрался восвояси. Все следующие дни у него ушли на сбор доказательств того, что группа Конрара вовсе и не думает ни на что покушаться, и уж точно на спокойствие в стране. А когда после этого его осенила гениальная идея, он, не теряя ни минуты, снова отправился к Ришелье. Сначала он изложил хозяину результаты своего расследования и убедил его в кротости и благодушии ученых, которых застал в разгаре работы. А потом изложил свою идею. Почему бы не создать на улице Сен-Мартен небольшое общество умных людей – как бы зародыш будущей академии, подобной той, которую когда-то патронировал Его Величество Генрих III? И почему бы этой будущей академии не взять на себя миссию наблюдения за чистотой французского языка? Подумайте, Ваше Высокопреосвященство, как это будет престижно – основать славный корпус пишущих людей, способных при помощи ловких перьев поддерживать вашу политику!
Аббат заметил, как просветлело лицо Ришелье при этих словах. Идея явно улыбалась прелату. Вы считаете, что пора родиться академии? Она уже родилась. Буаробер еще не успел дойти до дому, а уже получил поручение передать группе Конрара, какая ее ждет заманчивая судьба.
Но мгновенного расцвета Академии не получилось: пришлось еще целых три года ждать, пока существование ее стало легальным. Ни группа Конрара, опасавшаяся лишиться возможность распоряжаться собой, как хочется, приняв предложение Ришелье, ни литераторы, которые не особенно торопились – без всякого вознаграждения и без пенсиона – заниматься законодательством в области языка и грамматики, ни король, который с большим подозрением относился к новому учреждению, ни Парламент, рассматривавший компанию как сборище продажных писак, лижущих туфли тирану и отказывавшийся принять и утвердить жалованные грамоты, ни придворные, насмехавшиеся над будущей Академией, ни буржуа, принимавшие ее лишь за будущую вымогательницу налогов, – никто, решительно никто не встретил приязненно весть об ее учреждении. Если бы не безумное рвение Буаробера, компания так и вернулась бы в небытие и ничтожество, откуда стольких трудов стоило ее вытащить. О сорока ее членах, избиравшихся нередко без всякого зрелого размышления, а то и попросту с кондачка, насмешники тех времен обычно говорили, что они «бедняжки, которых пожалел Буаробер».
В течение всего периода царствования Людовика XIII, принося себя в жертву краснобайству, они упражнялись скорее в элоквенции, чем в грамматике, то есть занимались полной ерундой. Попав в рабство уставу своего учреждения, который позволял кардиналу выгнать любого, кто ему не угодил, они снабжали последнего услужливыми памфлетистами. А когда в 1637 г. Его Высокопреосвященство вдруг надумал стать писателем, навязал театру выхолащивающий всякую творческую смелость закон о трех единствах – места, времени и действия, когда он лично принял участие в создании обреченной на неуспех зарифмованной трагикомедии, они, правда не без отвращения к самим себе, подбросили дровишек в костер зависти и ревности своего хозяина, выдвинув против одержавшего триумф «Сида» целый список обвинений, исполненный в равной мере педантизма, глупости и ребяческих нападок.
Тем не менее, создание академии представляется из дали времен скорее счастливой инициативой Его Высокопреосвященства и поистине выдающимся поступком по отношению к литераторам, если говорить о короле Людовике XIII. Действительно, благодаря этому словесность вышла из «общего ряда», где – непонятая и презираемая – до того оставалась в положении ссыльной. Но всетаки она не получила никаких преимуществ, кроме такого вот повышения социального статуса. Был ли ты членом этого нового государственного учреждения или не был им, все равно ты считался в Лувре изгнанником, не принимал участия ни в каких официальных церемониях, чувствовал себя покинутым и заброшенным. Вся пишущая братия, за редкими исключениями, по-прежнему пребывала в нужде и полном ничтожестве.
Отправлено: 29.10.11 22:55. Заголовок: Нашла письмо Жана Лу..
Нашла письмо Жана Луи Гё де Бальзака по поводу создания Французской Академии, написанное в ответ на письмо Шаплена от ноября 1634 года.
"Я прошу у вас пощады за мою слишком большую наивность. Простите мне мои страхи и мои тревоги. Я опасаюсь всякого ига, и тирания пугает меня даже в истории Афин и Сиракуз. Я был плохо информирован о положении вашей Академии. Без сомнения, посланное мне описание не соответствовало действительности. Вы доставили мне удовольствие, выведя из заблуждения, и я хорошо вижу, что это новое общество окажет честь Франции, вызовет зависть Италии; и, если я хороший астролог, оно скоро будет оракулом всей цивилизованной Европы. Я очень рад, что мсьё Хранитель печати и мсьё Сервьен хотят в ней быть; но я желал бы, чтобы некоторых других, названных мне, там не было или, по крайней мере, у них не было совещательного голоса. Было бы достаточно, чтобы они ограничились предоставлением кресел и открытием-закрытием дверей.
Они могут быть в Академии, но в качестве церковных сторожей или послушников. Нужно, что бы они являлись частью вашей корпорации, как судебные исполнители являются частью Парламента. Но, может быть, я был снова введен в заблуждение второй новостью, и те, которых мне назвали, вовсе не получили чести, о которой мне сообщили. Кажется, вы можете выбирать получше. В любом случае, я вас прошу, что бы были две категории Академиков, и помните на первом заседании об отделении патрициев от народа." (История Французской Академии Пелиссон, д'Оливе, Париж, 1858 год)
Не могу не отметить замечательного стиля господина де Бальзака. В отличие от многих современников, он пишет просто, лаконично, как-то современно. Сразу понимаешь, переводя его письмо, что в Википедии правильно сказали:" Своими «Письмами» Гез де Бальзак оказал значительное влияние на французскую литературу. Его вклад в национальную прозу сопоставим с вкладом Малерба в поэзию".
Читая памфлет Даниэля Дефо "Опыт о проектах" (1698), посвященный надеждам автора на создание Английской академии (которая занималась бы, наподобие Французской, развитием национального языка), приятно было встретить имя Его высокопреосвященства. Именно учрежденную им Академию Дефо и ставит англичанам в пример - мол, и нам без такой никак нельзя.
"Гордость французов – знаменитейшая Академия в Европе, блеском своим во многом обязана покровительству, которое оказывали ей французские короли. Произнося речь при избрании в сию Академию, один из членов ее сказал, что «одно из славнейших деяний, совершенных непобедимым монархом Франции, – учреждение сего высокого собрания – средоточия всей сущей в мире учености».
Первейшей целью Парижской Академии является совершенствование и исправление родного языка, в чем добилась она такого успеха, что ныне по-французски говорят при дворе любого христианского монарха, ибо язык сей признан универсальным.
Некогда выпала мне честь быть членом небольшого кружка, поставившего себе, по-видимому, ту же благородную цель относительно английского языка. Однако величие задачи и скромность тех джентльменов, кои взялись за ее исполнение, послужили к тому, что от начинания сего пришлось им отказаться как от непосильного для частных лиц. Поистине для подобного предприятия надобен нам свой Ришелье, ибо нет сомнений, будь в нашем королевстве такой гений, который возглавил бы эти усилия, то последователи у него непременно нашлись бы, сумев стяжать себе славу, достойную предшественников. Язык наш наравне с французским заслуживает, чтобы на благо его трудилось подобное общество, и способен достичь много большего совершенства.
...
Приходится только сожалеть, что дело столь благородное не нашло у нас столь же благородных приверженцев. Разве не указует нам путь пример Парижской академии, которая – воздадим должное французам! – стоит первой среди величайших начинаний просвещенного человечества? ..."
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 4
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
<\/u><\/a> 
- участник сейчас на форуме